Текст книги "Мы — это мы (СИ)"

Автор книги: Ксения Перова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 14 страниц)

5

Эта зима показалась Хэлу самой короткой за всю его жизнь. Обычно холода тянулись и тянулись до бесконечности, и он изнывал от скуки в четырех стенах.

Но в этом году он, во-первых, регулярно бегал в лес к Эдварду, а во-вторых, прикладывал все силы, чтобы сохранить в тайне обучение чтению и письму. Книги, бумагу и чернила прятал на крохотном чердаке, среди всякого хлама – объяснить родителям, откуда у него такие дорогие вещи, не представлялось возможным. Чего доброго, еще решат, что он их украл.

Так что Хэл натягивал братнины обноски, громко заявлял, что идет в гости к друзьям, а сам, выйдя из дома, потихоньку поднимался на чердак по приставной лестнице. Печная труба проходила в самой его середине и грела очень неплохо; прислонившись к ней спиной, набросив на себя старые, погрызенные мышами одеяла, Хэл блаженствовал с книжкой до самой темноты.

Дни постепенно удлинялись, и в какой-то момент снежный покров начал незаметно проседать – окружающий мир словно бы вырастал из него, как дитя из пеленок. В деревне и на полях снег сошел быстрее, в лесу зима дольше отстаивала свои позиции, держалась за мир когтями цвета льда.

Но тепло неумолимо наступало, а вместе с ним и скорая посевная. Пол уже достал и привел в порядок плуг, каурую Лорку загодя начали кормить получше, прогуливали, чтобы набиралась сил.

Небо снова раскинулось от края и до края земли яркой синевой, ласточки стремительно разрезали ее серпами крыльев, вскрикивали пронзительно-летне.

В один из мягких теплых вечеров Хэл возвращался домой от Эдварда в самом лучшем расположении духа. Он далеко продвинулся в письме, а читал уже совершенно бегло и жадно, одну за другой глотал книги. Домашние ничего не нашли и не заподозрили, даже Майло, казалось, с приходом весны как-то помягчел нравом.

Будущее представлялось безоблачным, лес полнился шорохом, журчанием ручьев. С веток срывались капли, пробивая круглые дыры в ноздреватом, хрупком снеге, кое-где еще лежавшем на опавшей листве. Лес ожил и загомонил птичьими голосами; пернатые певуньи словно выпорхнули из осевших сугробов.

Хэл шел медленно, не пел, не играл на флейте, лишь тихо улыбался своим мыслям. Солнце почти село, киноварно-синие облака походили на конские гривы.

Крик он услышал за два дома от своего и сразу же узнал резкий голос Майло. Сердце дернулось, под ложечкой привычно завязался тугой узел.

Что опять случилось? Неужели – тут провалившееся было в живот сердце подпрыгнуло к горлу – его тайник на чердаке обнаружили? Но Майло не в состоянии туда забраться, а отец с матерью ничего ему бы не сказали, не переговорив сначала с младшими сыновьями. Во всяком случае, Хэл на это надеялся...

Рядом с домом крики различались особенно хорошо, и он невольно втянул голову в плечи, понимая, что сейчас половина деревни, затаив дыхание, прислушивается к скандалу. Чтобы на следующий день не оставить без пищи для сплетен другую половину.

Во всех окнах горел свет. Хэл обогнул растущую во дворе яблоню, и тут дверь домика с треском распахнулась, из нее буквально вылетел Себастьян и приземлился лицом прямо в размешанную сапогами грязь. Не заметив Хэла в сумерках, он медленно поднялся и повернулся к дому, вытирая лицо. Сине-серые глаза сверкали тихой яростью.

Клод уже два года как перешагнул рубеж совершеннолетия, мог бы жениться и жить своим домом, пятнадцатилетний Себастьян тоже считался взрослым. Последний год, не выдерживая нападок Майло, они порой хватали его и запирали в комнате – это родители разрешали, хоть и скрепя сердце. Видимо, им казалось, что малейшее применение грубой силы сведет старшего сына в могилу.

