Текст книги "Рэт Скэбис и Святой Грааль"

Автор книги: Кристофер Дейвс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 22 страниц)

– Тут без вопросов, – заметил по этому поводу Скэбис. – Я сам лично слышал, как Генри Линкольн и Ален Фера говорили, что «Проклятые сокровища» – это книга скорее Плантаpa, нежели де Седа. Вопрос следует ставить иначе: можно ли верить Плантару?

Пол Смит убежден, что нельзя. Тем более если принять во внимание весьма сомнительную историю с «Vaincre», пронацистским журналом, который Плантар издавал во время войны, и то обстоятельство, что в 1953 году он отсидел полгода в тюрьме за мошенничество. «Известный лгун, шарлатан и обманщик, который жил в своем собственном мире», – таково мнение Смита. Больше того, Смит утверждает, что «Проклятые сокровища Ренн-ле-Шато» – это лишь малая часть грандиозной мистификации, и что «Секретные досье» также были составлены Плантаром, и он сам же подбросил их в Национальную библиотеку в Париже.

И тут мы подходим к самому главному ходу во всей комбинации Плантара. Как мы помним, в основе загадочной истории Ренн-ле-Шато лежат древние зашифрованные пергаменты, найденные Соньером в церкви Марии Магдалины. Так вот, Смит утверждает, что эти пергаменты – нисколько не древние, если, конечно, не считать древностью 60-е годы двадцатого века. По мнению Смита, эти тексты составил Филипп де Шеризе – причем вроде как есть доказательства, что де Шеризе сам в этом признался незадолго до смерти в 1985 году. Впервые текст двух зашифрованных документов появился в «Проклятом сокровище», но без всякой попытки их расшифровать. И вот что еще любопытно: в книге нет ни единого упоминания о ключевых элементах тайных сообщений – король Дагоберт, Сионская община, Никола Пуссен, синие яблоки, – однако в «Секретных досье» они присутствуют как-то уж слишком явно и нарочито. Самое главное упущение в «Проклятых сокровищах» – это, безусловно, отсутствие всяческих упоминаний о Сионской общине, тайном обществе, основанном сразу по окончании первого крестового похода и получившем свое название от горы Сион в Иерусалиме, или же – если вам больше нравится версия Пола Смита – мифической организации, придуманной Пьером Плантаром в 1956 году и названной в честь горы рядом с городом Сен-Жульен-он-Женевуа во Французских Альпах, где Плантар жил в то время.

В этой альтернативной версии событий нет никакого священника-миллионера и никакого тайного общества, действующего на протяжении 900 лет. Нет никаких ключей к тайне, будь то на пергаментах, в церквях, на картинах или на надгробиях. Нет никаких сокровищ, никаких потомков священной крови, никакого Святого Грааля. А есть только нечестный кюре, неудачливый предприниматель, стремившийся как-то поднять свой убыточный бизнес, и парочка шутников с хорошо развитым воображением и кучей свободного времени.

Кстати, тут стоит задуматься. Парочка шутников с хорошо развитым воображением и кучей свободного времени.

Нам со Скэбисом очень понравилась мысль о том, что вся история стайной Ренн-ле-Шато – это просто прикол, учиненный Плантаром и де Шеризе. Хорошие шутки всегда в цене. Мы со Скэбисом и сами не прочь прикольнуться при всяком удобном случае, но то, что сделали эти двое… Если все, что мы знаем о Ренн-ле-Шато, это действительно мистификация, «сплошная выдумка от начала до конца», то это уже наивысший пилотаж, работа подлинных мастеров. Сложить вместе столько кусочков истории, свести воедино события разных эпох, подогнать их друг к другу, выстроить целостную картину такого масштаба – это деяние поистине выдающееся, я бы даже сказал, героическое.

– Да уж, Плантар – та еще хитрая бестия, – сказал Скэбис, сползая с кресла-качалки. – Давай еще чаю? Тебе какого? Опять обычного или все же попробуешь новый сорт «Earl Grey»? Очень рекомендую. – Он забрал кружки и пошел на кухню, чтобы их сполоснуть и заварить свежего чая. – Насчет него Пол Смит прав. Ну хотя бы отчасти, – крикнул он уже из кухни. – Наверняка Плантар что-то добавил, где-то преувеличил, что-то присочинил. Но что касается Соньера… и Корбю… тут Смит не прав. Мне так кажется.

