Текст книги "Отказаться от благодати (СИ)"
Автор книги: Ксения Ангел
сообщить о нарушении
Текущая страница: 16 (всего у книги 19 страниц)
Глава 18. Лед и пламя
Бежать не получалось. Совсем. Туманный воздух вдруг превратился в вязкое желе и сковал движения, мокрая ткань ночной рубашки облепила колени, босые ступни путались в высокой траве. Над головой смыкались густые кроны старых дубов, предупреждающе шелестели листьями и заклинали прятаться. Тьма окружала, смыкаясь вокруг меня хороводом теней. Звезды погасли, а кособокую луну скрыло мохнатое облако.
За мной гналось чудовище. Когда я была маленькая, верила в чудовищ и всегда проверяла, не спрятался ли кто под кроватью, прежде чем выключить свет и лечь спать. Когда повзрослела, детские страхи позабылись, а сегодня проснулись снова. Сегодня чудовища вышли на охоту, и дичью была я.
Жаль, во сне бегать сложно.
Я не умру, сказала я себе. Не сегодня. Я пережила Хаука, справилась, что мне какие-то выдуманные страхи?
У чудовищ, к сожалению, были другие планы…
Я шла, рассекая густой воздух вытянутыми вперед руками, а он лип к коже, оставляя на ней крупные капли – кровавую росу. Голова кружилась, в ушах шумело, но я все равно шла, потому что знала – в доме они меня не достанут. До дома оставалось около сотни метров, и когда впереди уже забрезжил свет окон гостиной, чудовище настигло меня. На плечо легла костлявая рука, развернула.
– Нет! – выкрикнула я, захлебываясь слезами. – Отстань.
– Даш-ш-ша, – прошипело чудище мне в самое ухо. От него пахло лимоном и корицей. Ему в унисон шипели тени, наползая, проникая под кожу, обжигая. Красные глаза сверкали, когти больно впивались в плечо.
«Даш-ш-ша, Даш-ш-ша…»
Если бы Эрик был рядом, они бы меня не тронули.
Чудовище сильнее сжало плечо, я вскрикнула и проснулась.
– Даша…
На краю кровати сидела Эльвира и тормошила меня за плечо. В другой руке она сжимала чашку с карое, кричаще-красный маникюр напомнил о монстре из сна.
– Роберт просил разбудить тебя.
– Где Эрик? – выдавила я хрипло, а Эльвира отвела взгляд. – Отвечай!
– Я… я не могу… нельзя… Даша!
Она была на грани слез, но что мне ее грани, когда в груди что-то рвется, хрустя ребрами, и болит неимоверно!
– К черту! Ты присягнула мне. Говори!
– Он… его больше нет.
Я прикрыла глаза. От неотвратимости рождалась безумная злость, хотелось бросаться предметами, убить кого-то или, на крайний случай, покалечить. Впрочем, как бы я ни относилась к Эле, она этого не заслужила. К тому же, ей тоже было больно. Всем нам. Особенно…
– Полина? – вырвалось у меня, и Эля снова на меня посмотрела. С жалостью, и за жалость захотелось стукнуть конкретно ее. От жалости помощи никакой, в основном она только угнетает. Надеюсь, на Полину она так не смотрела… Если она… если…
– Жива, – успокоила меня Эльвира. – Сидит и смотрит в одну точку, а глаза стеклянные. Лариса говорит, она с катушек съехала… ну, после…
– Разберусь. – Я приподнялась на локтях и только тогда поняла, что нахожусь в комнате Влада, лежу на его кровати. Столько лет мечтать об этом и оказаться здесь именно сейчас – насмешка судьбы. Теперь мне точно ничего не светит. Никогда.
Эта мысль оказалась на удивление трезвой и холодной. Я встала, отодвигая Эльвиру, отмахнулась от протянутого карое и пошла искать Полину.
У самой двери столкнулась с Робертом и замерла, ожидая привычной колкости, но он неожиданно притянул меня к себе и обнял, ласково поглаживая по спине, отчего сдерживать слезы стало еще сложнее. Я уткнулась лбом ему в плечо и сосчитала до двадцати. А затем в обратном порядке.
– Мне очень жаль, – сказал Роберт тихо.
