Текст книги "Мы — это мы (СИ)"

Автор книги: Ксения Перова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 14 страниц)

7

Хэл решительно шагал через поле, тень под его ногами подергивалась в такт шагам, становясь то чуть меньше, то больше, и ему казалось, что он наступает на собственное бьющееся сердце.

Под деревьями было чуть прохладнее, и он ускорил шаг. Если вернуться до того, как тени удлинятся, никто, включая Майло, вообще ничего не заметит. Впрочем, брат сейчас, быть может, лежит без памяти и даже не вспомнит потом, что Хэл куда-то отлучался.

Это наилучший вариант, а еще лучше было бы...

Хэл резко окоротил себя, выругав за подобные мысли. Пожелать кому-то смерти – очень скверно, говорила мать, Прислужники Темного услышат пожелание, а разбираться не будут, схватят любого, кто рядом. Могут даже утащить того, кого ты любишь.

Хэл поспешил прочесть короткую молитву о благословении Всемогущего. Заканчивая последние строки, проломился сквозь кусты и чуть не споткнулся о человека, сидящего на мягком мху, подтянув колени к груди.

– Эдди?

В первую секунду он не узнал друга – просто потому что никогда не видел его таким.

Эдвард был в черных штанах и простой белой нательной рубахе, разорванной у ворота. Аккуратно собранные волосы растрепались, из косы торчали длинные неопрятные пряди, за ухом застрял сухой лист.

Но Хэла поразил не его расхлестанный вид, а слезы, ручьями струившиеся по лицу. Плакал Эдвард, видимо, давно и горько, глаза его опухли и покраснели от рыданий.

Встретившись взглядом с Хэлом, он тут же вскочил и хотел скрыться в зарослях, но Хэл поймал его за рукав.

– Постой! Надо поговорить, да стой же ты!

Ткань рубашки угрожающе затрещала.

– Уйди, – процедил Эдвард сквозь зубы, – или я тебе врежу.

Хэл тут же его отпустил и поднял руки ладонями вверх.

– Вот этого не надо, Всемогущего ради! Ты ж ударишь так ударишь, из меня тут же дух вон и кишки на телефон!

Он понятия не имел, что это значит – поговорка выскочила сама собой. Бабушка Хэла обожала собирать всякие забавные высказывания, особенно доисходных времен.

Эдвард остановился и моргнул пару раз, словно приходя в себя. Темное облако, закрывавшее его лицо, слегка рассеялось.

– Что? Какой... ты хоть знаешь, что такое телефон?

– Какая-то доисходная фиговина... да Всемогущий с ним! Скажи лучше, что произошло? Отец тебя прогнал?

Эдвард медленно покачал головой, и Хэл ощутил внезапный прилив сожаления. Если бы Свершитель, недовольный работой сына, выгнал его, было бы гораздо проще уговорить Эдварда все бросить и уйти.

– Я... сегодня я...

Эдвард вдруг покачнулся и оперся о ствол дерева; ногти побелели, с такой силой пальцы вцепились в кору. Было видно, как сильно терзает его случившееся, как он хочет выплеснуть его, поделиться.

Но это было настолько не в характере Эдварда, привыкшего все держать в себе, что попытка облегчить душу мучила его чуть ли не сильнее, чем повод к ней.

Хэл сжалился над ним:

– Сегодня ты совершил первую казнь, я знаю.

– Знаешь? Откуда? – вскинулся Эдвард и, развернувшись, уставился прямо в глаза Хэлу.

– Ну, я был там и видел.

– Что?! – Лицо Эдварда вдруг помертвело, словно на глазах застывал воск. Черные глаза превратились в пугающе-бездонные пропасти.

Хэл взмок. Стало ясно, что его желание остаться у места казни и как бы вместе пережить это испытание, будет воспринято не лучшим образом, и он поспешил свернуть в сторону:

– Ну, я видел только, как вы с отцом везли приговоренного на площадь и подумал, что, наверное, это твой первый раз... а саму казнь я не видел, такая толпа собралась, не протолкнуться. У вас всегда так во время, э-э-э... Свершений?

