Текст книги "Отказаться от благодати (СИ)"
Автор книги: Ксения Ангел
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 19 страниц)
Глава 10. Урок
Мария попросила показать ей дом, и я с радостью согласилась. Не то, чтобы я чувствовала себя неуютно в одной комнате с охотником, но ощутила явное облегчение, когда удалось оттуда улизнуть.
Мы обошли дом, выпили чая с пирогом на кухне, поностальгировали о прошлом. Хотя с Марией особо не расслабишься – она всегда собрана, немногословна и спокойна, как удав. Элен бы уже давно рыдала на моем плече, погрузившись в воспоминания, а Мария лишь улыбнулась уголками рта и перевела тему.
Затем девушки из хегни пришли готовить ужин, Мария заболталась с Ларой о защитных амулетах, а я решила проверить, насколько продвинулось дело с Богданом.
В кабинете было подозрительно тихо, а у двери столпились все, кому не лень. Напирали друг на друга, словно толкучка поможет услышать, что происходит за той самой дверью. Я мысленно предположила, что Богдан уже мертв – будь он живым, орал бы наверняка, с охотниками у Эрика разговор короткий. Вряд ли брат пойдет на сделку, положившись лишь на слова, а доказательств Богдан не предоставил.
Но ради приличия я спросила у Полины:
– Ну что там?
Она нервно дернула плечами, не сводя взгляда с двери.
– Говорят. Вроде…
– Или Эрик прячет труп охотника в шкафу, – усмехнулся Роберт.
На его попытку пошутить я не отреагировала. Вообще решила игнорировать Роба до последнего. После разговора в кабинете осталось чувство гадливости, и оно было тем сильнее, чем чаще я думала, насколько Эрик привязан к жрецу и насколько ему доверяет. Даже странно, что он попросил о клятве именно меня…
Роберт же, казалось, ждал ответа именно на шутку. Иначе зачем стал бы смотреть так выжидающе?
– Там Влад тебя искал, – рассеянно бросил Глеб, полностью сбивая меня с мысли о Роберте. – Он, кажется, поднялся наверх.
Боги, и как я могла забыть?! Разговор, о котором мы условились. Наконец-то! И если так, то сегодня, возможно… Так, соберись, Даша. Главное – не забывай дышать, иначе голова закружится. Не хватало еще в обморок рухнуть, как героиня бесконечных любовных сериалов.
Мышцы будто обросли ватой, во всяком случае, подниматься по лестнице было неимоверно тяжело, и каждый шаг давался с боем. Я считала их – эти шаги – цепляясь за перила. И потом, в коридоре. Всего вышло сто шестнадцать, когда я замерла в нерешительности.
И что сказать? Как начать… и вообще… Я никогда толком не умела объясняться.
Испуг перед важным разговором усиливал неуверенность, а лучший способ для девушки исправить ситуацию – знать, что выглядишь ты безукоризненно. Зеркало в этом деле лучший советчик и друг.
Я улыбнулась собственным мыслям и, на радостях, что передышка у меня все же есть, толкнула дверь собственной спальни.
Помню, было слишком темно, чтобы сразу понять. Осознать. И осознанием этим подавиться. Захлебнуться буквально. Опьянеть.
Говорят, что сильная боль отрезвляет. Врут. Она пьянит похлеще выдержанного вина, и, стараясь не упасть, я цепляюсь за стойку двери. Ноготь болезненно загибается, но даже эта боль не способна вернуть меня в реальность. Или реальность в меня.
Мутный воздух рябит, сгущается вокруг сцены. На сцене – кровать. Моя, между прочим, я на ней с юности сплю. С тех самых пор, когда родители решили, что я уже достаточно выросла, чтобы иметь и собственную комнату, и взрослую кровать.
Смятые простыни. Сброшенное на пол одеяло. Чувственные прикосновения… Странно, касаются не меня, а кожа горит. И в горле крик застревает – не пристало воспитанным девушкам кричать от отчаяния.
Они меня не заметили. Не повернулись даже – ни он, ни она. Влад был слишком занят ее шеей, а Эльвира, откинувшись на подушку, прикрыла глаза, и на лице застыло выражение абсолютного блаженства. Густые русые волосы рассыпались и шелком свисали с кровати, опускаясь до самого пола.
