Текст книги "Мы — это мы (СИ)"

Автор книги: Ксения Перова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 14 страниц)

4

Наступила неизбежная зима, закружила, завьюжила, завалила дома снегом до самых крыш.

Но урожай в этом году собрали отменный, подвалы и погреба ломились от провизии. Все наслаждались заслуженным отдыхом у жарко натопленных печей, пощелкивали семечки и орешки, вечерами рассказывали сказки, а после Новогодья принялись играть свадьбы.

Кое-кто удивлялся, почему почти не видно Хэла Магуэно, непременного участника всех деревенских событий. Нат и Бен даже набрались храбрости и пришли к нему домой, но Майло их так шуганул, что мальчишки бежали без продыху аж до противоположного конца деревни.

Больше они о Хэле не заговаривали, словно по какому-то негласному уговору, хотя Клод и Себастьян дни напролет проводили в компании более старших парней. Должно быть, им удалось вырваться, а бедняга Хэл попал в передрягу, засадил его Майло за работу на всю зиму.

И в каком-то смысле они не ошибались. Хэл в самом деле засел за работу, которая отнимала почти все его время. Научиться читать и писать куда как непросто, а Эдвард оказался весьма требовательным учителем. По снегу не очень-то побегаешь в лес и обратно, так что Хэл получал огромные домашние задания, выполнять которые приходилось на чердаке или ночью, когда Майло засыпал. Бумагу и чернила, которых, естественно, в доме Магуэно не водилось, ему давал Эдвард, со строгим наказом экономить и стараться писать помельче.

Этот дар поверг Хэла в легкий шок, а когда приятель не моргнув глазом присоединил к нему еще и книгу с картинками и огромными буквами – специально для чтения, – Хэл окончательно потерял дар речи.

Сжимая в руках книгу, он вдруг почувствовал, как внутри что-то сдвинулось, а потом словно вспыхнуло и засияло ровным светом. До этого момента Хэл порой внутренне посмеивался, уверяя себя, что завязал эту дружбу со скуки, а еще чтобы в красках расписать деревенским мальчишкам, как побывал в доме Свершителя и что за жуткие вещи там видел.

Никаких жутких вещей Эдвард ему не демонстрировал, но Хэл придерживался той точки зрения, что приврать иногда даже полезно – для более яркого впечатления и, так сказать, полноты картины.

Но теперь, когда ему вот так, запросто, дали вещь, продав которую можно было купить корову, а то и двух, его вдруг охватил восторг, смешанный со стыдом и, пожалуй, даже со страхом. Подобное доверие нельзя предать, иначе до конца жизни перед собой не отмоешься.

Но восторг оказался сильнее, он быстро заглушил и страх, и угрызения совести, и даже чувство самосохранения. Хэл точно знал лишь одно: он без ума от историй, которые Эдвард читал ему у камина в библиотеке дома Свершителя. За окном падал снег, но Хэл видел перед собой сияющий морской простор и лихих пиратов на кораблях с туго надутыми парусами, или прерии с золотистой травой, или покрытые белыми шапками вечных снегов горы...

Он был готов на все, только бы слушать дальше, но хотел читать и сам, путешествовать по удивительным мирам в одиночку, не зависеть от Эдварда. И долгими зимними вечерами, закрывшись на чердаке, до рези в глазах складывал неподатливые буквы в слова.

Конечно, Майло мгновенно заметил, с какой скоростью убывают свечи, и разразился очередной скандал. Зима заперла старшего в доме – на костыле по снегу не попрыгаешь, – и он бесился в сто раз яростнее, чем летом. Клод и Себастьян старались появляться как можно реже, и весь поток инфернальной злобы выливался на головы отца, матери, ну и, конечно, Хэла.

Но почему-то это было далеко не так болезненно, как раньше – книги и дружба с Эдвардом словно дали Хэлу какую-то внутреннюю защиту. В предыдущие годы он следовал примеру средних братьев и просто сбегал, практически всю зиму кочуя по семьям друзей и двух замужних сестер.