Эдвард медленно кивнул. Плечи слегка расслабились, черный огонь в глазах погас. Испытанное им облегчение бросалось в глаза, и Хэл понял, что едва не допустил крупную ошибку, проскользнул буквально по самому краешку. Обычно Эдварда не так просто было обвести вокруг пальца, проблемы с общением нисколько не сказывались на остроте его ума. Возможно, сейчас ему на самом деле очень хотелось обмануться.

– Тяжко, наверное, – продолжал разыгрывать дурачка Хэл, – хочешь поговорить об этом?

Эдвард молчал с полминуты, обдумывая вопрос, и наконец вынес вердикт:

– Нет.

– Ну как хочешь. Пошли до дома тогда?

Снова кивок, и они зашагали через лес вместе. Эдвард быстро успокоился и натянул обычную маску непроницаемости. Косые лучи солнца – предвестники вечера – придавали его коже оттенок золотистой бронзы.

Хэл подкидывал сухие сучки, шишки и прочий лесной мусор попеременно то левой, то правой ногой и про себя ругался на чем свет стоит. Во-первых, он катастрофически опаздывал домой, но не хотел уходить, так как еще не выполнил то, ради чего во все это ввязался, не поговорил с Эдвардом. Во-вторых, проклинал себя за трусость и нерешительность – выскажи он все, пока Эдвард был не в себе, возможно, на волне эмоций тот скорее принял бы решение уйти.

Но поскольку Хэл не признался, что был свидетелем Свершения, а сам Эдвард не пожелал об этом говорить, непонятно было, с какой стороны теперь подступиться к теме ухода. Хэл не мог затронуть ее, не открыв всей правды, а открывать ее не хотел, опасаясь чересчур бурной реакции Эдварда.

Хотя, возможно, именно такая реакция сейчас и требуется?

Раздумывая и колеблясь, Хэл снова вспотел, на этот раз от напряжения. Он в жизни еще не сталкивался с такой заморочной задачкой, что, впрочем, было неудивительно, учитывая, с кем приходилось иметь дело. Это вам не Бен, Арно или еще кто-то из деревенских ребятишек с двумя извилинами на всю голову – одна про пожрать, другая про поспать.

Человек этот в тринадцать лет самостоятельно построил стеклодувную печь по древним книгам и успешно ею пользовался. Он фактически спас семью Хэла от голода, всего лишь просмотрев несколько книжек и набросав чертеж на бумаге.

И все-таки то, чему Хэл стал свидетелем – предел. Если Эдвард и теперь не изменит мнение, то это вообще уже никогда не произойдет.

Чем ближе они подходили к тому месту, где придется расстаться – один пойдет в дом в лесу, другой в деревню, – тем сильнее Хэл злился на свою нерешительность. И все же ничего не мог поделать – до смерти боялся потерять Эдварда и его дружбу.

Потому что, по сути, это было лучшее, самое замечательное, что случилось с ним за всю его нелепую жизнь.

Тут в памяти всплыла черная фигурка, скорчившаяся на окровавленных булыжниках, и он решительно остановился.

– Мне надо тебе кой-чего сказать, Эд.

Эдвард обернулся; осунувшееся от усталости лицо выражало, как всегда, лишь безграничное терпение и снисхождение к выходкам приятеля. Так, наверное, он относился бы к младшему брату – осознание этого ударило Хэла в самое сердце.

Но ради Эдварда он не смел отступать.

– Помнишь, мы как-то говорили о том, что ты мог бы уехать отсюда? Теперь ты взрослый, умеешь читать и писать. Уезжай.

Эдвард не разозлился. Он даже не шевельнулся, лишь молча опустил глаза. Лучи заходящего солнца скользили по верхушкам деревьев, придавая им невиданный ярко-оранжевый оттенок. После невыносимо жаркого дня наступал душный вечер, он не принес с собой ни капли прохлады.

Между стволами уже начал сгущаться сумрак. Лицо Эдварда скрывалось в тени, но сама его поза и молчание подсказали, что мысли об уходе для него не в новинку. Он явно обдумывал это, возможно, не один раз. Но тогда что?

– Неужели тебе хочется прожить всю жизнь вот так? – Хэл мотнул головой в сторону города. – И все остальное... пороть людей плетью – ты ведь и это уже делал, верно?

Эдвард сжался, опустил плечи, как будто хотел завернуться в них, точно птица в крылья. Даже блестящие черные волосы напоминали сейчас растрепанное оперение молодого ворона.

