Текст книги "Банкир дьявола"

Автор книги: Кристофер Райх

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 30 страниц)

25

Закрыв дверь в свою комнату, Жорж Габриэль сбросил кроссовки и упал на кровать.

– Нет! – закричал он, зарывшись лицом в подушку и стуча кулаком по постели.

Завтра он покидает Париж. Навсегда.После того, что приказал ему сделать отец, он никогда не сможет сюда вернуться. Мысль о побеге приводила в ужас. Он чувствовал себя маленьким мальчиком. Хотелось спрятаться и плакать. Хотелось кому-нибудь пожаловаться, что так не честно, но рядом не было никого, кто бы выслушал. Ни Амины, третьей жены его отца. Ни его настоящей мамы… где бы она ни была.Ни его младших братьев и сестер. Была только Клодин. Но она не член семьи.

Клодин.Когда он мысленно произнес это имя, по спине пробежал легкий приятный холодок. «Я не оставлю тебя», – пообещал он со всей страстью, на какую только способен юноша его лет.

Сев на кровати, он подтянул колени к груди и обвел взглядом заставленную мебелью комнату, в которой провел двенадцать лет. С плакатов на одной стене на него смотрели Бэкхем, Роналдо, Луиш Фигу и несравненный Зидан. На противоположной, в рамке, висело лишь изображение Каабы с тысячами поломников вокруг. Компакт-диски были убраны в две хромированные башни, в которых записи групп «Перл Джем» и «Крид» соседствовали с записями Нусрата Фатеха Али Хана и Салифа Кейты. У этой же стены стоял аккуратно скатанный личный коврик для молитвы. Украшенная автографами фотография команды, выигравшей Кубок мира в 1998 году, висела на самом почетном месте, на шкафу, рядом с письменным столом, за которым он провел бесчисленные часы, добиваясь успехов в учебе, чтобы оправдать отцовские ожидания. Когда он три года подряд получал только отличные оценки, отец наградил его, подарив стереосистему фирмы «Банг энд Олуфсен». Но куда больше значило для него то, что отец притянул его к груди и не отпускал несколько секунд, а затем расцеловал в обе щеки. Жорж никогда не забудет, каким огнем горели глаза отца, как его буквально распирало от гордости за сына.

Спрыгнув на пол, Жорж Габриэль схватил две гири по пятнадцати килограммов каждая и сделал несколько упражнений. Он чувствовал на себе отцовский взгляд – в нем, как и прежде, была гордость за сына, но появилась и настороженность. Непререкаемость. Из сына Жорж превратился в бойца. С той же ответственностью и тем же наказанием за провал, как для всех. Дышать стало тяжелее, руки налились усталостью. Что бы ни было, он не подведет отца. Он даже мысли такой не допускал.

Подняв гири тридцать раз, он отставил их в сторону и посмотрел на себя в зеркало. Бицепсы чуть заметно подрагивали. Проверив, что дверь надежно заперта, он покопался в платяном шкафу. Тайником служил носок в глубине второй полки. Он достал трубку и набил ее. Окно было приоткрыто, и в щель проникал прохладный ночной ветерок. Он сделал затяжку и надолго задержал дыхание. Когда выдохнул, изо рта почти не вышло дыма. Убрав в носок остатки травы, он улыбнулся. Амина наверняка знает, но не скажет отцу ни слова. Они делились секретами, как друзья. Амина знала и о Клодин. Она спрашивала, как отец Клодин позволяет дочери встречаться с молодым человеком, за которого она никогда не выйдет замуж, и с замиранием сердца слушала рассказы Жоржа о планах подружки изучать медицину и стать кардиохирургом. Он даже показывал Амине фотографию Клодин.

Пошарив рукой под полкой, он отклеил скотч и высвободил фотографию. Снова бросив взгляд на дверь, он извлек фото на свет. Светловолосая умница с зелеными кошачьими глазами. По рождению она была католичкой, но к девятнадцати годам превратилась в законченную атеистку. На обороте фотографии она написала: «От всего сердца моему навеки любимому».

Более опасной контрабанды в этом доме представить было нельзя.