Я проговорила про себя несколько абзацев из трудового кодекса, вспомнила процесс, где они пригодились. Мне всегда помогали успокаиваться мысли о работе.
– Нам нужно решить, что делать с телом.
– С телом? – Я отстранилась, стараясь выбросить из головы своды законов.
– С телом Эрика, – сдавленно пояснил Роберт. А затем добавил зачем-то: – Он мертв.
Мертв. Короткое слово, отражающее суть вещей, с которыми нам придется смириться. Жить дальше. Эрик погиб, а нам придется жить дальше…
– Как?..
Я догадывалась, но мне нужно было знать точно. Понимать.
– Чтобы убить Хаука, нужно было запечатать его жилу. Только тогда Лив смогла бы воткнуть в него чертов нож.
– Эрик… – Я задохнулась, казалось, воздух вмиг кончился, и я задохнусь прямо тут, в коридоре дома атли.
– Эрик поставил печать, – мрачно подтвердил Роб. – Но для этого ему пришлось подойти к Хауку так близко, как только можно было.
– Эрик сделал это, уже после того, как Хаук порвал его жилу, – догадалась я. Роб кивнул. – Вот какое видение было у Полины. Она должна была… она…
– Эрик спас ее.
А Влад, несомненно, поддержал выгодный для него план. Поэтому и говорил о том, что его решение касается непосредственно меня. Забыл, правда, упомянуть, что оно касается скади в целом.
Я закрыла глаза, готовясь произнести фразу, за которое меня возненавидят все. Но не произнести ее я не могла – не имела права. У меня теперь много долгов перед племенем, но долги перед совестью – всегда первоочередные.
– Мы похороним Эрика у источника, – сказала я твердо и приготовилась защищаться. Отреченных не хоронят в местах силы. О них даже вспоминать запрещено, а уж о почестях и речи нет. Но я не могла поступить так с Эриком.
– Рад, что ты так решила, – вопреки опасениям, ответил Роберт, чем окончательно сбил с толку.
– Ты заболел? – язвительно поинтересовалась я. Все же злость никуда не делась, обида тоже. После всего, что произошло, после всех тех слов и поступков, он стоит сейчас, смотрит в глаза и соглашается со всем, что я говорю. Зачем? Подставить хочет? Придумал изощренный план, как сместить меня? Ну уж нет, я клятву дала, не отступлю! – Будешь делать вид, что рад? Эрик просил меня, но ты, наверное, и сам не прочь поруководить, так ведь, Роберт? Я всегда вам мешала – тебе и Томе. Не делай вид, что поддерживаешь меня, ведь совсем недавно ты хотел, чтобы я умерла!
– Я никогда этого не хотел! – почти выкрикнул он и, обернувшись на застывшую неподалеку неприкаянную защитницу хегни, продолжил уже тише: – Я не принимал твоей бесхребетности, но никогда не желал тебе смерти, Даша.
– Теперь, значит, моя бесхребетность не мешает? На безрыбье и рак рыба, да?
– Посмотри на себя, ты стала сильнее. Жестче. Теперь я вижу, что Эрик не зря прочил тебе место вождя.
– Я все та же, Роб, – вздохнула я. – Не обманись. К тому же, совсем недавно ты говорил, что женщина априори не может править. Как ты там сказал? Мозгов у нас нет?
– Совсем недавно я узнал, что моя жена спала с другим, – криво усмехнулся он. – Моя жена! Не досмотрел? Не дал ей чего-то? Или вам там медом намазано? Вот ты – которая так его боготворит – скажи мне.
– Я не могу говорить за Ларису, – буркнула я и отвернулась.
– Значит, в курсе. Давно?
– Роберт…
– Она сказала?
– Прекрати! – осадила я его. – Серьезно считаешь, сейчас время для соплей? У меня племя в раздрае, брат погиб, пророчица ушла в себя, не обещая вернуться, а я должна тебя с женой мирить? Сами уж как-нибудь разберетесь, без меня.
– Вот видишь, – неожиданно и как-то по-доброму улыбнулся он. – Сильнее стала. Жестче. Неважно, что там в прошлом между нами случилось, сейчас главное – удержаться на плаву. И племя удержать. Я готов сотрудничать, а ты?
