Текст книги "Ритуал тьмы"

Автор книги: Кристоф Хардебуш

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 25 страниц)

Пленники теснили солдат по коридору, и те, кто не хотел отступать, погибали. Кого-то затоптали собственные товарищи, спешившие убраться отсюда. Людовико добивал и их – они не могли оставлять врагов за спиной.

Троица добралась до большой пещеры, в которой засел отряд солдат под предводительством Утман-бея. Люди не могли противиться его приказам. «Кровь от крови моей», – в ярости подумал Людовико и отступил в Тень. Гремели мушкеты, выли оборотни.

Утман-бей почувствовал его приближение. Резко повернувшись, он поднял руки. Людовико ударил, но бей уклонился и нанес ответный удар, расцарапав вампиру кольцами щеку.

Людовико в ярости призвал Тени и натравил их на бея, но тот сопротивлялся. Пару мгновений равновесие противоборствующих Теней удерживалось, а затем Людовико, закричав, вложил всю свою силу воли в атаку. Бей отступил, но Тьма Людовико ударила его, повалила на колени. Старый вампир знал холод своих Теней, они были холоднее льда и морозной ночи. Тени проникали в тело Утман-бея, лишали его воздуха.

Улыбнувшись, вампир склонился над поверженным противником.

– Я забираю у тебя силу моей крови, – процедил он. – Зря вы считали, что справитесь со мной. Или с ними, – Людовико мотнул головой в сторону вервольфов, рвавших солдат, словно зайцев.

Это была настоящая резня.

Конечно, бей не повернул голову. Он был слишком занят – пора было готовиться к смерти.

И вдруг Людовико объяла Тьма. Крик заглох в его горле.

Люди бежали прочь, оставляя за собой запах страха. Запрокинув голову, оборотни издали победный вой.

Никколо окружала Тьма, Тени, холодившие его мех, и что– то внутри не позволяло ему сопротивляться этому.

Волк помчался вперед, и Никколо последовал за ним. Он доверял Гристо, даже когда тот был под защитой Тьмы. Они пересекли пещеру, но тут что-то преградило им путь. Оборотень зарычал, когда Тени вокруг заплясали. Из коридора, откуда веяло свободой, вышел какой-то старик, источавший запах Тьмы. Он поднял руку, и его Тьма обвилась вокруг вервольфа, прижимая его к полу. Гристо схватили Тени, отбросили его в сторону, и волк, ударившись о камень, замер. Тени отпрянули, по израненному телу волка прошла дрожь, и на полу вытянулся голый мужчина.

Оборотень противился Тьме, кусал и рвал Тени, видя, как они сплетаются вновь. Тени были сильны, но и он не слаб. Они не могли удержать его, поддавались под его напором, и Никколо сделал шаг к врагу. Старик улыбался в бороду. Еще шаг. Он был совсем близко.

– Впечатляет, – пробормотал бородач. – А что будет, если мы уберем Тьму?

Его пальцы мелькнули в воздухе, будто он ухватился за невидимый канат и дернул. И Тени отпрянули от оборотня, исчезли, будто он источал свет. Все тело пронзила боль. Боль шла отовсюду, она въедалась в кожу, раздирала плоть. Никколо упал на колено и, взвыв, обхватил лапами голову. Старик рассмеялся.

Охваченный яростью, вервольф прыгнул вперед. Боль истязала тело, заставляя превратиться в человека. Еще один прыжок, лапы вытянуты вперед, голова опущена. Всем своим весом оборотень навалился на бородача. Тело Никколо дрожало, мышцы укорачивались, кости становились тоньше, изменяли форму, шерсть втягивалась в кожу. Вместе с силой ушла и боль. Юноша вытянулся на полу. Теперь он был в облике человека.

Не вполне понимая, где он находится, Никколо оглянулся. Неподалеку с трудом поднялся Людовико и, сделав один неуверенный шаг, опять осел на пол и покачал головой. Итальянец лежал на каком-то человеке. Он не сразу понял, что это Али-паша. Правитель был фактически разорван надвое, такой глубокой была рана на груди, но все же его глаза еще двигались, а губы расплылись в страшноватой ухмылке, обнажив красные от крови губы.

И вдруг рядом с Никколо очутился Людовико. Вампир сжимал в руках меч, отобранный у кого-то из павших солдат.

– Надо было тебе убить его в самом начале, – прошипел он. – Как она тебе и приказывала. Но задним умом мы всегда крепки.

Его удар снес Али-паше голову, и ухмылка старика погасла.