И как я разглядела все эти детали в полумраке? А может, воображение многие дорисовало само?
Помнится, тогда подумалось, что я не видела у нее раньше этого комплекта белья. А еще она показалась мне в тот момент до тошноты грациозной и женственной. Странно, ведь до этого я воспринимала ее исключительно ребенком. Я плела ей косички, когда ей было пять. И сидела ночами у ее постели, когда Эля болела. Читала сказки на ночь. Раскачивала качели, и она, подлетая почти к самым небесам, хохотала от детского, искрящегося счастья.
Теперь она тоже парила под небесами. Там, где мне уже не суждено… наверное. Через это я точно не сумею перешагнуть. И момент этот не вычеркну.
Я осторожно вышла и прикрыла за собой дверь. Выдохнула. В голове было странно спокойно и пусто, лишь обрывки мыслей летали хлопьями пепла от остывших пожаров.
Нужно бы подумать о комнатах для прибывших бранди. Позаботиться о полотенцах – их в последнее время катастрофически не хватает. А еще с утра звонил Антон, просил к его приезду просмотреть документы по ближайшему тендеру. Да и Алану я обещала реанимировать старую железную дорогу Эрика.
И… мне есть, чем себя занять. До конца жизни дел хватит. Только зачем? Об этом, наверное, нужно поразмыслить.
С этой мыслью я и поднялась на чердак. И только там, в окружении пыльных картин и хлама поняла, что плачу.
Не помню, когда в последний раз так плакала. Казалось, легкие выйдут горлом – так я рыдала. И кулак в рот сунула, чтобы не закричать. Кричать в тот момент было отчего-то стыдно, я и так унизительно капитулировала на чердак, не хватало еще, чтобы домочадцы выслушивали мои истерики.
– Так и знал, что найду тебя здесь! – послышался от люка торжествующий голос Богдана. Выжил все-таки! Натуральный таракан!
Мысль о том, что он увидит меня зареванной, показалась невыносимой, поэтому я отвернулась и голову опустила, прикрываясь волосами. Жалкое, должно быть, зрелище.
– Эй, ты чего?
Скрипнули петли опускающегося люка, и чердак поглотила почти кромешная тьма. Наверное, не этого эффекта Богдан добивался, но я была благодарна за то, что он отрезал этот пока еще не заселенный людьми кусочек пространства от остальной части дома. Да и слез в темноте обычно не видно. Жаль, звук всхлипов не затереть.
– Ты чего… ревешь, что ли?
Не знаю, как он меня нашел в кромешной тьме – возможно, охотники неплохо ориентируются в темноте, а может, к жертве их ведет благодать. Богдан присел рядом и руку закинул мне на плечо. Она была такой теплой, сильной, что жалость к себе окончательно победила. И через секунду я уже вовсю рыдала на его плече, вытирая слезы о светлую футболку.
– Ну ты это… не реви, слышишь? – Охотник аккуратно погладил меня по голове, словно боялся лишним движением причинить боль или ранить. Глупый. У меня в душе дыра размером со Вселенную. – Я много гадостей говорю, но зато правду, без принятого у вас жополиз… В общем, что думаю, то и говорю. Но я не хотел тебя до слез доводить, честно.
– Что? – непонимающе переспросила я.
– Я тебе гадостей наговорил. Ты ведь из-за этого ревешь?
– Ты законченный нарцисс, – всхлипнула я и устроила голову у него на плече. В конце концов, когда единственная в жизни настоящая мечта рушится, какие-то там рамки и запреты имеют мало значения. Богдан обнимает меня, и мне уютно. А еще я помню, что целуется он обалденно.
– Цветок? – усмехнулся он. – У нас росли такие, кажется. Желтые, да?
– Да, – киваю в темноту. – Желтый – цвет разлуки.
– Примета такая, что ли? Я вот не верю в приметы – вранье все это.
– Зачем же сегодня пришел? – Я с неохотой отстраняюсь, пытаясь вглядеться в его лицо, и внезапно понимаю, что оно близко – опасно близко от моего собственного. В темноте не разглядеть выражения, лишь остроту скул и цепкий взгляд. Он смотрит и отвечать не спешит, и я буквально чувствую, как из дырки в груди выходит боль. Она растекается густой лужицей у наших ног, мне вдруг дышится легко, свободно, и я готова многое отдать за следующий такой вздох.
