Текст книги "Рэт Скэбис и Святой Грааль"

Автор книги: Кристофер Дейвс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 22 страниц)

Что, разумеется, не относится к Гарри. Гарри сам по себе был звездой. Балагур и весельчак с трескучим голосом кокни и перманентной кривобокой ухмылкой, он ходил исключительно вприпрыжку, заложив руки за спину, носил мешковатые шорты, открытые сандалии (непременно – с носками, причем иногда надевал зачем-то сразу две пары) и широкополую шляпу из мягкой материн, с полями, загнутыми впереди на манер медвежонка Паддингтона. Его яркие, острые глазки неустанно обшаривали все вокруг, не пропуская ни единой мелочи. Он то и дело обращался к нам со Скэбисом заговорщическим шепотом, дважды заявил Скэбису, что ему надо бы «пробежаться по этим холмам с вещмешком и винтовкой, поднятой над головой», и постоянно перебивал Генри Линкольна дотошными, въедливыми вопросами. Генри это раздражало, и он частенько срывался на Гарри, явно давая понять, что было бы очень неплохо, если бы кое-кто заткнулся, хотя бы на время. Не проходило ни дня, чтобы мы не слышали сакраментального: «Хорошо, хорошо. Генри, ты успокойся. Я просто задал вопрос».

Бурные приступы раздражения случались у Линкольна периодически. Я так думаю, это все из-за его «психованных ног» с проблемными нервными окончаниями в стопах. Ему было трудно ходить пешком, и он достаточно часто передавал свои полномочия предводителя группы и старшего экскурсовода Джону Миллеру. При малейшей возможности он садился на легкий раскладной стульчик со спинкой, который постоянно носил с собой, и тут же снимал мокасины из какой-то специальной сверхмягкой кожи. Он регулярно принимал таблетки (через каждые два-три часа), но все равно то и дело морщился от боли, а иногда даже вскрикивал. Однако, как я заметил еще в Конуэй-Холле, внимание заинтересованной аудитории действовало на него ободряюще. Когда Генри рассказывал о Ренн-ле-Шато, он так увлекался, что забывал о своем недуге.

Генри вообще первоклассный рассказчик. Он умеет увлечь аудиторию. Знает, чем зацепить слушателя. Каждую лекцию он превращает в маленький спектакль. Генри – заядлый курильщик, его седые усы намертво пожелтели от никотина, и он часто использует сигарету как сценический реквизит: когда ему нужно выдержать долгую паузу, чтобы усугубить напряжение, он делает неторопливую затяжку. Еще не было случая, чтобы он отменил выступление из-за боли в ногах.

– Раньше он был актером, – сказал Хьюго как-то за ужином. – Но актер, он всегда остается актером, и когда у него появляются зрители, он просто не может не выдать спектакль. Ему надо играть.

В ту поездку в Ренн-ле-Шато Генри Линкольн играл гениально. Он привел группу в сад виллы Бетания и первым делом показал нам то место у входа в Башню Магдалу, где 17 января 1917 года с Соньером случился сердечный приступ. Через пять дней его не стало. Генри показал нам и место, где Мари Денарно выставила тело Соньера на террасе в день похорон.

Потом мы прошли в центр сада, и Генри расположился под деревом на своем складном стуле. Он сел, тут же встал, передвинул стул на шаг вправо, снова сел. Достал сигареты. Мы приготовились слушать. Генри заговорил о Рене Дескадьеле. В то время, когда Линкольн снимал свои фильмы о Ренн-ле-Шато, Дескадьель был куратором краеведческого музея в Каркассоне. Он написал несколько книг по истории Лангедока (все они вышли в 1950-х годах) и твердо придерживался того мнения, что в Ренн-ле-Шато нет и не было никаких спрятанных сокровищ.

– Я встречался с мсье Дескадьелем, – рассказывал Генри, – и он сказу же категорически заявил, что Беранже Соньер не находил никаких сокровищ. Сказал, что это все вздор. Я спросил: «А как же пергаменты, найденные Соньером?» Он сказал: «Вздор». Я сказал: «А зашифрованные сообщения?» Он ответил: «Полная чушь». Я сказал: «Как же чушь?! Их ведь расшифровали». Он сказал: «Это все вздор и фантазии. Не было никаких сокровищ. Соньер получал свои деньги путем шантажа. Он был тот еще жулик».