Теперь этот путь оказался закрыт – в чужом доме сохранить тайну еще сложнее, чем в своем. И когда Майло накидывался на него в своей обычной манере, издевался и стращал, Хэл старался думать об Эдварде и тайне, хранившейся на чердаке, куда старший при всем желании не мог подняться. В усадьбу Свершителя Хэл наведывался пару раз в неделю – несмотря на охватившую его эйфорию, мыслил здраво и совсем не хотел, чтобы о его похождениях узнали взрослые.

Но удержаться от более частых визитов было сложно – ведь каждый час, проведенный в тишине и безопасности библиотеки, каким-то образом помогал укрепиться духом и жить дальше. Пока Эдвард при бледном свете дня читал или перерисовывал из книг какие-то схемы и чертежи, Хэл, высунув от напряжения кончик языка, старательно выводил буквы на драгоценном листке бумаги. Читать он научился довольно быстро, а вот с письмом возникли проблемы.

Бумагу и чернила Эдвард выменивал во Вьене на стеклянную посуду и целебные травы, которые собирал все лето и высушивал в своей мастерской. Он и сам неплохо смешивал мази, настои и другие лекарственные средства, но пока не решался отнести их в городскую лавку.

К удивлению Хэла, зимой походы Эдварда в город не стали реже. Он относил отцу приготовленную матерью еду, а возвращался с тканями, инструментами, мукой для хлеба – в общем, всем, что добыть натуральным хозяйством было невозможно.

Хэл рвался его сопровождать, но Эдвард всегда мягко, но решительно его останавливал.

– Лучше нам не появляться в городе вместе. Пока там не знают, кто я, но когда узнают, сразу вспомнят и тебя тоже.

– Не знают, кто ты? – удивился Хэл.

– Да, все лавочники считают, что я из дальней деревни, приношу отцовские поделки на продажу. К отцу я всегда захожу ночью, чтобы никто меня не увидел. Сам понимаешь, никто не будет иметь дело с сыном Свершителя, а мне порой бывают нужны вещи, которые я не могу взять у отца или ему их просто не дают.

Это был еще один момент, который поражал Хэла – по договору с магистратом некоторые лавочники были обязаны выдавать Свершителю еду, одежду и прочие потребные ему вещи. Он не мог просто прийти на рынок и купить, что хочет, торговцы и говорить с ним не стали бы.

– Ему, наверное, очень одиноко, – вырвалось у Хэла, когда он об этом узнал, – поболтать даже не с кем. Почему он не приходит сюда?

Эдвард пожал плечами.

– Приходит, просто редко. Работы много, а путь неблизкий.

– Ты по нему скучаешь? – спросил Хэл и старательно вывел слово «скучать» на лежащем перед ним листке. Огоньки двух свечей отражались в натертой до блеска столешнице, камин приятно дышал в спину теплом.

Эдвард долго молчал, но Хэл уже этому не удивлялся и не обижался. Знал, что приятель тщательно обдумывает не только сам ответ, но и форму, в которую его облечь.

– С одной стороны – да, – наконец произнес Эдвард тихо-тихо, – а с другой... когда я его вижу, то сразу вспоминаю, что мне предстоит. Это очень... неприятно.

Хэл, не зная, что сказать, уткнулся в свой листок. Он весьма смутно представлял себе обязанности Свершителя, зная лишь о казнях и порках. Но ведь Эдварду всего тринадцать, ясно, что все это будет очень и очень нескоро. Да и не мог себе Хэл представить такое – его спокойный, сдержанный друг лупит кого-то плетью или отрубает голову мечом. Глупость какая-то, лучше даже и не думать об этом.

Но действительность, как всегда, нагнала его и дала ощутимый пинок – чтобы не забывался, не воображал, что можно спрятаться от жизни в тихом, уединенном доме.

Чтобы помнил – ничто и никогда не бывает в порядке, как бы сильно ты этого не хотел.

***

В тот день солнце традиционно не показалось.

Порой Хэл ловил себя на мысли, что боится забыть, как оно выглядит. За целый месяц им перепало от силы два-три солнечных дня, а в остальное время небо закрывала ровная серая пелена, настолько плотная, что для мелкой работы уже через пару часов после полудня приходилось зажигать свечи.

