Текст книги "Отказаться от благодати (СИ)"
Автор книги: Ксения Ангел
сообщить о нарушении
Текущая страница: 17 (всего у книги 19 страниц)
– До утра, – шепнул он мне на ухо, и я рассмеялась от щекотки. – Или дольше?
– Или дольше…
Домой я попала следующим вечером.
Глава 20. Когда сбываются мечты
Элен сидела на террасе и смотрела вдаль.
Сумерки опустились на ее плечи, укрытые шалью, ветер трепал распущенные волосы, в чашке на плетенном столике остывал забытый чай. Меня она, казалось, не заметила, хотя я достаточно громко стучала каблуками по влажной от мелкого дождя брусчатке. Когда я подошла и положила руку на ее плечо, Элен вздрогнула. И на меня посмотрела воровато, словно я застала ее за чем-то постыдным и недостойным.
И будто для того, чтобы как-то покаяться, она тихо сказала:
– Иногда я сижу тут и ее ненавижу. Это плохо, да? Эрик хотел, чтобы она жила…
– Это не плохо, это бесполезно, – ответила я и присела рядом. Ее пальцы были ледяными, и я подула на них, чтобы хоть как-то согреть. Сколько она здесь сидит? Сколько себя изводит?
– Я дрянь, – вздохнула Элен.
– Не ты одна. Сложно любить женщину, которой болеет твой мужчина.
Пусть он и не совсем твой. Вернее, совсем не твой. Сердцу не прикажешь.
– Тоже на нее злишься?
Элен смотрела с надеждой, будто если соглашусь, разделю с ней эту ношу невысказанной ненависти, и она станет не только ее тайной. И, если подумать, мне впору ненавидеть Полину – и за Влада, и за Эрика, который за нее погиб, но… ненавидеть не получалось. Может, потому что я ее понимала?
– На нее сложно злиться, – ответила Элен за меня и отвернулась. – Но иногда, знаешь… Она ведь позабыла о сыне. Об Эрике тоже, а он…
– Она не забыла Эрика, – возразила я.
– Тогда где она?
Вопрос, на который мне не хочется отвечать. Даже думать не хочется о том, что она сейчас… Горечь, которую ненадолго прогнал Богдан, возвращается. В виски стучится отступившая было мигрень.
Поспать. Закрыться в комнате, сделать вид, что меня не существует. Поплакать, быть может. Я позволяю себе иногда. Редко.
Правительницы не плачут. И не прячутся. Эрик верил в меня, и я не могу его подвести. Потому я сдержанно улыбаюсь, встаю, помогаю подняться Элен. Отвожу ее наверх, в гостевую комнату. Внутри пахнет лавандой и вереском, всегда, даже в морозные зимние дни, приоткрыто окно, и свежий воздух разгуливает по углам. Элен не выносит духоту…
Я помогаю ей улечься и дожидаюсь, пока уснет. Подтыкаю, как ребенку, одеяло и выхожу. В своей комнате все же реву, закусив кулак. За долгие годы я научилась плакать беззвучно.
В целом, я привыкла к стабильности. Когда я дома, рабочие вопросы стараюсь решать по ночам, а день посвящать Алану. Беготня, визги, разбитые коленки, воздушные пирожные на лужайке за домом, заливистый смех, и вот я снова бодра и сильна духом. Удивительно, насколько целительными бывают объятия детей. И запах их, молочный, сладкий, умиротворяет. На минутку или две я позволяю себе думать, что он действительно мой сын. Сказанное Богданом не выходит из головы, Полины все нет, но Алан, кажется, совсем забыл о ней. Смотрит на меня сияющими, ясными глазами Эрика, цепляется ручонками за юбку.
«Он не мой сын, – говорю я себе строго. – Не мой…»
Возможно, у меня никогда не будет сына. И дочери не будет. И пусть… Пока есть Алан, я могу любить его. Я буду любить его за двоих, за троих, а если понадобится, то и за целый мир. Я не позволю ему озлобиться, как когда-то Эрик. Все у нас будет хорошо.