– Потому что Хаук появится скоро, – шепчет Богдан и улыбается уголками губ – я не вижу, но представляю себе эту улыбку, теплую и целительную для меня. Мелькает малодушная мысль, что если сидеть так до утра, то я, быть может, смогу выжить. Выкарабкаться. – Я просто хочу жить.
– Зачем? – вопрос вырывается невольно, и я отворачиваюсь, понимая, что перешла черту. Душу я ему точно открывать не собираюсь, жаловаться – тем более.
– В смысле? – Он отстраняется, и, наверное, пытается поймать на моем лице тень ответа.
– Забудь.
Я уже жалею, что сказала и что вообще сюда пришла. Подумать только, распустила сопли перед охотником! Скажи кому, засмеют.
– Что случилось? – Теперь он не спрашивает – требует, и я не уверена, что у меня хватит сил на отпор. Лечь бы здесь, прямо на пол, укутаться в шерстяной плед с головой и уснуть. Лет эдак на пять.
– Сам сказал, Хаук придет нас убивать.
– И ты сдалась?
– А если и так, что что? – Я отпихнула его с силой – то ли от злости, то ли от обиды – и отодвинулась. Так, на всякий случай. Глаза привыкли к темноте, и теперь я различала и недоумение на лице Богдана, и следы от моих слез на белой ткани его футболки. Тушь потекла. Качественная, между прочим. Сложно отстирывается. – Какое тебе дело? Разве для тебя мы не звери? Разве ты не пришел сюда в первый раз убивать? Что же сидишь со мной вместо того, чтобы исполнить свой долг? Выпустить свою чертову благодать на волю?!
Я вскочила, отчего-то сидеть резко перехотелось. Нужно было двигаться, говорить, действовать. Делать глупости. Сходить с ума.
– Слышишь, охотник! Сделай это сейчас. Исполни свой треклятый долг и убей меня, наконец!
– Чего ты взбеленилась, блондиночка? – Он встал, взял меня за плечи, аккуратно сжал. – Случилось чего – так скажи. Орать-то зачем?
– Ты же хотел меня убить. В первый раз, помнишь? Так что изменилось?
– Не знаю, – подал он плечами. – Ты красивая. У меня еще не было таких красивых девчонок.
– Я не твоя девчонка.
Он вздохнул и опустил меня. А я поняла, что в глубине души мне нужно было, чтобы в этой темноте и сырости хоть кто-то меня касался. Потому что холодно, а лето так далеко. Летом можно выйти на лужайку перед домом, улечься на траву, раскинуть руки и чувствовать, как солнечный свет постепенно проникает под кожу, согревая изнутри.
– Не моя, – согласился Богдан, и в голосе его мне почудилось сожаление. Не от моего ответа, а оттого, что я та, кем являюсь. А он – тот, кто он есть. Охотникам нельзя крутить романы с хищными.
– И что теперь? Будешь жить с нами? – спросила я устало.
Он пожал плечами.
– После того, как выдам твоему брату Гарди. Пока это единственный вероятный способ выжить. У охотников, которые соблюдали законы Альрика, нет шансов.
– Странно, что Хаук убивает своих же…
Богдан отвернулся и некоторое время молчал. Воцарилось то самое молчание, которое принято называть неловким.
– Мне, пожалуй, пора, – сказал он, наконец.
– Ладно, – ответила я. И, немного помедлив, добавила: – Идем, провожу.
Сегодня он был в доме гостем, а я все еще оставалась радушной хозяйкой.
Мы молча спустились в гостиную и под пристальным вниманием домочадцев я закрыла за Богданом дверь. Затем зажгла ароматические палочки – запах сандала всегда успокаивал меня – и долго смотрела в окно на подъездную дорожку, где под светом фонарей таяли призрачные следы охотника.
Я не заметила, как опустела гостиная и как погасили свет. Внутри было странно пусто и легко, и я боялась двинуться, чтобы легкость эту не спугнуть. Во всяком случае, плакать желания не было. Да и остальные желания померкли, отодвинулись на задний план. Странно, что Эрик не напомнил мне о Элен, Марии и Ричарде. Ведь кто-то же их расселил. Не станут же они, в самом деле, ночевать в гостиной на диване.