Генри умолк на мгновение и прикурил сигарету. Взвихренная струйка дыма, медленно растворявшаяся в воздухе, напомнила мне один старый, семидесятых годов, телесериал под названием «Великие тайны». Каждая серия начиналась с маленького драматического предисловия от Орсона Уэллса, который сидел в полумраке, в массивном кресле, курил сигару и потягивал портвейн или бренди, если мне не изменяет память.

– Но, как оказалось, Рене Дескадьель просто отваживал охотников за сокровищами, – продолжал Генри. – Избавлялся от потенциальных конкурентов. Утверждал, что нет никаких сокровищ, а сам их активно искал. В частности, здесь. В саду виллы Бетания.

Генри глубоко затянулся.

– Ему кто-то сказал, что копать надо здесь. И он взялся копать. – Генри наклонился вперед и ткнул пальцем в землю у своих босых ног, покоящихся поверх мокасин. – Вот здесь. – Он опять затянулся, держа паузу. – И что примечательно: кое-что он откопал. – Генри вновь замолчал и обвел выжидательным взглядом лица слушателей, явно давая понять, что можно (и нужно) высказывать предположения.

– Золото? – услужливо выступил Ядерный Джо без особой, впрочем, уверенности.

– Человеческие скелеты, – сказал Генри. – Три скелета троих молодых мужчин. Похороненных здесь. В саду у Соньера. Мсье Дескадьель, как теперь говорят, попал. Ему пришлось известить о находке полицию, и у полиции закономерно возник вопрос, с чего он вдруг взялся раскапывать сад Соньера. Следствие установило, что эти трое умерли насильственной смертью. Личности убитых установить не удалось, но было вполне очевидно, что дело давнее и связано со Второй мировой войной и французским Сопротивлением. Причем кто-то в деревне знал о телах и подставил Дескадьеля. Образно выражаясь, столкнул его в яму. В очень глубокую яму. Почти в прямом смысле слова.

Орсон Уэллс нервно курит в углу.

Когда Дженни не надо было идти на работу в музей, она ездила на экскурсии с нами. Пользуясь своим положением старого друга Миллеров и Линкольна, она получила открытый «бессрочный» доступ в автобус. А еще с нами ездили Тоби и Герда, супружеская пара из Кельна. Они давно поселились в Ренне и жили буквально через два дома от «Синего яблока». Они сопровождали автобус на своем красном кабриолете, носили обручальные кольца с крестом тамплиеров, и, насколько я понял по туманным намекам Дженни, Тоби был важной персоной среди нынешних рыцарей храма.

Тоби и Герда были удивительно дружелюбными, доброжелательными и щедрыми людьми. В багажнике их кабриолета всегда имелся изрядный запас вина, которым они угощали всю группу каждый раз, когда мы останавливались на пикник (и не только когда на пикник). Нередко случалось, что они подвозили Генри, который просто не мог долго ходить пешком, к труднодоступным местам, куда невозможно подъехать на автобусе. Однажды мне тоже выдался случай проехаться с ними в машине. В тот день мы отправились в ущелье Галамю. Для того чтобы проехать по узкой горной дороге над пропастью, нам пришлось пересесть на другой автобус, поменьше. Все мы там не помещались, и кто-то должен был пересесть к Тоби и Герде. Я вызвался добровольцем. И не пожалел.

Я сидел на сложенной крыше, поставив ноги на заднее сиденье, ветер трепал мне волосы, вокруг возвышались убийственной красоты горы, они становились все выше и круче, вздымаясь к самому небу, из динамиков рвался какой-то вагнерианский тяжелый металл на пределе громкости, и я себя чувство вал воином на пути в Вальхаллу. Слева возвышалась сплошная стена неприступных скал, справа, за низеньким ограждением высотой с колесо легковушки, не было вообще ничего – только отвесный обрыв. Дорога изгибалась изломанной линией, один слепой поворот следовал за другим. Автобус, ехавший перед нами, то и дело притормаживал и сдавал назад, пропуская встречные автомобили. Один раз нам пришлось дожидаться минут пятнадцать, пока впереди не разъедется пробка из десяти машин, скопившихся на коротком участке из четырех поворотов, следующих друг за другом «стык в стык».