Его слова звучали разумно, и я сдалась. Все же сейчас мне не хватит сил отражать удары со всех сторон, особенно изнутри. Если скади меня не захотят, никакая клятва не поможет. Нет, я, конечно, буду стоять до конца, но один в поле не воин. И уж тем более не вождь.
– И я готова, наверное. Деваться все равно некуда, да и не пристало ссориться со жрецами.
– Не говори ей. – Роберт внезапно посерьезнел и кивнул в сторону бывшей комнаты Полины. – Не стоит ей знать, что он отрекся. Ей и так сейчас нелегко.
– Не скажу, – кивнула я. В тот момент я даже чем-то позавидовала Полине – она останется в счастливом неведении, а я до конца жизни буду помнить – и глаза Эрика, когда он произносил страшные слова, и сами слова, и спину брата, когда он от меня отвернулся. Хотелось бы забыть, да не смогу.
Полина, сгорбившись, сидела на кровати и смотрела перед собой. Теперь я поняла, что имела в виду Эльвира, когда говорила о стеклянном взгляде, хотя я назвала бы его мертвым. Безжизненные руки пророчицы лежали на коленях, волосы спутались и укрыли заострившиеся скулы.
Влад сидел близко, непозволительно близко – она ведь вдова и только потеряла мужа – и обнимал ее за плечи.
– Если будет сложно, просто не смотри, – настойчиво говорил он. – Скажи себе: это не он.
– Не он, – бесцветно повторила Полина и подняла на меня глаза. – Даша.
После ее слов Влад тоже меня заметил. Скользнул растерянным взглядом и снова повернулся к ней. Где-то в глубине души кольнула обида – я тоже потеряла Эрика, не только она. Мне бы не повредило немного поддержки. Но я тут же запихнула эгоистичные мысли поглубже.
– Твой брат такой глупый! – выдала Полина, наконец, проявляя хоть какие-то эмоции. Сжались маленькие кулаки, и побелели костяшки пальцев, а губы сомкнулись в тонкую линию. – Увижу его, обязательно все скажу.
– Эрик мертв, Полина, – сказала я тихо. И добавила, уже чтобы убедить саму себя: – Погиб.
– Он вернется.
Прозвучало твердо и уверенно, от былой отстраненности не осталось и следа – Полина была сама решимость. И глаза загорелись диким, сумасшедшим огнем. Это напугало меня.
– Милая, он мертв. Остатки его кена передадутся Алану, как наследнику, и…
– Нет! – перебила она. – Я его верну.
И замолчала. Я перевела взгляд на Влада, ища в нем поддержки, но его лицо оставалось невозмутимым. Он молчал, когда должен был говорить, и молчание дарило Полине надежду – напрасную и глупую. Это раздражало. Он знал все с самого начала, еще тогда, когда жизнь еще можно было назвать нормальной и стабильной. Когда Эрик был жив, и ничто не предвещало такого исхода. Когда я еще готова была бороться.
Они спланировали это вдвоем – Эрик и Влад. Я вспомнила наш разговор в машине и предыдущий – на крыльце. Влад сказал, что даст ей больше, чем надежду, но по факту осталась лишь она – и та пустышка, фантом. Я знала, шансы вернуть умершего скади всегда равны нулю, никакой некромант не поможет. Но Влад явно обещал ей… что? И как нужно хотеть верить в положительный исход, чтобы забыть: Влад умеет врать красиво?
Полина верила. И опиралась на его плечо так, будто он оказался ее единственной опорой. Даже для Влада поступать так – низко. Неужели он не понимает? Неужели не видит, что делает с ней?
– Мы похороним Эрика сегодня у источника, – произнесла я как можно спокойнее, усмиряя внутреннего зверя. Оказывается, во мне он тоже живет. Или остался от Эрика в наследство, вместе с племенем?
– Мне все равно, – тихо отозвалась пророчица и снова поникла. Легла на кровать и поджала колени к груди. От былого образа богини не осталось и следа, Полина превратилась в маленькую растерянную девочку, одинокую и несчастную.
На похороны она все же поехала. Правда, совершенно ее плакала, даже не смотрела в сторону могилы, а как только Роберт дочитал погребальную молитву, сразу уехала. Заперлась с Владом в кабинете, и они просидели там до вечера, обсуждая мнимые способы вернуть Эрика. Выйдя, Полина никому ничего не говоря, отправилась к себе.