Я включил свет на веранде и подул на руки. Была уже сере Дина октября, и по ночам подмораживало. Мы вернулись из Франции три недели назад, а казалось, как будто три месяца Приятные воспоминания о поездке уже успели повыветриться и поблекнуть. Я по-прежнему сидел без работы и проживал деньги, отложенные на предполагаемый переезд. Почти единственная радость в жизни: футбольный сезон разгонялся вовсю и, вопреки всем ожиданиям, «Брентфорд» справлялся вполне прилично. Хотя последние два матча «наши» сыграли в ничью мы занимали в турнирной таблице второе место, уступая лишь «Лутон Тауну». Алекс Родез, молодой форвард, спасший «Брентфорд» от вылета в низшую лигу, нарастил чуток мяса и уже не просиживал целые матчи на скамейке запасных, а появлялся на поле все чаще и чаше.

– Давай взглянем на факты, – предложил Скэбис, вернувшийся на веранду с двумя дымящимися кружками свежего чая.

Я поудобнее устроился в кресле, вытянул ноги и обхватил свою кружку двумя руками, грея озябшие ладони. Я уже понял, что разговор будет долгим. Как, впрочем, и все разговоры о Ренн-ле-Шато, которые случались у нас за последние три недели. Может быть, все дело в том, что после того как мы съездили в Ренн еще раз, я уже не сидел и не хлопал глазами, а все-таки стал принимать более активное участие в обсуждении. Хотя мне по-прежнему было еще далеко до обширных познаний Скэбиса, кое в чем я уже разбирался. Тем более, как я уже говорил, я всегда интересовался историей и теперь, пользуясь случаем, изучал некоторые «сопутствующие материалы» более широкого профиля. В результате чего наши со Скэбисом разговоры в девяти случаях из десяти превращались в затяжные дискуссии с доскональным разбором вероятных ключей к разгадке, обсуждением улик, построением различных гипотез и проверкой их методом игры в «адвоката дьявола». Мы с ним были как парочка сыщиков. Как Холмс и Ватсон. Морзе и Льюис. Дальциэль и Паско. Кегни и Лейси.

– Почему церковные власти обвинили Соньера в том, что он берет деньги за мессы, которые не служил, лишь в 1909 году? – размышлял Скэбис вслух. – То есть почти через четверть века после осуществления строительных проектов, которые, прошу прощения за тавтологию, осуществлялись на средства, добытые предположительно нечестным путем?

– Ну… – сказал я.

– И если не было никакого сокровища, откуда тогда у Соньера образовались старинные золотые монеты, которые он, по свидетельству очевидцев, раздавал всем и каждому, не считая?

– Да, интересный вопрос…

– Почему Мари Денарно не раз говорила, что жители деревни «ходят по золоту, даже не подозревая об этом»? Я это к тому, что слухи о том, что Соньер нашел спрятанное сокровище, возникли задолго до появления в Ренн-ле-Шато Корбю.

– Ну, я считаю…

– Если Корбю действительно все придумал, тогда зачем он в первые пару лет после смерти Мари Денарно перерыл все владения Соньера, пытаясь разгадать тайну «Cure aux Milliards»?

– Вот именно! – Я все-таки втиснулся в скэбисовский монолог со своей репликой. Я что-то не помню, чтобы у Лейси были такие же проблемы с Кегни. Очевидно, я погорячился, когда сказал, что теперь стал принимать более активное участие в разговорах о Ренн-ле-Шато.

Уже смеркалось – небо, затянутое мутной, пропитанной влагой дымкой, постепенно меняло свой цвет с бледно-серого на бледно-черный, – а наш разговор перешел на зашифрованные документы. Меня всегда настораживало, что все люди, которые утверждали, будто видели оригиналы пергаментов своими глазами, были так или иначе связаны с Плантаром и Сионской общиной. Тем не менее я почему-то не сомневался, что пергаменты, найденные Соньером при реконструкции церкви, – не подделка, и поэтому с большим подозрением относился к признанию Филиппа де Шеризе, что он якобы и есть автор означенных документов. Обманщику верить нельзя. Тем более когда он признается в обмане.