– Что случилось? – спросил Хэл, но Себастьян только бросил на него короткий, пристальный взгляд и ничего не ответил. Братья вообще не отличались разговорчивостью.

Полный отвратительных предчувствий, Хэл поднялся на крыльцо и на него словно налетел ураган.

– Это они, точно они! А ну живо признавайтесь! – орал, надсаживаясь, Майло, желтое лицо его раскраснелось. – Скромники такие, воды не замутят, а сами спят и видят, как бы ограбить собственную семью!

– Отец, мы ничего не брали, – у Клода была рассечена бровь, кровь капала на рубашку, но он словно бы не замечал Майло, обращался только к Полу, – ты мне веришь?

Пол нервно сжимал пальцы, позади него в кухне маячила дрожащая фигурка Изабеллы – она была напугана сильнее, чем мышь, застигнутая светом в амбаре.

– Я-то верю, сынок, – пробормотал Пол, не поднимая глаз, – но куда же пласт-то подевался?

У Хэла внутри все оборвалось. Казалось, сейчас сердце разорвет грудь, упадет на дощатый пол коридора, и последнее, что он увидит в жизни, будет его собственное сердце, судорожно брыжущее кровью ему на ноги.

Майло подскочил вплотную к Клоду – высокое, иссохшее тело повисло на костыле. Яростно сверкающие лазоревые глаза запали так глубоко, словно сломалось некое устройство, удерживавшее их на месте. Казалось, Майло смотрит со дна глубокой ямы.

– Хочешь сказать, что не собирался жениться на Тильке в будущем году? Отец, надо пойти и пошарить у Тэнсонов, он точно перетаскал весь пласт этой шмаре!

Клод стиснул кулаки. Он был ниже Майло, но шире его в плечах раза в два, грудь его судорожно вздымалась.

– Тилли не шмара, понятно тебе? Да, я хотел... мы думали... но это не означает, что пласт взял именно я! Я не вор! Отец, мама! Я не вор!

Изабелла стиснула руки, по ее бледному, бесцветному лицу градом катились слезы. Пол молчал, опустив голову.

«Скажи же что-нибудь! – мысленно умолял его Хэл. – Пожалуйста, только не молчи!»

Он хотел выступить вперед и сказать сам – мол, кто его знает, когда пропал пласт, может, еще летом. Кто-нибудь мог влезть в дом, пока все работали в огороде или в поле... но в последний момент прикусил язык. Майло по каким-то причинам не принял его в расчет, и это была неслыханная удача. Он обвинял только средних братьев, позабыв, что есть еще младший. И если Хэл сейчас встрянет, напомнит о себе...

Да и версия его, скажем прямо, слабовата. Предполагалось, что о тайнике знают только родители; Хэл совершенно случайно его обнаружил. Посторонний человек ни за что бы его не нашел. Да и в доме почти всегда оставались мама или Майло.

О том, чтобы признаться, Хэл даже не думал – страх перед Майло затмевал все. Что он скажет? Что отдал скопленный семьей пласт на лечение Свершителя? Что хотел помочь и отцу, но лекарь подло его обманул и отказался ехать в деревню? Ему не поверят – год назад он бы и сам не поверил, услыхав такую вздорную историю. Майло решит, что он выгораживает средних братьев, и взъярится еще сильнее...

Скандал сошел на нет, лишь когда его участники полностью выдохлись.

Майло ушел, шандарахнув дверью. Родители скрылись в своей комнате, Хэл поскорее лег в постель и закрыл глаза, лишь бы к нему не лезли. Не верилось, что такой хороший, благостный весенний день завершился подобным образом.

Чтобы успокоиться, он начал вспоминать последнюю прочитанную книгу – над главной героиней истории издевалась тетка и сводные брат с сестрой, прямо как Майло над Хэлом. Засыпая, он еще думал об этой девчушке и о том, как было бы славно с ней подружиться, а еще, как всегда, об Эдварде.