Влада я поймала на парковке, усталого и сонного.
– Какого черта ты делаешь?! – накинулась я на него. – Зачем обнадеживаешь ее?
– Я устал, Дашка…
Он прислонился спиной к дверце машины, прикрыл глаза. Свет фонарей рассыпался на влажном асфальте на кучу мелких отблесков, отпугивая тонкие тени и загоняя их под животы машин. Пухлое облако наползло на округлый бок луны, и воспоминания о кошмаре вернулись, рождая иррациональное беспокойство. Я и сама устала, вымоталась и мечтала об одном: доползти до кровати и рухнуть, забываясь сном. Глаза, хоть и щипало, но они оставались сухими. В груди будто выжгло все, и все органы без остатка превратились в пепел.
– Так отдохни. Потому что сейчас ты делаешь глупости. Зачем заставляешь Полину поверить, что Эрика можно вернуть?
– Это то, что я умею лучше всего – не сдаваться. – Он вздохнул. – Напрасно ждать от меня невозможного.
– Хочешь сказать, что сам веришь в то, в чем убеждаешь ее?
– Она верит, а это главное.
– Эрик хотел, чтобы она жила, а не цеплялась за прошлое.
– Но она не живет! – выкрикнул он, заставляя меня вздрогнуть. Он и сам держался из последних сил, это было видно, да он и не скрывал. Глубокие тени залегли вокруг глаз, едва заметно опустились плечи, но Влад все равно держался, карабкался, выживал. И Полину тянул за собой. Всегда. «Он не бросит ее, – подумала я устало. – Никогда не оставит».
– Она не живет, – повторил он спокойнее, отвернулся и спрятал от меня глаза. Ночь всегда помогает тем, кто хочет спрятаться. – Посмотри на нее, она сломлена. Надежда – все, на чем она держится. Предлагаешь отнять? Эрик ни хрена ее не знал, если думал, что она просто возьмет и смирится.
– Осуждаешь? – усмехнулась я. – Он погиб за нас.
– Он погиб за нее, – безразлично поправил Влад. – Так предсказывал Барт, еще когда пришел ко мне впервые.
– Вождь сольвейгов? – удивилась я. – Тот, который погиб? Хочешь сказать, все это время ты… знал?!
– Не все. Но даже если бы знал, поступил бы так же. Эрик сам пришел ко мне незадолго до появления Хаука и предложил план. Он решил, что их брак – ошибка, и хотел избавить Полину от обязательств. Ты же в курсе про «только смерть разлучит нас».
– Прекрати!
– Он думал, что таким образом даст ей шанс вернуться ко мне. Я мог бы отговорить его, – продолжал Влад, не обращая внимания на то, что мне больше не хотелось слушать. Зачем, если я и так все поняла? Жестокий план. Бесчеловечный. Но действенный, как и все его планы. – Мог бы сказать, что он придурок, если не видит очевидных вещей. Еще там, у андвари, я понял, что все кончено. Полина сделала выбор, я смирился, остальное – в прошлом.
– Почему же не сказал? – Я поняла, что плачу. Слезы крупные, горячие, стекали по щекам на пальто. Пряди волос, обрамляющие лицо, намокли и прилипли к коже.
– Потому что тогда она бы погибла. Стоял выбор: он или она. Для меня очевидный выбор.
– Хочешь, чтобы я думала, что ты – чудовище?
Шепот оцарапал горло, ядовитый, дурманящий. Слова, слова… Их так много – жестоких, острых. Они ранят, выжигают на коже узоры, которые не убрать. Они останутся шрамами, вечным напоминанием о вчерашнем дне.
– Ты всегда это знала, – усмехнулся он. – И все равно была рядом. Ты – единственная, кто всегда был. И мне жаль, что тебе больно из-за меня.
Всегда. Всю жизнь мне было больно из-за него. Только не сегодня. Сегодня на боль не осталось сил. Не осталось их и на сочувствие, потому я не заглянула к Элен, которая плакала со вчерашнего дня. Я вошла к себе в спальню и, как была, не раздеваясь и в обуви, влезла на кровать.
