Текст книги "Рэт Скэбис и Святой Грааль"

Автор книги: Кристофер Дейвс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 22 страниц)

Этого я не знал.

– А что, во времена Меровингов уже было стекло? – спросил я.

– Конечно, было, – ответил Скэбис.

– Ты уверен?

– Конечно, уверен, – сказал он как отрезал и зашагал в направлении виллы Бетания.

В отличие от музея в доме при церкви, откуда убрали всю мебель, чтобы поставить выставочные витрины, несколько комнат на вилле Бетания были обставлены именно так, как они выглядели в начале двадцатого века, с соблюдением всех исторических реалий.

Затхлая атмосфера, царящая в так называемых домах-музеях, всегда повергает меня в уныние, но на вилле Бетания я все же прочувствовал, что Соньер был не только полулегендарным героем таинственной истории, но и живым человеком. Мне представлялось, как он стоит на крыльце и смотрит на витражи прямо над входом, расписанные на мотивы Пресвятого сердца Иисуса. Мне представлялось, как он сидит во главе стола в маленькой и уютной столовой, наслаждаясь изысканным ужином в обществе Эммы Кальве, или австрийского герцога, или кого-то еще из своих VIP-гостей. Я явственно слышал, как он зовет Мари Денарно, И еще я отметил, что в смысле выбора обоев у него был кошмарный вкус.

Что еще интересно: Соньер не жил на вилле. Он жил в доме при церкви, а Бетанию «приберегал» для приема гостей. Хотя вилла четырехэтажная (включая чердачное помещение, разделенное на две спальни), это никоим образом не особняк, тем более если принять во внимание поблекшую краску на стенах, пятна сырости и потрескавшуюся штукатурку. Хотя вполне вероятно, что в свое время это был примечательный дом. Настоящий дворец по сравнению с другими домами в деревне: явно слишком роскошный для владения среднестатистического сельского кюре. Также не следует забывать, что раньше здесь были павлины в саду и фазаны к столу, лучшие вина, коньяки и сигары, редкие книги, дорогие картины и украшения, большинство из которых исчезло таинственным образом после смерти Соньера. Плюс к тому обезьянка по имени Мела и ламы. Не забудьте про лам.

Для того чтобы представить виллу Бетания такой, какой она была когда-то, требуется толика воображения, но люди, которые сюда приезжают, не страдают отсутствием воображения. Например, я заметил в столовой, что кто-то недавно пытался расковырять под столом плитку пола. Несколько плиток было разбито, а цементный раствор раскрошен в порошок. В другой раз, когда мы были на вилле, Скэбис вдруг принялся топать по полу в одной из комнат на первом этаже. Да, действительно, судя по звуку, было похоже, что в некоторых местах под полом как будто присутствовали пустоты, но было бы глупо сделать из этого вывод, что таинственное сокровище Соньера лежит у нас под ногами в буквальном смысле слова. Хотя, с другой стороны, Мари Денарно не раз говорила, что жители деревни «ходят по золоту, даже не подозревая об этом».

Наши походы по соньерским местам неизменно заканчивались у Башни Магдалы. Башня стоит в самом дальнем конце сада, на краю небольшого обрыва, крутого спуска с холма. Здесь кончаются владения Соньера и территория Ренн-ле-Шато. Башня сама по себе не представляет особенного интереса (все помещение делится на две части: главный зал, весь заставленный книжными шкафами, и подвал), но зато с крыши, куда можно подняться по узкой винтовой лестнице, открывается изумительный вид. Хотя башня совсем невысокая, она расположена в самой верхней точке деревни, и отсюда видны и долина, и горы.

Мы со Скэбисом подолгу сидели на крыше башни и размышляли о тайне Беранже Соньера и о загадках истории вообще. Иногда мы говорили о великих исторических событиях. Иногда – об элементах внутреннего убранства в церкви Марии Магдалины. Время от времени Бельи приходилось играть роль третейского судьи. Часто случалось, что кто-то из нас рассуждал о какой-то детали, показавшейся ему интересной и значимой, тогда как его собеседник считал, что она несущественна. Например, Скэбиса очень интересовал вопрос, почему все так стремятся залезть на верхушку башенки, к которой ведет винтовая лестница. На старых фотографиях Башни Магдалы хорошо видно, что по наружной стене этой башенки проходила лестница, и скобы остались в стене до сих пор, но самой лестницы больше нет.