Жорж горько улыбнулся. Ее «навеки любимый» меньше чем через двадцать четыре часа навсегда улетает в Дубай. Безутешный, он вернул фотографию на место. Не про все он рассказывал Амине: так, он не открыл ей, что одно только прикосновение руки Клодин делает его счастливым на неделю, а одна ее слабая улыбка заставляет бешено биться его сердце. Он не говорил, что иногда они занимаются любовью и он хочет на ней жениться. Такое не поняла бы даже Амина.

Недавно он говорил с ней о правах женщин. Он сказал ей, что она не обязана оставаться весь день дома, смотреть за детьми и постоянно готовить еду. Не обязана соглашаться с каждым словом его отца. Позже, в тот же вечер, он слышал, как она сказала отцу, что завтра собирается за покупками с подругой, с которой здесь познакомилась, с такой же кафиркой, как и Клодин. Ласково и взволнованно она сообщила мужу, что ее не будет дома почти до вечера, и попросила его вернуться домой пораньше, чтобы присмотреть за детьми и покормить их ужином. И тогда послышался безобразный смех и ужасный удар, от которого Жорж вздрогнул, словно его хлестнули кнутом. Ему показалось, что весь первый этаж их дома содрогнулся, когда Амина упада на пол.

От страха Жорж не решился спуститься вниз и посмотреть, как она там. Странно, но на следующий день Амина поблагодарила его, сказав, что ей лучше знать свое место. С тех пор она не спрашивала про Клодин.

В комнате вдруг стало очень тихо, и он отчетливо слышал, как стучит сердце. Домашние все спали. До него не долетало ни звука. Во рту пересохло, и он знал, что не от жажды.

– «Хиджра», – прошептал он. Начало новой жизни.

Жорж Габриэль ущипнул себя, чтобы убедиться, что все это ему не снится.

Это слово будоражило его. А как могло быть иначе, если он слышал его всю жизнь? С него день начинался и им заканчивался. Жорж ел с ним, дышал с ним, спал с ним. Он вдруг ясно осознал предназначение своей семьи. И вместе с тем ответственность, возложенную на него отцом.

На письменном столе билет на самолет лежал рядом с кинжалом – по словам отца, итальянской работы. Он был сделан специально, чтобы убивать с близкого расстояния. Вытащив клинок из ножен, Жорж коснулся острия. На пальце выступила капелька крови. Слизнув ее, он развернул план больницы Сальпетриер и кинжалом провел путь от парковки до ожогового отделения на третьем этаже. Он нашел входы и постарался хорошенько запомнить их местоположение. Затем он определил, где находятся лестницы, где охрана, а где сестринские посты. Пробраться внутрь было нетрудно. Больница представляла собой обширный комплекс, занимающий три городских квартала. Входов имелось с десяток, но все охранялись обыкновенным дежурным. Никаких металлоискателей. Никаких специальных камер наблюдения. Проблема заключалась в его решимости: хватит ли ему мужества выполнить задание и убраться быстро и по-тихому?

Отодвинув карту, он открыл билет и достал оттуда фотографию человека, которого должен убить. Скорее всего, это была копия фотографии на паспорт. Довольно молодой мужчина, но в нем уже ничего мальчишеского. Изучающий взгляд. Волевые губы. Нижняя челюсть немного выдается вперед. Мускулистая шея. Не хотелось бы драться с ним, хотя от бомбы Талила у него обширный ожог. Если что, удар по плечу вызовет сильнейшую боль, которая временно выведет его из строя. Но беспокоиться не о чем. Американец ничего не заподозрит, и Жорж легко справится с ним, если будет действовать быстро и решительно.

С кинжалом в руке Жорж встал из-за стола. Приняв боевую стойку, он выполнил несколько контрольных движений, как его учили в лагере в долине Бекаа: упреждение, выпад, блок, удар и выдох со звуком при нанесении смертельного удара. Было жарко, его обнаженное тело блестело от пота.

– Я Утайби, – пробормотал он своему отражению, убирая кинжал в ножны, – «Хиджра», это моя судьба. Я Утайби. Пустыня мой дом.