Хэл пробирался по лесу, высоко поднимая ноги, по колено увязающие в глубоком снегу. Он старался входить в лес в разных местах и не добираться до дома Свершителя одной и той же дорогой. Не хватало еще, чтобы кто-то наткнулся на протоптанную им дорожку и проверил, куда она ведет. Зимой, конечно, это маловероятно – в лесу нечего делать, – но осторожность не помешает. С каждым днем Эдвард, его книги, его уроки и рассказы значили для Хэла все больше, и он совсем не хотел в одночасье потерять привалившее ему счастье.

Серый цвет неба медленно густел, надо спешить, чтобы успеть до темноты – нет ничего хуже, чем заплутать в лесу зимней ночью. Хоть он и изучил более-менее окружающую чащу, все-таки не знал лес так же хорошо, как Эдвард.

Добравшись наконец до еле видного в сумерках частокола, он достал флейту и заиграл мелодию, условленную, как знак встречи. Тор и Нана вскочили и с лаем бросились к воротам, но тут же угомонились и, поскуливая, начали царапать толстые бревна.

Обычно Эдвард выходил почти сразу, но сейчас минуты текли, а единственным приветствием, которого Хэл удостоился, оставался скулеж собак. Он проиграл нехитрый мотив еще раз. Слабый мороз пощипывал губы и кончики пальцев.

Тишина.

Делать нечего, пришлось Хэлу повернуть назад. Может, Эдвард ушел в город, хотя обычно он предупреждал заранее о таких походах. Хэл свирепо выдирал ноги из снега – его душили разочарование и злость. Мало того, что придется тащиться в темноте по лесу, так еще и изволь провести вечер с Майло.

Внезапно под деревьями справа почудилось какое-то движение. Хэл замер, обратившись в слух.

Зимний лес беден на звуки. Разве что ветер погудит в кронах деревьев, да с тихим шорохом упадет с ветки пласт снега. Но сейчас Хэл отчетливо услышал слабый хруст снега под чьими-то ногами, а потом едва различимое всхлипывание.

Забыв про усталость и ни секунды не раздумывая, он бросился в ту сторону и на ходу крикнул:

– Эй, кто здесь? Голос подай, тебя не видно!

– Хэл...

Имя перетекло в мучительный стон, и у Хэла перехватило дыхание. Он в два прыжка одолел оставшееся расстояние и склонился над темной фигурой, стоявшей на коленях прямо в снегу. Вцепившись в ствол дерева, Эдвард пытался подняться, но ноги его не держали и он снова и снова опускался в снег. Вокруг уже образовалось небольшое натоптанное пространство.

– Что с тобой?! Эй! Что случилось? – Хэл схватил друга под мышки и одним сильным рывком поставил на ноги.

Стон перешел в глухой вопль; пальцы Эдварда впились в кору дерева с такой силой, что она затрещала. Хэл поспешно отдернул руки.

– Ты чего, а? Эдди...

– Спина... не трогай, – прохрипел Эдвард, корчась от боли.

Хэл подставил плечо и, вовремя сообразив, обхватил дрожащее тело не за спину, а ниже, за талию.

Они потащились по снегу. Эдвард едва переставлял ноги; по одежде и котомке Хэл сразу понял, что он идет из города. Поразительно только, как добрался так далеко в подобном состоянии.

Понимая, что сейчас не время для расспросов, Хэл выкладывался по полной. К счастью, они оба с Эдвардом были очень сильными и рослыми для своего возраста, окажись на его месте Арно или Натан, подумал Хэл с усмешкой, им пришлось бы туго.

До частокола добрались почти в полной темноте. Эдвард тяжело привалился к нему и, оскалившись от боли, запустил руку за куст, в какую-то одному ему известную щель. Звякнул засов, калитка распахнулась, и Хэл едва успел подхватить Эдварда и удержать от падения лицом вниз на обледенелый настил.