– Пойдем. Второй раз у меня этот трюк не сработает.

Никколо кивнул. Он по-прежнему не мог прийти в себя от окружавших его разрушений. На этот раз от перевоплощения осталось больше воспоминаний, и юноше казалось, что он лучше контролировал свои поступки в облике полуволка.

Они подбежали к Гристо. Болгарин пришел в себя. Кровь текла из его ран, но он сам смог подняться на ноги, и Никколо вновь удивился силе его воли.

И тут прозвучал грохот взрыва. Пол задрожал, как от землетрясения, с потолка посыпалась пыль.

– Что это? – удивился Людовико. – Такое ощущение, что взорвалась целая бочка с порохом.

– Ну я же говорил, ты себе даже не представляешь, на что способна моя возлюбленная. – Гристо радостно улыбнулся. – Пойдемте!

Они понеслись по коридору. Никколо сумел найти дорогу, которой часто пользовался, когда возил тележки из шахты. Он настоял на том, чтобы сбросить рабам в ямы лестницы, и только после этого они двинулись дальше.

Впереди забрезжил слабый свет, и итальянец почувствовал запахи свежего воздуха, гари и… крови. Наконец они преодолели последние метры до выхода. Снаружи к небесам, отмеченным полоской света на горизонте, вздымался столб дыма.

А перед входом в шахту взад-вперед бегал гигантский вервольф. Никколо впервые собственными глазами увидел то, о чем ему раньше приходилось только слышать. Существо было покрыто светлым мехом, его фигура немного напоминала человеческую, но оно было намного крупнее. Широкие плечи и грудь, изогнутые, как у волка, лапы, короткая шея, венчавшаяся массивной волчьей головой. Навострив уши, создание повернуло к ним морду.

Заметив Людовико, оборотень зарычал, но Гристо успел встать между ними.

– Он друг. Он спас меня.

Зверь явно понимал его. Запрокинув голову, полуволк-получеловек завыл, и Никколо почувствовал, какая радость звучит в этом голосе. Судя по всему, это была подруга Гристо.

На поверхности также царили хаос и разрушения. Во внутреннем дворе крепости лежали разодранные тела солдат, кто-то бежал прочь, из шахты доносились крики рабов.

– Пойдемте.

Они покинули крепость, и Никколо мчался со всех ног, наслаждаясь чувством свободы.

50

Горы Пинд, 1824 год

Лишь отойдя на значительное расстояние, они остановились. Никколо запыхался, и ему пришлось опуститься на колени, чтобы прийти в себя. В долине внизу полыхали дома, в воздух поднимался темный дым, закрывая звезды. Из крепости бежало множество людей. Рабы и солдаты мчались рядом, пытаясь спасти свою жизнь.

Теперь Никколо смог рассмотреть своих спутников – все уже приняли человеческий облик. Людовико старался держаться от Гристо и незнакомки подальше. Женщина, казалось, совершенно не запыхалась от бега. Она была невысокой и очень жилистой: видно было, как напрягаются мышцы ее тела. При этом незнакомка совершенно не стеснялась своей наготы. Ее маленькая грудь и плоский живот мерно вздымались и опускались. На кожу налипли пыль и кровь, волосы свалялись и вообще выглядели так, словно их небрежно подрезали ножом.

Женщина стояла рядом с Гристо, не сводя с него глаз. Ее пальцы гладили его кожу, скользя по шрамам. Он опустил голову и что-то пробормотал, а она подошла к нему поближе и потерлась щекой о его шею, не прекращая поглаживать его тело.

Они замерли на вершине холма, молча погрузившись в свои мысли, и Никколо не решался мешать им. После всех разрушений и смертей Гристо и его подруга являли собой очень мирное зрелище, которым юноша мог наслаждаться.

Наконец женщина сделала шаг назад. Оглянувшись, она посмотрела на Никколо так, будто видела его в первый раз, и что-то сказала. Обняв ее за плечи, Гристо улыбнулся.

– Катя, – представилась она.

– Никколо, – юноша поклонился.

Внезапно он осознал, что тоже голый, и его охватило острое чувство стыда. Никколо представил друзьям Людовико, но женщина лишь бросила на вампира неодобрительный взгляд и тут же начала что-то рассказывать Гристо. Тот перевел слова Кати на греческий:

– Она говорит, что ты такой же. У тебя волк в крови.

Посмотрев на женщину, Никколо с сожалением покачал головой.

– Я не понимаю, как это возможно. Да, ритуал был проведен, но не до конца. Я не должен был стать вервольфом.