Конечно же, мы говорили о сокровищах Соньера, а иногда просто молчали, наслаждаясь чудесным видом на долину внизу, который сам по себе был сокровищем. Иногда.

– Много умных людей долгие годы ломали голову над разгадкой этой тайны, – вздохнул Скэбис однажды, вперив взгляд в горизонт.

– Ты хочешь сказать, что наши шансы равны нулю? – уточнил я.

– Я хочу сказать, вовсе наоборот. У умных людей ничего не вышло. Теперь пора взяться за дело придуркам. Знаешь, как говорится, дуракам всегда везет. Так что у нас с тобой очень хорошие шансы.

Через пару дней после приезда в Ренн-ле-Шато у нас уже был постоянный столик в ресторане под открытым небом в саду перед виллой Бетания. Хозяин ресторана, словоохотливый и неизменно веселый дядька по имени Жан-Люк Робин, лично следил затем, чтобы у нас на столе всегда было вино. Местное красное.

– Сервис с улыбкой и информацией к размышлению, – как-то заметил Скэбис.

Имелось в виду, что ресторан Жан-Люка, расположенный неподалеку от церкви, был идеальным наблюдательным пунктом и местом для «заведения и разведения знакомств», тем более если принять во внимание общительность Скэбиса, заводившего разговоры со всяким, кто попадал в его поле зрения, независимо от того, говорил ли он по-английски. Его не интересовали приезжие туристы, но если поблизости наблюдался кто-то из местных, уже минут через пять Скэбис просил Бельи пригласить его за наш столик и ставил ему выпивку (за наш счет опять же).

Среди наших новых знакомых была Дженнифер Пристли, прожившая в Ренн-ле-Шато больше десяти лет. Настоящая английская роза, хотя и родом из Уэльса, она носила светло-розовые юбки и душилась духами с тонким, едва уловимым ароматом. Стройная, светловолосая, загорелая, Дженни работала на полставки в музее и хорошо знала родителей Скэбиса. В 1970-х годах она была стюардессой и в свое время носила титул «Мисс Британские авиалинии». В тот день, когда мы с ней познакомились, они со Скэбисом заговорили о телепатии.

– Существует теория, что всякая мысль, сформулированная про себя, зависает у тебя над головой в виде незримого облака, в которое может проникнуть любой, кто владеет необходимым умением, – сказала Дженни, а я Подумал, что очень надеюсь, что она не владеет «необходимым умением», поскольку как раз в тот момент я пытался представить себе, как она выглядела в 1970-е годы, в форменной мини-юбочке стюардессы и все дела. Причем форма, которая мне представлялась, была, скажем так, далека от регламента.

Дженни Пристли была замечательным собеседником и очень нам помогла. Она провела нас в потайную комнату, которую Соньер устроил в церкви и куда можно было войти через заднюю стенку буфета в ризнице, закрытой для посетителей. Она познакомила нас с несколькими людьми, с которыми, вполне вероятно, мы никогда бы не встретились без нее, в том числе с внуком Антуана Каптье, церковного звонаря Соньера, и племянницей Клер Корбю, дочери Ноэля Корбю. Дженни также предупредила нас, чтобы мы не особенно откровенничали с некоторыми из местных.

– В основном люди здесь добродушные, просто живут и дают жить другим, но ходят слухи, что есть тут два-три человека, которые всерьез занимаются черной магией, наводят проклятия и все в таком духе, – сказала она. – Они не любят чужаков, и особенно если те задают слишком много вопросов, и если им что-то вдруг не понравится, они могут устроить веселую жизнь неугодным. Просто в качестве предупреждения, чтобы посторонние не лезли, куда не надо. – Дженни рассказала, что когда она только еще поселилась в Ренн-ле-Шато, в первый год было несколько случаев, когда кто-то прокалывал шины на ее машине, а однажды ей перерезали трос тормоза.