Сквозь сон Хэлу чудилось движение в комнате, как будто бы скрипнула рама окна. Но он не придал этому значения – слишком вымотался за день.

***

Утром обнаружилось, что Клод и Себастьян исчезли. Забрали сменные рубашки, плащи и одеяла с кроватей; Хэл, посланный на разведку в деревню, быстро выяснил, что братья не обретаются у многочисленной родни и не отправились к Тэнсонам, с дочкой которых у Клода, оказывается, был «уговор».

Едва запыхавшийся Хэл принес эти новости, Майло, сидевший за кухонным столом, пнул костылем табурет так, что тот отлетел в сторону с отломившейся ножкой.

– Я же говорил! Я так и знал, что это их рук дело! Забрали пласт и слиняли, ворюги проклятые!

Изабелла целый день не появлялась из родительской комнаты, на Поле не было лица. Он прикладывал видимые усилия, чтобы двигаться и что-то делать и, очевидно, не собирался пускаться вдогонку за сыновьями.

Хэл кое-как сжевал пару ложек холодной каши, вышел из дома и побрел куда глаза глядят, не замечая солнечных лучей, ласково целующих его растрепанную макушку. За спиной, в крохотной кухне, которую мама так старательно поддерживала в чистоте, продолжал сквернословить и поливать братьев грязью невыносимый, отвратительный человек, которого – Хэлу пришлось себе в этом признаться – он с каждым днем ненавидел все сильнее.

Клод и Себастьян ушли потому, что их терпение достигло предела. Они не хотели становиться братоубийцами, но и не могли дальше выносить Майло. А если бы остались в деревне, старший ославил бы их на всю округу, всем и каждому рассказывая, что они украли пласт, и, уличенные, ушли из дома.

Клода и Себастьяна любили, а Майло нет, но вода камень точит. Если людям изо дня в день говорить, что такой-то – вор, они никогда не будут доверять этому человеку, даже если нет никаких доказательств его вины.

Хэл хотел рассказать все родителям, хоть как-то облегчить их страдания. Но при мысли о признании и возможных последствиях ему становилось совсем худо. Он был еще слишком юн, чтобы уйти, куда глаза глядят, как братья. Да и что станет с Эдвардом, если он так поступит? А как же родители?

Хэл даже не заметил, что поставил родителей в своем сердце после Эдварда. Трудно было объяснить свои чувства так, чтобы они не показались недостойными даже ему самому. Поэтому он даже не пытался их объяснить. И при всей неприязни к Майло понимал, что его вина не меньше, а может, и больше. У него не хватило смелости сказать, что пласт взял он, и из-за этого братья ушли из дома. Для них, возможно, это и не худший вариант, хотя у Клода осталась в деревне без пяти минут невеста, возможно, и у Себастьяна был кто-то на примете.

А вот что будет с семьей Магуэно – точнее, с тем, что от нее осталось?

Хэл остановился на краю деревни, рассеянно глядя на темно-бурые поля под безмятежным голубым небом; поля, ожидающие, когда придут люди, вспашут их и засеют, чтобы вырастить хлеб. Отец, Клод и Себастьян втроем справлялись с этим без труда, а что будет теперь?

В груди у Хэла стало холодно, как будто зима, вернувшись на миг, коснулась сердца ледяным дыханием.

Только сейчас он начал осознавать, что натворил.

Если они не успеют вспахать поле и засеять его, пока земля не высохнет, пшеница просто не взойдет. Уход братьев сейчас, прямо перед посевной, грозил семье голодом. Вспомнили ли они об этом, когда уходили? Наверняка, не вчера родились на свет.

Но в жизни каждого человека порой наступает момент, когда он не в силах больше терпеть.

***

«Ну еще немного! Еще чуть-чуть! Последний рывок!»