Услышав перевод Гристо, Катя энергично замотала головой.

– Ты такой же, как и она. Тебя сделал оборотнем вовсе не ритуал, – переводил Гристо, вслушиваясь в поспешную речь подруги. – У тебя волк в крови. Он был всегда, с самого твоего рождения.

– Что это значит, что у меня волк в крови?

– Меня вот… сделали волком. Она подарила мне волка, чтобы мы могли быть вместе. Но она сама и есть волк. Она такой родилась. Ее род – род волков.

Никколо удивленно нахмурился.

– Скажи ей, что у меня в семье не было оборотней. Мои родители не были вервольфами. Только я такой. Я родом из Италии, черт побери, у нас такое вообще-то не считается нормальным!

На этот раз Катя говорила дольше, и Гристо дослушал ее речь до конца, прежде чем переводить.

– Волчья кровь есть и в Италии. Давным-давно оборотни пришли вместе с кочевыми племенами восточных степей. Они шли за ханом Аспарухом[65]65
  Хан Аспарух – третий сын хана Великой Болгарии Кубрата, жил в конце VII в. н. э., основал первое болгарское государство на Дунае.


[Закрыть] и сражались вместе с людьми. Их почитали, как тому и надлежит быть. Когда сыновья хана Кубрата пошли каждый своей дорогой, оборотни продолжили им служить. Один из сыновей Кубрата отправился в Италию. Его звали Альцек[66]66
  Альцек – пятый сын хана Кубрата, привел своих сторонников-болгар в Италию, где они и осели.


[Закрыть]. Среди его воинов тоже были оборотни. Когда из Рима и Константинополя пришли христиане, кочевники отступились от своих взглядов и приняли Христа. Но оборотни остались вместе с ними – иногда окруженные все тем же почетом, иногда таящие свою сущность.

– Погоди-погоди, – остановил его Никколо, пытаясь осознать смысл этих слов. – Ты хочешь сказать, что мои предки были кочевниками? Но я из итальянской семьи!

– Да, они были болгарами, – Гристо пожал плечами. – Все это было так давно. Кто сможет сказать, кто стоял у истоков вашей семьи?

– Но почему я? Почему не мои родители? Не моя сестра?

Гристо перевел этот вопрос, и Катя опять начала говорить.

Никколо нетерпеливо ждал, не сводя глаз с ее заострившегося лица. Даже сейчас в ней еще проглядывали волчьи черты – в блеске глаз, в наклоне головы, когда женщина к чему-то прислушивалась.

– Она говорит, что если ты можешь оборачиваться в волка, то на это способна и твоя сестра, если у вас одни и те же родители. Иногда кровь молчит, но она не может онеметь.

Внезапно Никколо представил себе, как Марцелла впадает в ярость, что с ней не раз случалось, и тогда… Об этом даже думать не хотелось. Ужасно, просто ужасно.

– Как мило, – фыркнул Людовико. – Целая семья волчат.

Зарычав, Катя отрывисто пролаяла пару слов, но Гристо схватил ее за руку и начал в чем-то убеждать.

– По-моему, я ей не нравлюсь, – сухо заметил вампир.

– Она благодарна тебе, – объяснил Гристо. – Но нам, вервольфам, нелегко находиться рядом с тобой. Ты должен уйти.

– Нет проблем, в этой восхитительнейшей гостеприимной стране меня больше ничто не задерживает. А ты что будешь делать, Никколо?

Юноша неуверенно перевел взгляд с пары оборотней на Людовико и обратно. Он думал о словах Гристо, о предложении пожить в стае и попытаться понять, кто он на самом деле такой. «Кем бы я ни был, у меня все равно есть обязательства», – понял Никколо.

– Сперва я должен позаботиться о моей семье и предупредить друзей, – объяснил он. – Но я хочу многое узнать и многому научиться. Мы сможем увидеться еще?

– Мы всегда будем тебе рады, волчонок. Твое место рядом с нами. Катя научит тебя принимать твое наследие. Она поможет тебе… восстановить душевную целостность.

Женщина улыбнулась Никколо, и тому на мгновение показалось, что он попал домой.

Париж, 1824 год

– Дорогая графиня, не было никакой необходимости приходить сюда лично, – коренастый секретарь министра иностранных дел едва мог скрыть свое недовольство ее внезапным визитом. – Я уверен, что письменное прошение…

– Опять не дало бы никакого результата, – перебила его Валентина.

Ее терпение было на исходе. За последние недели она написала множество писем, общалась с разными политиками, задействовала все рычаги, чтобы выяснить судьбу Людовико, но ее муж, казалось, как сквозь землю провалился.