Вечером Роберт привез Полину. Помнится, я сначала удивилась, что они приехали вместе. И Роб, в последнее время приветливый и милый, отметился лишь кивком. Даже жену не заметил, чем вызвал массу недоумения и даже обиды.
То, что Полина изменилась, я ощутила, лишь прикоснувшись к холодной ее, безжизненной руке. Словно до призрака дотронулась. Холод переполз с ее тонких пальцев на мои, с головой окунув в мутный омут воспоминаний…
Окно плотно закрыто, и лишь узкая щель между шторами позволяет видеть улицу. Кровать, как всегда, аккуратно заправлена, и на покрывале ни складочки. Боясь нарушить царящий в этой комнате идеальный порядок, я остаюсь стоять у двери. Плохое предчувствие охватывает сразу же, ползет по затылку ледяными змейками. Мама молчит и смотрит как-то жалобно, тянет ко мне руку. Хочется коснуться, но я боюсь, что, если подойду ближе, дотронусь, пойму нечто важное, страшное и неизбежное. То, что уже никогда уже не смогу изменить…
– Что… – Я отдернула руку, будто обожглась. – Что ты сделала?!
В глазах Полины, больших и печальных, плескалась тишина. Тишина звенела вокруг, лезла в уши, заполняла мозг, и жила пророчицы, некогда переполненная, теперь молчала. Пустая… Как же так…
– Зачем?..
– Я нужна ему. – Тихий, твердый ответ, на который у меня нет контраргументов. Да и не помогут они больше. Лишь воспоминания, болезненные и личные, скребутся в груди.
– Но Алан… и мы…
Отговаривать не то, что бесполезно – бессмысленно. У ритуала очистки жилы нет обратного хода, только немного времени, чтобы попрощаться…
…Мама типично бледна, и я не сразу замечаю, что сегодняшняя бледность – особенная. Как и блеск в глазах. Неприсущая ей торопливость, дерганность даже. А ладонь холодная и сухая, и острые ногти впиваются мне в запястье.
– Ты нужна своему брату.
Я киваю, хотя в глубине души понимаю: Эрику никто не нужен. Ни она, ни я, он одержим лишь местью. Однажды его демон вырвется на свободу, и по вечерам я молюсь, чтобы брат сдерживал его подольше.
– Обещай, что не оставишь его, даже если… – Она обрывает фразу на полуслове, но мне и не нужно слышать ее конец.
– Мы не оставим, – поправляю я. И за руку ее цепляюсь, будто мама может сейчас оттолкнуть меня и убежать навсегда.
Я еще не знаю, что она и так меня оттолкнула. Нас…
– Алан привязан к тебе больше, чем ко мне, – ответила Полина. – Эрик всегда говорил, что именно ты воспитаешь наследника. Он был прав.
«Эрик мертв!» – захотелось крикнуть мне. Он мертв, а мы живы. Алан, скади. Влад… Он так боролся за нее, все время был рядом, несмотря на то, что Полина все это время была верна погибшему мужу. Поддерживал ее, помогал. А теперь…
– Ты же…
…разобьешь ему сердце…
Только вот чьи-то там сердца Полину мало волновали. Она роняла их, как роняют тарелки – мимоходом и особо не расстраиваясь. «На счастье» – так говорят о посуде.
– Она знает, на что идет, – сказал мне Роб чуть позже, когда я пришла к нему за объяснениями.
– Она идет на смерть, – напомнила я. – Без всяких гарантий, что найдет Эрика. Никем не доказано, что ритуал исполняет последнее желание. Это самоубийство!
– Она видела Эрика во сне. Ты знаешь, Полина сильная пророчица, и ее сны…
Плевать на ее сны! И на пророчества, от которых только беды. Теперь Влад потеряет ее… а я? Как я ему скажу? Не досмотрела, не уберегла. Могла бы заметить, но была слишком занята собой и Богданом. Нашла себе лазейку от горя, а должна была быть рядом с Полиной, вытащить ее из депрессии. Я же правительница! А еще друг. Его друг.
Слово оказалось скользким и удерживаться в сознании не хотело.