Но ноги предательски задрожали, и Хэл рухнул на колени в мягкую, черную грязь. Лорка тут же остановилась, тяжко поводя боками. Ее шкура так потемнела от пота, что, казалось, лошадь сменила масть с рыжей на гнедую.

Усталые шаги прочавкали по чернозему, и Хэл почувствовал, как его поднимают и ставят на ноги.

– Сейчас... я сейчас... – хрипел он, не в силах поднять руку, чтобы вытереть мокрое лицо.

– Меняемся, – решительно возразил отец, – я уже достаточно отдохнул.

Хэл чувствовал, как дрожат его мышцы, да и его собственные вибрировали, как струны, от непомерной нагрузки. День плавно перетекал в синий вечер, и нежное дыхание ветра казалось насмешкой над их мучениями.

Как будто мало было ухода Клода и Себастьяна – еще и весна, как назло, выдалась теплая, скоротечная. Дождей совсем не выпадало, земля высыхала быстрее, чем обычно. Пол и Хэл изнемогали в тщетных попытках успеть обработать поле. Помощи ждать неоткуда, погода всех заставила подсуетиться с распашкой.

Не в силах противоречить отцу, Хэл, шатаясь, прошел вперед и взялся за мокрые от слюны удила Лорки.

– Вперед, красавица, ну, пошла!

Бедная Лорка дернула, как будто из последних сил, и все-таки двинулась, таща за собой простой однолемешный плуг. Но Хэлу было не до жалости к лошади – каждая остановка грозила семье голодом. Обычно отец со средними сыновьями пахали, сменяя друг друга. Втроем они вполне справлялись, и все равно это была адски тяжелая работа, потому что на плуг приходилось налегать всем весом, чтобы он нормально запахивал.

И, хотя Хэл был очень крупным и крепким для своего возраста, он все равно оставался четырнадцатилетним мальчиком, а не взрослым мужчиной.

Силы Пола иссякали с пугающей быстротой. Вот опять остановка, во время которой все трое пытались не отдохнуть, а хотя бы перевести дыхание, собраться для нового рывка.

Лишь сумерки, сгустившиеся настолько, что не разглядишь борозды, прекратили эту пытку.

Вымотанный до предела Хэл просто сел, где стоял. Не в силах слова вымолвить от усталости, наблюдал, как отец распряг Лорку, ласково огладил и повел с поля. Было слышно, как лошадь тяжело дышит и спотыкается в темноте.

Отец не окликнул Хэла – они вообще почти не разговаривали, на это не оставалось сил. К тому же каждый понимал безнадежность их положения, но, не в состоянии говорить об этом, делал все, что мог.

Хэл медленно откинулся назад, на твердую, еще не вспаханную землю. Воздух сладко благоухал диким анисом, мятой и торфом; легкие перистые облака плыли по темному небу, сквозь их невесомую, призрачную вуаль мягко светили звезды.

Хэл устал так сильно, что ни о чем не думал, просто всем существом впитывал окружающий мир, чувствуя, как глубоко во тьме плоти причитают и воют кости, точно белые, жгучие молнии. И когда раздались шаги, даже не пошевелился, уверенный, что вернулся отец звать его ужинать.

Человек присел на корточки, и только тут Хэл понял, что тень, закрывшая часть лилово-синего неба, совсем не похожа на отцовскую.

– Это я, – сказала тень. Не привыкшая к общению, она всегда забывала поздороваться.

Хэл резко сел и зашипел от боли в надсаженной спине и руках.

– Ты что здесь делаешь? Тебя могут увидеть...

– Не увидят, – Эдвард присел рядом с Хэлом, – ты куда-то пропал. Посевная?

Горло словно сдавила невидимая рука. Хэл несколько секунд не мог ответить, а потом заговорил и, как всегда словно бы само собой, рассказал все. Умолчал только о том, что истратил семейные накопления на лечение отца Эдварда. Не хотел, чтобы и друг чувствовал вину за случившееся – тем более что его-то вины здесь как раз и не было.