– Это не жизнь, – раздельно, с силой произнес Хэл, словно впечатывая каждое слово в непривычно покорный разум друга, – так жить нельзя. Уезжай, Эдди, пожалуйста! Ну пожалуйста!

– А ты пойдешь со мной? – внезапно спросил Эдвард и поднял голову. В черных глазах вновь полыхнуло пламя – как в тот миг, когда Хэл чуть не проговорился о том, что стал свидетелем Свершения.

Хэл смешался под этим взглядом.

– Я? – Об этом он как-то не думал. Все мысли были лишь о том, чтобы уберечь Эдварда от предназначенной ему судьбы, а он сам... ну, в конце концов, он всего лишь деревенский мальчишка, верно?

– Я прекрасно помню наш прошлый разговор, – отчеканил Эдвард, и прямые темные брови сурово сдвинулись, – и спрошу то же самое, что и тогда – почему ты подбиваешь меня на поступок, который сам никогда бы не совершил?

– Да потому что я другое дело! – внезапно разозлился Хэл. – Какая разница, что будет со мной?! Как бы ни было мне паршиво, это нельзя сравнить с тем, что ты...

– Ах вот как, нельзя сравнить, ты полагаешь? – Эдвард вдруг двинулся прямо на Хэла, вынуждая того пятиться. – А я вот не представляю, как можно жить бок о бок с тем, кто изо дня в день тебя унижает, ни в грош не ставит твоих родителей, ненавидит тебя и весь мир тоже!

– Если останешься, тебя будет ненавидеть целый город! – рявкнул Хэл и толкнул Эдварда в грудь, словно переходя в наступление. – Разве это можно сравнить с ненавистью одного человека, пусть даже он твой родич?

– Их ненависть меня не касается! – Теперь уже и Эдвард почти кричал, сжимая кулаки. – Мне наплевать, что люди думают обо мне, лишь для тебя это важно! Так, может, это тебе лучше уехать?

Хэл еще ни разу не видел друга в таком гневе. Он налетел, как ураганный ветер, сорвав напускное спокойствие Эдварда с той же легкостью, с какой буря отрывает от земли и вмиг разметывает по полю сено, собранное в стога.

– Не переводи все на меня! – набычился Хэл. – К Темному, может, я бы действительно уехал, может, я вообще давно об этом мечтаю, но родители и Майло...

Эдвард скрестил руки на груди. Хэл видел его горящие глаза сквозь светлые сумерки; высокий, в разорванной светлой рубашке, с запутавшимися в волосах листьями, он выглядел, точно юный лесной бог, потревоженный неосторожным путником.

– Значит, ты родителей бросать не хочешь, а я своих не просто могу, но и обязан бросить, по твоему заверению. Так, получается? Такого ты мнения обо мне?

– Уехать еще не значит «бросить», – пробормотал Хэл, отгоняя мысли о Клоде и Себастьяне, – и вообще, госпоже Альме я бы помогал, все бы сделал... а отец твой – негодяй и мерзавец, который...

Перед глазами как будто что-то взорвалось; на мгновение Хэлу показалось, что они за спором не заметили, как подкралась гроза, и теперь молния ударила в дерево прямо рядом с ним.

Но тут же сообразил, что никакой молнии не было – просто он лежит на земле, отброшенный крепким ударом в скулу. Ошалело распахнув глаза, Хэл несколько секунд таращился на розовато-лиловое небо в темных разрывах крон. Одна из них, самая громадная, еще удерживала последние лучи заходящего солнца.

Они остановились на той самой полянке с огромным деревом, и это почему-то неприятно укололо Хэла. Словно лесной гигант подслушал их разговор, а теперь втихомолку насмехается над ним.

Но в следующую секунду накатила такая боль, что Хэл и думать забыл о всяких деревьях и странных видениях.

Решительные шаги протопали по лесной подстилке, и высокая темная фигура заслонила небо.

– Не смей говорить так о моем отце, – без угрозы, но очень веско произнес Эдвард, – ты ничего не знаешь ни о нем... ни обо мне, на самом-то деле. Отец точно так же, как и я, родился в семье Свершителя и принял свою участь, потому что у него не было выбора. То, как он поступает... он просто не знает ничего другого, он не виноват! А ты... вокруг и так достаточно людей, которые указывают мне, что делать, а чего нет, чтобы я терпел это еще и от тебя. Ты понял?