Должен признаться, Дженни меня обескураживала. С одной стороны, она казалась абсолютно нормальной. Нет, даже не так: она и была абсолютно нормальной. Неизменно веселая, остроумная, лучистая– она напоминала мне мою тетю Сибил. Но иногда, как в тот вечер, когда она пригласила нас к себе в гости, она вдруг заводила беседу о внеземном разуме, верховных наставниках, детях Индиго и прочих вещах, в которых я совершенно не разбирался и, собственно, не стремился разобраться. И дело было не только в том, что Дженни начиталась всяких эзотерических книг. Она утверждала, что лично общалась с инопланетными сущностями посредством особого рода медитации, называемой ченнелинг. [5]5
  Ченнелинг – в буквальном переводе «передача по каналу» – установление устойчивого канала связи с теми сущностями, которые находятся в своем развитии выше людей, питают к людям любовь и стремятся им помочь. Это могут быть представители внеземных цивилизаций, древние боги, души умерших и т. д. Людей, участвующих в ченнелинге, обычно называют просто «каналами», а тех, кто передает им информацию, – наставниками.


[Закрыть]Стало быть, у нее были «необходимые умения». Будь она какой-нибудь хиппи, я бы вообще не стал слушать, что она говорит. Но в Дженни не было ни грана от хиппи. Она любила Барри Уайта [6]6
  Барри Уайт – известный американский соул-певец.


[Закрыть]и обожала фильм «Грязные танцы».

В качестве ответного жеста гостеприимства мы пригласили Дженни на ужин в «Синее яблоко», «La Pomme Bleue». Выбор ресторана мы оставили за гостьей, и ее решение нас очень обрадовало. Мы уже несколько дней пробыли в Ренн-ле-Шато, нопочему-то так и не собрались зайти в «Синее яблоко», так что для нас это был первый ужин в «яблочном» заведении. Правда, мы выбрали не очень удачный вечер: какой-то уж слишком тихий. Кроме нас, в ресторане было всего два посетителя. Двое мужчин за столиком у входа. Они обменялись парой фраз с Дженни и вежливо кивнули нам.

Едва мы вошли, сразу стало понятно, что «Синее яблоко» – не обычный ресторан. Всю дальнюю стену занимала красочная фреска, изображавшая Адама и Еву под Древом познания добра и зла с алым змеем, притаившимся в ветвях. Картину обрамляли гроздья каких-то синих ягод, которые я поначалу принял за виноград, но потом разглядел, что это были плоды смоковницы. Интересная интерпретация значения «синих яблок». Остальные стены были расписаны узорами, в которых преобладали мотивы змея и яблока, а на спинках стульев красовались вышитые портреты рыцарей-тамплиеров. На каминной полке лежала красная феска с золотой брошью, на которой были изображены меч, звезда и полумесяц, а под ними шла надпись: «Яхмос Посланник».

– Рэт, ты спрашивал про Алена Фера, – сказала Дженни, когда мы уселись за столик и открыли меню.

Про Алена Фера Скэбис спрашивал у всех и каждого, но никто ничего не знал. Его не видели в городе уже несколько недель. Нам сказали, что он, вероятно, уехал, но куда и насколько, и когда он планирует вернуться – сие была тайна, покрытая мраком. «Вполне в духе Алена, – сказали нам люди знающие. – Он может вернуться хоть завтра, а может – месяца через три. Он такой… непредсказуемый».

– Так вот, – продолжала Дженни. – Ален – это который сидит к нам спиной. – Она кивнула в сторону двоих мужчин за столиком у входа.

– Ничего себе так совпадение, – сказал я. – Дженни, признайтесь, вы знали, что он будет здесь сегодня вечером. Вы поэтому и предложили пойти сюда?

– Да откуда она могла знать, что он будет здесь?! – рассмеялся Скэбис.

– Не забывайте, где вы находитесь, – мягко проговорила Дженни. – В Ренн-ле-Шато это обычное дело. Так всегда и происходит.

– Что происходит?