Эдвард какое-то время молчал, погрузившись в свои мысли. Сочувствие никогда не было его сильной стороной и выражалось, скорее, в поступках, нежели в словах. Наконец он встал, подошел к брошенному прямо в борозде плугу и внимательно осмотрел его. Коротко хмыкнул, выпрямился и протянул Хэлу руку. Тот с готовностью за нее ухватился и встал, охая, как древний старец.

– Думаю, смогу помочь, – сказал Эдвард. В полумраке его лицо было неразличимо, но вся фигура, казалось, излучала спокойствие и надежность. – Иди отдыхать. Я приду завтра вечером, дождись.

Хэл молча кивнул, и Эдвард не прощаясь нырнул в полосу кустов, отделявшую поле семьи Магуэно от соседнего. И снова ни один листок не зашуршал на его пути, словно не крупный парень пробирался между сплетенных веток, а какой-то лесной дух.

Машинально следуя наказу, Хэл развернулся и потащился домой, старясь не думать о том, что завтра предстоит все то же самое, а боль наверняка не даст уснуть. Он и близко не представлял, что тут можно сделать, но в глубине души вспыхнул слабенький огонек надежды.

Эдвард пришел, он его не бросил. Одно это действовало лучше любой помощи.

***

На следующий день пошел долгожданный дождь. С утра накрапывало, но тучи быстро уплотнились, и Хэла с отцом окатило настоящим весенним ливнем. Влажная земля лучше поддавалась плугу, но пахать стало тяжелее, ноги скользили, не на что было опереться.

Промокший насквозь Пол сразу же начал кашлять, и у Хэла сжималось сердце при мысли о том, что отец может заболеть, как в прошлом году. Тогда им конец, не поможет никто, ни Эдвард, ни кто-либо другой. Поле останется нераспаханным, и следующей зимой они смогут выжить только милостью таких, как Джо Аганн... При одной мысли об этом Хэл стискивал зубы до хруста и наваливался на ручки плуга так, что прогибалась грудина.

Ветер угнал тучи, солнце подсушило одежду, но день тянулся и тянулся нескончаемо, и каждый час казался годом. К вечеру Хэл уже забыл о том, что должен прийти Эдвард, он и себя-то плохо помнил. Сидел на колоде рядом с сараем для зерна, смотрел в остывающее небо с отупением человека, загнанного почти насмерть непосильной работой.

И когда Эдвард с котомкой за спиной возник прямо перед ним словно бы из ниоткуда, даже не вздрогнул – сил на удивление не осталось.

– Смотри сюда, – Эдвард уселся рядом и достал из котомки небольшой лист бумаги, – я порылся в книгах и кое-что нашел. Набросал примерную схему... да ты не смотришь!

Хэл с трудом сконцентрировал взгляд на листке. Закат догорал, но кое-что ему удалось разобрать. Это был рисунок плуга, выполненный чернилами и с большим искусством. Только плуг был какой-то странный.

– А это что такое? Штуковины по бокам? – Язык ворочался так тяжело, словно Хэл и им налегал на плуг.

– Они подсекают верхний слой почвы и переворачивают его. Пахать легче и урожайность выше. Вот, смотри.

Перед глазами Хэла возникла потрепанная книга, на пожелтевших страницах которой он с трудом разобрал изображение двух плугов – точно такого, каким пользовались все в деревне, а чуть ниже – безупречно скопированного Эдвардом.

– Когда-то люди уже усовершенствовали плуг, – в обычно невыразительном голосе Эдварда звучало восхищение и гордость, – эта книга рассказывает о том, что было за сотни лет до Исхода. То, чем все вы сейчас пользуетесь, страшно неэффективно и неудобно. Отнеси рисунок кузнецу, он сделает то, что нужно...

– Ага, а чем ему заплатить? – Хэл вдруг почувствовал раздражение.

Он не мог руки поднять от усталости, а этот всезнайка сидит тут и болтает о том, как все легко решить! Ему-то ни разу в жизни не приходилось горбатиться в поле!