– Однажды я тут застрял за одним дядечкой с автоприцепом, – сказал Тоби. – Он не заметил знака, что с автоприцепами в ущелье нельзя. Внизу-то дорога вполне нормальная, вы сами видели. Она сужается где-то на середине, и если ты на большой машине, то дальше уже не проехать. Приходится сдавать назад, причем до начала дороги. Здесь-то не развернешься. И всем, кто сзади тебя, тоже приходится пятиться задом. В общем, дядька с прицепом сдает назад. Я соответственно тоже. А что еще делать? Причем сразу за мной едет бабушка. Бабушке страшно. Она меня просит помочь. Говорит: «Я не смогу. Помогите, пожалуйста». Я бросаю машину, пересаживаюсь к старушке. Отгоняю ее машину к началу дороги, потом пешком возвращаюсь к своей машине. Отгоняю свою. Задним ходом опять же. На все ушло три часа. Три часа дорога была заблокирована.

Ущелье Галамю – поразительно красивое место, но для того чтобы здесь жить, надо быть убежденным отшельником. Впрочем, брат Пьер, поселившийся здесь в середине девятнадцатого века, и был настоящим отшельником. Его жилище стоит на краю обрыва ближе к вершине, футов на двести ниже уровня дороги, так что я увидел его только тогда, когда мы остановились на небольшой парковочной площадке. Дальше можно было пройти лишь пешком: двадцать минут по узкой каменистой тропе.

– Мне жалко здешнего почтальона, – заметил Скэбис. – Хотя, с другой стороны, отшельники вряд ли ведут обширную переписку.

– Тем более что сейчас они пользуются электронной почтой, – сказал Хьюго.

Жилище отшельника состоит из часовни и нескольких примыкающих к ней построек. Рядом с одной из построек, буквально в двух-трех шагах от края обрыва, стоит большой необработанный камень, отмечающий место последнего успокоения брата Пьера. Если когда-нибудь что-то заставит его перевернуться в могиле, его кости неминуемо обрушатся на дно ущелья. Насколько я понял, брат Пьер просто здесь поселился, само убежище было построено до него, но тот, кто построил эту часовню (в честь нашего старого знакомца святого Антония, кстати сказать), безусловно, еще при жизни обеспечил себе облако-люкс на небесах. Это, наверное, самое поразительное святилище из всех, что мне доводилось видеть. Во-первых, меня поразили ее размеры. Для скромной часовенки в обиталище монаха-отшельника она была явно великовата. Крошечная постройка с колоколом на крыше, которую видно с площадки, где мы поставили машину, – это только крыльцо. Сама часовня располагается в глубокой пещере с высокими сводами, смыкающимися наподобие арки над алтарем.

Помещение украшено странными фресками и скульптурами. Например, с одной стороны от ступеней, ведущих к алтарю, стоит большой прямоугольный камень, увенчанный скульптурным изображением человеческой головы, которая как будто торчит из камня. На самом камне высечены пять слов из пяти букв. Расположенные друг под другом, они образуют квадрат – точно такой же, как те квадраты из букв, которые я видел в «поваренной книге» в одной из эзотерических книжных лавок, куда Мартин водил нас в Париже.

SATOR

AREPO

TENET

OPERA

ROTAS

Слева направо, справа налево, сверху вниз, снизу вверх, начиная с конца или с начала – как ни читай, слова остаются все теми же. Причем при любом порядке чтения два слова TENFT всегда образуют крест посередине.

– Любопытное место, – сказал Скэбис. – Здесь такая символика…

Я указал на камень с головой и уже собирался спросить у Скэбиса, не знает ли он, что означают эти слова, как вдруг рядом с нами материализовался Гарри.

– Ага, магический квадрат, – сказал он, наклонившись к надписи.

– И что это значит? – спросил Скэбис.

– Ну, квадрат – это такая фигура. А магический квадрат соответственно магическая фигура, – ухмыльнулся Гарри и постучал себе по носу указательным пальцем. – «Что это значит?» Хороший вопрос. – Он покачал головой и ушел, не сказав больше ни слова.

– Скэбис, признай очевидное. Чтобы со всем разобраться, не хватит и целой жизни, – сказал я.

– Давай поспорим, – хитро прищурился Скэбис, указывая на статую святого Антония с другой стороны алтарных ступеней. У ног статуи лежала круглая каменная плита, похожая на доисторическое колесо. А на ободе колеса была выбита буква, заключенная в круг. Разумеется, это могла быть эмблема святого Антония. Древний таинственный символ, полный глубинного мистического смысла. Но я, как и Скэбис, сразу увидел в нем знак, не столь древний и нисколечко не таинственный: панковский знак анархии. Стало быть, и у панков есть свой святой. Святой Антоний – покровитель булавки и драных джинсов.