– Яснее ясного, – прохрипел Хэл и повернулся набок, чтобы сплюнуть кровь – от удара зубы раскроили щеку изнутри.

Когда он поднял голову, Эдварда уже не было. Лишь гигантское дерево насмешливо шумело листвой в лиловой небесной выси.

***

Всемогущий и впрямь смотрел обоими глазами на Хэла в тот день. Он вернулся почти в темноте, но Майло все еще валялся в бреду и так никогда и не узнал об отлучке младшего брата.

И только перехватив многозначительный взгляд отца, Хэл вспомнил, что обещал ему поблагодарить Эдварда от имени всей семьи Магуэно... а в результате не поблагодарил даже от своего.

Теперь вообще непонятно, дойдет ли благодарность до адресата и когда это будет. Летние дни текли мимо один за другим, в хозяйственных хлопотах, Хэл старался погрузиться в них с головой и не думать об Эдварде.

Первое время, вспоминая сцену в лесу, он не чувствовал ничего, кроме злости.

Как Эдвард мог поступить с ним подобным образом – ударить, оттолкнуть? И ради кого? Невозможно было смириться с мыслью о том, что Эдвард любит отца до такой степени, что прощает все гнусности, которые тот с ним творит.

Да если бы Пол так с ним обращался, Хэл бы тогда... он...

Но тут же возникала другая мысль, уже не пылающая праведным гневом – горькая, тяжелая мысль.

Ведь Пол и Изабелла тоже не сказать чтобы образцовые родители. Всю жизнь Хэла угнетало то, что они потакают злобствованиям Майло в ущерб остальным детям. Всю жизнь он чувствовал себя где-то далеко-далеко, на заднем плане их внимания.

Майло – первенец, Клод и Себастьян – опора и поддержка семьи. Дочери – они дочери и есть, вышли замуж, и только их и видели. А Хэл – что такое Хэл?

Последыш, недоразумение, только и умеющее, что играть на флейте да придумывать всякие шалости. Именно так он себя и ощущал, всегда, с самого детства, вот почему изо всех сил стремился выдумать шалость побезумнее. Только бы оценили, пусть и в негативном ключе, ведь если стоишь в задних рядах, приходится прыгать выше головы.

Но хоть обида на родителей и пустила в душе глубокие корни, Хэл не мог даже представить себя на месте Клода и Себастьяна. Уйти и оставить Пола и Изабеллу наедине с полусумасшедшим, умирающим сыном – нет, об этом и речи быть не может.

Братья всегда были добры к нему, а точнее, не обижали так, как Майло, а значит, в представлении Хэла, были добры. Но чем дальше, тем больше он ощущал, что случившееся лично для него обернулось не так уж плохо.

Да, о прежних забавах и походах в лес с мальчишками пришлось забыть. Целыми днями в огороде и в поле, а то надо ехать по дрова, косить, крышу починить, хлев вычистить. Работы всегда хватало, Хэл страшно уставал и в то же время находился в добром расположении духа. Ведь по вечерам, ужиная с родителями и Майло, он больше не чувствовал себя бродяжкой, которого сердобольные хозяева пустили поесть за семейным столом.

Все переменилось, теперь Хэл был единственным работающим сыном в семье, незаменимым помощником стареющего отца. Теперь Пол часто и с явным удовольствием с ним беседовал. Он и прежде был ласков, но сейчас в его тоне всегда чувствовалось уважение, с каким говорят с равными.

И это подкупило Хэла, проникло в самую сердцевину души, так давно жаждавшей родительского внимания и одобрения. Он был готов работать до изнеможения, лишь бы удостоиться благодарного взгляда и похвалы отца. Даже издевки Майло перестали ранить – частенько он вообще не обращал внимания на старшего, продолжая спокойно заниматься своими делами.