– Понятно, что мы никогда не узнаем всей правды, – сказал я. – Для этого нужно хотя бы увидеть оригиналы своими глазами. Если они вообще существуют. И потом, даже если эти «подлинники» вдруг обнаружатся в открытом доступе, что-то я сомневаюсь, что большинство ренньерцев поверят в их подлинность.

– Очень правильное замечание, – согласился Скэбис. – Знаешь, мне все-таки кажется, что эти два документа были написаны разными людьми. Да, почерки очень похожи, но есть небольшие различия. Сейчас я тебе покажу.

Он ушел в дом, но почти тут же вернулся, бормоча что-то насчет «некоторых несознательных товарищей, которые книжки берут, а потом не торопятся возвращать взад». И я в общем-то понимаю его возмущение. Судя по напластованиям книг на столе у меня в кабинете, его картонная коробка с «библиотекой о Ренне» должна быть почти пустой. Разумеется, Скэбис тут же поднял меня с кресла, и мы отправились ко мне, чтобы взять нужную книгу для наглядной демонстрации разницы между двумя зашифрованными документами. Но как только Скэбис вошел ко мне в кабинет, его внимание тут же привлек список «Что надо сделать, чтобы найти Святой Грааль», прикрепленный к стене сбоку от монитора. Быстро пробежав список глазами, Скэбис ткнул пальцем в листок и объявил:

– Вот в чем наша ошибка. У нас был четкий план действий но мы на него положили. Так что и нечего удивляться, что мы ничего не нашли. – Он указал куда-то на середину списка. Я Это была гениальная разработка. Вот, смотри. Тут написано: «Поговорить с экспертом-почерковедом». А кто нам нужен конкретно сейчас? Вот именно. Почерковед!

Самое поразительное, что через пару часов мы нашли того кто нам нужен. Мы зашли в интернет, быстренько выяснили, что эксперты по почерку называются по-научному графологами, потом набрали в поисковике «графолог+Лондон» и среди выданных ссылок обнаружили сайт некоей дамы по имени Эмма Баше. Эксперт-графолог с почти двадцатилетним стажем работы, Эмма Баше принимала участие в нескольких теле– и радиопрограммах и периодически пишет статьи для «The Times». Среди тех, чей почерк ей приходилось анализировать, были такие известные личности, как принцесса Диана и Тони Блэр.

Мы отправили Эмме письмо на ее электронный адрес, указанный на сайте: представились журналистами и спросили, не согласится ли она взглянуть на древние рукописные документы, предположительно связанные с тайной спрятанных сокровищ. Я был уверен, что ответа не будет, и особенно после того, как по настоянию Скэбиса мы написали, что упомянутое сокровище – это, вполне вероятно, Святой Грааль, и клятвенно пообещали, что она «не останется в обиде», если полученная от нее информация поможет нам в поисках и мы обнаружим что-нибудь по-настоящему ценное. Но ответ, как ни странно, пришел. Причем Эмма, должно быть, сидела за компьютером, потому что ответ пришел чуть ли не через пару минут. И что самое удивительное, она не отписалась в том смысле, что «ребята, сдавайтесь в дурдом». Она написала, что заинтригована нашим письмом и готова встретиться. Вполне очевидно, что тетенька тоже страдала необратимым умственным расстройством – как и мы со Скэбисом.

Через несколько дней мы встретились с Эммой Баше в одной кофейне в центре Лондона. Это была привлекательная моложавая женщина средних лет, стройная, высокая, с очень короткими огненно-рыжими волосами («У меня прическа, как в «Тенко», – пошутила она в ответ на вопрос, как мы ее узнаем). Она объяснила, что в почерке отображается личность («Почерк всегда выдает твое истинное лицо. По почерку можно сказать очень многое о человеке и понять, что он собой представляет на самом деле»), и что почерк каждого человека столь же уникален, как и его отпечатки пальцев. Эмма добавила, что графология – это серьезная и точная наука, и что уголовная полиция нередко прибегает к услугам графологов при расследовании преступлений и проверке подозреваемых.