Кровать была холодной, от слез щипало щеки, но я не пошевелилась, чтобы стереть их. Сами высохнут. Однажды…
Скрипнула дверь, впуская свет из коридора, а с ним и Богдана. Надо же, я ведь совершенно забыла и о нем, и об остальных охотниках, ясновидцах, сольвейгах и прочем балагане. Куда делись все эти люди? Мирослав, помнится, сказал, что увозит альва. А остальные? Впрочем, атли наверняка остались дома, а с ними и хегни – Влад переманит к себе людей Филиппа. Все равно тот был никудышным вождем.
– Ты как? – Рука Богдана прошлась по моим волосам, от нее исходило приятное тепло, и к теплу хотелось тянуться. В принципе, это единственное, чего мне хотелось в тот момент. Я повернулась к нему и выдавила из себя слабую улыбку.
– Терпимо.
– Я вот тут… пришел попрощаться, – промямлил он и кивнул куда-то себе под ноги. Я проследила за его взглядом и увидела сумку. Спортивную. Черную.
Ну вот и все, значит… Вот и все. Эрика нет, война закончилась, я – правительница, а Богдан сейчас уйдет навсегда. Я же знала, что так будет, отчего тогда так дышать тяжело? И плакать хочется снова – плохая привычка, не стоит ее развивать.
– Уходишь, – констатировала я и отвернулась.
– Хаук мертв, мы победили. Не думаю, что мне стоит задерживаться здесь.
– Понимаю. Скатертью дорога.
– Эй, блондиночка, ты чего? – Его ладонь коснулась щеки, но я сбросила ее. Бросает, так пусть катится! Видеть не хочу!
– Меня зовут Даша! – огрызнулась я. – Попрощался? Теперь уходи.
– Ты опять на меня злишься, – совершенно спокойно сказал он. Присел рядом, несмотря на протесты притянул к себе и крепко обнял. Подышал в волосы, а затем поцеловал в затылок. – Почему?
– У меня брат погиб, все к черту летит, а ты… ты…
– Тише…
Он целовал меня – в лоб, в щеки, в губы, а я плакала. Цеплялась за него, впиваясь ногтями в куртку, боялась, что, если отпущу, он исчезнет. Схватит сумку и выбежит из комнаты прочь, а я останусь одна. В целом мире – только я и никого больше. И одиночество однажды задавит меня, расплющит, превратит в бесчувственную оболочку, в набор костей и мяса без мыслей и стремлений, без переживаний, тревог и боли. Между мной и этим пластом оставался лишь Богдан, и я изо всех сил старалась его удержать.
– Я же не навсегда, глупая, – шептал он мне в губы, и я глотала эти слова, как лекарство. – Я ж обалдуй, а ты вон какая – сильная, красивая, смелая девчонка. Рулишь теперь тут всем, карьеру построила. А у меня и нет-то ничего, что бы я мог тебе дать, понимаешь? Когда Мишель был жив, я как-то тянулся, а потом все прахом пошло. И дела, и жизнь, и вообще. Я даже в кино тебя сводить не могу, не то, что жизнь построить. Вот стану на ноги, тогда и…
– Останься, – попросила я, уткнувшись носом ему в шею. – Ты нужен мне. Здесь и сейчас нужен. Ты, а не какие-то там кино, жизнь или деньги. Эрик оставил столько – за всю жизнь не потратить, да и за пару жизней, думаю, тоже. Нам хватит. Останься!
Он вздохнул.
– Хорошо, останусь. Сегодня и сколько попросишь, но деньги твои мне не нужны. Сам заработаю и женщину свою обеспечу, поняла?
– Поняла, – сдалась я. Нашла его губы – горячие, мягкие, отзывчивые. Страх отступил, холод тоже, я спряталась от них в объятиях Богдана.
В ту ночь мне не снились кошмары.
Глава 19. Предложение
Вернуться домой было приятно. Перелеты всегда меня немного утомляли, а в этот раз за двое суток я в общей сложности спала всего ничего. Пережила несколько часов утомительных переговоров, питалась в основном фастфудом и коротала время в низкосортной гостинице, где пришлось мыться в холодной воде.
А еще Антон…
О нем я старалась не думать, как и о последнем разговоре. После него осталось гнетущее чувство ущербности. И взгляд, от которого захотелось утереться, измазал кожу. Все же хорошо, что Антон остался во Владивостоке, чем дальше мы друг от друга, тем лучше. Прошел год, а становилось только хуже. Остальные молчали и делали вид, что все нормально, даже Роберт – хотя от него я в первую очередь ожидала осуждения – относился к Богдану уважительно.