Рука сама потянулась к мобильному телефону, но я одернула себя. Что я ему скажу? Совершенно не хотелось становиться гонцом, принесшим дурную весть. Пусть сама и рассказывает, раз решила, ни с кем не посоветовавшись! И тогда вся ответственность за его боль останется на ней.
К своему стыду, я спряталась. Закрылась в кабинете на всю ночь, отключила звук на телефоне и закопалась в деловую переписку. Я знала, если Влад вдруг позвонит, я не смогу скрыть новость о Полине. А, рассказав, начну себя ненавидеть за то, что именно я, пусть и косвенно, сделала ему больно.
Сутки. У Полины есть сутки – последний дар умирающей жилы, чтобы завершить земные дела. Не такой уж большой срок, чтобы переждать. Позорно трястись за толстыми стенами векового дома скади и делать вид, что ничего особенно не произошло. Скоро на меня свалится шквал эмоций – сильных, убийственных, и к ним желательно подготовиться заранее.
Как оказалось, подготовиться к ним невозможно.
Глеб позвонил незадолго до рассвета. И бросил в трубку короткое:
– Приезжай.
Слово это, резкое, скрипучее, откликнулось ознобом. И руки задрожали, грозя выронить телефон. Спокойно, Даша. Ты знала, что нечто подобное произойдет. Готовилась, и вот…
Ключ зажигания получилось вставить с третьего раза. Вспотевшие ладони, соприкасаясь с рулем, издавали противный скрип. Не знаю, чего я ждала. Просто ехала. Колеса скользили по серому полотну асфальта, и я провожала горящие по краям обочин фонари, поглядывая на них в зеркало заднего вида.
Полина по всем расчетам должна была уйти вечером. И если Глеб звонит, то умирать она пришла к атли. Так символично… и так жестоко. Я слишком хорошо знала Влада, чтобы понимать: реакция на нее уход будет непредсказуемой.
Так оно и вышло.
Тишина. Распахнутые настежь ворота, подобно киношным ужастикам, вежливо приглашали в широкий ухоженный двор. И место для парковки нашлось удобное. Полуоткрытая дверь в дом, притаившийся в ожидании. Сосредоточенный Глеб и бледная Рита. Ее взгляд метался, как сумасшедшая белка, то останавливаясь на мне, то вновь ускользая.
– Думаю, Влад свихнулся, – мрачно сказал Глеб, как только я вошла. Помог мне раздеться и добавил буднично: – Совсем слетел с катушек.
Я кивнула, как-то враз успокоившись. Сердце билось ровно и глухо, только в горле пересохло, но попросить воды я не решилась.
– Где он?
– Наверху. Никого не пускает, меня трижды к черту послал.
– А она?
– С ним…
Лестница. Коридор, ставший невероятно длинным. Темное дерево двери с резьбой посередине, кованная ручка.
И стук, отдающий эхом в непривычно затаившемся доме.
– Убирайся! – зарычали из комнаты. – Все убирайтесь!
– Это я, Даша.
Тишина. Застывшие мгновения, нехватка воздуха и противный стук в висках. Я не помню, чтобы Влад когда-либо был в таком состоянии, даже в самые сложные моменты он всегда умел собраться, и вот…
Щелчок замка, приоткрытая дверь скалится щелью, я оглядываюсь на Глеба, ища в нем поддержки, но вижу только испуг на его лице. Глубоко вдыхаю, берусь за ручку и шагаю в комнату безумного своего бога.
Меня тут же схватили за руку, втянули внутрь и захлопнули дверь. Рассвет отпечатался на скулах Влада, заострил их, проложил тени под глазами, а сами глаза лихорадочно блестели, шаря по моему лицу. Словно искали во мне выход, спасение. Полу-расстегнутая рубашка, мятые брюки, щетина на лице.
– Ох, милый, – сказала я и сжала его руку. – Тебе нужно принять душ.
– К черту душ! Звони своему жрецу. Пусть сделает что-то, вернет ее.
– Влад…
Впервые я видела его таким, и показалось, он сошел с ума. Что у него помутился рассудок – окончательно и бесповоротно. И если я вдруг скажу то, что он так боится услышать, он меня убьет.