Это выбешивало Майло, он чувствовал возрастающее превосходство Хэла, но поделать ничего не мог. После падения он несколько месяцев приходил в себя, с огромным трудом ковыляя по дому и двору. Вынужденное заточение не улучшило его нрав, но что бы ни сказал и ни сделал Майло, Хэл всегда помнил – только благодаря ему у старшего есть еда и крыша над головой. Кто здесь приживальщик, так это сам Майло, не способный выполнять даже простейшую работу. В то время как Хэл трудится почти наравне со взрослыми, теперь, когда Клода и Себастьяна нет, он – будущее семьи Магуэно.

Осознание этого согревало душу и защищало ее от любых напастей. Вот только от внутренних демонов не могло защитить.

***

Лето промелькнуло на пестрых бабочкиных крыльях, Хэл почти его и не заметил. Хлеб уродился на загляденье, новый способ запашки и впрямь оказался на высоте. Соседи, тоже собравшие невиданный урожай, помогали с уборкой, наперебой нахваливая изобретательность Хэла.

Каждая незаслуженная похвала его задевала, но не то чтобы слишком. Не было времени задуматься о том, что же происходит там, в глубине души, где все еще пустовало место, принадлежавшее Эдварду.

Истинные размеры этого места Хэл старательно не желал признавать.

Эдвард сам одним ударом разорвал их дружбу, а у него, Хэла, тоже есть гордость, он Магуэно и не пойдет с повинной головой к сыну Свершителя, даже ради книжек.

Зерно собрано, овощи выкопаны, просушены и ссыпаны в подпол, капуста заквашена усилиями Изабеллы и деревенских женщин. Весь во власти хозяйственных забот, Хэл лишь мельком отмечал, как пожухла трава и оголился лес, вспыхнув ненадолго всеми оттенками солнца, ржавчины и крови. Он просто проживал один день за другим, как будто брал землянику из миски.

И вот наступило утро, когда его разбудил бледный, уже совсем зимний солнечный луч, упавший на лицо. Щурясь, Хэл посмотрел в окно, а там кружила тонкая кисея первого снега, и горячим золотом вспыхивали последние листья на деревьях.

Этого он не мог предвидеть. Работа закончилась.

Ну как закончилась. В деревне работу нельзя закончить, можно только прекратить, заделье всегда найдется.

Но самая плотная, самая тяжкая пора – посев и сбор урожая – миновала. Хэл больше не был занят весь день, с утра и до позднего вечера. И, словно по волшебству, как только руки освободились, пробудилась голова, возжелавшая новых историй, возобновления занятий по письму, а главное – живой, захватывающей беседы с человеком, который благодаря книгам словно побывал во всех уголках света и обо всем мог рассказать.

Долгое время Хэл усилием воли поддерживал в себе злость и обиду на Эдварда, но время шло, они глохли и затихали, уступая место иному чувству.

С началом обвальных снегопадов и метелей, разогнавших жителей Кальи по домам, тоска окончательно взяла Хэла за горло. Забравшись на чердак, он ночами напролет жег масло в плошке и при ее жалком свете читал и перечитывал последнюю выданную ему Эдвардом книгу со странным названием «Остров сокровищ».

Написанная на чужом, причудливом языке, лишь некоторые слова из которого казались смутно знакомыми, она поначалу с большим трудом давалась Хэлу. Но Эдвард настаивал, чтобы Хэл читал на этом языке, поскольку именно он являлся основным языком библиотеки.

«Большая часть книг до Исхода написана на староанглийском. Овладеешь им и весь мир у тебя в кармане», – как-то обмолвился Эдвард, и Хэл очень старался, даже не знал, ради чего больше – мира в кармане или одобрения друга.

А получить его одобрение было трудно, не только из-за требовательности Эдварда как учителя, но и потому, что он вообще не умел толком ни ругать, ни хвалить. Если Хэл заблуждался, он терпеливо указывал на ошибку и объяснял, что не так, а если все было правильно, не говорил вообще ничего. Лишь легкие движения кинжально-острых бровей подсказывали, впечатляют его или нет успехи Хэла.

Чтение продвигалось с трудом не только из-за незнакомого языка, но и потому что значения многих слов Хэл в принципе не знал.

Остров – часть суши, окруженная водой, это он выучил, хотя представить себе не мог. Единственная вода, которую он наблюдал, – лесная речушка, хоть и бурная, но узкая, в несколько метров шириной. Какой уж там остров!