Антона же бесило все. Визиты охотника – сначала редкие, нерегулярные, а затем вошедшие в привычку, приводили его в ярость, тихую, но ощутимую, и от ярости этой я уставала. Она выматывала похлеще бессонных ночей и сложных переговоров, заставляла разрываться между желаниями и долгом, потому я с радостью села в самолет, оставляя Антона за много километров от дома. Безо всяких зазрений совести.
В гостиной я набрала короткое смс: «Дома». Мы с Богданом редко созванивались, он придерживался мнения, что голос должен прилагаться исключительно к реальным встречам, которые у нас обычно заканчивались бурно, в кровати, и затягивались на много часов. О воспоминаниях о последней ночи в груди разливалось странное тепло, объяснения которому я не находила.
Я не любила его. Знала, что связь эта, осуждаемая и в чем-то порочная, не продлится долго. И будущего вроде как нет. Никакого. Совсем. Но отказать себе в этой слабости не могла.
Ответ ограничился одной строчкой: «Сегодня в восемь».
Дома пахло сдобой. Кофе, корицей и чем-то неуловимо родным, близким, отчего на глаза наворачивались слезы умиления. И воспоминания возвращались, толкались носами в массивную дверь, нерешительно перешагивали порог и разбредались по дому.
Первое время мне казалось, я слышу голос Эрика в коридорах. Я вскидывалась, порывалась проверять, но потом вспоминала тот день, когда он погиб. Посеревшая кожа, глаза закрытые, вязь морщинок на лбу. Умиротворение на лице. Я надеялась, что там, где он сейчас, Эрик счастлив.
Алан повторял его черты, и когда маленькие ручонки искренне обнимали меня за шею, я чувствовала присутствие брата. Оттого, наверное, мне было легче, чем ей.
Полина не сдавалась. Весь последний год моталась по миру в поисках способов вернуть мужа. Влад мотался с ней. Как опытный кочегар, поддерживал тление ее надежды. Пока однажды она не вернулась домой измененной. Притихла и подолгу сидела на чердаке, среди пыльных картин и затянутых паутиной стен, водила пальцами по шершавой поверхности полотен и думала о чем-то своем. Сказала лишь, что поиски окончены, и Эрика не вернуть. Он ушел навсегда.
В душу ей я не лезла. Я в принципе не умела этого – лезть в душу, предлагать поддержку и собирать нужные слова в целительные предложения. Но иногда приходила на чердак – помолчать с ней.
Прошлое здесь обретало четкие контуры. Оно обступало со всех сторон, цеплялось костлявыми пальцами за плечи, давило ворохом сожалений, и иногда мне казалось, Полина не способна выдержать его давления.
Здесь пророчица кардинально менялась. Перед скади она старалась делать вид, что все хорошо, что она смирилась с потерей и живет дальше, а на чердаке позволяла тоске одолеть себя. И я стала приходить туда чаще – разделить с ней эту тоску.
А потом поняла, что жить так дальше не смогу. Если уж прошлое настойчиво скребется в дверь, пора впустить его окончательно и прекратить делать вид, что его не существует.
Сначала мы собрали хлам в большие коробки и перетащили их ближе к выходу. Мусора оказалось больше, чем мы предполагали, отделение зерен от плевел заняло у нас три долгих дня и обернулось ноющей болью в спине и крепатурой в мышцах. Работали мы молча, и молчание Полины умиротворяло. Иногда нужно просто быть рядом с кем-то и в то же время отдаться своему одиночеству, не пытаться придумать фальшивых слов утешения, когда утешиться невозможно. Не делать вид, что все прекрасно, выпустить на волю собственную злость на жизнь, и злость эту обратить в труд.
Это хорошо, потому что Полина, готовая захлебнуться собственными переживаниями, ненадолго их отпускала. И выглядела почти нормальной. В иные моменты она напоминала мне маму после смерти отца – такие же тусклые глаза, опущенные уголки губ и отсутствующее выражение лица. Я боялась этого выражения и того, что, как я думала, неизменно следует за ним – полного отказа от жизни. Капитуляции перед горем.
