Текст книги "Рэт Скэбис и Святой Грааль"

Автор книги: Кристофер Дейвс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 22 страниц)

13
Ренн-ле-Шато

Мертвые рядом

Мне никак не давала покоя мысль, что могло бы случиться, если бы я продвинулся чуть дальше вперед. Ночью я долго не мог заснуть и все думал: ну вот полез бы я дальше в эту нору, которая сперва шла ровно, как тоннель, а потом сразу вдруг обрывалась, так что я ахнуть бы не успел, как полетел бы вниз, в какой-то очень-очень глубокий колодец. Интересно, пролетел бы я всю Землю насквозь? Или попросту грохнулся бы на какой-нибудь каменный выступ в дюжине футов от края обрыва и лежал бы там с переломанными ногами, а вода бы все прибывала и прибывала?

В ту ночь мне снился кошмар. Как будто я заперт в шкафу, освещенном безумным мерцанием взбесившегося стробоскопа. Вокруг висела одежда. В основном теплые душные шубы. Я был в шкафу не один, но не мог разглядеть лица своего компаньона. Однако я знал, что это был Гарри. Он непрестанно твердил: «Это все из-за тебя, это ты виноват».

Я проснулся в холодном поту. Как ошпаренный выскочил из постели, подлетел к окну и раздвинул шторы. Меня ждал приятный сюрприз. На небе не было ни облачка. Солнце светило вовсю. Кажется, это был первый солнечный день за всю последнюю неделю. Кстати, 16 января. День накануне явления синих яблок. Мы со Скэбисом и Бельи отдали должное монументальному завтраку из четырнадцати блюд, прогулялись по Эсперазе, съездили в Куазу к Фера, выпили у него кофе и отправились в Ренн-ле-Шато (уже в пятнадцатый раз), не с какой-то особенной целью, а просто так. Мы звали Алена с собой, но он лишь улыбнулся кривой улыбкой и покачал головой.

В связи с хорошей погодой Ренн-ле-Шато казался уже не таким мрачным и хмурым, как во все предыдущие дни. Хотя, конечно, был мертвый сезон, и на улицах было пустынной тихо. Джон Миллер говорил, что посмотреть на явление синих яблок съезжается куча народу, но пока что народа не наблюдалось. На парковке у церкви стояло всего две машины, принадлежавших (или же взятых в прокате), по всей вероятности, тем двум ребятам, которых мы встретили на кладбище. Один из них был англичанином из Бирмингема, если судить по акценту, второй – бельгийцем и, как оказалось, вебмастером одного из крупнейших сайтов, посвященных Ренн-ле-Шато. Они стояли у могилы Соньера и вели оживленную беседу попеременно то по-английски, то по-французски.

Бирмингемец, высокий мужчина в вельветовом пиджаке поверх плохо сидящего джемпера, на первый взгляд производил впечатление человека, который почти ничего не знает про тайну Ренн-ле-Шато. Поначалу он задавал какие-то совсем уже элементарные вопросы, в частности, почему-то о склепе Корбю («Мест нет, – сказал Скэбис. – Все билеты распроданы»), но потом вдруг заговорил о значении «зеркальной» буквы «N» в надписи на надгробии Соньера, и не только Соньера, поскольку подобные «N» присутствовали и на некоторых других могилах в округе. Бельгиец по имени Йохан согласился с тем, что «N» перевернуты неспроста, и сказал, что специально ищет такие буквы на кладбищах в близлежащих селениях. Пока что он насчитал их двенадцать штук.

– Парень из Бирмингема и парень из Бельгии встретились Французском кладбище и обсуждают значение перевернутых «N», – пробормотал Бельи. – Всю жизнь буду помнить.

Не знаю, что приключилось с бирмингемцем. Еще минуту назад он был рядом, а потом вдруг исчез. Но Йохан остался и пошел вместе с нами в церковь. Бельи сбегал к машине за фотокамерой: ему хотелось снять нашего демонического приятеля Асмодея. Едва мы вошли в церковь, я заметил множество круглых пятнышек света, как будто разбрызганных по небольшому участку стены прямо напротив входа. Они располагались вертикальной волнистой линией высотой на два метра от пола и сливались друге другом, создавая эффект световой ряби, словно дрожащие стеклышки в калейдоскопе, в основном белые и желтые, но попадались и редкие проблески красного, зеленого и синего цветов.