Он произносил эти слова, а его убежденность слабела и исчезала от греховной улыбки страстной молодой женщины с золотистыми волосами и изящной фигуркой. Безвольно уронив руки, он замер, в первый раз осознав, что больше ни в чем не уверен – ни в своем имени, ни в своем предназначении, ни даже в своей семье.

26

Тяжелые вирджинские сумерки обрушили свой бархатный молот на Гленденнинга, едва он, пригнув голову, ступил из самолета на трап. Было только начало девятого. Вдали, над армией дубов с переплетенными ветвями и почетным караулом из плакучих ив, солнце отступало за горизонт. Самолет стоял у самого конца взлетно-посадочной полосы Международного аэропорта Далласа. Когда рев очередного улетающего самолета растаял вдали, лягушки вновь вплели довольное бойкое кваканье в монотонную песню одинокой цикады.

Алан Холси ждал у трапа:

– С возвращением, Оуэн. Как вы себя чувствуете?

– Путешествия становятся длиннее, а дни короче. Если это слишком витиевато, выражусь иначе: дерьмово.

Холси повел Гленденнинга к автомобилю и распахнул перед ним заднюю дверцу.

– Могу представить. В штабном кабинете для вас накрыт ужин. Сейчас там Сайкс из ФБР – хочет взглянуть на доставленный вещдок.

– Если стейк, то пусть хорошенько прожарят, – сказал Гленденнинг. – Проклятые лягушатники подали мне на ланч антрекот, который, ей-богу, был еще живой, аж подрагивал. Они называют его «блё», синий то бишь, и презирают всех, кто не признает, что после беарнского соуса, изобретенного Эскофье, человечество ничего лучшего не придумало.

– Как насчет куриного стейка по-деревенски, с тушеной морковью и картофельным пюре?

– Если к этому полагается добрая чашка кофе, то отлично.

– Чашка? Да хоть ведро! Моя кофеварка «Мистер Кофе» к вашим услугам.

– Какой кофе? Надеюсь, «Максвелл Хаус»?

– Или ничего, или самое лучшее.

В первый раз за сегодняшний день Гленденнинг усмехнулся.

– Теперь я понимаю, зачем надо было забирать у Казначейства ЦОЗСТ.

Поездка в Лэнгли заняла пятнадцать минут. Пройдя досмотр, Гленденнинг и Холси поднялись на служебном лифте на шестой этаж и прошли прямо в штабной кабинет в конце восточного крыла. На столе лежали сервировочные коврики с салфетками и серебряными столовыми приборами. На буфете серебряные подносы. За столом сидел человек и кусочком хлеба подбирал с тарелки остатки пюре. Увидев вошедших, он вскочил с кресла и вытер рот рукавом.

– Привет, Глен, – поздоровался Шелдон Сайкс, приветствуя коллегу. – Не знал, когда ты приедешь, поэтому похозяйничал тут.

Наполовину ученый, наполовину чиновник, этот фэбээровец был техническим посредником между ФБР и ЦРУ. Видеть его постоянно улыбающуюся физиономию Гленденнингу не очень хотелось.

– Ничего страшного, – ответил Гленденнинг. Хотя он и не подал виду, беспардонность этого типа его покоробила. – Тем более что тебе надо поторапливаться. Я вот что привез. – Открыв чемоданчик, он достал компакт-диск и объяснил, что это копия видеозаписи, найденной в квартире Мохаммеда аль-Талила. – Предположительно в самом конце эти весельчаки случайно запечатлели лицо еще одного человека, находившегося в комнате. Возможно, сообщника. Когда говорящий подойдет к камере, посмотри на его солнечные очки. Мы практически уверены, что в них отражается кто-то, при сем присутствовавший. Увеличивай изображение, колдуй как хочешь, но скажи мне, кто это или что это.

Сайкс протянул руку, но Гленденнинг еще на пару секунд задержал диск в руке:

– Это сверхсрочно и сверхсекретно. Ты лично отвечаешь за тех, кто будет иметь к нему доступ. Ни слова из этой записи не должно просочиться наружу.

– Так точно, сэр.

– И еще вот что, Сайкс. Нехорошо заставлять президента ждать.