Иногда мне казалось, Полина была на грани этой капитуляции. Она закрылась в собственной раковине, за стенки которой не проникали звуки внешнего мира, отгородилась ото всех, почти не обращала внимания на сына. Алан свою потребность в матери перенес на меня, и мне ничего не оставалось, как дать ему то, чего он хотел – любовь и ласку, будто он был мне родным сыном. Дети не должны страдать из-за слабости родителей.
Но осуждать Полину я просто не могла.
Чердак преобразился. Исчезли сваленные в угол полотна – я велела Эльвире очистить их от пыли, а затем Роберт распорядился, чтобы их развесили в доме. Мамины картины снова заняли свое законное место в жизни племени. Стены и свод крыши избавились от грязно-серого оттенка и вскоре вновь заблестели лаковым покрытием, через начисто вымытые окна в помещение проникал солнечный свет, разливая белые пятна по натертому воском паркету.
Сегодня я снова нашла Полину там, среди залитого светом пустого помещения, в ореоле летающих пылинок – задумчивую и грустную. Больше нечему было отвлекать ее от тоски, грызущей изнутри, словно ржавчина.
Но у меня остался еще один аргумент. Последний.
Не могу сказать, что «отдавать» Влада было просто. С детства я была уверена, что он – тот самый, мой и для меня. Старалась, ждала, поддерживала его во всем, помогала и даже лгала ради него. И вот настал момент его отпустить.
Нет, мне не было чертовски больно. Если сравнить, то ощущение сродни тому, когда срываешь подсохшую корку с затянувшейся раны – неприятно, но не смертельно. К тому же, давно пора было признать, что Влад никогда моим не был. И не будет. Особенно теперь, когда и он, и Полина оказались свободными от обязательств. Как бы цинично это ни звучало, жизнь продолжается.
И я предложила ей съездить в город. К нему.
Знала, что я лишь посредник, и понимание это оказалось горько-сладким, терпким и пряным, как глинтвейн. Полина, немного поколебавшись, согласилась, и мы вторглись в суетливый, пыльный город, с вечными пробками, плохими дорогами и путанными улочками, с загнивающими остатками социализма в виде полуразрушенных заводов и старых машин.
Влад купил квартиру в центре. Просторные комнаты, балкон с небольшое футбольное поле и великолепный вид на усыпанную огнями спину города. Романтика, и Полине сегодня не помешает порция. Двойная.
Я оставила их наедине. Не без сожаления, но собственные эгоистичные порывы удалось подавить. И такси вызвать, больше из чувства долга, чем по желанию. Обещания я старалась выполнять всегда.
На город опустились сумерки. Заволокли серой дымкой улицы, заставили ползущие по спинам дорог машины включить фары, а жавшиеся к тротуарам здания – зажечь витрины. В сумерках проще прятать слезы, пусть они больше были вызваны досадой, чем реальной обидой. Обижаться на Влада было глупо, и я всю дорогу до квартиры Богдана убеждала себя, что поступила правильно. Получалось плохо – наверное, мешала дикая усталость. Хотелось себя жалеть. И расплакаться у подъезда, спрятавшись в тени раскидистого абрикоса. Расплатившись с таксистом, я дала себе несколько минут передышки.
В подъезде воняло кислой капустой и табачным дымом. Запыленные ступеньки были усыпаны крошками и фантиками от конфет, на обшарпанных стенах пестрели нецензурные надписи. Пока я поднималась, изучила личную жизнь некой Люськи до самых интимных подробностей, узнала телефон водопроводчика Василия и размер скидки на мексиканскую пиццу. В общем, забила мозг ненужными вещами, отчего голова начала буквально раскалываться.
Квартира Богдана встретила теплом. Запахом кофе и мятного освежителя, который я заставляла его покупать. Меня закутали в тесные объятия, окружили теплом и поцеловали в висок. Скверное настроение пришлось оставить за порогом. А головная боль прошла сама собой. Наверное, тоскливые мысли все же влияют на самочувствие. А хороший секс прекрасно лечит.
– Что это значит для тебя?
Богдан на меня не смотрел. Пялился в окно, жевал булку и старательно делал вид, что задал будничный, несущественный вопрос, отвечать на который необязательно. Однако, ответа все-таки ждал.
Ответа не было, потому я просто пожала плечами.
– Серьезно или так?