Как-то вечером, после ужина, Генри попросил всех остаться в столовой и развернул на столе огромную карту окрестностей Ренн-ле-Шато. Потом накрыл ее прозрачной пленкой и достал из портфеля линейку, компас и пачку разноцветных фломастеров. Театрально взмахнув рукой, вытащил из кармана пару тонких резиновых перчаток белого цвета: не хозяйственных, в каких моют посуду, а скорее медицинских, типа тех, что надевают проктологи, готовясь осматривать пациента. Я даже подумал, что, может, у Генри случился припадок маразма и он представляет себя персонажем «Десятой палаты».

Если вам кажется, что теория Генри о потомках Иисуса – это бред воспаленного воображения, то я даже не знаю, как вы отнесетесь к его рассуждениям о том, что пейзаж вокруг Ренн-ле-Шато представляет собой геометрически структурированную «конструкцию». Абсурд, чепуха, ерунда, чушь, ахинея – и далее по словарю синонимов. Но дело в том, что у этой теории есть немало сторонников. Многие специалисты, заинтересовавшиеся первой работой Генри на данную тему, пришли точно к такому же выводу – в частности, известный картограф Дэвид Вуд, автор «Генезиса» и «Генеграфа», двух совершенно завернутых книг, в которых он самым подробнейшим образом разбирает предположительно «сакральную» геометрию Ренн-ле-Шато.

Скэбис на протяжении полугода пытался заставить меня прочитать труды Дэвида Вуда, но это был тот редкий случай, когда скэбисовская (скэ -бесовская)сила убеждения не действовала. Меня совсем не прельщали цифры, расчеты, линии и утлы. С геометрией у меня не сложилось еще со школы. Не зря же мой учитель по этому славному предмету, Джордж Мур по прозвищу Микки-Маус, при виде меня сразу делал страдальческое лицо и обращался ко мне исключительно «дуралей». Так что, признаюсь, я слегка приуныл, когда Генри достал линейку. Я решил выждать десять минут из вежливости, а потом потихонечку смыться в бар.

В итоге я слушал Генри как завороженный больше часа. К тому времени карта, разложенная на столе, уже почти не просматривалась под узором из линий, начерченных толстыми яркими фломастерами. Все началось с идеального равнобедренного треугольника, в вершинах которого располагались Башня Магдала, развалины крепости тамплиеров на Безю и полуразрушенная башня на вершине горы Бланшфор. Еще две горы – и треугольник превратился в звезду. В пентаграмму из горных вершин.

– Говорят, что это совпадение, – сказал Генри, глядя на свой рисунок. – Может быть, и совпадение, – добавил он усмехнувшись.

Расстояние от вершины любого луча звезды до противоположного ей угла пятиугольника в центре звезды составляет 188 мм на карте (2 мили и 1618 ярдов на местности). Генри отмерил линейкой расстояние между церквями в Ренн-ле-Шато и Ренн-ле-Бэне. Ровно 188 мм! Расстояние между церквями в Ренн-ле-Шато и Шампань-сюр-Оде, бывшей крепости тамплиеров, снова составило 188 мм. Расстояние между церквями в городках Арк и Тьероль – опять 188 мм! Между церквями в Тьероле и Сен-Сальвере – те же 188 мм. В Антиньяке и Рокетьеле. В Круа и Бурже. В Эсперазе и Гранье. В Эсперазе и Сен-Ферьоле. В Эсперазе и Созиле.

– Совпадение? Все еще совпадение? – повторял Генри после каждого произведенного измерения. Мне хотелось бы думать, что да. Совпадение. Потому что альтернатива пугала. Мой разум категорически отказывался принять даже малую вероятность того, что здесь действительно присутствует «геометрически структурированная конструкция», некий спланированный, преднамеренный узор, смысл которого… Нет, не хочу даже думать об этом. Помнится, Ален Фера говорил, что в Ренн-ле-Шато не бывает случайностей: все, что здесь происходит, все взаимосвязано. Мне это очень не нравилось. Ни тогда, ни сейчас.