Краем уха Хэл слышал, что где-то есть Древняя Дорога, по которой можно за несколько месяцев добраться до моря, а в нем столько воды, что и вообразить невозможно. Но это было что-то из разряда мифов и сказок.

Из-за того, что Вьен так и не принял денежную систему большинства городов, он был фактически отрезан от внешнего мира, лишь редкие смельчаки, отважившиеся отправиться в путешествие, порой приносили назад удивительные рассказы. Но чаще всего они не возвращались и правильно делали – на кой им сдался замшелый Вьен?

Об этом Хэл тоже слышал от Эдварда, который, казалось, знал абсолютно все. Какие города есть поблизости и как до них добраться, что такое Древняя Дорога и куда она ведет, почему во время грозы из туч вырывается огонь и как от него уберечься, как устроены корабли, на которых можно плавать по морю...

«Остров сокровищ».

Какое такое сокровище там, на острове, если даже допустить, что эти самые острова существуют, спрашивал Хэл.

И глубокий, бесконечно терпеливый голос отвечал: «Так здесь же написано, читай: «Слитки серебра в северной яме…»

А что такое серебро и почему оно сокровище?

Серебро – красивый, не ржавеющий и редкий металл, до Исхода он служил людям вместо денег.

А слитки, что такое слитки?

Это кусочки серебра определенного размера и стоимости, но серебро не считалось самым ценным металлом, дороже всего было золото.

И что же, оно тоже было там, на острове?

О да, и очень много. Ну давай же читать дальше.

Очень часто, корпея над книгой, Хэл уносился мыслями в прошлое, к этим бесконечным беседам, которые теперь казались ему самым волшебным времяпровождением в жизни.

И если только и вправду на свете существовали сокровища, Хэл точно знал, что они не на каком-то затерянном в море острове. Это не украшения и не кусочки серебра или золота, называемые «монеты» или «слитки».

Настоящее сокровище – это рассказы Эдварда, его голос, оживляющий сухие книжные строчки. Это пламя камина, скачущее по его лицу и вспыхивающее в черных глазах, когда он нараспев произносит непонятные, почти магические и в то же время захватывающие слова: «И вот в нынешнем, 17… году я берусь за перо и мысленно возвращаюсь к тому времени, когда у моего отца был трактир «Адмирал Бенбоу» и в этом трактире поселился старый загорелый моряк с сабельным шрамом на щеке».

Но все это исчезло, Хэл потерял единственное сокровище, которым обладал – потерял по глупости и дерзости. Теперь он уже думал именно так, вся злость на Эдварда прошла, а к концу зимы он уже твердо уверился, что сам во всем виноват. Действительно, не дело неуважительно отзываться об отце друга... какой бы он там ни был.

Хэл давно созрел для того, чтобы попросить прощения и был готов на все, лишь бы его снова допустили в книжное святилище, к человеку, открывшему окно в широкий, поразительный мир.

Но увы, сугробы в лесу достигали пояса, а Майло шатался по дому, круглые сутки наблюдая за Хэлом с неослабевающей подозрительностью. Пару раз даже пытался забраться на чердак, во второй раз упал и ушибся так сильно, что несколько дней не вставал с постели. Хэл гостил у одной из сестер и, вернувшись, с ужасом осознал, как близок был к разоблачению.

С тех пор, уходя с чердака, он тщательно прятал книгу и принадлежности для письма, а забирался туда только после того, как слышал глухой удар об пол в комнате Майло. Раз уж тот бросил костыль, больше с постели до утра не встанет.

Не зная, чем занять серые зимние дни, Хэл попытался собрать Натана, Бена и Арно в прежнюю веселую компанию и был слегка огорошен оказанным ему холодным приемом. Лишь тогда осознал, что прошло больше полутора лет с тех пор, как они встретили в лесу смуглого высокого мальчишку, собиравшего травы.

Все это время он почти не обращал внимания на приятелей, хотя они постоянно наведывались к его дому, рискуя нарваться на Майло. Не заметил, как они приходили, и как перестали приходить, тоже не заметил. Эдвард стал новым солнцем на его небосводе, разве могут с ним тягаться деревенские мальчишки, для которых сбежать от работы в лес уже огромное приключение?