И пусть! Я не струшу сейчас, после всего, что мы столько пережили вместе.
– Возврата нет, – сказала я тихо. – Она сама так решила.
– Плевать! – выкрикнул он, оттолкнул меня и запустил пальцы в волосы. – Она всегда делала глупости. Всегда! Пошла туда его спасать… будто ему нужно больше. Будто всем нужно больше, чем мне. Она никогда ничего не видела, не слушала никого. Она…
Влад шагнул к кровати, все еще скрытой от меня тенями сумерек, присел на край, и лишь тогда я увидела ее. Спящую красавицу, которую не разбудит ни один поцелуй. Как тогда маму…
Сомкнутые ресницы, полуулыбка на губах, и мне показалось, она нашла, что хотела, и намекала нам, что там счастлива. Плевала этим своим счастьем в лицо. Руки, сложенные на животе, одну из них бережно взял Влад и прижал пальцы к губам.
– Оставила меня, – прошептал он, и я едва различила слова. – А ведь совсем недавно забыла о нем, забыла обо всех. Хотела меня, как раньше. А теперь ты говоришь, что возврата нет.
Я думала, он снова оттолкнет меня, но не оттолкнул. Позволил обнять, прижаться щекой к спине, держаться за него, как за последнюю соломинку в этом безумном мире. Последнюю, которая тоже постепенно пропитывалась безумием. Так мы и сидели, вдвоем, на широкой кровати рядом с покойницей. И было в этом что-то жуткое, неправильное.
– Мы должны похоронить ее.
– Я не могу, – сказал он глухо. – Это все, что у меня осталось. Отдам – и не останется ничего.
Помолчал немного, затем бережно положил руку Полины обратно. Разгладил складку на одеяле и повернулся ко мне. Мой прежний Влад, без того сумасшедшего выражения лица. Горькая улыбка, от которой хочется удавиться. Складка на лбу, которая появляется, лишь когда он почти в отчаянии.
– Считаешь, я сошел с ума?
Я покачала головой, погладила его по щеке.
– Мне нужно немного времени рядом с ней. Наедине. Пусть Глеб все подготовит, она хотела, чтобы ее похоронили на земле атли.
Я кивнула и встала. На непослушных ногах вышла из комнаты. Глеб ждал снаружи…
Так закончилась эпоха пророчицы Полины. И началась эпоха моих ошибок.
К вечеру задний двор атли опустел. Утихла суета и плач, причитания, прощальные речи, напичканные пафосом и никому не нужными теперь похвалами прошлых поступков. Люди унесли свою грусть и слезы, последние комья земли улеглись на могиле, а сама она покрылась ворохом цветов. Будто бы цветы могут выразить всю степень боли…
Не могут.
Влад стоял, сложив руки за спиной, и буравил цветы взглядом. Хотя, наверное, не их, а землю под ними. Небось хотел выжечь ее, добраться до тела Полины и вытащить его, вдохнуть жизнь в бездвижные члены, окрасить румянцем бледные щеки.
Против смерти он был бессилен, и бессилие, несомненно, злило. Поэтому я просто взяла его за руку, чтобы он мог с кем-то поделиться своей яростью. Я привыкла делить все его печали поровну, а иногда мне хотелось взять их все, переварить, выстрадать самой, потому что было просто невыносимо смотреть, как они едят его изнутри.
– Замерзла?
Голос, пустой и безжизненный, вернул меня в реальность. Вечер и правда принес прохладу, покрыл гусиной кожей плечи, но холода я не чувствовала. С чувствами вообще было туго, они будто притупились, как головная боль от спазмолитика, и я безразлично проигнорировала целых три сообщения от Богдана.
Стемнело. Луна на небе налилась желтым и пьяно улыбалась, разливая свет по территории двора.
– Идем, – сказал Влад, отвернулся и зашагал прочь, к дому. Я семенила за ним, мысленно считая шаги. Дом атли наполнился скорбью, как бутылка – водой. Скорбь плескалась где-то под потолком, у самой люстры, медленно опускаясь ядовитым облаком, а те, кто ходил по полу, вынужден был ее глотать.