– Серьезно… наверное. А для тебя?
– Наверное? – Усмехнулся. И глаза к потолку поднял, делая скорбное лицо. Мне совершенно не хотелось сложных разговоров, усталость брала свое, и глаза нещадно слипались. Хотелось спать. Утонуть в ворохе подушек, одетых в цветастые наволочки, укрыться одеялом с головой и потеряться на несколько часов. Горечь, возникшая после отъезда из квартиры Влада, растворилась в поцелуях Богдана, и я старалась не будить ее, запретив себя представлять, что происходило после моего ухода. Решила ведь уже, поздно отступать. А сожалеть – так и вовсе бессмысленно.
Сон – то, что было мне нужно. Однако Богдан не спешил замолкать и ждал, что я отвечу.
– Мне хорошо с тобой.
– Но…
– Но не думаю, что у этого есть будущее, – честно призналась я. – Пройдут годы, я постарею, и ты меня бросишь. К тому же, мне нужно питаться. Однажды нужно будет, и ты прекрасно понимаешь, что это значит.
– Ника обещала помочь, – нахмурился он. Взглянул из-под сведенных бровей, становясь похожим на капризного ребенка. Разговор начинал меня утомлять.
– Я не могу бежать к Нике каждый раз, когда мне нужно подпитать жилу. К тому же, что будет, если она вдруг уедет из города?
– Ну понятно, очередная отговорка…
Он снова отвернулся, и мне стало отчего-то гадко на душе. Тошно. Безнадежно даже. Все мои отношения – безнадежны, и виновата в этом лишь я сама. Встать бы, выбраться из-под одеяла, одеться и уйти, забыть, что когда-либо приходила. И встречи эти, бессмысленные и нелепые, похоронить в памяти. Так нет же, лежу, слушаю, отвечаю что-то, пытаюсь продлить агонию – и его, и собственную. А он говорит и не понимает, насколько тяжело мне понимать, что мы никогда… И он уйдет однажды, а значит, я потеряю еще одного близкого человека. Только вот я больше не хочу никого терять. Проще не иметь, чем потом расставаться с чем-то важным. Для Богдана это все игра в нормальную жизнь: работа, быт, встречи эти, которые он старательно превращает в иллюзию отношений. Правда в том, что нет никаких отношений. И не будет. Никогда.
– Я детей хочу, понятно! – выдохнула я резко. – Семью. Определенность какую-то. А ты…
– Не могу этого дать, – глухо отрапортовал он.
– Ты не виноват, – устало вздохнула я. – Никто не виноват.
– У тебя ведь есть племянник – отличный пацан растет, путевый. И тебя как мать любит.
Есть. Любит. И я люблю Алана до беспамятства. Только вот я его не рожала, не носила в себе, не взращивала, как положено матери. Богдану этого не понять. Наверное, мужчина в принципе не поймет, да и объяснять не хочется.
– Я денег скопил. Думал ремонт тут сделать. Как ты любишь, чтобы занавесочки всякие там, скатерти. Сама бы придумала и сделала, как нравится. Может, оставалась бы ненадолго, зубную щетку я уже купил.
– Смелый шаг, – пошутила я. Хорошо бы весь этот разговор к шутке свести…
– Не смейся, – обиделся он. – Я ведь правда хочу жить тут с тобой.
– Я не могу тут с тобой жить. У меня работа, племя, Алан.
– Ну и жили бы тут втроем. Я бы за малым смотрел, когда ты по командировкам мотаешься. Я ж не против работы твоей, понимаю, эмансипация, все дела…
– С ума сошел? Кто меня с ребенком к тебе отпустит-то? К охотнику домой, ага. Он же наследник!
– Я ж не сделаю ему ничего, – насупился Богдан. – Наоборот, защищать буду вас, как положено мужику.
– Скади не позволят Алану жить с тобой, – вздохнула я. – Совет выступит против, я ничего сделать не смогу. Законы никто не отменял. К тому же, у него есть мать…
Номинально, но все же. Нельзя просто взять и присвоить чужого ребенка, даже если привязался к нему всей душой.
– Хорошо, пусть без него, но ты смогла бы оставаться ненадолго.
– Ненадолго останусь, – улыбнулась я и притянула его к себе, чтобы наконец закончить неприятный разговор.