Когда Сайкс, накинув плащ, выбежал из штабного кабинета, Гленденнинг задумался над тем, каким чудом этот человек оказался в Лэнгли. Давно прошли те времена, когда два агентства работали рука об руку. После выводов сенатского комитета Черча, который в середине семидесятых годов расследовал случаи превышения Федеральным бюро своих полномочий, после бесконечных скандальных провокаций со стороны ЦРУ за пределами Соединенных Штатов – после всего этого были приняты законы, удерживающие эти две организации на уровне номинального сотрудничества. ФБР занималось внутренними проблемами, ЦРУ – внешними. И вместе, как говорится, им не сойтись. Патриотический акт все изменил, и с созданием Департамента безопасности США стало казаться, что их сотрудничество может получить новый импульс в рамках некой единой структуры, агентства внутренней разведки наподобие британской МИ-5.

Холси присел на край стола:

– Вы долго здесь пробудете?

– Час или около того. Завтра утром у меня встреча с шишками из сенатского банковского комитета. Добрый сенатор Лич хочет, видишь ли, урезать наш бюджет в обмен на одноразовые вливания в виде госфинансирования отдельных проектов, о чем нам в последнее время постоянно талдычат его благодетели-банкиры. Ха! Старика удар может хватить, когда он узнает, во сколько нам обходится операция «Кровавые деньги».

– Насчет сократить, это он серьезно?

– Серьезно? Да он хочет наш бюджет ополовинить! Говорит, эти деньги лучше отдать действующей армии. Пентагон или Департамент безопасности его и иже с ним более чем устраивает. А вот все, что мы делаем, им явно не по нутру. Вопят про конфиденциальность вкладов, про избыточный надзор. Права их клиентов нарушаются! Да плевать они хотели на права своих клиентов. Просто не хотят раскошеливаться – мы требуем от них отчетности по вкладам, отчетов о подозрительной деятельности, а для них это дополнительные расходы, вот и все. Не желают согласиться с тем, что вычислять плохих парней не только наше дело, но и их тоже.

– Вы их там приструните. Скажите, чтобы оставили наш бюджет в покое. Если «Хиджра» станет для всех геморроем, а я чую, что может стать, то важным банкирам старины Лича это обойдется гораздо дороже. – Холси пошел к выходу, но задержался в дверях. – Слушайте, Глен, не возражаете, если я кое-что спрошу? Ну, так, без протокола.

– Валяй.

– Что за ерунда все-таки там произошла?

Гленденнинг взглянул на него с беспокойством:

– Пока не знаю. На поверхности дело выглядит так, будто французы промахнулись и предприняли кавалерийский наскок, вместо того чтобы подождать, когда мышеловка захлопнется. Только есть одна неувязка…

– Какая?

– Непонятно, почему у Талила не нашли деньги.

Если подозрения Гленденнинга и передались Холси, то виду он не подал:

– М-да, ушлые черти засели в этой «Хиджре».

Заместитель директора ЦРУ по оперативной работе чувствовал себя так, будто плывет по течению, и в то же время ему было как-то не по себе. Его взгляд блуждал по кабинету, ни на чем не задерживаясь дольше секунды.

– Может быть, – ответил он, – а может, все гораздо серьезнее.

Наконец дома, в тепле, уютно устроившись у себя в кабинете и уже со вторым бокалом бренди, Оуэн Гленденнинг снял трубку телефона и набрал номер в Женеве. Его мысли занимали не Адам Чапел, не Сара Черчилль и не кто-то еще из группы «Кровавые деньги», разыскивающей боевиков «Хиджры». Был час ночи. Личное время.

–  Алло, – ответил красивый женский голос.

– Доброе утро, любимая. Надеюсь, не разбудил тебя?

– Глен… Ты уже вернулся? Я же просила тебя не звонить. Это слишком опасно. Давай не сейчас.

– Да гори оно все белым пламенем, Клэр! Если юристы Мегги хотят прослушивать мой телефон, пусть слушают. Что нового они откроют?

– Но у тебя же скоро суд. И этот звонок может все усложнить.

– Вряд ли. Она и так уже получает все мои деньги, по крайней мере те, до которых сумела добраться. Я решил, пусть подавится. Если президент не захочет меня понять, что ж, подам заявление об отставке.