Эдвард, ни слова не говоря, вскочил и устремился за угол сарая.

– Нет-нет, погоди, не обижайся, я... это что такое? – Переход от одного чувства к другому тоже давался тяжело – Хэл обессилел не только физически, но и эмоционально.

В руках Эдварда бился и отчаянно кудахтал объемистый мешок.

– Три курицы, – заявил он, протягивая мешок Хэлу, – если кузнец потребует больше, можешь оставить их как задаток, я принесу еще.

Он закинул котомку на плечи, поднял листок с рисунком, аккуратно свернул и сунул Хэлу за пазуху, так как руки у того были заняты мешком. Окинул остолбеневшего приятеля критическим взглядом, коротко кивнул и легкой походкой двинулся напрямик через темную пашню к кустам.

Тут Хэл наконец обрел дар речи и бросился вдогонку.

– Постой, погоди-ка!

Он не смотрел под ноги и, запнувшись обо что-то, чуть не грохнулся прямо на всполошившийся мешок.

Крепкие руки схватили его за плечи и удержали от падения. Сгущавшаяся темнота казалась прозрачной и мерцающей, и в ее синеве почти не различалось лицо Эдварда, Хэл ощущал лишь исходящий от него знакомый запах ношеной ткани, дыма и дерева. Точно так же пахли старшие братья, кроме Майло, от которого разило болезнью и смертью.

Темная фигура возвышалась над Хэлом, как средоточие уверенности и спокойствия, и он на миг вновь ощутил себя маленьким, слабым – самым младшим и самым защищенным сыном в семье. Хотелось ткнуться головой в грудь Эдварду и разреветься от боли и усталости, но Хэл последним усилием воли взял себя в руки и отстранился.

– Слушай... спасибо, я поговорю с кузнецом, но кур не могу взять. Что скажет госпожа Райни?

– Она знает, – заявил Эдвард, – все в порядке. Ты помог моему отцу, когда никто... в общем, думаю, его жизнь стоит трех куриц.

В последней фразе, к изумлению Хэла, отчетливо промелькнула усмешка, и тут Эдвард с сомнением добавил:

– Правда, мама выбрала тех, что похуже несутся...

Это было уже слишком. Колени подогнулись, Хэл почти упал на влажную землю и захохотал. От смеха заболело буквально все, спина взвыла, спазм мышц пресса согнул тело пополам, но остановиться было невозможно.

А когда Хэл кое-как выпрямился, смахивая слезы с глаз, Эдвард уже исчез в темноте, соединившей землю, лес и небо в одно неразличимое целое.

***

Пол все-таки слег, но это оказалось даже на руку Хэлу, который вовсе не горел желанием посвящать домашних в свой план.

Пока Изабелла хлопотала над больным, а Майло бегал по дому и разорялся, что поле останется невспаханным, Хэл отдыхал, восстанавливался и ждал, когда пройдут три дня. Именно такой срок назвал ему кузнец, слегка оправившись от изумления и разглядев рисунок как следует.

В кузницу Хэл отправился прямиком с поля, рассудив, что темнота очень кстати скроет его от любопытных глаз, к тому же курам явно не пойдет на пользу ночь в мешке без пищи и воды. Его заботы мерзавки не оценили – исклевали все руки через неплотную ткань мешка.

Вопросам, конечно, не было конца, но с ног до головы перемазанный землей Хэл чуть не падал от усталости, глаза закрывались, и он твердил лишь, что сам придумал такую штуку, когда надрывался в поле.

Чушь, конечно, в поле не только придумать что-то невозможно, там и имя свое забывать начинаешь. Но кузнец был так поражен, что проглотил байку в один присест, и Хэл, всучив ему трепыхающийся мешок, поспешил исчезнуть.

Сейчас, забравшись подальше на сеновал от воплей Майло и постепенно приходя в себя, он с удивлением чувствовал, что совсем не переживает по поводу болезни отца. Точнее, за отца-то он переживал. Но мысль о том, что они не успеют вспахать поле и потеряют урожай, куда-то исчезла.