К тому же все они, как и Хэл, готовились вступить во взрослую жизнь. Бен с гордостью поведал, что женится следующей осенью – его совершеннолетие летом, а родители считают, чем раньше своей семьей заживешь, тем лучше. Он уже и девушку подходящую нашел, из другой деревни, и с родителями ее произвел сговор.

Натан и Арно явно ничем таким не могли похвастаться, и пока Бен расписывал свои матримониальные планы, на их лицах читалась откровенная зависть. Самостоятельная жизнь, возможно, даже собственный дом, семья, в которой ты хозяин, а не понукаемый всеми мальчишка, виделись им пределом мечтаний.

Они сидели на совместными усилиями откопанной из-под снега лавке у дома Бена. День с мучительным трудом набирал весь возможный свет, низкое небо набрякло мерзлой влагой.

Разглядывая приятелей и слушая их разговоры, Хэл с удивлением и почти тревогой понимал, как мало его все это интересует. Когда-то, наверное, он думал так же – или ему казалось, что думал – дом, жена, дети, надел земли, огород и урожай. Но все это маячило где-то далеко, в необозримом будущем, даже в тринадцать, когда всего пара лет отделяла его от грани взросления.

А сейчас он и представить не мог, что у него, Хэла Магуэно, появятся еще какие-то обязательства, в дополнение к уже имеющимся. То, что его друзья воспринимали как свободу, на самом деле даже рядом с ней не лежало. Они просто сменят клетку семьи, в которой родились, на свою собственную, персональную. Были детьми, которые всем должны – станут должниками взрослыми.

Хэл впервые отчетливо понял, что это совсем не про него. Раньше он катился по колее жизни, даже не думая, что это колея, но теперь видел ее совершенно отчетливо. Вкалывать, как лошадь, болтать с соседями, справлять праздники, наблюдать, как времена года сменяют друг друга и потихоньку стареть, пока вся твоя жизнь не истает, без цели и смысла?

Ну уж нет.

Но когда взгляды друзей обратились к нему, у Хэла не хватило смелости озвучить свои мысли. Он пробормотал что-то о том, что и не думает о самостоятельной жизни, поскольку теперь он единственный сын в семье и не может бросить родителей. Друзья посмотрели на него с глубоким сочувствием и впервые за время разговора слегка оттаяли.

И когда Хэл, выдумав благовидный предлог, потащился домой по раскисшему снегу, он все вспоминал эти взгляды и чувствовал, как внутри горячим источником вскипают досада и гнев.

Да что они понимают, жалкие деревенские затрепы! Он слышал и видел такое, чего им и во сне не снилось, последние полтора года были в сто раз ярче, напряженнее и интереснее, чем будет вся жизнь этих олухов от начала до самого конца!

Он мог бы рассказать такое, что у них челюсти поотваливались бы, убрать с их лиц это жалкое сочувствие и вернуть то, что привык видеть – восхищение, зависть, желание подражать.

Но, как бы сильно ни жаждал Хэл восстановления своего статуса, прежде всего, конечно, в собственных глазах, глупо раскрывать подобную тайну ради минутного триумфа над мальчишками. Ну их, пусть живут безмятежно!

Он, Хэл, обязательно помирится с Эдвардом и снова будет путешествовать по разным городам и странам, искать таинственные сокровища, выходить в море на прекрасных кораблях под всеми парусами. Разве можно променять это на жалкую перспективу женитьбы и обзаведения хозяйством?

А самое лучшее, вдруг подумал Хэл, приближаясь к своему дому и уже с расстояния слыша злобные вопли Майло, было бы отправиться в путешествие по-настоящему. Искать реальные, а не выдуманные сокровища, увидеть небо, отраженное в море, не только в своем воображении.

Но, увы, об этом нечего было и мечтать.

Даже когда Майло уйдет на Тот Берег – если уйдет, мрачно подумал Хэл, он был уже готов поверить в то, что этот гандюк бессмертен, – все равно нельзя оставлять родителей одних. Кто-то должен о них позаботиться. Старшие братья ушли, у сестер свои семьи, в них престарелые родители жены станут обузой или того хуже – прислугой.

Нет, он должен остаться и останется. Кроме того, Эдвард здесь, а их дружба – все, что нужно для счастья, твердо решил Хэл и улыбнулся этой мысли.

Улыбка так и сияла на его лице, когда он вошел в дом, под шквальный огонь беснований Майло.