Гленденнинг прикрыл глаза, и образ Клэр Шарис проник ему в душу и согрел тело так, как не согрело бы никакое количество бренди. Она была француженка, миниатюрная брюнетка тридцати пяти лет, с гибкой фигуркой танцовщицы, черными глазами и саркастической улыбкой. Упрямая как осел, ругаться умела, как заправский морской пехотинец. Она вязала ему шерстяные свитеры, которые всякий раз получались слишком большими, и готовила ему деликатесы, которых хватило бы на целую армию. «Покушай, малыш», – уговаривала она его по-французски, придвинув поближе стул и наблюдая с видом обожающей матери, как он ест. Однажды Гленденнинг поинтересовался, зачем такой красивой девушке, как она, такая кляча, как он. Она буквально вставала на дыбы: «У меня лучший мужчина в мире, и никто другой мне не нужен».

– Как продвинулись твои дела, пока был в Париже? – спросила Клэр.

– Не особо, но кое-что интересное нашли.

– Вся Европа в страхе. Служба безопасности в нашем офисе ужас что устроила. В ООН я проработала семь лет, но такого не помню. Сегодня утром на входе с людьми обращались так, словно они террористы. «Опять угроза теракта», – сказали охранники. «Видите ли, – говорю я им, – у меня есть неотложные дела. Лекарства, которые надо срочно отгрузить. Дети ждут. Сегодня. Сегодня утром». Но никого это не волнует. «Безопасность», – говорят. Очередь перед дверью была такая, что мне пришлось ждать час, пока я смогла войти в здание. – Она вдруг прервала свой монолог. – Ой, Глен, прости, думаю только о себе. Ты узнал, что это за люди?

– Не совсем, но такое впечатление, что… – Он осекся на полуслове. – Я бы с радостью рассказал тебе больше, но ты же понимаешь, нельзя. – Приподнявшись, он поменял позу и сел в кожаном кресле более прямо. Рядом горела лампа, остальная комната оставалась в темноте. Чтобы согреться, Гленденнинг натянул на ноги одеяло. – Ты себе не представляешь, как трудно было находиться совсем рядом с тобой и не иметь возможности повидаться.

– Я скучаю по тебе, мой милый.

Гленденнинг вздохнул от тоски по ней:

– И я скучаю по тебе. Как ты себя чувствуешь?

– Неплохо. В понедельник начали второй курс терапии. Рвоты пока нет, по-моему, это хороший признак.

– А боли?

– На этой неделе я иду на прием к доктору бен-Ами. Он обещал мне чудо.

– Три дня, – прошептал он, считая дни до той минуты, когда сможет наконец заключить ее в объятия.

– Да, мой дорогой. Три дня.

– Ты уже выбрала платье? Только что-нибудь не слишком сексуальное. Нельзя шокировать наших уважаемых гостей.

– Любая юбка выше щиколоток их шокирует. Они дикари.

– Да ладно тебе, Клэр, – нежно пожурил он ее, но в глубине души согласился с ней.

– Это же правда. Они обращаются с женщинами несносно… это просто бессовестно.

– Но они гости президента, поэтому придется отнестись к ним с должным уважением.

– Надо мне явиться на прием топлес – голой по пояс. «Ах, как это по-французски!» – скажут они. – Клэр восхитительно рассмеялась собственной шутке. – Как по-твоему, пустят меня в таком виде?

Представив ее обнаженной, он сдержался, чтобы не ответить ей совсем не по-джентльменски.

– В дипломатическом мире случится, мягко говоря, переполох.

– Но это был бы для них хороший урок.

– Несомненно, моя дорогая.

– Жаль, что ты не сумел заглянуть.

На мгновение они оба замолчали, и это молчание было до краев наполнено радостями и разочарованиями непростых отношений, когда двое разделены огромным расстоянием.

– Три дня, моя любимая, – произнес Оуэн Гленденнинг. – Держись.

– Держусь. До встречи, моя любовь.

27

Электронные часы показывали 8.45, когда Адам Чапел и Сара Черчилль закончили изучать финансовую историю Альбера Додена (он же Мохаммед аль-Талил) в банке «Монпарнас».