Где буду ночевать я?
За спиной послышались шаги, и я обернулась.
– Охотник ушел, – сказала Полине. И, чтобы она не расстроилась раньше времени – ведь отчего-то днем она болела за то, чтобы Эрик с Богданом договорились – уверила: – Он вернется. Они договорились. Кажется… Думаешь, альянс с охотниками возможен?
– Частично это уже случилось. Охотники тоже хотят жить. Богдан тоже, иначе бы не пришел. – Полина подошла поближе, положила руку мне на плечо, развернула к себе. От жалости, мелькнувшей на ее лице, стало тошно. – Что с тобой?
Я почувствовала, как вскипает все внутри, норовя выбраться на свободу, выплеснуться обидой и разочарованием. Горечь во рту стала невыносимой, и я, подавляя разгорающуюся изжогу, выпалила:
– Охотник сказал, что я красивая.
Уж лучше шокировать ее, чем провоцировать на жалость. Полина оторопела. Глаза распахнула и ресницами захлопала, будто я сказала самую большую ересь в мире. А потом, видимо потому, что нужно было что-то ответить – люди так много значения придают словам – сказала:
– Так и есть. Но, Даша вы… у вас никогда…
– Знаю, несовместимость. – Я пожала плечами. – Ну и что? Все равно приятно.
Я отвернулась, смотреть на кого-либо сейчас не хотелось. Если бы умела телепортироваться, отправилась бы на какой-нибудь необитаемый или, на худой конец, малообитаемый остров. Лежала бы голышом на пляже и наслаждалась теплым песком, следила за чайками и слизывала с губ соленый привкус океана.
Без людей лучше. Люди жестоки. Полина тоже доказала это, невольно, но все же.
– Ты бы поговорила с Элей, – произнесла она тихо, срывая меня с небес на землю. Хитрый ход – я только расслабилась.
– А что с ней? – стараясь сохранить остатки самообладания, спросила я.
– Я только что двери спутала. Вошла в вашу комнату, а там…
– Нет! – Выслушивать кривой пересказ моего поражения я была не в силах. – Замолчи. Больше ни слова!
И, пока Полина не вздумала углубиться в психологический анализ, используя меня как подопытную крысу, я ушла – бесславно капитулировала из гостиной. Однако, я собиралась выиграть бой посложнее. Поздно уже, и выспаться было бы весьма кстати.
Когда я вошла в свою спальню, Влад уже ушел, постель была аккуратно заправлена, а Эля задумчиво водила щеткой по волосам. Взгляд ее блуждал где-то в глубинах зеркала, а щеки пылали здоровым румянцем.
Странно, но ярость улеглась, остыла, и руки перестали трястись. В голове прояснилось, и слова гладко складывались в предложения.
– Даша! – Эльвира меня, наконец, заметила.
– Мне нужно, чтобы ты кое-что сделала, – произнесла я бесстрастно. – Узнай, куда поселили Марию и Элен – девушек из бранди, которые прибыли сегодня. Помоги им перебраться в эту комнату, позаботься о полотенцах, их вечно мало. И завари липового чаю – Элен пьет его перед сном.
– Сюда? – удивилась Эля, ловко заплетая русые волосы в толстую косу. – Разве здесь не будет тесновато вчетвером?
– Будет, – согласилась я, направляясь в ванную, огибая при этом кровать, насколько это было возможно. Для этого пришлось приблизиться к Эльвире, и я на секунду задержалась, не в силах отказать себе в удовольствии видеть ее лицо, глаза, наполненные обидой. Наверное, это нечестно – мою обиду ей разглядеть не удалось. Но кто виноват, что в тот момент она была занята делами поважнее? – Потому тебе придется переехать.
– К…куда? – спросила она растерянно и выронила резинку для волос.
Я пожала плечами.
– Уверена, ты что-нибудь придумаешь.
Я погладила ее по волосам – мягким и густым – и вспомнила, как они струились до самого пола, когда… Наверное, проще было бы не вспоминать. Не представлять того, что они с Владом делали дальше. Но я не стала. Простые пути никогда не приводят к вершинам.