Собаки атаковали их с обычным энтузиазмом, и, чувствуя, что сейчас они свалятся оба, Хэл не выдержал и завопил:

– Госпожа Райни! Госпожа Райни! Сюда!

Эдвард слабо повел рукой, но было уже поздно – дверь дома выпустила облако теплого пара, сразу растаявшего на морозе. Альма в наспех накинутом плаще выскочила на крыльцо и помогла Хэлу затащить Эдварда в переднюю, а оттуда в общую комнату.

Здесь, как обычно, было чисто, тепло и необыкновенно уютно, жарко горел камин и две лампы. Хэл давно уже заметил, что в доме Райни всегда много света, видимо, это было одно из немногих роскошеств, которые они могли себе позволить.

Кое-как им удалось затащить Эдварда по лестнице на второй этаж в его комнату. Небольшая, с разноцветными стеклышками-вставками в окне, она располагалась прямо над кухней и обогревалась печной трубой, которая пробивала ее насквозь и уходила в потолок.

– Он сказал не трогать спину! – вовремя предупредил Хэл, и они аккуратно опустили Эдварда на постель лицом вниз. – Я принесу свет!

Он сбегал в библиотеку за свечой, а когда вернулся, Альма уже сняла с сына плащ и аккуратно заворачивала рубашку у него на спине. Эдвард больше не стонал, только тяжело дышал и время от времени скрипел зубами. В воздухе разливался тяжелый запах с острым привкусом железа. Хэл опустил свечу пониже – и тут рука дрогнула так сильно, что он едва не уронил огонь на подушку.

Смуглая спина Эдварда была исполосована глубокими ярко-алыми рубцами, из которых в тепле начали обильно выступать крупные капли крови. Местами кожа была рассечена так глубоко, что Хэлу показалось, будто он видит движущиеся под ней багровые мышцы.

Деревенский житель, с легкостью лишающий жизни любую живность, пригодную в пищу, он все же почувствовал дурноту при виде такого зрелища.

Однако Альма даже не охнула – она вообще не издала не звука. Осмотрев спину сына, поднялась и вышла в коридор, коротко бросив Хэлу:

– Побудь с ним.

В комнатке было тепло, но Эдварда трясло, как в лихорадке. Хэл поспешно вытащил из-под него покрывало из козьей шерсти и аккуратно укрыл, стараясь не коснуться страшных ран. Потом присел на корточки так, что его лицо оказалось вровень с лежащей на подушке головой друга.

– Эдди! Эй, Эд! Кто это сделал? Кто тебя избил?

Эдвард опустил ресницы. Обветренные, искусанные до крови губы в полумраке казались черными. Выдержка его поражала – кроме того крика в лесу, он ничем не выдавал, как ему больно. Хэл на его месте орал бы так, что отец примчался бы сюда из деревни его спасать.

– Это кто-то из наших? – продолжал допытываться он. – Или в городе? Только скажи, я их из-под земли достану!

Сильные пальцы сжали запястье так, что он охнул.

– Не надо... ничего не делай... пообещай.

– Но Эд...

– Обещай! – почти выкрикнул Эдвард и приподнялся, корчась от боли.

– Вот же Темного тебе в... ладно, обещаю, обещаю, только уймись! – Хэл поспешно уложил его назад, и тут вернулась Альма с мазью и полосами чистой ткани для перевязки.

Хэл поднялся и пропустил ее к кровати, сам же в неуверенности застыл у порога. Быть может, лучше уйти? Он по опыту знал, что многие мужики и парни готовы на все, лишь бы никто не заподозрил их в слабости, а обработка таких ран – нелегкое испытание.

С другой стороны, он уже тащил Эдварда на себе через лес и все видел, а поддержка ему наверняка не помешает.

– Мне остаться? – решился наконец спросить он. – Или...

Судорожно сжатые пальцы Эдварда слегка расслабились. Он не поднял глаз, пряди черных волос закрывали его лицо, но рука, словно против воли хозяина, чуть двинулась к Хэлу.

Тот решительно присел перед изголовьем и взял ее в свои ладони.