К тому времени, когда подошел Бельи с фотоаппаратом пятнышки света возникли еще и в других местах. Они появлялись и исчезали в зависимости от того, под каким утлом солнечный свет проходил сквозь витражные окна в южной стене церкви. Пока мы ходили по кладбищу, на небе появились легкие облака, и это тоже влияло на насыщенность цвета и форму световых пятен. Когда ничто не мешало солнечным лучам, пятнышки света были почти идеально круглыми и очень четкими, размером примерно с яблоко. Когда солнце скрывалось за облаками, его свет рассеивался, и пятна на стене бледнели и превращались в размытые кляксы. Временами случалось, что два-три кружка одного цвета выделялись особенно ярко на фоне поблекших соседних. Теперь уже преобладал синий цвет. Оттенки разнились от зеленоватого до почти фиолетового, но в основном это был яркий, насыщенный голубой.

Я смотрел как завороженный. В какой-то момент я вдруг понял, что уже не стою в дверях, а сижу на скамейке (хотя и не помню, чтобы я садился), и рядом со мной сидит Бельи, такой же растерянный и притихший. Скэбис с Йоханом стояли в центральном проходе. Кроме нас четверых, в церкви не было ни души. Очень долго мы все молчали, наблюдая за удивительной игрой света, а потом на стене вдруг зажглись два особенно ярких, пронзительно синих круга, и я не выдержал и прошептал:

– Что это?

– Pommes Bleues.

– Синие яблоки, – одновременно ответили Йохан со Скэбисом.

Да, конечно. Хотя по традиции синие яблоки соотносятся с 17 января, было бы логично предположить, что они появляются за несколько дней до того. В конце концов, расположение солнца на небе в любой определенный момент сегодня лишь незначительно отличается от его расположения в то же мгновение завтра. Сейчас было около часа дня, то есть прошло не так много времени после полудня, когда синие яблоки должны появиться здесь завтра, 17 января (согласно записи в зашифрованных пергаментах Соньера: «…уничтожаю я этого демона хранителя в полдень»), и все же достаточно, чтобы солнце давно миновало окно с воскрешением Лазаря. Явление, которое мы наблюдали, создавал свет из других окон в южной стене.

Интересно будет посмотреть, какие световые узоры получатся завтра. Но и сегодня мы явно пришли не зря. Причем мы были в церкви совершенно одни. В течение чуть ли не получаса все это великолепное действо разыгрывалось только для нас четверых. Когда прошло первое потрясение, я включил видеокамеру. Бельи, как и положено профессионалу, тут же переключился в рабочий режим и отснял целую пленку, выделив несколько кадров на нас со Скэбисом, покрытых пятнами разноцветного света. На черном свитере Скэбиса синие яблоки смотрелись особенно шикарно. Мы веселились и радовались как дети, хотя, если честно, я так и не понял, с чего нас вдруг пробило на такой бурный восторг. В конце концов, это был просто свет солнца, проходивший сквозь разноцветные витражи. Подобные явления случаются в каждой церкви.

– Мне всегда казалось, что здесь очень странное освещение, – сказал Бельи, убирая в сумку штатив и камеру. – Обычно свет в церкви такой… я даже не знаю… ну, скажем, приветливый. Доброжелательный. Он словно хочет сказать: «Мы тебе Рады. У нас есть для тебя что-то очень хорошее. Здесь ты найдешь истину». Обычно над алтарем располагается большое окно, и свет заливает всю церковь сверху. Но здесь все не так. Алтарь стоит перед окном, словно специально, чтобы загораживать свет и не давать ему проникать внутрь. Я не знаю ни одной другой церкви с таким освещением. У меня ощущение, что мне здесь не рады. Мне как будто хотят сказать: «Шел бы ты восвояси. Это все не для тебя».