Скэбис бросил взгляд на Дженни, потом на меня и уткнулся в меню.

– Еще пару раз произойдет, и поймешь, – буркнул он. – Ты решил, что будешь брать?

Скэбис явно темнил, но я не был уверен, относительно чего, Я попытался заставить его объясниться, но он как будто меня и не слышал. Дженни тоже молчала. Я решил, что не стоит на них давить, и после пары стаканов вина меня уже не волновало, что у них там на уме.

Из ресторана мы вышли уже под утро. Весь вечер мы активно общались с Аленом Фера. Бельи с Дженни «работали» переводчиками, хотя Ален немного говорил по-английски. У него был заметный акцент, но он знал много слов и очень даже неплохо владел грамматикой. Ему было чуть за шестьдесят: вполне симпатичный жилистый дядька с копной перманентно растрепанных седых волос. Его морщинистое лицо и бледно-голубые глаза почему-то напомнили мне демона из церкви, и от этого было как-то неуютно… даже не то чтобы неуютно, но странно.

Скэбис с Аленом сразу нашли общий язык. Ален был в полном восторге, когда узнал, что Скэбис – бывший барабанщик. Оба сына Алена тоже были ударниками, да и сам Ален был музыкантом, в довершение к своим многочисленным творческим дарованиям. В 1960-х годах он играл на гитаре и пел в группе «Les Enfante Terribles», в свое время довольно известной во французских хипповских кругах, как сообщил нам Бельи. Ален, как оказалось, еще и снимался в кино и сыграл главную роль в последнем фильме Жана Кокто.

– Для меня Кокто вроде как крестный отец, – заявил Фера как бы между прочим.

Словно желая лишний раз подтвердить свою принадлежность к богеме, он непрерывно курил «Gauloise», держа сигарету между средним и безымянным пальцами и жадно затягиваясь во всю силу легких.

Время от времени к нам за столик подсаживался хозяин ресторана, который, как оказалось, был родом из Англии. Тони Хебб, видный дородный манчестерец с седой бородой и седыми же длинными волосами, собранными в аккуратный хвост, купил «Синее яблоко» у прежних владельцев чуть больше года назад. Я спросил его про красную феску, и он ответил, что это Церемониальный головной убор братьев Храма Яхмоса, масонского ордена, куда принимают л ишь тех, кто получил «мастера», то есть достиг третьей степени посвящения. Тони без ложной скромности подтвердил мое предположение, что феска – его, и с гордостью сообщил, что, помимо масонской ложи, он состоит еще в ордене тамплиеров, то есть в организации, которой, как мне представлялось, уже давно не существует. Я не знал, что на это ответить. Самое лучшее, что мне придумалось:

– Как мило…

Иными словами, вечер выдался информативным. Ален с воодушевлением говорил о загадках истории, при активном участии Дженни и тамплиера Тони. Мы узнали много нового о Беранже Соньере и Ренн-ле-Шато. К примеру, ходили упорные слухи, что Соньер причастен к убийству Антуана Жели, священника из Каркассона, которого зверски забили насмерть каминными щипцами. Здание, где сейчас расположено «Синее яблоко», когда-то принадлежало семейству Корбю. Нынешний мэр деревни проводит генеральную реконструкцию наиболее «пострадавших» участков владений Соньера, в частности, собирается восстановить оранжерею. Землю под Башней Магдалой просветили рентгеновскими лучами и обнаружили крупный прямоугольный предмет, закопанный прямо под башней – официальные раскопки назначены на конец лета. Мы также узнал и о фантастических подвигах местного жителя по кличке La Taupe – Крот, ~ который вот уже двадцать лет проводит в окрестностях свои собственные, «не столь официальные» раскопки. За эти годы он прорыл под деревней сложную сеть тоннелей, оборудованных деревянными подпорками и электрическим освещением.

Когда мы вышли из ресторана, на улице было темно и тихо. Пожимая Алену руку, Скэбис спросил, можно ли им будет встретиться еще раз.

– Разумеется, – улыбнулся Ален.

– Замечательно. Дайте мне свой телефон, я позвоню.