– Два шага вперед, шаг назад, – сказал Чапел, отодвигаясь от стола.

– Что вы имеете в виду? – спросила Сара. – Хотели зацепку и получили. По-моему, вам следует быть на седьмом небе от счастья: бумаги победили людей. Даже я признаю. Браво, Адам. Вы были правы.

– Германия. – Он произнес это слово с нескрываемым отвращением. – Деньги были переведены из Германии.

– И что?

– Вы не понимаете. – Чапел покачал головой, вспоминая возникшие в десятке предыдущих расследований проблемы, связанные с запросами, обещаниями сотрудничества, письмами, оставленными без внимания, гнусными последующими отписками и возведенным в принцип враньем. – Германия – самый неразговорчивый союзник Америки: мы не разговариваем с ними, а они не разговаривают с нами. Идеальные взаимоотношения.

– Да ладно вам, не такие уж они страшные. Мне приходилось несколько раз работать с немецкой полицией.

– Сейчас все изменилось.

Потирая лоб, он смотрел на кучу выписок, разбросанных по стеклянному столу. Хотя этот счет и не оказался той золотой жилой, найти которую он так надеялся, он все-таки однозначно указывал правильное направление и еще на шаг приближал их к тому, кто платил Талилу.

Каждый месяц первого числа с номерного счета во Франкфуртском отделении банка «Дойче интернационал», финансового монстра мирового класса с капиталом более трехсот миллиардов долларов, мистеру Додену переводились ровно сто тысяч евро. Выписки за последние три года походили одна на другую, как две капли воды. Всегда первого числа. Всегда сто тысяч евро.

Как и в случае со счетом Талила в «БЛП», деньги в банке «Монпарнас» снимались со счета в основном через банкомат и в строго определенные дни. Однако максимальная разовая сумма на сей раз была выше и составляла две тысячи евро. Еще два дня назад на этом счете лежали ни много ни мало семьдесят девять тысяч пятьсот евро. Сегодня там остались всего лишь жалкие пятьсот евро. Остальную сумму перевели обратно в банк «Дойче интернационал». Эту лавочку «Хиджра» прикрыла. Игра подходила к концу, как и предрекала Сара.

На самом верху стопки бумаг лежали оригиналы документов, заполненных при открытии счета. Два из них привлекли внимание Чапела. В первом указывалось, что Доден по национальности бельгиец, уроженец города Брюгге, а далее следовали номер его паспорта и дата рождения, 13 марта 1962 года. Однако Талилу было двадцать девять лет, и выглядел он на свой возраст. Его никак нельзя было бы принять за сорокалетнего. Вывод напрашивался сам собой: Тагил и Доден – разные люди и, значит, на «Хиджру» в Париже работали как минимум двое. Не Доден ли был тем, кто оставил включенным телевизор в квартире Талила и уж не он ли забрал деньги из ювелирного магазина? Эти вопросы придали Чапелу сил. Он тут же позвонил Мари-Жози Пьюдо в «БЛП» и поинтересовался, был ли Ру бельгийцем и известна ли дата его рождения.

– Надо подключать Холси, – сказал он Саре.

– Не глупи. Позвони в Берлин коллеге Жиля Боннара. Кто там у них занимает аналогичную должность?

– Германия не входит в Эгмонтскую группу. У них в разведке нет структуры, которая проводит финансовый мониторинг. И они очень не любят, когда кто-то заглядывает им через плечо.

В начале девяностых годов, несмотря на создание многих национальных структур, занимающихся финансовым мониторингом, стало ясно, что деньги теперь отмывают и в бо́льших масштабах, и более хитроумными способами. Чтобы переправлять награбленное из одного уголка земного шара в другой, преступники нередко прибегают к заграничным переводам. Слишком часто страна, работающая в одиночку, обнаруживала, что не может заморозить преступный счет из-за препятствий, ограничивающих обмен информацией между правоохранительными агентствами различных государств. В 1995 году главы структур, занимающихся финансовым мониторингом и представляющих пять разных стран, встретились в Брюсселе, во дворце Эгмонт-Аренберг, чтобы создать единый механизм для обмена информацией между их государствами, то есть, попросту говоря, убрать бюрократические препоны, позволявшие преступникам с выгодой для себя манипулировать законом.