– Мне кажется, здешнее освещение имеет какое-то особое предназначение, – продолжал он. – Может быть, и у этого тоже, – он указал на разноцветные пятнышки на стене, – есть свое предназначение. Да, подобные явления случаются в каждой церкви, но именно этоявление случается именно здесь именно так, а не как-то иначе, причем в строго определенное время, и оно связано с пергаментами, и 17 января, и вообще… так что, может быть, это не «просто» свет, проникающий сквозь разноцветные витражи. Или, может быть, я говорю ерунду.

Мы решили пообедать в «Синем яблоке», и Бельи с Йоханом пошли туда, а мы со Скэбисом задержались в церкви еще на пару минут. В тот день синие яблоки не добрались до алтаря, но несколько круглых лазурных пятен упало на кафедру. Болтая со Скэбисом, я рассеянно разглядывал кафедру (на самом деле в тот момент меня больше всего волновало, есть ли сегодня у Тони в меню salade du chèvre [19]19
  салат с козьим сыром (фр.).


[Закрыть]),и вдруг с удивлением обнаружил четыре одинаковых резных фрагмента в нижней части богато украшенного постамента. Раньше я их не замечал. Они располагались в самом низу и как будто смотрели в пол: четыре женские фигуры с волосами, спрятанными под широкими накидками, и золочеными чашами в руках.

Утро 17 января началось с громового раската. Вернее, с целой серии раскатов, сотрясших окна в гостинице и взбудораживших старенького Лабрадора мадам Ривье. Бедняга не знал, то ли выть, то ли лаять, и остановился в итоге на некоей производной из того и другого – ав-ав-ауууууууу – и подвывал таким образом все утро, даже когда гроза кончилась.

Я проснулся с первым ударом грома и долго лежал в сером пасмурном свете ненастного утра, слушая, как дождь барабанит по крыше, и размышляя о том, что 17 января имеет большое значение в истории Ренн-ле-Шато. В этот день умерла Мария де Бланшфор. В этот день с Беранже Соньером случился фатальный сердечный приступ. 17 января отмечают день поминовения святого Сульпиция и, как я недавно узнал, святого Антония. 17 января вышла в свет «La Serpent Rouge». И, разумеется, 17 января – это День синих яблок. Жутковатый денек, одним словом. Во всяком случае, я всегда относился к нему с суеверным страхом. В такой день лучше не проходить под лестницами и не встречать черных кошек. Но сейчас, когда этот день наступил, мне совсем не было страшно. Волнительно – да, но не страшно. Тем более после того, что я видел вчера.

Однако не факт, что сегодня все будет так же. Если вообще что-то будет. Дождь прошел, тучи рассеялись, солнце вроде бы показалось, но минут через сорок небо опять затянуло серой пеленой, и вновь пошел дождь, хотя и без громов и молний. Потом опять было солнце, и снова – дождь. В подтверждение того, что погода была «переменчивой», Бельи обратил наше внимание на бледную радугу, показавшуюся в посветлевшем небе, когда мы проехали Куазу и повернули на Ренн-ле-Шато. Время близилось к одиннадцати, и тучи опять разошлись, однако никто бы не взялся предсказывать, что будет ближе к полудню.

На узкой дороге, ведущей в Ренн, наблюдалось заметное оживление. Во всяком случае, для узкой дороги, ведущей в крошечную деревушку на вершине холма, это было действительно оживление. Перед нами ехали две машины: одна – с испанскими номерами, вторая – с голландскими. За нами пристроился микроавтобус. Таким образом, получался конвой из четырех машин. Такого не было еще ни разу. Я также ни разу видел, чтобы на стоянке у церкви было столько машин, а на главной улице – столько людей. Мы вошли в церковь ни сразу Скэбису захотелось перекурить. Пока он курил, у него пискнул мобильный. Это пришла SMS-ка от Хьюго: «С праздником синих бананов. Шизанутым привет». Скэбис тут же отбил ответ: «А не пойти ли вам в зад, мой сеньор».