Мы поднялись по лестнице. Я молчала, Влад тоже, так мы и шли молча – до самой его комнаты. И после того, как вошли, продолжали молчать. Темные шторы почти полностью закрывали большое окно, отчего комната казалась мрачной и пугающей. Несмотря на то, что постель после похорон полностью сменили, я не могла отделаться от чувства, что на ней все еще остался след Полины. Впечатался в подушки, матрас, и не уйдет отсюда еще долго, отчего мне стало до ужаса жутко, мерзко даже. И плечи затряслись от отвращения и страха.
– Совсем озябла. – Влад, наконец, обратил на меня внимание, выдвинул ящик комода и достал клетчатый темный плед, в который я с удовольствием завернулась. Чувство отвращения никуда не ушло, но стало теплее. – Извини.
– Ничего. – Я выдавила из себя подобие улыбки, чтобы как-то его подбодрить. – Ты… как ты вообще?
Он пожал плечами и усмехнулся. Отвернулся к окну, не полностью, а лишь наполовину, словно стеснялся части своих эмоций, слабости, которую привык прятать ото всех.
От меня не спрячешь.
Я подошла ближе, ткнулась лбом ему в плечо, зажмурилась от удовольствия, когда его рука скользнула по моей спине. Давно мы вот так близко не общались. Точнее, не молчали вместе. Я и не понимала, насколько соскучилась.
– Ты останешься? – спросил он устало и, кажется, зевнул.
– Конечно.
Он прижал меня к себе сильнее, а затем выпустил из объятий и присел на кровать. Посмотрел снизу вверх каким-то странным пристальным взглядом, от которого сердце застучало сильнее, к лицу прилила кровь, а в груди стало горячо и тесно.
В заднем кармане джинсов зазвонил телефон – резко, настойчиво. И невообразимо бестактно. Я быстро достала его, с дисплея нахально смотрел Богдан. Какого черта вообще?! Он же никогда не звонит.
Сбросила как-то машинально, не задумываясь. И виновато посмотрела на Влада.
– Если тебе нужно… – начал было он, но я перебила:
– Это не срочно.
– Хорошо.
Я люблю его улыбку. Даже когда она вот такая – усталая и грустная. Когда он улыбается, мир становится светлее. А когда при этом за руки берет, вообще охватывает чувство, похожее на блаженство.
Ставший ненужным плед сиротливо упал к моим ногам.
– Я устал, – признался Влад, сжимая мои трясущиеся ладони. – Она утомила меня. Наверное, все это к лучшему, как считаешь?
Считаю ли я правильным, что он несчастен? Конечно, нет. Но с другой стороны, она больше не станет его мучить…
– Думаю, тебе стоит отдохнуть. Завтра утром…
– Ты правда останешься?
Вопрос был настойчивым, яростным даже, и я сбилась с мысли. Только и могла, что стоять и смотреть ему в глаза, тушуясь под резким взглядом. Влад ждал ответа, а я растеряла все слова. Не понимая, когда успела подойти так близко, когда он успел меня обнять. По коже, все еще охваченной ознобом, пробегали электрические разряды.
– Конечно! Буду с тобой, сколько скажешь. До утра, если нужно…
– А если я попрошу тебя остаться насовсем?
Вдох застревает в горле, когда он говорит это. И сердце, кажется, перестает стучать. «Мне это послышалось, – твержу я себе. – Только послышалось». Но нет, не послышалось. Его губы касаются щеки в опасной близости к моим губам. Он так никогда… ни разу прежде…
– Останься со мной, Дашка…
Мое «хорошо» глушится поцелуем – тоже, по-моему, неплохой ответ.
Убедительный.
Глава 21. Последствия выбора
Мне решительно не спалось. Я лежала на спине и смотрела в потолок, расчерченный тенями. Мыслей не было, ощущения притупились, и сама я будто вынырнула из собственного тела и парила невесомым облачком.
Пыталась осознать и принять.