Больше всего нас со Скэбисом интересовал вопрос, можно ли определить, кто составил зашифрованные документы с королем Дагобертом и синими яблоками: один и тот же человек или все-таки двое разных. Поскольку текст на обоих пергаментах был записан заглавными буквами в стиле скорее печатном, нежели рукописном, мы опасались, что вряд ли здесь можно сказать что-то определенное – даже специалисту-графологу с двадцатилетним стажем, – но, едва взглянув на фотокопии, Эмма сразу же объявила, что сама форма букв уже кое о чем говорит, но ей нужно все рассмотреть как следует. Пока Эмма рассматривала документы, мы со Скэбисом сидели молча, чтобы ей не мешать. Для чистоты эксперимента мы рассказали ей очень немногое об истории этих пергаментов и не стали упоминать многочисленные теории об их авторстве. Мы только сказали, что нам неизвестно, кто их составил и был ли это один и тот же человек.

– Тут есть существенные различия, – наконец проговорила Эмма. – Конечно, для полной уверенности надо бы посмотреть оригиналы, но я бы сказала, что эти два документа написаны разными людьми. Помимо несоответствий в стилистике и разбивке… чтобы это заметить, вовсе не обязательно быть графологом… они отличаются самим начертанием букв. В коротком тексте наклон почти незаметен, – она постучала пальцем по документу с Дагобертом, – а в длинном тексте он проявляется очень явно, причем беспорядочно. И обратите внимание на букву «М». В коротком тексте это обычная «M», a в длинном она загибается внутрь в нижней части. Иногда она выполнена в форме сердца, а иногда… ягодиц, причем явно женских. Хотя, может быть, мне это кажется из-за собственной испорченности. В общем, чем больше я на них смотрю, тем вернее убеждаюсь, что эти два документа написаны разными людьми. В длинном тексте есть несколько фрагментов, когда средняя зона букв опускается в нижнюю. Тот, кто это писал, пребывал в состоянии крайнего напряжения. На него что-то давило. Или, лучше сказать, что-то его угнетало. Он был чем-то встревожен, причем очень серьезно. Скорее всего он вообще был серьезным и напряженным. Как теперь говорят, по жизни. А вот у автора короткого текста таких проблем, видимо, не было. Похоже, что он был в ладу с собой. И вообще редко когда напрягался и был человеком веселым и легким в общении.

Мы со Скэбисом слушали и поражались – и еще больше мы поразились, когда Скэбис показал Эмме тонкую, всего страниц в пятьдесят, книжку, купленную в книжной лавке в Ренн-ле-Шато. Это были избранные письма Соньера с репринтным воспроизведением рукописных оригиналов. Скэбис спросил у Эммы, что она может сказать об авторе этих писем. Опять же для чистоты эксперимента он не дал ей никакой информации о Соньере и сказал только, что письма были написаны в самом начале двадцатого века.

Скэбис откинулся на спинку стула и отпил кофе. Как и я, он настроился ждать достаточно долго, пока Эмма изучит письма, как это было с зашифрованными пергаментами. Но на этот раз ей не потребовалось много времени. Едва Эмма раскрыла книгу, она тут же выдала:

– Писал явно гомосексуалист…

Я подумал, что Скэбис подавится кофе. Или же выплюнет его на стол. Но ему все-таки удалось проглотить, что уже было во рту, после чего он еще пару секунд приходил в себя и наконец выдавил:

– Это вы так пошутили?

– Ни в коем разе, – сказал Эмма, листая книжку. – Это же очевидно. Нижняя зона букв, которая соотносится с физиологией, выдает характерные особенности, свойственные мужчинам с нетрадиционной сексуальной ориентацией. Может быть, он не имел связей с мужчинами, но при этом всегда оставался латентным гомосексуалистом. Это точно на сто процентов, – Она продолжала листать книгу, выдавая комментарии на ходу: – Умный, решительный, хорошо образованный человек… здравомыслящий… и при этом с хорошо развитой интуицией… Энергичный, артистичный, творческий… Как теперь говорят, креативный… причем очень даже… Да, все правильно. Энергия бьет через край. Разносторонняя личность с широким кругом интересов. Однако присутствуют явные комплексы на почве секса Неудовлетворенность, ярко выраженный эдипов комплекс. Замечательное чувство юмора, острый, пытливый ум… Тяга к экстравагантности и театральщине, причем театральщине в хорошем смысле. Жизнь – это театр, и мы в ней актеры. Интересная, сильная личность. Я бы с большим удовольствием пообщалась с таким человеком.