До полудня оставалось еще полчаса, но почти все места на скамьях были заняты. Бельи все-таки втиснулся рядом с нашим новым бельгийским приятелем Йоханом, а мы со Скэбисом решили вообще не садиться и заняли удобную позицию справа от входа, сразу за спинкой последнего ряда скамей. Отсюда нам были видны и алтарь, и кафедра, и – что самое главное – северная стена, на которой вчера разворачивалось грандиозное представление с синими яблоками. Также с этого места отлично просматривались все места на скамьях и вход в церковь. Я заметил, что очень немногие из тех, кто входил, крестились, окропив пальцы святой водой в чаше на плечах Асмодея. Но хотя большинство собравшихся в церкви Марии Магдалины в Ренн-ле-Шато не были католиками, все эти люди во что-то верили. Пусть во что-то свое, может быть, странное и непонятное для других, – но они все-таки верили.

Колокола уже отбивали полдень. Теперь в церкви было не протолкнуться. Джон Миллер был прав: посмотреть на явление синих яблок съезжается куча народу. Всего собралось человек девятьсот, если не больше. Я не заметил никого из местных, но вроде бы узнал нескольких человек с семинара Генри Линкольна, который он проводил в саду виллы Бетания в тот злополучный вечер, когда мы со Скэбисом и Хьюго навострились выкурить косячок на крыше Башни Магдалы. Алена не было. Тони – тоже. Впрочем, Тони сейчас было не до того: он, должно быть, готовил «La Pomme Bleue» к «послеяблочному» нашествию посетителей. Но Дженни пришла. Она неожиданно возникла у нас за спиной, вся такая довольная, радостная и особенно розово-воздушная.

– Говорят, что сегодня ничего не будет, – сообщила она заговорщицким шепотом. – Похоже, проектор накрылся.

В ее шутке была доля правды. С солнцем явно творились какие-то неполадки. Кусочек неба, который виднелся в открытую дверь, был если и не совсем серым, то уже вполне мутным, и с каждой секундой в церкви становилось все сумрачнее. Но люди по-прежнему ждали и не теряли надежды. Когда мы только вошли, внутри было тихо. А теперь все пространство наполнилось приглушенным гулом взволнованных голосов. Взгляды, исполненные лихорадочного предвкушения, метались по сторонам: скользили по стенам, по алтарю, по статуям святых, даже по потолку. Было вполне очевидно, что большинство собравшихся в Реннской церкви приехали на синие яблоки в первый раз и не представляли себе, как все должно происходить: что это будет – и где. Многие фотографировали, и каждый раз, когда кто-то нацеливал камеру в какое-то место, десятки голов поворачивались в ту же сторону как по команде.

Колокола отзвонили четверть после полудня. Я уже начал всерьез опасаться, что сегодня действительно ничего не будет, но тут небо слегка прояснилось. Можно было бы написать, что тучи вмиг разошлись, и солнце явилось во всем своем пламенеющем великолепии и воссияло над миром, и сонм херувимов, воспевающих славу Господу, спустился с лазурных небес на залитую светом землю, но тогда вы бы решили, что я либо сбрендил, либо перекурил травы. Тем более что это была бы неправда. Но слабый свет солнца, как будто подернутый дымкой, все-таки просочился сквозь поредевшие облака и проник в окна в южной стене, отчего на северной стене образовались две вертикальные полоски света. Мы со Скэбисом заметили это одновременно и синхронно пихнули друг друга локтями.

Поначалу никто не понял, что это такое, – впрочем, и неудивительно. Я бы, наверное, тоже не придал значения этим пятнам, если бы не видел вчерашнего светового шоу. Сейчас это были всего лишь размытые тусклые кляксы, а не четкие круглые «яблоки». За исключением редких вкраплений желтого, пятна света были практически бесцветными. Это если смотреть невооруженным глазом. Но я смотрел через видеокамеру, в большом приближении, и поэтому различал очень бледные, едва уловимые оттенки красного, зеленого и синего. Потом я передал камеру Скэбису, а сам принялся тихонько шаманить, призывая солнце. В ответ на мои неумелые заклинания дневное светило скрылось за облаками, и пятна света на северной стене исчезли.