Пока мы со Скэбисом были в Париже, нас буквально преследовали совпадения, и всякие странности, и таинственные незнакомцы с конвертами. Если бы не спасительный закон красной малолитражки, я бы точно слег с нервным расстройством – а так я хотя бы уже не шарахался при виде пчел. Кстати, о пчелах. (И не только.) Как ни странно, но я был спокоен, как слон. Я говорю «как ни странно», потому что еще не забыл, каким я был дерганым под конец нашей первой поездки в Ренн. Но теперь, когда я познакомился с некоторыми ренньерцами поближе и больше не дулся на Скэбиса за то, что он снова за ставил меня сделать так, как хотелось ему, я вдруг обнаружил, что замечательно провожу время. Может быть, все дело в том, что в составе большой компании я себя чувствовал более защищенным, тем более рядом с такими «монстрами» старой ренньерской гвардии, как Генри Линкольн и Джон и Джой Миллер.

– Все еще совпадение? – в который раз повторил Генри. – А давайте подумаем, почему Соньер выстроил Башню Магдалу на самом краю обрыва? В общем, не лучшее место для башни. Может быть, он хотел завершить пентаграмму? – Он постучал пальцем по пятиконечной звезде на карте.

Я уже понял, что здесь мой закон красных малолитражек не действует. У меня не было никакой подсознательной установки. Я видел фигуры на карте вовсе не потому, что заранее настроил на них внимание. Это было «совпадение» иного порядка, и я не мог отрицать, что пентаграмма из горных вершин – явление действительно странное. И неизменные 188 мм «при участии» более двадцати церквей в радиусе шести миль от Ренн-ле-Шато – это тоже заставляло задуматься. И круг, начерченный Генри на карте, радиусом в те же 188 мм, центром которого была церковь в Эсперазе… если соединить линиями все церкви, расположенные на окружности и внутри круга, получаются еще две звезды идеальных пропорций. Одна пятиконечная и вторая – шестиконечная звезда Давида. Причем церковь в Эсперазе располагалась точно в геометрическом центре обеих фигур.

– Есть какие-то соображения по этому поводу? – тихо спросил я у Скэбиса.

– На самом деле я почти все пропустил, – сказал он. – Блевал в сортире. Наверное, что-то съел. В общем, я полудохлый, а мне через сорок минут выступать.

Он был весь белый, что называется, с прозеленью по краям. И через сорок минут ему действительно надо было быть на сцене. Дженни еще с утра объявила Скэбису, что сегодня вечером он выступает в саду «Синего яблока» вместе с местной певицей и клавишником. Она уже договорилась, чтобы в ресторане поставили барабанную установку. Скэбис думал, что она шутит. Я тоже так думал. Но Дженни не шутила, и буквально минут через пять после окончания линкольновского урока геометрии она заехала за Скэбисом в гостиницу, чтобы отвезти его в Ренн-ле-Шато.

Несмотря на измученный вид Скэбиса и на его слабые, хотя и настойчивые возражения, Дженни решительно заявила, что ехать надо. Она заломила ему руку за спину и чуть ли не силой вывела на улицу, подтащила к машине и усадила на переднее сиденье. Мы с Хьюго уселись сзади. Поездка по горному серпантину только усугубила «тошнотное» состояние Скэбиса, а вид радостной Герды, оживленно подпрыгивающей на месте перед входом в «Синее яблоко», словно к ее ногам были приделаны две пружинки, похоже, ускорил неизбежную развязку. Едва Скэбис выбрался из машины, его тут же стошнило – он еле успел отбежать в ближайшие кусты.

На маленькой черной доске у входа в ресторан было написано белым мелом: «Надя и Серж… джаз, блюз, госпел… А также Рэт Скэбис!!!» Скэбис с подозрением покосился на надпись. – Вот он, пик славы: твое имя, увековеченное в меле, – пробормотал он.

Впрочем, Надя и Серж оказались вполне компетентными музыкантами. Серж играл очень прилично, а за долгие годы работы на поприще музыкального журналиста мне доводилось слушать певцов и похуже, чем Надя, – причем таких было если и не подавляюще, но все-таки большинство. Присутствие Скэбиса внесло некоторые коррективы в репертуар музыкальной пары – «спид-джаз, oomph-блюз, дез-госпел», – но в целом все это звучало весьма неплохо. Жители близлежащих домов, однако, не оценили старания исполнителей, и уже через три композиции тамплиер Тони вырубил электричество на сцене, видимо, живо представив, как возмущенные соседи звонят «полицию. Скэбис деланно возмутился, но было вполне очевидно, что он рад такому повороту событий. Между второй и третьей композициями он рывком развернулся на табуретке, и его вырвало на цветочную клумбу.