– Он был честным человеком? – спросил Скэбис.

– Да. Я бы сказала, что да. – Эмма еще раз взглянула на образец почерка на раскрытой странице. – Здесь нет ничего, что наводило бы на мысли об обратном.

– Но у него были свои секреты? – подсказал Скэбис.

– Да, безусловно. Но не в смысле стремления обманывать.

Скорее всего эти секреты касались его частной жизни. Быть может, его сексуальных пристрастий. Он не был испорченным человеком. Осторожным – да, но не испорченным.

Хотя Эмма так и не сумела сказать, не мог ли автор этих писем быть также и автором одного из зашифрованных текстов («Есть какие-то косвенные указания, но они слишком неубедительны»), мы со Скэбисом получили немало другой информации к размышлению. В частности, что Соньер был голубым. А как же бурный роман с Эммой Кальве?! Как же интимная связь с Мари Денарно?! Как же теория Фера, что Мари была дочерью Соньера?! (Хотя такая возможность все-таки не исключается, даже если Соньер был геем.) Однако Эмма Баше была абсолютно уверена, что автор писем, собранных в книге, относился к мужчинам нетрадиционной ориентации, и во всем остальном ее описание Соньера попало в цель. Во всяком случае, оно полностью согласовывалось с представлением о Соньере, которое сложилось у нас со Скэбисом. А когда мы уже допив ли кофе, Эмма «добила» нас окончательно.

– Господи, что это? – проговорила она, добравшись до самых последних страниц. – С ним что-то случилось. Он слабеет. Вся былая энергия сходит на нет. Господи, он умирает. Но отчаянно цепляется за жизнь. На это больно смотреть. Он был очень серьезно болен, когда писал это письмо. Вы знали, что он был смертельно болен?

В книге были собраны письма Соньера за период с 1915-го по 1917 год. Эмма об этом не знала, но последнее письмо, воспроизведенное в сборнике, было написано 13 января 1917 года, за четыре дня до сердечного приступа. А еще через пять дней Соньера не стало.

В силу погодных условий сезон посиделок на Скэбисовой веранде завершился к концу октября. Мы перебрались в «тепло» и заседали попеременно то у Скэбиса на кухне, то у меня в кабинете, то за нашим любимым столиком в «Грифоне», продолжая активное критическое обсуждение уже существующих теорий о Ренн-ле-Шато и генерируя свои собственные идеи. Мы несколько раз просмотрели все видеоматериалы, отснятые мною за две поездки в Ренн, проанализировали каждый кадр и – сразу скажу, без особых успехов – попытались найти ключ к разгадке в текстах «Le Serpent Rouge» и «La Vraie Langue Celtique» Анри Буде. Мы мало что поняли даже из тех фрагментов, которые существовали в английском переводе, не говоря уже о французских оригиналах.

Также мы обсуждали услышанное от Эммы Баше. Нас со Скэбисом особенно заинтриговало ее утверждение, что, судя по почерку, Соньер был человеком честным – тем более в свете того, что некоторые из писем, воспроизведенных в книге, которую мы показали Эмме, так или иначе касались вопроса о якобы лиловых мессах. И, разумеется, нас поразило ее замечание о сексуальной ориентации Соньера.

– Вообще-то и вправду похоже, что он был геем, – сказал Скэбис. – То есть смотри. Он приезжает в Ренн и сразу берется за реставрацию церкви. А как известно, у геев сильно развито чувство прекрасного. Они любят, чтобы все было красиво.