В течение следующих двух-трех минут они появлялись и исчезали еще несколько раз, причем с каждым разом становились все четче по форме и все насыщеннее по цвету. Синих яблок пока что не наблюдалось – самые яркие пятна были красными или желтыми. Люди начали проявлять недовольство. Несколько человек направились к выходу. Видимо, им надоело ждать непонятно чего. Ушел немец, который стоял рядом с нами. Ушла семейная пара с дочкой-подростком, на лице у которой читалась неприкрытая скука. Женщина с черными волосами, сидевшая на скамье рядом с Бельи и Йоханом, схватила за руку своего спутника и резко вскочила на ноги. Впрочем она поднялась вовсе не для того, чтобы уйти. Свободной рукой она указала на стену рядом с кафедрой и что-то крикнула по-французски. Я не понял ни слова, но женщина продолжала кричать, и было явственно слышно, что в ее голосе пробиваются нотки истерики. Может быть, она действительно впала в истерику. Хотя, на мой взгляд, три синих яблока на стене – это еще не повод для истерического припадка.

Уже в следующую секунду вся церковь взорвалась криками удивления и восторга. Все, кто сидел, разом поднялись на ноги. Кто-то истово крестился, кто-то молился, сложив ладони. Два или три человека опустились на колени. Но большинство так и вовсе забыли о том, что они в божьем храме. Люди вставали с ногами на скамьи, чтобы лучше видеть. Люди громко кричали, как будто мы были не в церкви, а на стадионе. В общем, народ неистовствовал. В целом все это напоминало ажиотаж у «Моны Лизы» в Лувре, только здесь возбуждение было стократ интенсивнее. Кто-то выкрикнул: «Чудо!» Какой-то мужчина пробился сквозь беснующуюся толпу, поддерживая под руку очень старую и явно больную женщину, и приложил руку своей подопечной к стене под синими яблоками. Пространство трещало щелчками бесчисленных фотокамер, словно мы вдруг оказались на конференции папарацци. Некоторые снимали со вспышкой.

– Не устаю поражаться на некоторых людей, – сказал Скэбис. Ему приходилось кричать, иначе я бы его не услышал. – Сами снимают со вспышкой, а потом будут диву даваться, что на снимках нет синих яблок. Посмотрят и скажут: мистика, «тайна» Ренн-ле-Шато. А что сами дебилы, в жизни не догадаются. Поистине неистребим человеческий идиотизм.

Представление с синими яблоками продолжалось в течение получаса. Их появилось достаточно много, и хотя в основном это были размытые бледные пятна, людям было уже все равно. Они увидели свое вожделенное чудо. Получили желанное подтверждение. Приобщились к запредельному. Теперь у них не осталось сомнений. Теперь они знали, что это правда: пергаменты, сокровища, все остальное.

Один проблеск солнца в пасмурный зимний день поистине творит чудеса.

На главной улице возникла пробка. Самая настоящая пробка. В Ренн-ле-Шато! Я ни за что бы не поверил, если бы не видел это своими глазами.

Большинство из тех, кто решил задержаться в деревне, в конечном итоге собрались в «Синем яблоке». Тони носился как угорелый, обслуживая посетителей с лучезарной улыбкой и символами евро, мигающими в глазах. Он поставил в обеденном зале еще с десяток дополнительных столиков и поступил очень мудро, потому что, когда мы со Скэбисом пришли в ресторан, там почти не осталось свободных мест. Народу было так много, что столы приходилось «делить», но никто не был против того, чтобы сесть с незнакомой компанией. Тем более что никто не собирался секретничать: все говорили об одном и том же.

Нам со Скэбисом удалось сесть за стол с Дженни и Бельи. В непосредственной близости к нам, за соседним столиком, сидела пара из какого-то маленького городка под Лионом, и они, ясное дело, разговорились с Бельи. Они приехали сюда в первый раз и имели лишь самое приблизительное представление о тайне Ренн-ле-Шато. Им рассказал о ней парень их дочки, который родился 17 января, ровно в полдень. С ними за столиком сидел странный товарищ, который на протяжении всего обеда убежденно доказывал им, что в Солнечной системе есть еще одна дополнительная планета и что Иисус происходит как раз оттуда.