***

Далеко за полночь Хэл осторожно откинулся назад, оперся затылком о стену. Свеча догорела. Страшно хотелось спать, но он упрямо не смыкал глаз и щипал себя, если чувствовал, что проваливается в сон.

Эдвард, измученный перевязкой, спал тихо, как ребенок. Кое-где на раны, к ужасу Хэла, пришлось наложить швы, что Альма проделала с хладнокровием и ловкостью опытного лекаря. Скуластое смуглое лицо даже не дрогнуло, словно она зашивала брюхо овцы, по неосторожности пропоротое ножницами для стрижки.

Потом они дали Эдварду напиться, укрыли потеплее, и Альма все так же молча принесла Хэлу миску каши с тушеными грибами. Он смел еду моментально и теперь жалел о своей жадности – на сытый желудок спать тянуло просто невыносимо. А он твердо решил бодрствовать, пока Эдвард не очнется – вдруг ему станет хуже?

Странное чувство захватило его, странное и новое. В семье Хэл был младшим, ему еще не приходилось по-настоящему о ком-то заботиться. Но сейчас, слушая дыхание Эдварда, он вдруг осознал с полной ясностью: этот непонятный и вроде бы чужой ему мальчик нуждается в нем, в его защите.

Откуда взялась такая мысль, Хэл и сам до конца не понимал. У Эдварда есть дом, есть отец и мать, да и сам он не из слабеньких. Скажем откровенно – посильнее Хэла.

Но в тот миг, когда длинные смуглые пальцы чуть шевельнулись, потянувшись к нему, словно что-то пронзило бестрепетное сердце Дирхеля Магуэно, который привык улыбаться, даже когда хочется плакать, и старался самые худшие неприятности обращать в шутку.

Над этим он не мог посмеяться. К этому он не мог отнестись равнодушно. Все было серьезней некуда, и Хэл откуда-то знал, что, однажды сжав эту руку в своей, уже не отпустит ее. Никогда и ни за что.

Кстати о руке – Хэл, морщась, пошевелил пальцами. Эдвард с такой силой их стискивал, что кисть быстро вспухла, и Хэл понимал, что к утру едва сможет ею пошевелить. Но, несмотря на это, ощущал глубокое удовлетворение, словно смог взять часть боли Эдварда на себя.

– Эх, Эдди, Эдди, – пробормотал он чуть слышно, надеясь болтовней хоть немного отогнать сон, – ну почему ты не хочешь сказать, кто это сделал... вот же пенек упрямый.

Хэл невольно улыбнулся. «Пенек упрямый» – так иногда, вспылив, говорила мать, когда он был совсем маленьким... тогда еще она сердилась и улыбалась... как все люди.

Словно бы слабый шелест донесся из темноты, со стороны кровати. Хэл вскинул голову.

– Эдди? Ты чего-то хочешь? Попить?

Эдвард снова что-то произнес, но так тихо, что Хэлу пришлось подобраться вплотную, чтобы разобрать слова.

– Отец... – снова прошелестело из темноты. – Это был мой отец.

***

Зимнее утро только-только набирало весь возможный свет. В частом переплете окна прозрачные стеклянные кубики перемежались с цветными – легко было представить, как красиво это выглядит летом, когда восходящее солнце падает на пол комнаты праздничным разноцветьем.

Но сейчас небо было низким, серым, крупные хлопья снега кружили в воздухе, садились на волосы Альмы, возившейся у колодца, точно белые пауки на невидимых нитях.

Хэл наблюдал, как мать Эдварда сильными, уверенными движениями крутит ворот, наливает воду в ведра. Так же основательно, методично вчера она обрабатывала раны сына – и почти так же равнодушно. Хэл не мог этого понять, он с ума сходил, и ему казалось, весь мир тоже сошел с ума, раз в нем могут происходить подобные вещи.

Прошло уже два дня с того момента, как он обнаружил в лесу израненнного друга – и только сейчас лихорадка, вспыхнувшая через несколько часов после перевязки, слегка отступила. Хэл решил оставаться рядом с Эдвардом, пока тот не сможет внятно объяснить произнесенные им ночью слова, потому что спокойно жить с ними дальше было невозможно.