В подтверждение того, что я всерьез собирался последовать совету Джеймса Брауна отказаться от роли пассивного наблюдателя и влезть в самую гущу событий, дабы почувствовать свою сопричастность,я сам предложил Скэбису посетить ближайшее собрание Общества Соньера. Повторяю: я сампредложил посетить ближайшее собрание Общества Соньера, которое должно было состояться в Шотландии в ноябре. Дважды в год Джон и Джой Миллер проводили «шотландские» семинары, которые как правило, проходили в одном маленьком городке под Эдинбургом, а точнее, в местечке Рослин, знаменитом своей часовней, построенной тамплиерами на месте древнего храма Митры и упомянутой в Скэбисовом списке «Что надо сделать, чтобы найти Святой Грааль».

– Ты хочешь ехать в Шотландию в ноябре?! – Скэбиса аж передернуло. – У тебя как с головой?

С головой у меня было плохо. Впрочем, не у меня одного. Потому что у Скэбиса вдруг обнаружился живой интерес к геометрии. Длилось это недолго, но протекало в особенно острой форме, так что я начал всерьез опасаться за друга – то есть я бы, конечно, ходил навещать его в дурке, но не уверен, что к нему допускали бы посетителей. Все началось с того, что он затеял искать геометрические узоры в «Аркадских пастухах». На самом деле это не так абсурдно, как кажется на первый взгляд. В 1970-х годах, еще до того, как обнаружить «сакральную геометрию» в окрестностях Ренн-ле-Шато, Генри Линкольн установил, что в основе композиции картины Пуссена лежит пятиконечная звезда, и его утверждение потом подтвердили эксперты из Королевского художественного колледжа. Но Скэбис решил пойти дальше и проверить, не спрятаны ли на картине другие фигуры и символы. Он часами просиживал за компьютером, сосредоточенно рассматривая репродукцию «Пастухов» размером во весь экран, и чертил линии, соединявшие лбы всех четырех фигур, нижние и верхние кончики их посохов, ладони и стопы, различные точки на надгробии, вершины гор, ветви деревьев и черт его знает, что с чем еще. Я так и не понял, чего он пытался добиться.

Скорее всего Скэбис и сам был не в курсе. Но его это не остановило. После «Аркадских пастухов» он взялся за «Искушение святого Антония» Теньера, точнее, за два «Искушения святого Антония» Теньера. Потом – за картины других художников. Потом – за различные карты и атласы, обложки книг и CD-дисков. Он чертил линии буквально на всем, что могло сохранять неподвижность в течение хотя бы пяти минут. Он превратился в живой говорящий «Etch-a-Sketch». [16]16
  Детская игрушка, магнитная доска для рисования. Также электронная игра.


[Закрыть]Я очень старался в это не вникать, и у меня получалось. А вот Роберт МакКаллам все-таки подхватил геометрическую заразу и вызвался оказать Скэбису посильную помощь. Буквально на следующий день он притащил в бар распечатку репродукции «Аркадских пастухов», всю исчерченную разноцветными линиями.

– Кажется, я нашел, что тебе нужно, – с гордостью объявил он, кладя лист на стол.

– Э-э… – протянул Скэбис, изучая Робертов чертеж. – И как оно получилось?

– Соединением всех задниц со всеми локтями.

Пока Скэбис занимался своими геометрическими изысканиями, я активно читал литературу по теме. Среди книг, заказанных мной через службу межбиблиотечного обмена, было одно редкое издание 1922 года. Автобиография Эммы Кальве под названием «Моя жизнь». Я и не думал, что Эмма Кальве была звездой такого масштаба. Она пела для королевы Виктории в Виндзорском замке и давала гастроли по всему миру, включая обе Америки и Дальний Восток. В книге нет ни единого упоминания о Беранже Соньере и Ренн-ле-Шато, зато часто упоминаются тамплиеры и… пчелы. В одной из глав Эмма Кальве рассказывает о том, как она сидела в сумерках в тетушкином саду и «наблюдала как завороженная за кружением пчел которые под вечер слетались в улей, и весь мир как будто гудел, полнясь пчелиным жужжанием». На обложке был приведен отрывок из странного стихотворения американского поэта Ричарда Уотсона Гилдера:

 
Сила и сладость,
Трагедия и радость
И одна Эмма Кальве
На поющей земле.
 

«Сила и сладость» сразу напомнили мне фирменный лозунг на банках «Золотистого сиропа».