Я постояла рядом с ней немного, всего пару минут, прощаясь с той девочкой, которую любила, и знакомясь… нет, не с соперницей – Эля, как и остальные, были для Влада девочкой-однодневкой. Скорее, я знакомилась с воровкой, укравшей у меня мечту.
А потом, запомнив наконец, и черты лица, и растерянный взгляд, и сползающую с лица улыбку, почувствовав значительное облегчение, направилась в ванную. У самой двери обернулась и бросила застывшей перед зеркалом Эле:
– И постель смени, будь так добра. А эту выбрось.
Смотреть на ее реакцию на последние мои слова не стала – азарт пропал, и стало скучно. Когда я вышла из ванной Эльвиры уже не было, а кровать была застлана черным бельем с огромными красными маками, больше похожими на кровавые пятна. Наверное, она хотела меня этим уязвить, заставить устыдиться, но мне нравилось и белье, и отсутствие Эли. А после теплой воды с расслабляющей лавандовой солью, я чувствовала себя удовлетворенной. Взяла флакончик духов и дважды брызнула на простыни, окончательно убивая и ванильный аромат кена Влада, и кислый запах Элиного разочарования.
Глава 11. Экскурсия в прошлое
Я обнимала Элен всю ночь. Не только потому, что соскучилась – еще нужно было за кого-то уцепиться. Реальность рябила, расплывалась слезами, и я закусывала губу, не давая себе расклеиться окончательно. Это была самая длинная ночь в моей жизни. Когда боль разрывает на части, за окном ночь, а рядом никого, кто может выслушать, с кем можно просто поделиться, ожидание рассвета превращается в пытку следующей секунды.
Раньше я всем делилась с Владом. Раньше у меня всегда был надежный тыл. Сегодня я почувствовала себя жертвой крушения, барахтающейся в холодных бескрайних водах океана. Цепляющимся за щепки смертником, желающим единственного – выжить.
Воздух горчил и, казалось, пах прелостью. А тени неспешно плавали, цепляясь за стены, ползали по одеялу, путаясь между крупных красных цветов.
Рассвет, хоть и задержался, но все же наступил. Элен к рассвету заметалась, словно потерялась в беспокойных своих кошмарах. Мария – единственная, кто спал спокойно, подложив тыльную сторону ладони под щеку.
Я успокаивающе шептала Элен, что все будет хорошо, и, когда она ненадолго затихала, я погружалась в губительные для себя воспоминания. Словно корреспондент на войне, бегала, пригнувшись, под разваливающимися конструкциями несбывшихся надежд и щелкала затвором фотоаппарата, стараясь сохранить хоть что-то из того, что в прошлом так много значило. Первая охота, первые слезы от непонимания родителей и Влад, шепчущий на ухо, что, когда я повзрослею, будет уже все равно, кто и что мне указывал.
Сумасшествие Эрика и страх, который немного снимали прикосновения теплых ладоней и ночные откровения. Мы делились ими ревностно, ведя учет общих, слившихся воедино. Влад рассказывал отрывисто, не глядя в глаза, словно за собственные страхи и волнения ему было стыдно. А я думала, что ближе уже невозможно, и от близости щемило в груди.
А теперь… Что теперь? Разве я виновата, что единственная моя оставшаяся нераскрытой тайна именно о нем? И именно ее он не готов принять… И мне бы разозлиться, возненавидеть его, но как можно, когда он почти часть меня? Это же все равно, что себя ненавидеть.
Парадокс, но злиться получалось лишь на другую часть себя, ту, которая именно «я». За то, что не смогла сдержать дурацких своих эмоций, за то, что поддалась слабости. Слабые всегда умирают. Может, и мне суждено – ведь Хаук придет за потомками Херсира.
Страшно не было, наверное, часть меня, которая «я», хотела этого. Боль была ослепляющей и дикой, а бороться не имело смысла. Все равно ничего не добилась: ни в личной жизни, ни в социальной. И ничего-то у меня нет, кроме Алана. Племя и не заметит, если меня не станет, Эрика займут иные заботы, Влад, скорее всего, вообще забудет, что я была. Пусть главные слова и не сказаны, но намеки были достаточно прозрачными, чтобы дружба дала трещину, которую не залатать.