– Было весьма впечатляюще, Рэт, – сказал Тони, пожимая Скэбису руку.

– Спасибо, и это… прости за клумбу. Не знаю, что со мной сегодня, но что-то мне плохо.

– Правда? – Тони искренне удивился. – А я думал, что так и задумано. Ну, вроде как часть представления. Типа особый прием панк-рока.

В субботу вечером, ровно посередине недельного тура, Генри Линкольн устроил симпозиум в ресторане Жан-Люка. Жан-Люк соорудил импровизированную сцену в уголке под деревьями, установил два прожектора и подключил микрофоны. Вечер выдался теплый, и послушать Линкольна пришли человек триста: они сидели за столиками и на стульях, расставленных рядами перед сценой. Большинство были французами, но я слышал также испанскую, итальянскую и немецкую речь – и еще, кажется, датскую. Было и несколько англичан, помимо тех, кто входил в нашу группу.

Наша группа, кстати сказать, увеличилась на одного человека. Утром мне позвонил Ришар Бельи. Он знал, что я был в Париже со Скэбисом, но его удивило, что я до сих пор во Франции.

– Мы с Салимом сейчас в Монпелье, кормим байкеров. У них тут большой слет. Так что я тоже недалеко от Ренна, – сказал он, а потом перезвонил через пару часов: – Салим меня отпускает. Торговля что-то совсем не идет, он тут справится и без меня. Пустишь меня к себе в номер на пару дней? Ты же знаешь, я человек неприхотливый. Могу спать на коврике на полу.

В общем, когда мы вернулись с вечерней экскурсии, Бельи уже ждал нас в гостиничном баре в Але-ле-Бэне.

Лекция началась поздно, уже начало смеркаться. Жан-Люк включил микрофоны, и точно в эту секунду, словно посигналу, в ресторан вошел Ален Фера – весь такой элегантный, в черном приталенном пиджаке и накрахмаленной белой рубашке. Он обвел взглядом лица собравшихся: кому-то кивнул, кому-то улыбнулся. Потом заметил нас со Скэбисом, подошел к столику, где мы сидели с Бельи и Хьюго, и сердечно пожал всем руки. Вполне очевидно, что они с Хьюго были знакомы, у барной стойки собралась большая компания местных. Они замахали Алену руками, мол, иди к нам, но он покачал головой подтащил стул и уселся за наш столик. После чего подозвал официанта и заказал две бутылки вина.

Жан-Люк ходил по ресторану со вторым микрофоном, чтобы собравшиеся задавали вопросы, а Генри на них отвечал со сцены – точно так же, как это было на лекции в Конуэй-Холле. В общем-то я так и думал, что почти весь симпозиум будет проходить на французском, так что присутствие Бельи оказалось весьма кстати. Хорошо, когда рядом есть переводчик! Но тут нам пришлось обломаться. Минут через пять после того, как Генри начал говорить, Бельи куда-то исчез. Я сидел, пил вино, слушал, как Генри что-то рассказывает по-французски, не понимал ни единого слова и чувствовал себя идиотом. Меня охватило какое-то странное беспокойство. Скэбиса, судя по всему, тоже. Ален Фера слушал Генри очень внимательно, не сводя с него напряженного взгляда. Время от времени Хьюго что-то переводил нам со Скэбисом – очень кратко и как-то маловразумительно, – но было видно, что ему скучно. Впрочем, и неудивительно. Наверняка он все это слышал уже сотни раз – на французском, английском и, может быть, даже во сне.

– Ну что? Закажем еще бутылочку? – спросил Скэбис, допивая остатки вина.

– Может, сначала покурим? – улыбнулся Хьюго, похлопав себя по карману.

– На крыше Башни Магдалы, – предложил Скэбис.

Идея была замечательная. Мы потихонечку выбрались из ресторана, стараясь не привлекать к себе внимания (впрочем, на нас никто и не смотрел), прошли мимо виллы Бетания, мимо церкви и перелезли через кладбищенскую ограду. Это был самый «опасный» этап: во-первых, ограда высокая, а во-вторых, нас могли бы заметить и призвать к порядку. Как-то оно подозрительно: трое взрослых дядек лезут на кладбище через забор под покровом ночи. Но все прошло благополучно. Пробравшись в темноте через кладбище и пробормотав «Добрый вечер» Соньеру, мы поднялись по камням в стене у его могилы и перелезли в сад. Но вот незадача: дверь Башни Магдалы была заперта.