Дочитав «Мою жизнь», я отнес ее Скэбису. Когда я пришел, он сидел за столом на кухне и изучал какую-то брошюрку с примерами магических квадратов. Как оказалось, он пытался найти магический квадрат, который мы видели в часовне в обители отшельника в Галамю, только никак не мог вспомнить, какие там были слова. Я напряг память, но тоже безрезультатно.

– Погоди. – Скэбис выскочил из-за стола и схватил телефон. – Я знаю, кто знает. – Он набрал номер Хьюго Соскина и переключился в режим громкой связи, чтобы мы могли говорить с Хьюго одновременно.

– Ага, знаю этот квадрат, – сказал он, выслушав сбивчивые объяснения Скэбиса. – Подождите минутку. – Секунд десять в трубке была тишина, а потом мы услышали шелест страниц. – Так, так, так. Ага, вот оно. – Хьюго хрипло откашлялся. – SATOR, AREPO, TENET, OPERA, ROTAS.

– Большое спасибо, – сказал Скэбис. – А не напомнишь, в какой из книг твоего папы об этом написано?

– Без понятия, – фыркнул Хьюго. – Я вообще-то смотрел в ежегоднике «Catweazel». За 1972 год.

– «Catweazel»! – воскликнул я. Помню, мне жутко нравился этот детский телесериал 1970-х годов о незадачливом средневековом волшебнике, который что-то напутал с очередным заклинанием и – БАБАХ! – неожиданно перенесся в конец двадцатого века. Как волшебник он был никакой, но зато как комический персонаж – выше всяких похвал. Этакий Томми Купер из одиннадцатого столетия. Я до сих пор иногда употребляю некоторые словечки из лексикона придурочного колдуна: например, «тили-бом» вместо «телефон».

– Ну да. В их ежегодниках этого счастья навалом, – сказал Хьюго. – Гораздо больше, чем в «Священной крови и Святом Граале». И к тому же «Catweazel» гораздо смешнее.

– Я вот думаю, это он так прикольнулся или чего? – сказал Скэбис, положив трубку.

– Вот и я думаю… – сказал я.

Где-то посередине всей этой «страсти и ужасти по Ренн-ле-Шато» я съездил на пару дней в Норфолк навестить маму. Она живет в Своффхэме, маленьком городке с населением всего шесть тысяч человек. Родители переехали в Своффхэм, когда мне было семь лет, так что все мои детские воспоминания связаны с этим тихим провинциальным местечком с треугольной рыночной площадью, где стоит круглая колоннада, и георгианской архитектурой, с каждым годом все более мрачной и скрюченной.

Хотя наш дом был не таким уж и тихим. Моими стараниями, разумеется. С пятнадцати до восемнадцати лет – то есть до самого отъезда из дома – я целыми днями слушал самый суровый панк-рок, выкрутив громкость до максимальных пределов. «Sex Pistols», «The Clash» и, разумеется, «The Damned» – саундтрек моей бесшабашной, бледной и худосочной юности – громыхали в колонках с утра до вечера, а бывало, что и до следующего утра. Я выбрал своим личным девизом строчки из «The Damned»: «Грохот и шум – для героев, музыка – для ничтожеств». Папа с мамой сходили с ума, соседи спасались бегством на другой конец города.

В родительском доме до сих пор сохранилась моя коллекция панк-роковых записей. Волшебство в три аккорда, запечатленное на разноцветном виниле и упакованное в картонные конверты. Культовые команды типа тех же «The Damned» и почти никому не известные «разовые» исполнители. Сомневаюсь, что многие теперь помнят «Eater». Или «Jonny Moped». Или «Snivelling Shits». Помимо собрания пластинок, у мамы в кладовке хранятся несколько ящиков со всякими панковскими сувенирами и памятными вещичками: вырезками из журналов, билетами на концерты, полуистлевшими-полуокаменевшими футболками и целой хозяйственной сумкой значков. Я уже двадцать лет обещаю все это разобрать. Как обычно, и в этот приезд у меняне нашлось времени на «разборки», но мне удалось откопать свой любимый значок с «The Damned», черный с белым, который я носил, не снимая, три года – с пятнадцати до восемнадцати лет. Прицепив значок на куртку, я отправился прогуляться по рыночной площади.