– Дарья? – Элен проснулась и смотрела на меня заспанными, мутными от сна глазами. – Ты в порядке?
– Не очень, – призналась я и слабо улыбнулась. Все же хорошо, что она здесь, со мной. – Но справлюсь.
В правдивости последней фразы уверенности не было, но расстраивать Элен не хотелось. Она и так пережила много, пусть оправится. Мои беды никуда не денутся.
– Чай? – лукаво поинтересовалась она, и я с радостью согласилась.
Рассвет проявил краски в мозаичном окне на кухне, и столешницу украсили пятна темно-красного, оранжевого и желтого. Сливаясь, они образовывали все новые и новые оттенки, во время того, как солнце поднималось выше над горизонтом.
В доме было необычно тихо. Все еще спали, лишь девушки хегни шушукались в коридоре, но мы с Элен спугнули их неприлично громким смехом. Чашка приятно согревала ладони, тишина успокаивала, а Элен, сидящая рядом, радовала глаз. И, наверное, впервые со вчерашнего вечера, боль отступила. Отползла ядовитой змеей, свернувшись холодным клубком у сердца.
Элен делилась воспоминаниями о приходе Хаука, описывала его чудовищем, а я подумала, что ни разу до того утра не думала о нем, как о враге во плоти. Все мы боялись Первого, но разве кто-то из нас представлял его в подробностях?
– Он оставил нас в живых как послание для Эрика, – призналась она и вздохнула. – Я помню, он подошел ко мне и шепнул на ухо, что вернется, и тогда я умру. А пока… пока я должна передать Эрику, что Хаук придет в мае… Я так испугалась и забыла, что умею дышать.
– Страх уйдет, – успокоила я ее. – Однажды. После того, как Мартин порвал мою жилу, я еще долго вздрагивала от страха по ночам. Но сейчас охотники живут с нами. И ясновидцы. Сольвейги вон… Могла ты когда-нибудь подумать, что сольвейги существуют?
– Она – сольвейг, – грустно улыбнулась Элен и сникла. Она всегда реагировала так на женщин Эрика. Полина же была женой. Единственной из всех, кто смог достучаться до брата по-настоящему.
– Да.
– Какая она? – Подруга подняла на меня глаза, и мне показалось, она ждет подробностей – тех, что позволят ей усомниться в святости Полины, в которую Элен ее невольно возвела.
Я пожала плечами. Полина святой точно не была, да и до идеала ей было далеко. Но не думаю, что Эрик искал идеал. А настоящая близость никогда не бывает безупречной.
– Отважная, – сказала я, наконец. – Справедливая. Бунтарка. И совершенно не понимает законов хищных.
– Но она пророчила ему…
– Не думаю, что Эрика зацепили ее видения. Скорее, она сама.
– От этого еще больнее.
– К сожалению, над этими материями мы не властны, – пробормотала я, и воспоминания проснулись снова. Но я была благодарна судьбе за передышку.
– Зато ты властна над плитой, – послышался за спиной насмешливый голос, и я резко обернулась. В дверном проеме сияюще улыбался Богдан, а рядом с ним грозовой тучей высился Эрик.
– Накорми нашего гостя, Дарья, – сквозь зубы процедил он, и слово «гостя» вышло особенно скрипучим. Богдан поморщился, но вида, что обиделся не подал. Подмигнул мне, как старому другу и язвительно поинтересовался:
– Надеюсь, яичницу ты сумеешь не испортить? Не уверен, что тебе можно доверить блюдо сложнее, но тебе повезло – я благосклонен к яичнице по утрам.
Я встала, скорчила ему рожицу и взяла сковороду. Испортить не испорчу, но отравить сумею. Благо, яда во мне сейчас достаточно. Элен, казалось, развеселилась, и смотрела на нас с улыбкой. На меня, упорно делающую вид, что Богдана не существует, и на охотника, не сводящего со сковороды внимательного взгляда.
– Колбасы не жалей, – велел он, когда я отложила нож. – Тебе никто не говорил, что путь к сердцу мужчины лежит через желудок?
– Путь к сердцу всегда лежит через грудную клетку, – огрызнулась я, нарезая остаток ветчины толстыми ломтиками. – Поэтому не стоит злить человека с ножом в руках.