– Он говорит, что Иисус был с другой планеты, – сказали они, когда «астроном» отошел в туалет. – Он вообще странный. Как будто сам тоже инопланетянин.

– Это еще ничего, – сказал Бельи. – Бывает и хуже. Это как с первой женщиной. По прошествии времени, когда вспоминаешь свой первый опыт в любви, ты понимаешь, что эта женщина была не самой умелой и страстной любовницей из всех, которые у тебя были потом, но ты все равно будешь помнить ее всю жизнь. Свою самую первую женщину. И тут то же самое. Вы всегда будете помнить своего первого психа из Ренн-ле-Шато.

За нашим столиком разговор тоже зашел об инопланетных пришельцах и вообще о космосе, и Дженни объяснила, почему она собирается переезжать на Гавайи. Насколько я понял, это было как-то связано с Большой Гармонией, парадом планет в форме шестиконечной звезды, который случился, когда мы со Скэбисом были в Шотландии. Дженни что-то такое рассказывала о красноземе в отдельных частях Гавайев и добавила под конец, что вокруг Ренн-ле-Шато тоже немало участков с подобной почвой. Да, я тоже заметил, что местами земля и камни на холме, где стоит Ренн-ле-Шато, были насыщенно-красными, цвета запекшейся крови. Раньше я этого не замечал, а теперь сразу заметил. Зимой, когда нет травы и других «маскирующих» растений, это сразу бросалось в глаза.

– Во многих сакральных местах на Земле почва красного цвета, – сказала Дженни. – Айерс Рок, пирамиды, Гластонбери, Ренн-ле-Шато. Красный цвет означает высокий процент содержания железа – а там, где железо, там и магнитные поля. Вихри магнитной энергии. Они нас притягивают как магниты и вступают в реакцию с железом, содержащимся у нас в крови. Можно сказать, они действуют наподобие катализатора.

– Помнишь, ты как-то сказала, что Ренн-ле-Шато придает ускорение карме. Это все связано, я правильно понимаю? – спросил я.

– Да, ты все правильно понимаешь. Что бы ни происходило у тебя в душе, будь то хорошее или плохое, когда ты попадаешь в такие места, все, что было запрятано в глубине, все, чего ты не знал о себе или знал, но боялся, поднимается на поверхность – и волей-неволей приходится разбираться и решать, как жить дальше. Это и есть ускорение кармы.

Впрочем, в случае с Бельи ускорение касалось не столько кармы, сколько количества выпитого вина. Процесс шел полным ходом. В ресторане играла живая музыка, что-то полуцыганское. Тони пригласил аргентинского гитариста и венгерскую скрипачку, симпатичную светловолосую женщину с приятной улыбкой. Бельи решил, что она – вылитая пастушка с картины Пуссена «Аркадские пастухи», и убедил в этом нас со Скэбисом. Тони тоже проникся и даже сбегал за книгой с репродукцией картины. Разумеется, венгерская скрипачка была ни капельки не похожа на пуссеновскую пастушку. Впрочем, Бельи уже потерял интерес к данной теме. Когда Тони вернулся с книгой, Бельи самозабвенно терзал гитару (которую выпросил у аргентинца), пытаясь извлечь из нее более или менее вразумительную мелодию. По-моему, как раз к тому времени посетители начали потихонечку расходиться.

Но полный кирдык грянул позже, когда Бельи вернул гитару ее законному владельцу (у которого явно отлегло от сердца) и взялся за скрипку. Исход посетителей резко ускорился, и когда ресторан опустел на две трети, Скэбис предложил мне сходить к прогуляться по кладбищу. На улице было пустынно – и особенно по сравнению с первой половиной дня. Серые мрачные тучи затянули небо сплошной пеленой. Поднялся сильный ветер. Мы присели на корточки между могилой Соньера и фамильным склепом Корбю, и Скэбис достал из сумки изрядно потрепанный «Код да Винчи», от картонной обложки которого осталась лишь тонкая полоска в дюйм шириной.