«Это был мой отец» – что это, к Темному, значит? Неужели Свершитель избил Эдварда за какую-то провинность? Но подобной поркой наказывают настоящих преступников, у арки на площади, уж никак не собственного сына. И даже если вина велика, какой отец отправит сына в лес в подобном состоянии? Эдвард мог погибнуть, если бы не Хэл, он, скорее всего, вообще не добрался бы до дома.

Неужели Свершитель этого не понимал? Или понимал, но в таком случае...

Хэл резко отвернулся от окна, пытаясь заглушить, стереть ужасные мысли. И вдруг понял, что глаза Эдварда открыты и бездонный черный взгляд устремлен прямо на него.

– Очнулся, хвала Всемогущему! – Хэл присел на корточки рядом с кроватью. – Как спина, получше?

Эдвард лежал на боку и попытался приподняться, но с мучительной гримасой снова упал на подушку. Смуглое лицо посерело, на лбу, у основания волос и на висках выступили крупные капли пота. Хэл поспешно подал ему деревянную кружку с остывшей ягодной водой.

– Твои... будут волноваться, – прошептал Эдвард, прикрывая глаза от слабости.

В груди разлилось тепло – вытянувшийся на кровати человек, несомненно, испытывал сильнейшую боль и все же нашел в себе силы побеспокоиться о Хэле, о его благополучии.

Он беспечно махнул рукой.

– Не-е! Скажу, что у сеструхи ночевал, и все дела. Есть хочешь?

Эдвард едва заметно кивнул, и Хэл с шумом пропрыгал вниз по лестнице и завернул в кухню. И только наткнувшись, точно на острую ветку, на темный взгляд Альмы, слегка поумерил свое веселье.

После библиотеки кухня была самым уютным местом в доме Райни. Приземистая плита сверкала отдраенными металлическими частями, утварь аккуратно развешена по стенам, деревянный стол оттерт до блеска, разве что в щелях желтеют опилки.

Готовила Альма просто, но всегда вкусно, и через несколько минут Хэл поднялся на второй этаж с двумя мисками каши в руках.

Эдвард настоял, чтобы есть самостоятельно, но от слабости едва мог сидеть, а прислониться к стене было плохой идеей по вполне понятной причине. Понаблюдав пару минут, Хэл решительно взял у него миску и держал ее на весу, пока Эдвард, упираясь свободной рукой в кровать, черпал густую, разваристую кашу.

Наконец с едой было покончено. Хэл отнес миски на кухню, затем помог Эдварду встать и добраться до отхожего места. Путь неблизкий – вниз по лестнице, потом через общую комнату во двор и обратно; вернувшись, Эдвард был весь мокрый от испарины и с трудом держался на ногах.

– Спасибо, – чуть слышно прошептал он, когда Хэл осторожно укрыл его шерстяным одеялом.

И за этим коротким словом Хэл неожиданно услышал все – и бесконечное одиночество, и облегчение от возможности не просить мать о таких вещах, как походы по нужде, и благодарность за спасение в лесу, пусть встреча и была случайной.

Хэл присел на корточки и, глядя прямо в темные глаза, тихо произнес:

– Это отец избил тебя?

Эдвард медленно прижмурил ресницы.

– Ты чем-то провинился?

Короткое движение головой. Нет.

– Он совершил подобное просто так, без всякой причины? – Хэлу с трудом в это верилось. При мысли, что он привел лекаря к человеку, который ни за что почти насмерть избил сына, каша тут же запросилась обратно.

– Нет. – Эдвард тяжело вздохнул и открыл глаза. – Это... часть обучения.

– Что? – Хэлу показалось, что он ослышался.

Эдвард вздохнул еще тяжелее. Казалось, ему проще вынести боль от ран, чем рассказать о том, как он их получил.

– Отец начал обучать меня... ремеслу. А Свершитель должен понимать боль, которую причиняет осужденным. Понимать... до конца.

Хэл медленно осмысливал новое знание. Получалось с трудом.