Мечта сбылась, причем наяву все оказалось намного лучше и смелее моих зашоренных фантазий. Кожа, горячая, пахнущая ванилью, обжигала. Шепот на ухо сводил с ума, вынуждая сдаваться с каждым новым вдохом, отступать и позволять себя вести. Отсутствие контроля возбуждало и пугало одновременно, вырывало из зоны комфорта и заставляло нервничать.
Не этого ли я хотела? Не об этом ли мечтала долгие годы, кутаясь в одеяло и обнимая подушку, представляя на ее месте Влада?
Он спал рядом, отвернувшись к окну, по сильной спине струился шелк пододеяльника, дыхание размеренно наполняло комнату странным умиротворением. Вдох-выдох.
Богдан никогда сразу не засыпает. Обнимает долго, запускает пальцы мне в волосы и рассказывает какие-нибудь небылицы. Я кладу голову ему на плечо и слушаю сквозь непрекращающееся бубнение, как стучит его сердце. От него пахнет мятой – свежий, ненавязчивый запах, а от излишней сладости мутит…
Странно, я ведь люблю Влада, но сейчас его как-то много. И спальня его – темная, гнетущая – подавляет. А еще кажется неправильным, что мы делали это тут, в день ее похорон. Полина же лежала прямо на этой кровати, и он держал ее руку, когда… Я не должна была соглашаться. Нет, не на то, чтобы остаться тут с ним – на остальное. Понимала ведь прекрасно, что он сделал это из отчаяния. Боялся, что и я уйду, а он останется один. Одиночество – не лучшее лекарство от потери.
Я слишком хорошо представляла, что случится на утро. Виноватая улыбка, поцелуй в висок и вид, что ничего особенного не произошло. Просьба дать время, и просьбу эту я проглочу. Уйду и буду сидеть вечерами в обнимку с телефоном, ожидая звонка.
Влад не задерживается рядом с женщинами, с которыми не хочет строить будущее. Со мной не хочет, это я знала точно. Знала и принимала его таким, как и он принимал меня – слабую, вечно ноющую, неуверенную в себе девчонку. Поддерживал, учил держаться, давать отпор, терпеливо пережидал периоды моих депрессий. Во многом благодаря ему я стала сильнее, повзрослела и научилась смотреть на вещи с некой долей цинизма. А здоровый цинизм, как говорится, не позволяется свихнуться.
Наверное, несколько месяцев назад я бы от счастья умерла, случись такое, но теперь… Теперь у меня есть Богдан. Квартира, в которой просто необходимо сделать ремонт, Алан, требующий много внимания, особенно сейчас, когда его мать бросила. У меня есть племя и кипа договоров на столе, дело то затянувшееся, из-за которого я неделю по России моталась. Такого рода переживания мне сейчас ни к чему, я не имею права раскиснуть и страдать по Владу.
Страдания неизбежны. Это я поняла в ванной, глядя в зеркало на бледное свое лицо с лихорадочно блестящими глазами. В рубашке Влада, светло-серой и пахнущей сандалом и мускусом, я смотрелась странно. Неестественно, чужеродно. Карикатурой на саму себя.
Ну что, добилась своего? Методы ведь не важны, важен результат… Влад не переставал это повторять, и я, наверное, поверила. Прониклась. И вот стою тут, растерянная и сожалеющая о произошедшем.
Телефон пестрил пропущенными от Богдана, в папке сообщений добавилось четыре непрочитанных. От них веяло неприкрытой, искренней тревогой, и меня переполнило чувство стыда. Несмотря на легкомысленное отношение к нашим встречам, обижать Богдана не хотелось. Он не должен страдать от моей дурости, но с другой стороны…
С другой стороны, ночь с Владом – отличный способ связь эту разорвать. Давно пора было, да только я не решалась, жалела себя. Довольно! Пора приводить собственную жизнь в порядок, и первое, что предстоит сделать – подготовиться к утру. К пробуждению Влада и к его жестоким, но справедливым словам. Настроиться на разговор с Богданом и запланировать себе немного времени на меланхолию. У деловой женщины все должно быть в календаре, отступление от режима недопустимо…
Рубашка Влада топорщилась воротником и щекотала подбородок. В нее хотелось завернуться, закутаться и просто вдыхать его запах – сладковато-терпкий и родной. Как умная девочка, я понимала, что излишества ни к чему хорошему не приведут, потому дала себе две минуты, а затем вернулась в спальню.