– M-да, – сказал Скэбис. – Как-то я не подумал.

Делать нечего, пришлось сесть на террасе. Жалко, конечно, что не получилось подняться на башню, но с вершины холма все равно открывался потрясающий вид на долину реки, воды которой, подсвеченные лунным светом, отливали искрящимся серебром в темноте. Там и тут, словно упавшие звезды, мерцали крошечные огоньки. Скопление огней в самом центре густой черноты – это, наверное, была Эспераза. На миг мне представилось, что я стою на вершине мира.

– Сегодня Ренн-ле-Шато… – начал Хьюго.

– Завтра Ренн-ле-Бэн, – со вздохом закончил Скэбис.

Мы докурили и пошли через парк. Мы решили вернуться другим путем, через стоянку: там стена была ниже и перелезать было проще. Хьюго сказал:

– Я сейчас, – и зарулил за ближайшее дерево, на ходу расстегивая ширинку.

Мы со Скэбисом неторопливо пошли дальше. Но когда мы уже подходили к стене, разделявшей сад и автостоянку, и остановились подождать Хьюго, неподалеку послышались голоса и луч фонарика чиркнул по кустам в непосредственной близости от того места, где мы стояли.

Мы со Скэбисом испуганно переглянулись и, не сговариваясь, присели на корточки. Как оказалось, лучей было два. Они прошлись по «нашим» кустам, задержались на них на мгновение, а потом сдвинулись в сторону. Мы затаили дыхание и прислушались к скрипу шагов по гравию. Шаги удалялись – в сторону церкви и виллы Бетания, – и вот их стало уже не слышно.

– Черт, – прошептал Скэбис. – Надо быстрее рвать когти.

– Эй, ребята? Вы где? – с хрипом и присвистом произнес Хьюго из темноты у нас за спиной.

– Tc-c! – шикнул на него Скэбис.

– Вы где? – повторил Хьюго, на этот раз громче. – Мы что, в прятки играем?

– ТССССССССССС!

На этот раз получилось. Хьюго проникся и замолчал. Но ненадолго.

– Кх-кх-кх-кх-кх…

– О Господи, – простонал Скэбис.

– Кх-кх-кх-кх-кх-кх-кх…

А меня вдруг пробило на «посмеяться». Я честно пытался сдержаться, у меня даже живот свело от напряжения, но смех рвался наружу неудержимо, и таки вырвался сдавленным девчоночьим визгом.

– Тише ты! – прошипел Скэбис, что рассмешило меня еще больше. – Все, уйди с глаз моих… – Скэбис подтолкнул меня к стене. – Лезь давай. А я тут пока разберусь с нашим Билли, лающим на луну…

– Кх-кх-кх-кх-кх-кх-кх…

Скэбису не пришлось долго меня уговаривать. Я очень даже проворно перелез через стену, спрыгнул на автостоянку и спрятался за ближайшей машиной. Осторожно приподняв голову над капотом, я тут же увидел темный силуэт. Человек стоял всего в нескольких ярдах от того места, где прятался я. Я узнал его сразу, хотя было темно. Его выдали мешковатые шорты и широкополая шляпа с полями, загнутыми впереди на манер медвежонка Паддингтона. Это был Гарри. Вполне вероятно, что я просвистел мимо него, даже не заметив. Он растерянно вертел головой, должно быть, не зная, куда смотреть: на меня или на стену, из-за которой слышался надсадный кашель и громкий раздраженный шепот.

Я уже почти собрался помахать Гарри рукой, как вдруг услышал шаги на гравиевой дорожке, что вела от стоянки к парадному входу виллы Бетания. Шаги были быстрыми и тяжелыми – и становились все громче и все тяжелее. Я тут же пригнулся, а потом вновь приподнял голову над капотом и увидел двух дородных полицейских. Знаки отличия и пуговицы на форменных куртках поблескивали в лунном свете. Один держал на поводке свирепого вида овчарку. Они остановились у стены в том месте, где она переходила в забор из железных прутьев, и посветили фонариками в сад – в том направлении, откуда доносился кашель. Кашель тут же прекратился, словно по волшебству. Но, как назло, именно в это мгновение фонарики полицейских нашли, что искали. Лучи высветили из темноты двоих мужчин, прячущихся в кустах с той стороны забора: те застыли как два изваяния – вернее, как скульптурная группа, поскольку один из них зажимал рот второму.