– Хорошая книжка, – заметил он. – Надо будет как-нибудь почитать.

Разумеется, не прошло и пяти минут, как мы со Скэбисом затеяли бурное обсуждение тех вопросов, которые за последние несколько месяцев обсудили, наверное, раз триста, если не больше. Я уже начал всерьез опасаться, что нам суждено вести эти беседы до скончания дней. Прямо как в «Дне сурка», только вместо Панксатонского Фила у нас был Панкотявленный Рэт. Интересно, а как бы я отреагировал, если бы, проснувшись назавтра, обнаружил, что сегодня опять 17 января?

Конечно же, наши дискуссии никогда не повторялись один в один, поскольку всегда находилась какая-то новая информация к размышлению, которую надо было сопоставить со всем предыдущим. Вчера, например, в ходе блужданий по интернету через ноутбук Бельи мы набрели на французский сайт с материалами о «La Roue Tourne», документальном телефильме о Ренн-ле-Шато, снятом в начале 1960-х, в котором Ноэль Корбю самолично сыграл роль Соньера. Там была и английская версия, и мы прочитали, что в фильме Корбю рассказывал, помимо прочего, о Пьере Плантаре. По словам Корбю, в 1938 году восемнадцатилетний Плантар провел какое-то время в Ренн-ле-Шато, и Мари Денарно отдала ему «письма его деда и другие архивы». Таким образом, претензии Плантара, что его дед дружил с Соньером и Буде, вроде бы подтвердились. А вот утверждения некоторых скептически настроенных товарищей, что Плантар знать не знал ни о каком Ренн-ле-Шато, пока не услышал о нем от Корбю в конце 1950-х годов, наоборот, опроверглись.

– Если только Плантар с Корбю не сговорились с самого начала, – размышлял Скэбис вслух, скручивая папироску. – В каком году вышел фильм? В 1961 – м? А книга Жерара де Седа появилась в 1967-м. То есть сначала был фильм, а через шесть лет вышла полная версия истории. С Дагобертом, Пуссеном, Сионской общиной, синими яблоками и всеми делами. Допустим, Корбю действовал заодно с Плантаром, но не довел свою роль до конца, потому что погиб вскоре после того, как вышло в свет первое издание «Проклятых сокровищ». А может, и не было никакого обмана. Может быть, это все чистая правда…

Может быть. Может быть. Версий было великое множество, и мы со Скэбисом просто не знали, какой из них верить: чем больше мы узнавали, тем вернее убеждались, что все очень запущенно и крайне неоднозначно. Поэтому мы и ходили кругами, причем на каждом витке здравый смысл убывал, а бредятина, наоборот, прирастала со страшной силой. Когда есть из чего выбирать, человек поневоле теряется и зависает. Приведу простой житейский пример: ты пытаешься выбрать себе телефонного оператора или компанию по энергоснабжению. Они все кричат, что у них самые качественные услуги при самых выгодных ценах – которые всегда на порядок меньше, чем у конкурентов, – но кто из них говорит правду?

Я всегда ощущал что-то подобное по отношению к религии. В мире столько религий и разных церквей, но какая из них ближе к Богу? Ну хорошо, пусть не к Богу, а к истине. Как разобраться, какая правильная, а какая неправильная? А вдруг ты выберешь не ту? И что лучше: пойти по неправильному пути или вообще отказаться от выбора? Наверное, все дело в вере. Но что есть вера, опять же? Откуда она происходит? Как понять, что она уже есть? Что ты чувствуешь, когда веришь? В тебе что-то меняется? Ты вдруг ощущаешь свою сопричастность чему-то такому, что лежит за пределами человеческого разумения? Вера идет изнутри? Или это как голос, зовущий тебя за собой?

– Ладно, пойдем, – сказал Скэбис. – А то нас потеряют.

Уже смеркалось. Первые ночные тени сгущались вокруг молчаливых продрогших надгробий. Мне показалось, что кто-то кричит – далеко-далеко, почти на пределе слышимости. То ли кричит, то ли воет. Хотя, может быть, это был просто ветер, ли какой-нибудь пьяный француз пытался удавить кошку.