– Хочешь сказать, он выпорол тебя, как преступника... чтобы научить правильно бить преступников? Кто так учит? Бессмыслица какая-то!

Эдвард чуть заметно пожал плечами и поморщился от боли.

– Так принято... у Свершителей. Мой дед поступал с отцом точно так же.

– Значит, и твой дед, и твой отец... – В запальчивости начал Хэл, но прикусил язык. Он вспомнил, что его собственный отец, к примеру, не усмиряет злобствования Майло, хотя, вне всяких сомнений, может это сделать. И Хэл принимает это, что еще ему остается?

Они с Эдвардом, по сути, рабы своих родителей и вынуждены подчиняться образу жизни, который те им навязывают.

Он придвинулся ближе и накрыл ладонью запястье друга.

– Слушай. Через пару лет ты станешь взрослым, почему бы просто не уйти отсюда?

– Уйти? – непонимающе повторил Эдвард. – Как это?

– Как-как... ногами. Ты же грамотный, Эдди! Сможешь устроиться где угодно – в Тэрасе, а может, и дальше. Возьмешь с собой пару книжек, продашь их и будешь жить припеваючи...

Лицо Эдварда окаменело, кожа натянулась на скулах.

– Нет, – произнес он так, что Хэл сразу понял – это окончательный ответ, который не изменится, что бы он ни сказал или сделал. Но его уже понесло, и сдаваться так просто он не собирался.

– Вот чего ты сразу «нет»? Подумай как следует! Охота всю жизнь провести, как твой отец – лупцевать людей да головы им рубить? Что это за жизнь такая?

– А что за жизнь у вас с Майло? – неожиданно перешел в наступление Эдвард. – Как ты можешь жить так, как мне рассказываешь? И почему вы, не знаю... не прогоните его, не убьете во сне или...

Хэл просто онемел – прежде Эдвард никогда не вступал в спор, предпочитая мрачно отмалчиваться, если их точки зрения не совпадали.

– Если я уйду, – произнес Эдвард, тихо, но с напором, – мама останется здесь совсем одна, и отец... он скоро состарится, работать не сможет. У тебя, по крайней мере, есть братья, сестры... и даже если бы не было, деревенские друг за друга горой, не дадут пропасть, а мы...

Голос его прервался, и Хэл, охваченный состраданием, вдруг осознал, насколько тяжело друг переносит оторванность от всего мира. Эдвард прав, даже если его родители будут умирать от голода, никто, ни один человек не протянет им руку помощи.

И тем острее ощущалась собственная ответственность – раз уж судьба свела его с Эдвардом, бросать его он не вправе, ведь кроме Хэла никто ему не поможет. Подобная дружба дарила чувство исключительности, почти избранности.

Хэл сжал запястье Эдварда и примирительно произнес:

– Ладно, тебе надо поправиться, это главное. Скажи-ка лучше, как мог отец отправить тебя домой в таком виде?

– А он меня не отправлял. Я сам ушел.

– Что?! Ты ж помереть мог!

Эдвард вновь тяжело вздохнул.

– Не помер же. Я просто... не мог там оставаться... не знаю. Не мог, и все. Да и твое задание надо было проверить.

Хэл хлопнул себя по бедрам и хотел уже разразиться возмущенной тирадой, но под взглядом Эдварда проглотил гневные слова. Он не по наслышке знал, что это такое – сбегать из дома просто потому, что нет сил там находиться.

А Эдвард, к его удивлению, продолжил:

– Ты прочел тот рассказ, про ожившую мумию?

– Прочел, – буркнул Хэл, – и ничего не понял.

– Рассказывай, что непонятно. Учишь тебя, учишь...

Хэлу вдруг стало легко – так легко, что он чуть не засмеялся. Все ужасное, что довлело над их жизнями, рассеялось, точно туман под лучами солнца. Он покорно, как примерный ученик, объяснил сложные моменты истории, Эдвард пустился в объяснения. И до самого заката они больше не упоминали ни Майло, ни отца Эдварда.

Но, увы, от этого те никуда не исчезли.