В любом уважающем себя маленьком провинциальном городке есть свои знаменитые местные уроженцы. Ну или хотя бы один уроженец. В этом смысле Своффхэм – не исключение. Здесь родился Джем Мейс, также известный как «Своффхэмский цыган», чемпион мира по боксу в тяжелом весе в середине девятнадцатого столетия. Здесь родился капитан Джонс, автор серии книг «Бигглз», который несколько лет проработал инспектором городской санэпидемстанции. Но самым известным из сыновейСвоффхэма был археолог Говард Картер, который в 1922 году обнаружил гробницу Тутанхамона в Долине Царей.

– А вдруг ты станешь вторым Говардом Картером, – заметила мама, когда я рассказал ей о своих собственных поисках древних сокровищ.

Племянник Говарда Картера, Гарри Картер, работал учителем рисования в моей школе и вел кружок по ремеслам и прикладному искусству. Он был мастером в резьбе по дереву. В качестве хобби он вырезал и раскрашивал декоративные дорожные указатели для городов и деревень, которые и по сей день стоят по всей Восточной Англии. Гарри Картер изготовил более двухсот таких знаков. Среди самых первых его работ – указатель Своффхэма, сделанный в середине 1930-х годов. На нем изображен человек в средневековом наряде, с заплечным мешком и дорожным посохом. Это своффхэмский коробейник, герой местной легенды. Вряд ли в Норфолке найдется хотя бы один человек, который не знает историю про своффхэмского коробейника. Когда я был маленьким, про него даже была передача в «Джеканори». [17]17
  «Джеканори» – ежедневная телепрограмма для детей младшего школьного возраста, которую показывали по Би-би-си. Авторы программы ставили своей целью разбудить у детей интерес к чтению. Первая серия вышла в эфир в декабре 1965 года. Программа «дожила» до марта 1996 года. Всего было показано более 3500 серий.


[Закрыть]Помню, я так сильно распереживался, что Своффхэм показывают по телику, что меня даже вытошнило от волнения. Рыбными палочками, если не ошибаюсь.

Согласно легенде, бедному торговцу из Своффхэма по имени Джон Чепмэн приснилось, что если он встанет на Лондонском мосту, ему откроется некий секрет, который поможет ему разбогатеть. Коробейник отправился в Лондон – прошел пешком больше ста миль – и три дня простоял на Лондонском мосту. Под конец третьего дня к нему подошел владелец торговой лавки и сказал, что он уже третий день наблюдает за Чепмэном, и ему любопытно, что тот делает на мосту. Чепмэн рассказал торговцу про свой странный сон, в котором ему было велено идти в Лондон. Торговец расхохотался: «Если бы я верил дурацким снам, я бы сейчас не беседовал со всякими пустоголовыми деревенскими простаками, а уже подъезжал бы к Своффхэму. Как раз этой ночью мне приснилось, что ярою яму поддеревом в саду какого-то бедного коробейника из этого самого Своффхэма и нахожу горшок с золотом». Джон Чепмэн благоразумно не стал ничего говорить и со всех ног поспешил домой. Думаю, вы догадались, что было дальше.

Разумеется, это легенда. Добрая сказка с хорошим концом. Народный фольклор. Задушевная выдумка. Однако в пятнадцатом веке в Своффхэме действительно жил человек по имени Джон Чепмэн, который записан в архивах церковным старостой. Надо думать, он был богат, потому что на его деньги был построен северный неф Своффхэмской церкви, «отделанный белоснежным мрамором и зело изукрашенный глазурью», как записано в древнем городском регистре, известном как «Черная книга».

Гуляя по городу, я заглянул в церковь. Она расположена в двух шагах от рыночной площади и представляет собой грандиозное сооружение, явно великоватое для такого крошечного городка. Внутреннее убранство отличается пышной роскошью и местами исполнено в очень оригинальной манере. Своффхэмская церковь избежала печальной участи многих английских церквей, разгромленных по приказу Оливера Кромвеля по окончании гражданской войны, когда средневековое религиозное великолепие пало жертвой узаконенного вандализма. Кромвель велел своим людям не трогать церковь в Своффхэме, потому что здесь похоронена его бабушка.