Что это было – подсознательная вера в древнее знание или в Эдварда, овладевшего им, – Хэл не знал, лишь чувствовал, вопреки всему, что все будет хорошо.

Кузнеца же разобрало такое любопытство, что он самолично привез на телеге «заказ» к полю семьи Магуэно и остался взглянуть, как пойдет дело. Он оказался не единственным зрителем, за три дня весть о новом, небывалом плуге облетела всю деревню.

Хэл знал, что так и будет, поэтому не слишком удивился и сохранял невозмутимый вид. Поскольку Пол все еще лежал в полубеспамятстве – любая простуда укладывала его в постель надолго, – пришлось самостоятельно вывести Лорку и запрячь ее в установленный на борозде плуг. Борозда, проложенная почти в полной темноте смертельно усталыми людьми, виляла, точно пьяная, и до ушей Хэла донеслись приглушенные смешки.

На миг вспыхнула жгучая злость на этих людей, безжалостных к себе и к другим, но он тут же понял, что на их месте тоже не сдержал бы смеха, увидев подобную борозду. Стиснув зубы, ухватился за ручки плуга и крикнул:

– Пошла!

Отдохнувшая Лорка бодро дернула, и Хэл чуть не взвыл от боли в только-только подживших ладонях. Однако, к его изумлению, пахать и правда стало гораздо легче. Теперь основная нагрузка ложилась на лошадь – усовершенствованный плуг весил больше старого. Две металлические лопасти по его бокам взрезали почву и, тяжелые, сами удерживали баланс.

Изо всех сил стараясь скрыть изумление, Хэл понял, что налегать на плуг, чтобы заглубить его – а это было самое ужасное – больше не нужно. Знай придерживай, следи, чтобы борозда шла ровно, а остальное получается само собой. За таким плугом вполне мог бы идти мальчишка вдвое младше Хэла.

Он так увлекся, что даже не заметил, как рассосалась толпа. Кто-то пошел на свое поле, хмыкая и почесывая голову, а самые сообразительные устремились прямиком в кузню.

Хэл довел борозду до конца – ровно, как по ниточке – и дал Лорке передышку. Уставала она теперь быстрее, но и дело продвигалось с такой скоростью, что можно было позволить себе более частые остановки.

К вечеру, в одиночку и не особо напрягаясь, Хэл успел столько, сколько они с отцом еле вытягивали за три дня. Он просто не верил своим глазам. Тело слегка ломило, но это были только отголоски прежней боли, они почти радовали Хэла. Они говорили о том, что все в порядке, завтра он вполне сможет продолжить, а не будет лежать пластом. Что отец может спокойно выздоравливать, а не ползти в поле, едва держась на ногах от слабости.

Умиротворенный, спокойный и почти счастливый, Хэл не спеша отвел Лорку в хлев, напоил и накормил как следует. Стемнело, а он все стоял в глубокой задумчивости, слушая, как Лорка неторопливо хрумкает сено, вздыхает, переступая с ноги на ногу. Приятно пахло сухой травой и лошадиной шкурой.

Подпирая плечом деревянный столб, Хэл вдруг вспомнил, как мальчонкой забежал однажды в хлев, а Лорка лежит на боку, вытянув все четыре ноги и хрипит так, словно настал ее последний час. Она была тогда совсем молодая, отдали за нее пять мешков отборной муки, взятой в долг у все того же пресловутого Аганна. Отец с матерью пылинки сдували с новой лошади, а тут такое.

Хэл с воем бросился в дом, переполошил все семейство – тогда еще две сестры жили с ними. Вспомнил, как отец объяснял, что все в порядке, лошади так спят. Лежа на груди с подобранными ногами они просто дремлют, а ведь им тоже хочется порой расслабиться...