– Не надо звонить, – сказал Ален, направляясь в сторону церкви. – Все получится само собой, – бросил он через плечо и растворился во тьме.

* * *

Хотя основное внимание мы уделяли, конечно же, Ренн-ле-Шато, Скэбис несколько раз вытащил нас в Каркассон и Лиму, городок, где производят бланкет, белое игристое вино, появившееся задолго до «изобретения» шампанского. В деревне Монтазель мы нашли дом, где родился Беранже Соньер, и побывали в соседнем городке Эсперазе, где родилась Мари Денарно. По совету Дженни мы съездили к Пеш-де-Бюгарш, потухшему вулкану, который местные жители называют «горой НЛО» из-за странного свечения, наблюдаемого в небе над его закругленной вершиной. По настоянию Бельи каждые три-четыре часа мы делали остановки на «перекусить». Еда повсюду была отменной, за исключением одного ресторанчика в Лиму, которым владел англичанин.

– Что там церковь в Ренне, – сказал Бельи, выковыривая из зубов кусок хряща. – Этоместо поистине ужасно.

Где бы мы ни оказались, повсюду играла «Мария» Джонни Холлидея, любимая песня Салима. Она преследовала нас повсюду. Стоило только включить радио в машине или заглянуть в бар – и, пожалуйста, вот она, родимая. «О Мария, ля-ля-ляля». Мотивчик так глубоко въелся в мозги, что время от времени мой внутренний плейер проигрывал его, включаясь совершенно самостоятельно. На следующий день после ужина в «Синем яблоке» первое, что мы увидели утром, когда вышли в столовую, где был телевизор, – самого Холлидея, исполняющего свой хит.

– Прямо какое-то наваждение, – сказал я Скэбису. – Она нас преследует, эта песня.

– Правда? – сказал Скэбис, вперив взгляд в телевизор. – А я, знаешь ли, не заметил.

– Но она постоянно играет, повсюду… ты просто не мог не заметить. Ришар, скажи ему. Ведь она постоянно играет.

– Кто? – спросил Бельи, сосредоточенно пережевывая круассан.

– Эта песня.

–  Какаяпесня?

– Хватит уже надо мной издеваться. Нашли себе, понимаешь, забаву. Куда ни глянь, кругом одни Марии… Денарно, де Бланшфор, Магдалина… И еще эта песня. «Мария». Вам не кажется, что это какое-то странное совпадение?

– Ну, если ты так считаешь, – пожал плечами Скэбис.

Это было действительно странное совпадение, и с тех пор как мы приехали в Лангедок, я уже далеко не в первый раз употребил это слово. Совпадение.На самом деле, если подумать, в ту поездку я употреблял его как минимум дважды в день. Может, я слишком много читал «по теме» и у меня малость поехала крыша? Или я бессознательно погрузился в таинственную атмосферу Ренн-ле-Шато с его предполагаемой магией? Или же происходило что-то еще: что-то, на что вчера вечером намекал Скэбис, когда мы только пришли в «Синее яблоко»?

Этими и подобными им вопросами я мучился еще пару дней, а потом у нас появился еще один неотвязный преследователь. Или, вернее, преследователи. Хотя, может быть, будет правильнее сказать не у нас,a y меня?Потому что, как бы глупо сие ни звучало, у меня начало складываться впечатление, что пчелы, которые были буквально повсюду, существа в высшей степени разумные и «повсюду» они неспроста. «Пчелы» – шутливое прозвище футбольного клуба «Брентфорд», за который я болею всю жизнь, и все мои интернетские ники так или иначе связаны с пчелами (Пасечник, Пчеловод, Дядя-Улей). Пчелы также связаны с Ренн-ле-Шато, потому что пчела нарисована на гербе королевской династии Меровингов – в гробнице Хильдерика, сына легендарного Меровея, нашли больше трех сотен пчел, отлитых из чистого золота, – и вот теперь, куда бы я ни посмотрел, взгляд каждый раз натыкался на пчел. В Монтазеле они охраняли вход в церковь. В Каркассоне они деловито кружили над могилой Антуана Жели. В Эсперазе вообще чуть ли не приземлялись мне на голову.