Чапел набрал номер шефа Центра по отслеживанию зарубежных террористических счетов. Ожидая ответа, он поймал взгляд Сары и сам пристально на нее посмотрел, словно побуждал ее открыть ему истинные мысли и чувства. Сейчас она была одета в синий деловой костюм и кремовую шелковую блузку. Волосы обрамляли лицо, и время от времени она их поправляла. Ее можно было принять за порядком заработавшегося редактора модного журнала или любительницу ночной жизни, которой не мешало бы хорошенько выспаться.

Состоявшийся обмен взглядами пробудил в нем чувство неудовлетворенности тем, что их отношения, как ему показалось, встали на скользкий путь. По-настоящему он совершенно не знал, кто она, чего можно от нее ожидать или даже как ему вести себя с ней. Кто она – коллега, соперник, будущая любовница или просто агент, выполняющий свою работу?

– Адам, это ты? – раздался в трубке усталый голос Холси.

– Простите, сэр, что разбудил. Мы тут кое-что нашли, и требуется ваше веское вмешательство.

– Это сколько угодно, кувалда у меня всегда наготове. Что у вас там?

– Мы продвинулись в расследовании еще на одну ступеньку: выяснили, кто второй игрок в Париже. У него счет в банке «Монпарнас» на имя Альбера Додена. Похоже, не только Талил пользовался этим псевдонимом, чтобы снимать деньги со счета.

– Доден. Я проверю это имя. От меня что-нибудь нужно?

– Этот Доден получал со счета в банке «Дойче интернационал» каждый месяц по сто тысяч евро. У нас есть номер счета, даты денежных переводов и все такое. Вы уж там замолвите словечко, чтобы наши друзья в Берлине без лишнего шума переговорили с банком.

Чапел не успел еще закончить разговор, как дверь в комнату открылась и внутрь проскользнул Леклерк: ни привета, ни кивка – вообще ничего. Сев на стул напротив, он закинул ногу на стол и вытряс из пачки сигарету. Чапел отвернулся к стене, прикрыв ухо рукой, хотя связь была отличной, словно Холси находился в соседнем кабинете.

– Немцам это не понравится, – между тем говорил ему Холси. – Они помешаны на конфиденциальности и даже собственные службы не подпускают к счетам своих граждан. Ферботен, и всё тут. Не знаю, что из этого получится, но я поговорю с Гансом Шумахером: может, он как-то поможет.

Шумахер был большой шишкой в Министерстве финансов. Бывший спецназовец из Девятой группы охраны границ, он умел правильно выстраивать свои приоритеты. В переводе на обычный язык это значило, что он придерживался проамериканских взглядов.

Холси кашлянул, и Чапел представил, как тот тихонько выходит из спальни, чтобы не разбудить жену.

– Еще что-нибудь? Давай уж, проси, раз не постеснялся разбудить меня в три часа ночи. А что там ФБР поделывает?

– Обходят жителей квартала в поисках свидетелей, но пока безрезультатно. Этот парень как привидение, никто ничего о нем не знает. Короче, мне нужно еще хоть что-нибудь. – Чапел повесил трубку.

– Одно слово, боши, – проворчал Леклерк, глядя на горящий кончик своей сигареты. Его влажные волосы прилипли к лицу, отчего кожа казалась еще бледнее, под глазами отчетливо виднелись темные круги. – Слишком мы с ними миндальничали в конце войны. Надо было сделать из них крестьянское государство. Аграрная экономика. Никаких фабрик. Никакой армии. Только коровы, колбаса и пиво. – Он злорадно захихикал, выдыхая через нос клубы дыма. – Значит, тебе нужно что-нибудь еще, Чапел? У меня тут есть одна наводка: Благотворительный фонд Святой земли. Находится в Германии. Если не ошибаюсь, в Берлине.

– Кто такие?

– Дружки Талила. Возможно, у них есть общие дела.

– Подкидывают деньжат для «Хиджры»? – спросила Сара.

– Так тоже можно сказать.

– Отличная работа, капитан Леклерк, – похвалила она. – Слава богу, хоть что-то, кроме этого вшивого банковского счета. Кто там у них главный, известно?