– Похоже, тебе не полегчало, – наигранно вздохнул Богдан, присел на ближайший ко мне барный стул и участливо заглянул в глаза. – Новопасситика?
– Исчезни!
– Вы такие милые, – усмехнулась Элен и отпила из чашки. Я пальнула в нее убийственным взглядом, но она выглядела настолько невинно, что я вздохнула. На Элен злиться категорически невозможно.
Я сгрузила ветчину на сковородку и принялась остервенело помешивать.
– Видишь, девушка считает, что я милый, – елейным голосом заметил Богдан и окинул Элен заинтересованным взглядом. – Я – Богдан, кстати.
– Элен, – представилась подруга.
– Иностранка, – восхитился Богдан и покачал головой. – Экзотика.
– Еще одно слово, и я за себя не отвечаю! – взорвалась я и в доказательство снова взялась за нож.
– Молчу-молчу, – примирительно сказал он и выставил перед собой руки, словно защищаясь. Затем снова повернулся к Элен и шепнул, кивая на меня: – Ревнует.
– Вот сейчас вернется Эрик и как приревнует! Мало не покажется, – проворчала я, разбивая в сковороду яйца.
– Пожалуй, яичница выйдет сносной, – похвалил Богдан, игнорируя реплику про Эрика. – Пусть останется не прожаренной, есть хочется, страсть!
Ел он жадно, давясь и запивая еду большим количеством сока. Мне даже жаль его стало, словно с голодного края или с войны вернулся. Я подсунула ему вазу с булочками и приготовила кофе. После этого у нас с Богданом воцарился относительный мир. Наверное, выражение о пути к сердцу мужчины не так уж безосновательно.
Цветные блики от мозаичного окна плясали на столе, кофеварка плевалась горячим кофе, Элен смеялась над шутками Богдана, и я чувствовала себя практически умиротворенной. До момента, когда на кухне появился Влад.
Блики перестали плясать на столешнице и замерли, будто ожидая бури или катастрофы. Элен едва заметно вздохнула и поджала губы, глядя на меня сочувственно. А я уперлась взглядом в чашку с остывшим чаем.
Только Богдан оставался совершенно спокойным – стянул последнюю булочку и с энтузиазмом принялся жевать. Я почувствовала себя глупо.
Влад поздоровался с Элен, потрепал меня по плечу и, как ни в чем не бывало, направился к кофеварке. Словно вчера ничего не произошло. Будто не рухнуло нечто важное, что уже не отстроить…
– И тебе не хворать, – мрачно буркнул Богдан, дожевывая булочку.
– Зачем мы вообще его кормим? – Влад обратился ко мне, и сердце мое сначала замерло, а затем забилось, как сумасшедшее. – Он пока ничего полезного не сказал.
– Эрику виднее, – зло парировал Богдан, отодвигая от себя тарелку. Повернулся ко мне, улыбнулся милейшей улыбкой и сказал: – Спасибо, мне все понравилось. Приготовишь мне еще что-нибудь однажды?
Последнее предложение прозвучало вполне серьезно. И глаза его больше не смеялись, когда мы встретились взглядами. Богдан смотрел жадно, и мне стало неуютно, а еще захотелось смеяться и танцевать. Выйти на лужайку или в сад и носиться, как бешеная лань. Странное чувство. Опасное. Он ведь охотник, а у меня разбито сердце.
Я не ответила. Встала и ушла из внезапно ставшей тесной кухни. Вышла на улицу через дверь черного хода – ту самую, у которой Богдан подстерегал меня однажды. Казалось, это было так давно. И я была такой глупой, наивной даже. Вспоминать смешно.
Весна пришла. Позеленевшая от тепла трава укрыла лужайку плотным ковром, а на ветках очнувшихся ото сна абрикосов образовались почки. Скоро они зацветут, и задний двор усеет белым покрывалом их лепестков.
Пахло свежестью – отчаянно, резко.
– Простудишься.
Влад набросил мне на плечи куртку и встал рядом, поставив чашку на узкие перила крылечка. И на секунду мне малодушно показалось, что все у нас будет, как раньше. Мы забудем вчерашний день, будто его и не было, и останемся теми, кем были всю жизнь.