Хэл рассеянно протянул руку, погладил чуть влажную, жесткую шерсть на шее Лорки, потрепал гриву. Мягкие губы благодарно ткнулись ему в плечо, нежно прихватив ткань рубашки.

– Прорвемся, девочка, да? – скорее, с утверждением, чем с вопросом произнес он, улыбаясь своим мыслям. – Точно прорвемся. Мы просто молодцы. А самый большой молодец...

– Кто же? – Знакомый голос взрезал неспешный ток его мыслей, как спина крупной рыбы – речную гладь, и Хэл в ужасе зажал ладонью рот.

Еще секунда, одна-единственная секунда и все было бы кончено! Едва не проболтался, расслабился, дурак!

– Ты, Майло, – с неожиданной для себя смелостью произнес он и вышел из хлева, заставив брата отпрыгнуть назад на костыле, – ведь только благодаря тебе мне пришла в голову мысль усовершенствовать плуг.

– Вот как? – Лицо Майло скрывал мрак, но Хэлу показалось, что он не слишком поверил его выдумке. – Подумать только, не знал, что могу подбивать людей на задумки.

«Вдохновлять, это называется вдохновлять, ты, неуч».

– Ну а как же? – Хэл понимал, что издевка взбесит брата, но не мог удержаться. Протер уздечку скрученным из сена жгутом, с преувеличенным старанием повесил на место. – Ты так срамил нас с отцом за то, что не успеваем вспахать поле! Я внял твоим наставлениям, братец.

Сильный удар в середину спины едва не вышиб из него дух.

Не ожидавший нападения Хэл полетел лицом вперед, треснулся грудью и головой обо что-то острое, чудом не лишившись глаза. Боль огнем полыхнула в спине, стрельнула в поясницу и ноги.

– Пока загораешь, мотай себе на ус, – холодно произнесла возвышавшаяся над ним скособоченная фигура, – дурацкий плуг еще не дает тебе права открывать рот. Можешь сколько угодно врать, что сам его придумал, но, Всемогущим клянусь, я выясню, откуда ты это вытащил, и ты получишь так, как никогда еще не получал, мелкий крысеныш!

Майло развернулся и поковылял к дому, чуть мерцавшему в отдалении прямоугольником окна. Хэл, тяжело дыша, дождался, пока острая боль в спине чуть утихнет, и, пошатываясь, с трудом поднялся. Несколько жутких мгновений не был уверен, что ноги удержат – удар костылем пришелся прямо по позвоночнику.

Но, хвала Всемогущему, он смог дотащиться до дома и даже поучаствовать в «семейном» ужине – за одним столом с Майло и Изабеллой, которая ела, не поднимая глаз, словно смиренная служанка.

«Ничего, – угрюмо думал Хэл, тоже глядя в стол и с трудом поглощая вареную картошку с молоком, – посмотрим, что ты там узнаешь. Ни пса тебе не разузнать, хоть наизнанку вывернись».

Он пытался приободриться, но ледяной пот боли и страха покалывал спину и плечи, точно искры от костра. Горло сжималось, живот крутило, хотелось стать маленьким и легким, невесомым, как высохшая ореховая скорлупа, и пусть бы ветер унес его подальше отсюда.

Но Майло наблюдал за ним, Хэл ощущал на лице взгляд ярких голубых глаз, точно касание невесомых усиков насекомого. И не смел согнуться и выбежать из-за стола, не смел даже вытереть испарину со лба. Продолжал запихивать в себя клятую еду, точно шлак, проталкивая ее в ноющее от спазма горло большими глотками грушевой воды.

Сидя на крошечной кухне за одним столом с садистом-братом и слабой, не способной защитить даже себя матерью, слыша за стеной кашель отца, он вдруг понял, что ради сохранения своей тайны без колебаний пойдет на любые жертвы.

Это было как-то неправильно, противоестественно – поставить друга, пусть даже лучшего друга превыше родных. Но что поделать, если он так чувствовал и при всем желании не смог бы ничего изменить?

Да он и не хотел ничего менять.