– Начитался завернутой эзотерической литературы, вот тебе и мерещатся всякие ужасы, – сказал я себе в Эсперазе, обнаружив пчелу в банке с медом в местном супермаркете.

Пчелы присутствовали и в окрестностях Арка, деревни, с которой, по утверждению многих ренньерцев, «списан» пейзаж «Аркадских пастухов» Никола Пуссена. Я столько раз видел картину Пуссена и очень внимательно изучил многочисленные фотографии этого места, но все равно не был уверен что узнаю его «во плоти» – то есть в камне и дереве. Во-первых, надгробия, изображенного Пуссеном, уже давно нет – стараниями многочисленных охотников за сокровищами, в том числе одного придурка, который пытался взорвать его динамитом в конце 1980-х годов, после чего хозяин этой земли решил убрать отсюда надгробный камень, как говорится, от греха подальше.

Но, как оказалось, я зря беспокоился. Где-то на полпути между Куазой и Арком, на очередном повороте мы со Скэбисом выкрикнули в один голос:

– Вот оно!

Мы не сумели подъехать поближе: это были частные владения, закрытые для посторонних, и, кроме того, место было отрезано от дороги глубоким оврагом. Однако мы не огорчились. Если найти правильный ракурс, сходство с «Аркадскими пастухами» было поистине поразительным, даже если смотреть с дороги. Линия горных вершин вдалеке, включая и холм, на котором стоит Ренн-ле-Шато, окружающая растительность, расположение ближайших скал – все было точно такое же, как на картине Пуссена. Смотришь – и просто не веришь глазам.

В тот же день, когда мы ездили в Арк, мы поднялись и на гору Безю, где находятся развалины средневековой крепости» бывшего командорства тамплиеров. Орден «Бедных рыцарей Христа и Соломонова храма» был учрежден в Иерусалиме в начале двенадцатого столетия, и, по свидетельству средневековых летописцев, первоначально в него входили всего девять рыцарей, которые поставили себе целью защищать христианских пилигримов, наводнивших Святую землю по окончании первого крестового похода – благородные воины в белых плащах с вышитым алым крестом и мечом в твердой длани. Их предводителем был Гуго де Пейн, французский дворянин из Шампани. Однако, похоже, де Пейн сотоварищи не столько хранили покой благочестивых туристов, сколько производили раскопки под Соломоновым храмом. Существует множество теорий относительно того, что искали тамплиеры: Святой Грааль, древние свитки, различного рода священные реликвии, нетленное тело Иисуса Христа или просто банальное золото. Никто не знает, нашли ли они, что искали, а если нашли, то куда оно делось потом – здесь мы вновь входим в область догадок и предположений.

Доподлинно известно лишь то, что уже в середине двенадцатого столетия численность тамплиеров возросла многократно. Их материальное положение также существенно переменилось, причем в лучшую сторону. Хотя часть тамплиеров по-прежнему оставались в Святой земле, большинство обосновались в Западной Европе, где орден владел обширными землями. Рыцари храма построили десятки замков и крепостей, церквей и прочих религиозных сооружений. На их деньги были основаны десятки больниц. У тамплиеров был собственный морской флот, и именно «бедные рыцари» разработали концепцию современного банковского дела. Как говорится, чтоб мы так жили. История тамплиеров самым что ни на есть тесным образом связана с историей Лангедока, в частности, именно здесь жил один из великих магистров ордена Бертран де Бланшфор, предок Марии де Бланшфор. Гора, где стоял замок Бланшфоров, находится менее чем в пяти милях от Ренн-ле-Шато. Она также присутствует на картине Пуссена «Аркадские пастухи».