На секунду лишь.
Потом в груди поднялась темная муть вчерашней обиды.
От его куртки пахло им самим, и запах этот дурманил. Мне хотелось сбросить ее и посильнее завернуться одновременно. А еще стукнуть Влада за то, что он не понимает, как мне сейчас плохо.
– Давай начистоту, – сказал он без лишних вступлений. Влад всегда умел уловить колебания моего настроения, пусть и не понимал, отчего оно именно такое. – Вчера мне совершенно не хотелось разговоров.
– Я поняла, – сдавленно ответила я, все еще не глядя на него – такого совершенного и такого далекого.
– Но это совсем не означает, что мне на тебя плевать. Просто сейчас все непросто.
– Всегда все непросто, Влад.
– Сейчас особенно. Весна пришла. – Он облокотился о перила и посмотрел прямо перед собой, придерживая кофейное блюдце двумя пальцами. – И как бы поэтично это не звучало, скоро появится Хаук. Он убил уже больше хищных, чем полегло в прошлой войне с охотниками. Не уверен, что у Полины выйдет вылечить Гарди, а если даже выйдет, ты знаешь, что для этого понадобится.
Я кивнула. Знала. Не каждый сольвейг умел лечить ясновидцев, а лишь тот, у кого осталась связь с родным племенем. Для ритуала Полине нужно будет смешать собственный кен с кеном вождя племени, в котором она появилась. А это означало…
Полина и Влад. Обмен. Прошлое, которое лучше не ворошить.
– Эрик нестабилен, Дашка. И я боюсь, он может сорваться, если она… слишком расслабится.
Покажет, что к Владу у нее еще не все перегорело. Выдаст себя мимолетным взглядом, жестом, несдержанным вздохом. Тогда зверь, живущий в Эрике, вернется. И мы проиграем.
– Если у Полины получится, Хаук уйдет?
Наверное, мне просто нужно было, чтобы меня успокоили. Уверили, что в итоге жизнь станет прежней, несмотря на все, что нам предстоит пережить. Но за что я всегда ценила Влада – он никогда не врал мне о таких вещах.
В этот раз тоже.
– Не думаю. Предполагаю, что Хауку плевать на Гарди и его психическое здоровье. Он пришел убивать. – Он помолчал немного, затем залпом допил остывший кофе и добавил: – Но ей нужно во что-то верить. Полина никогда не умела жить, если не видела в конце просвет.
– И ты дашь ей ложную надежду, да? Как обычно.
Он вздохнул, и показалось, впервые подумал о чем-то, чего я не знаю. Единственный в жизни раз не поделился со мной тем, что гложет. А это уже знак. Мы отдаляемся друг от друга, и я ничего не могу поделать.
Или не хочу?
– На этот раз я дам ей больше.
Он слабо улыбнулся и оставил меня одну, в ореоле его запаха, такого манящего, и такого недоступного.
Через несколько дней приехали Рик и Лили из андвари, племени сумасшедшего жреца, который открыл портал для Первых. Эрик не хотел давать им защиту, но Дэн поручился за этих двоих, и брату пришлось согласиться. Богдан жил в нашем доме, но лечить Гарди никто не торопился, и у меня появилась мысль, что Эрик специально откладывал ритуал.
В мире хищных существует негласное правило: мужчина и женщина обмениваются кеном только на супружеском ложе. Бывали случаи, конечно, когда жизни хищного грозила опасность или он был на грани истощения, и тогда кто-нибудь мог поделиться и тем самым спасти жизнь соплеменнику, но такие случаи редки. Обмен закреплял ритуал венчания, и все относились к нему как к части интимной близости мужа и жены.
В ту ночь, у андвари, Влад с Полиной обменивались кеном. Думаю, именно это разозлило Эрика, а не сам поцелуй, хотя поцелуй тоже, но факт того, что частичка Влада осталась в его жене, бесспорно взбесила Эрика. Сейчас ему предстояло добровольно согласиться на обмен. На длительное вливание, ведь на излечение Гарди наверняка уйдет много кена.
И Эрик медлил. Делал вид, что выжидает удачного момента, но удачные кончились. Остались лишь те, которые должны помочь нам выжить. И терять их глупо, но судить Эрика я не могла.