* * *

Когда мы вернулись в «Синее яблоко», Бельи продолжал мучить скрипку и не желал с ней расставаться. Дженни сказала, что один раз ей удалось отобрать у него инструмент, но он все-таки уговорил венгерскую музыкантшу дать ему скрипку «еще на чуть-чуть». Я решил, что пора применять силу, и пригрозил наступить ему на пострадавшую ногу, и только тогда он отдал скрипку законной владелице.

Народу в ресторане осталось немного, но те, кто остался засиделись до позднего вечера. Музыканты играли, Скэбис периодически выступал с партией ударных, барабаня ладонями по столу, а Дженни спела несколько песен Барри Уайта. Бельи заснул в уголке. Тони буквально светился: я в жизни не видел его таким радостным и счастливым. Алей так и не пришел, хотя мы его ждали. Скэбис пытался ему звонить, но он не брал трубку.

Как это часто бывает на шумных сборищах и вечеринках, веселье шло полным ходом, а потом как-то вдруг получилось, что все уже разошлись и остались лишь четверо самых стойких. В девять вечера Дженни сказала, что она обещала заехать к друзьям в Эсперазу, н предложила завезти Бельи в гостиницу. Бельи, утративший дар вразумительной членораздельной речи в связи с изрядным подпитием, поднял вверх большой палец. Таким образом, из четырех припозднившихся посетителей в ресторане остались лишь двое. Догадайтесь с трех раз, кто это был.

Мы со Скэбисом сидели в «Яблоке» еще часа два. Рэта пробило на бренди, и мы решили, что за руль на обратном пути сяду я. Так что Скэбис пил бренди, а я пил кофе. Разумеется, к нам присоединился и Тони, совершенно измученный после этого «безумного дня» (который, по его собственному признанию, был самым лучшим за те два года, что он хозяйничает в ресторане), но все-таки не настолько измученный, чтобы лишить себя удовольствия от приятной беседы. Он с большим интересом выслушал наш «отчет» о поездке в Шотландию и посвящении Генри Линкольна в тамплиеры. Но ходу рассказа кто-то из нас упомянул о Большой Гармонии.

– Да это было как раз на мой день рождения, – сказал Тони – Этот день мне запомнится навсегда. Незадолго до этого я общался с подругой Дженни, которая недавно приехала из Америки. Она научила меня создавать вихрь. Энергетический вихрь. Воронку взвихренной энергии. И вот на свой день рождения я провести эксперимент. Дело было под вечер, уже начинало темнеть. Я начал с вершины холма и прошелся по всей деревне. Не скажу, где конкретно, но я создал три вихря. Один из трех получился особенно удачным. Ну, так и место было особенное. Сначала в небе зажглись зарницы, а потом над деревней разразилась гроза. Самая настоящая гроза, с громами и молниями.

Было странно услышать такое от Тони. Хотя он был масоном и тамплиером, я всегда думал, что его больше интересует история, нежели мистика. Он как-то рассказывал, что почти всю жизнь проработал в компьютерных компаниях, в том числе и в IBM. «Я не верю в потусторонние силы, в привидения и призрачные голоса, – сказал он однажды. – Я верю в простую логику, в нули и единицы, в «да» и «нет», «истинно» и «ложно». По сравнению с Тони даже я мог считаться умеренным мистиком. Он же был из Манчестера, что тут еще говорить?!

– Да ну тебя, Тони. – Скэбис покачал головой. – Ты еще скажи, что бегал по улицам голый и гремел высушенными куриными костями или чем там гремят грозные колдуны.

– Да, я все понимаю, – ответил Тони. – Я бы сам не поверил, если бы не видел своими глазами. Но вихри – это еще не все…

Он умолк на полуслове. Почесал за ухом, задумчиво подергал себя за бороду. Сперва я решил, что он держит паузу нарочно – в манере Генри Линкольна, который работает под Орсона Уэллса, – но потом понял, что он не играет и не стремится создать драматическое напряжение. Он просто пытался решить не сказал ли он лишнего и стоит ли продолжать.