Как известно, богатство заводит немало друзей и наживает немало врагов. В этом смысле тамплиеры, о несметных богатствах которых ходили легенды, не стали исключением. Среди нажитых ими врагов далеко не последним был Филипп Красивый, король Франции, задолжавший храмовникам большие деньги и не горящий желанием их отдавать. В октябре 1307 года, по высочайшему повелению короля, все тамплиеры во Франции были арестованы, а имущество ордена конфисковано. Тамплиерам были предъявлены обвинения по полному списку богомерзких ересей, включая оскорбление святого креста (посредством плевания на оный) и поклонение отрубленной голове. Многие признали свою вину, но все эти чистосердечные признания были получены посредством изощренных пыток, так что их «чистосердечие» более чем сомнительно. Тридцать пять тамплиеров не пережили и первого дня допросов. Несколько сотен погибли в течение первой недели после массового ареста.

Операция по ликвидации тамплиеров была разработана самым тщательным образом. На рассвете в пятницу, 13 октября 1307 года, все замки и крепости тамплиеров подверглись массированному нападению – одновременно на всей территории Франции. Отсюда, кстати, пошло суеверие, что пятница, 13-е, – день несчастливый. И, безусловно, он стал несчастливым для сотен несчастных, чьи ноги поджаривали на огне, пока от них не оставались обугленные культяшки – это была любимая забава королевских «пыточных дел мастеров». Спастись удалось лишь немногим разрозненным группам, и тамплиерскому флоту, который за день до облавы отбыл из Ля-Рошели. И вот еще любопытное обстоятельство: крепость на горе Безю осталась нетронутой. Почему? Может быть, по ошибке?

– Может быть, здешние прихвостни короля накануне неплохо гульнули, а утром болели с похмелья и вспомнили только к обеду: «Черт, а Безю-то мы так и не взяли. Ну и пес с ним. Наливай», – предположил Скэбис.

Может быть. Или, может быть, они решили, что не стоит драть задницу ради какого-то Безю. Крепость построена в труднодоступном месте; единственная дорога проходит почти по отвесному склону. Мы сто раз запыхались, пока поднялись. К Безю мы приехали примерно в семь вечера, и хорошо, что не раньше. Гора оказалась значительно выше, чем представлялась нам в самом начале подъема, но мы все-таки добрались до вершины – и тут нас ждало горькое разочарование. От крепости не осталось почти ничего.

Впрочем, нам послужил утешением изумительный вид, открывавшийся с вершины. На юге плотной сумрачной стеной возвышались Пиренеи. На востоке виднелся Бюгарш, его закругленная сглаженная вершина выделялась на фоне зазубренных пиков соседних гор. Но мы смотрели на север – на Ренн-ле-Шато. Расстояние было немалым, однако с помощью видеокамеры нам удалось приблизить картинку настолько, что мы разглядели даже очертания Башни Магдалы на краю деревни.

Уже смеркалось, из долины внизу поднимался легкий вечерний туман, и все Ренн-ле-Шато было окутано золотистой искрящейся дымкой, словно волшебное место из древней легенды. Мы смотрели как завороженные. Я даже подумал, что, может быть, Ренн-ле-Шато и вправду имеет какое-то отношение к Святому Граалю. Я думал о том, что такое Святой Грааль. Одни считают, что это кубок, из которого Иисус пил на Тайной Вечере; другие убеждены, что Грааль – это чаша, в которую собирали кровь Иисуса, распятого на кресте; третьи настаивают на том, что это не материальный предмет, а скорее духовный символ. В современном понимании Грааль означает нечто недостижимое; некий отсутствующий элемент, критически важный для полноты жизни, – что-то такое, что ищут все, а находят лишь считанные единицы.

В связи со всем вышесказанным мне вдруг подумалось: а что я здесь делаю? Зачем я приехал сюда? Отдохнуть? Пообщаться с друзьями? Потому что не знал, чем заняться, и у меня не нашлось других дел? Или я все-таки надеялся что-то найти? Пусть бессознательно, пусть безотчетно, и все же. Не Святой Грааль, нет. Но хотя бы мой яичныйСвятой Грааль. (Еще знать бы, что это такое.)

И тут мне вспомнилась одна фраза Дженни, которую она сказала в тот день, когда мы познакомились. Она сказала: «Ренн-ле-Шато придает ускорение карме». Однако я был не очень уверен, что моя карма готова к тому, чтобы ей придали ускорение.