А там все мои ожидания рассыпались мелким бисером по полу и растерялись. Потому что Влад не спал. Сидел, оперевшись о спинку кровати, и смотрел на меня в упор.
Под его пристальным взглядом я стушевалась. И будто бы стала меньше ростом.
– Извини, – сказала тихо, – не хотела тебя будить.
– Ничего. – Он улыбнулся и протянул мне руку. – Иди ко мне.
Все шло как-то не по плану. Улыбка эта, взгляд – Влад никогда прежде не смотрел на меня как на добычу – прикосновения смелые, поцелуи, от которых начинает кружиться голова… Здравые мысли тут же улетучиваются, уступая место приятной неге.
Владу всегда было сложно сопротивляться.
– Тебе идет. – Он кивнул на свою рубашку, окончательно меня смутив. – Жалеешь?
Жалею ли я? Он шутит?! Да я об этом всю жизнь мечтала. Я покачала головой и глаза отвела. Как девочка на первом свидании, ей богу!
– Ты не ответила. – Голос его вкрадчив, от бархатного тембра по коже плавно ползет тепло. – Ты останешься со мной?
– Я всегда с тобой…
И это правда. Что бы ни случилось, как бы не распорядилась судьба. Говорят, верность у скади в крови. У меня получалось хранить верность вовсе не племени. Ему. Человеку, которому до сегодняшней ночи она была не нужна, и вот понадобилась. Обида колыхнулась осадком и снова залегла на дно.
– Всегда, – согласился Влад.
В его объятиях душно. Тесно, и хочется выбраться, но я терплю и даже обнимаю в ответ, прижимаясь щекой к груди. Рассвет пробивается сквозь тяжелые шторы, врывается в интимную обстановку спальни. Сизые его лучи отрезвляют, и я все жду, когда же Влад, наконец, скажет, что все это было ошибкой, нелепым порывом, исправить который легко. Нужно просто сделать вид, что ничего не случилось.
Влад молчит, и я молчу тоже. Его решения всегда главнее, правильнее, я с ними соглашаюсь и не ропщу. Привычка ли, интуиция, которая всегда уверяла, что Влад знает лучше. В том числе и то, что будет лучше для меня.
Я уехала сразу после завтрака. По дороге чуть не въехала в бордюр на повороте и пару раз пролетела на красный. Мысли растеклись киселем, в голове настойчиво гудело, а перед глазами плыло.
У ворот дома скади меня ждал Богдан – не выспавшийся, помятый и злой. Отлип от ограды и, когда я припарковалась и вышла, с ходу накинулся:
– Ты вообще, что ли, головой не думаешь?!
В голосе – обида, пережитый испуг и злость через края хлещет. И я, должно быть, не права, что не предупредила, заставила волноваться. В чем я еще больше не права, думать не хотелось. Обманула. Предала даже, хотя разве можно назвать предательством ночь с Владом? Я Богдану ничего не обещала. Никогда.
Вина проснулась. Закопошилась в груди беспокойным животным, зацарапала когтями по ребрам, и стоило больших усилий ее успокоить.
– Полина умерла вчера, – сказала я тихо, захлопывая дверь машины. Прислонилась спиной к теплому боку ее и подставила лицо солнечному теплу. Надо же, ночью было тепло, жарко даже, и вот снова этот холод внутри – похороненный и забытый.
– Как… умерла? – опешил Богдан. И злость тут же схлынула, оборачиваясь недоумением.
– Так. Ритуал очистки жилы. Помнишь, я рассказывала о маме? Так вот, Полина тоже его провела. Ушла искать Эрика…
– Извини. – Богдан растерялся, потупился и руки спрятал в карманы, будто не знал, куда еще их можно приткнуть. Так мы простояли какое-то время. У обочины шумели листвой старые дубы, и тени их шевелились на асфальте. По ясно-голубому небу плыли редкие облака.