«Переигрывает, – сердито подумал Чапел о Саре. – Прямо готова облизать французского коллегу, а ведь не меньше меня терпеть не может эту заносчивую вонючку».

– Больше ничего не известно, мисс Черчилль, – с отсутствующим видом сообщил Леклерк. – Насколько я знаю, у нас ничего на них нет. Просто имя, и все. Как я сказал, у них какие-то дела с «Хиджрой».

– Откуда такая информация? – поинтересовался Чапел.

– Сорока на хвосте принесла, – ответил Леклерк.

– Что за сорока? Мы в одной команде. Можно, я тоже задам ей несколько вопросов? Сам.

Леклерк даже не взглянул на него:

– Сара, будьте любезны, объясните мистеру Чапелу, что мы тут в полицейских и грабителей не играем и потому не приглашаем своих информаторов в участок.

– Каким образом я могу повредить вашему источнику? – резко возразил Чапел. – Вы вваливаетесь сюда и, словно бомбу взрываете, выдаете, что обнаружили организацию, которая сотрудничает с «Хиджрой» и в какой-то степени ее финансирует. И хотите, чтобы я на этом остановился? – Еще не сообразив, что делает, Чапел вдруг обнаружил, что вскочил со стула и направляется к Леклерку. – Ну, так давайте, продолжайте, мы ждем. Что за Благотворительный фонд Святой земли? Как именно он связан с «Хиджрой»? И в особенности мне интересно знать, откуда такая информация.

Леклерк продолжал курить, словно не слышал ни слова.

– Вы обязаны рассказать!

Чапел в ярости выхватил у него сигарету, но бросить ее в пепельницу не успел: Леклерк тут же вскочил и, оттолкнув стул, прижал Чапела к стене:

– Не лезь. Понял?

– Я жду ответа, – произнес Чапел, морщась от невыносимой боли в плече. Внезапно до него дошло, откуда Леклерк узнал про фонд. – Ведь, кажется, Бубилас так и не заговорил?

Леклерк только едко усмехнулся.

– Что еще он сказал? – не сдавался Чапел. – По-вашему, я поверю, что вы вытащили из него лишь этот фонд? Как он был связан с Талилом? Продавал для него драгоценные камни? Наверняка алмазы, – размышлял он, припоминая убийство агентов Казначейства США в прошлом месяце в Нигерии. – Что еще он знает о «Хиджре»? Были у Талила сообщники? Друзья? Расскажите же нам.

У Леклерка потемнело лицо. Схватив со стола пачку сигарет, он пошел к двери:

– Просто проверьте этот фонд. У них счет в Объединенном банке Дрездена. Больше я ничего не знаю. Как и мой источник. И кстати, по-моему, вы зря беспокоитесь насчет немецких властей, что придется силой заставлять их показать финансовую историю фонда. Год назад этот банк купила финансовая группа «Торнхилл гаранти». Так что теперь это американская компания. – После этих слов он указал на часы. – Мон ами, вам лучше пошевелиться, если намерены успеть к доктору. Почти десять часов. А больница Сальпетриер на другом конце города. Вы же не хотите опоздать?

Не говоря больше ни слова, он вышел в коридор, оставив дверь открытой.

Оседлав своего «дукати», Леклерк застегнул молнию на куртке и вставил ключ в замок зажигания. «Пора бы тебе, Чапел, научиться держать язык за зубами», – думал он, в то же время понимая, что глупо было бы от него этого ожидать. Американцы вообще народ напористый, даже когда говорят шепотом. И тем не менее было бы неплохо, если бы иногда их посещала мысль, что необязательно делиться с остальным миром всем, что приходит тебе в голову. Повернув ключ в замке зажигания, Леклерк завел мотоцикл и тут же снова выключил. Он не мог объяснить почему, но чувствовал себя пригвожденным к месту.

Ты поступил неправильно, в который уж раз возвестил голос, доносящийся откуда-то из дальнего уголка его души.

Леклерк усмехнулся: «Я солдат и выполняю приказ. Вот и все».

Солдат, который трусливо отсиживается на лестнице, когда другие идут вперед.