Какая-то странная ночь, неправильная. И все, что произошло, забыть бы, но… Влад не сказал мне того, чего я ждала, наоборот, всем видом показывал, что хочет продолжения. Я ведь об этом всю жизнь мечтала, радоваться должна.
Только вот радости не было. Ничего не было, кроме раздражения. Спрятаться бы в комнате ото всех, никого не видеть и ни с кем не говорить. Не думать.
Застыть.
Богдан не уходил, что неимоверно досадовало. Стоял рядом, не приближаясь, но и прощаться не думал. Я вспомнила, что хотела порвать с ним, но после сказанного о Полине совершенно не знала, как начать разговор, потому тоже молчала и смотрела в сторону. На него смотреть не было сил. Чувство вины снова очнулось, зашевелилось в груди противным комом. Не стоит давать ему волю.
– И что теперь?
Вопрос вырвал из оцепенения. Мир заворочался вокруг, ожил. Жужжали, добывая нектар из цветов, жирные мохнатые шмели, пыль стелилась по обочине тонким ковром. Шелестела листва, стрекотали кузнечики, пахло свежескошенной травой и сеном.
Богдан ждал. На этот раз смотрел на меня в упор, и мне показалось, в его вопросе спрятался тайный смысл. Но тем и хороша недосказанность, что можно сделать вид, что ничего не понял, не уловил, не нашел двойного дна.
Я пожала плечами.
– Наверное, нужно смириться с этим.
– Кое-кто не смирится.
Каждая фраза – выпад, и мне приходится уклоняться. Вилять. Вилять я привыкла – чтобы выжить в нашем мире, нужно быть гибким.
– Придется.
Отстраненный ответ, взгляд немного в сторону, но Богдан перехватывает и его, и брошенное слово.
– Мне это мало поможет, верно? – усмехается – криво, кисло, и у меня от его улыбки сводит скулы. – Ты ведь у него была?
Горло обдает жаром, слова застревают на выходе. Я не ожидала. Предположить не могла, что он поймет, а тем более, что поймет… все. Такое чувство, что вышел на улицу и только на главном проспекте понял, что одеться забыл. Стоишь перед толпой обнаженный и беззащитный.
– Полина умерла, и я… – Замолчала. И взгляд не выдержала, прогнулась. Чувство вины встрепенулось и, подпитавшись обличающим видом Богдана, разрослось, заполонив не только грудь, но и гортань.
– И ты решила утешить, – кивнул он как-то слишком спокойно.
Вздох получился свистящим и тут же превратился в неопровержимую улику. Как юрист, я понимала, что эта улика сыграет против меня. Против ли? Может, главное все же правда? Между нами всегда было доверие, так стоит ли его губить? Даже если придется накормить горькой пилюлей, обманом я наши отношения не запятнаю.
– Ты ему не нужна!
Сорвался. И глаза блеснули недобро, хищно даже. Кулаки вон сжал, того и гляди бросится драться. Хотя нет, со мной вряд ли станет, а вот к Владу заявиться может. Этого только не хватало!
– Богдан… – Начинаю спокойно и сдержанно, хотя внутри отчего-то клокочет все, того и гляди взорвется. И тут же понимаю, что слов нет. Тех самых правильных, после которых люди улыбаются друг другу и остаются друзьями. Нам подружиться точно не грозит, но и ранить больше не хочется.
– Дурак Богдан, да? – усмехается, смотрит под ноги, и плечи странно поникли, будто на них целый мир взвалили.
– Скорее, я, а не ты.
– Зря я щетку покупал, выходит…
Непреодолимо, до скрипа зубов захотелось его обнять, но я понимала, что теперь нам не то, что обниматься, здороваться будет проблематично. И, скорее всего, не придется здороваться вовсе.
– Хорошо, – сказал он глухо. – Раз так, то…
Последние слова в расставаниях редко бывают красивыми и правильными, как в фильмах. Скорее, какая-то банальщина, а то и вовсе обрывки, недофразы и удаляющаяся спина. Ты смотришь, как человек уходит, и понимаешь: это все.
Конец.
И в итоге чувствуешь, что совершенно околел под палящим солнцем в жаркий июльский день.