Вот уже три месяца она не получала от него никаких новостей. Последнее его письмо было доставлено с корабля, на котором Людовико направлялся в Албанию, а затем его след терялся, и Валентине казалось, что во Франции не было ни одного человека, который захотел и смог бы ей помочь.

Министр иностранных дел Шатобриан[67]67
  Франсуа Рене де Шатобриан – французский политик и писатель.


[Закрыть] был ее последней надеждой, но сперва предстояло пробить оборону этого чиновника, столь рьяно охранявшего вход в комнату своего начальника, словно он был разжиревшим Цербером у входа в преисподнюю.

– Послушайте, почему бы вам просто не попробовать? – Валентина мотнула головой в сторону двери. – Спросите министра, не согласится ли он меня принять.

Толстенький секретарь неуверенно поднялся со стула и скрылся в кабинете Шатобриана. Через пару мгновений дверь распахнулась, и чиновник, поклонившись, позволил Валентине войти.

Министр иностранных дел оказался кряжистым мужчиной с густыми черными волосами, такими взъерошенными, что казалось, будто он специально их растрепал. Подойдя к Валентине, Шатобриан поцеловал ей руку.

– Моя милая графиня, если бы я знал, что этот глупец заставляет вас ждать в приемной, я немедля вышел бы вам навстречу. Мадам де Рекамье весьма восторженно отзывалась о вас.

– Благодарю, мсье, не могу не ответить вам таким же комплиментом. Следуя совету Жюли, я прочитала «Аталу»[68]68
  Роман Шатобриана «Атала, или Любовь двух дикарей в пустыне».


[Закрыть], и это принесло мне большое наслаждение.

Министр, самодовольно улыбнувшись, слегка поклонился.

«Если лесть позволит мне добиться своего, – подумала Валентина, – то я еще, чего доброго, начну хвалить его прическу или вкусы короля».

– Я очень благодарна вам за то, что вы согласились на эту аудиенцию, милорд.

– Прошу вас, присаживайтесь. Насколько я понимаю, речь идет о семейных проблемах с вашим мужем графом Карнштайном, не так ли? – осведомился Шатобриан.

– Он уехал по делам в Османскую империю, и я с начала года не получала от него писем, чего раньше никогда не случалось. И вообще, у меня о нем нет никаких вестей, и это крайне меня беспокоит.

«От угрызений совести я не могу спать ночью. Это ведь я отправила его туда на поиски Никколо. Если теперь пропадут они оба, я себе этого никогда не прощу».

– Понимаю. По какому делу ваш муж направился туда?

– Это связано с импортом серебра, – не моргнув глазом, ответила Валентина. – Мой муж хотел осмотреть серебряную шахту, которую собирается приобрести.

Ложь далась ей легко, ведь она была недалека от правды.

– Османская империя – весьма сложное государственное образование, – задумчиво протянул министр, принимаясь ходить туда-сюда по комнате. – Это многонациональная страна, и множество народностей стремятся к созданию своих государств. Фактически там постоянно ведется гражданская война, и я боюсь, что французское влияние в этом регионе невелико. «Больная на Босфоре»[69]69
  «Больная на Босфоре» – популярный в XIX в. перифраз для обозначения Османской империи.


[Закрыть], так, кажется, говорят. Если ваш супруг намерен вести там дела, то он отважен до безрассудства.

– Да, такова его природа, – улыбнулась Валентина. – Но сможете ли вы помочь мне, милорд?

– Посмотрим, что я смогу сделать, – пообещал Шатобриан.

– Благодарю вас, – Валентина встала. – Пожалуйста, сообщите мне, если вам что-либо станет известно.

Монастырь неподалеку от Каламбаки, 1824 год

Никколо смотрел вниз. Монастырь, в который его привели Катя и Гристо, был построен на высокой скале. Когда они пришли сюда ранним утром, скалы были укутаны туманом, и казалось, что это место получило свое название не зря – с болгарского оно переводилось как «Плывущий в воздухе».

Монахи подняли их наверх, сбросив вниз сетку на канате, и, следуя христианским заповедям о любви к ближнему, предоставили скромную пищу и жилье. Никколо благодарил их от всей души, мучаясь, впрочем, угрызениями совести – если бы монахи знали об истинной природе своих гостей, вряд ли они проявили бы такую доброту.

Вымывшись и побрившись, итальянец впервые за долгое время почувствовал себя тем человеком, каким был раньше. Конечно, его раны давно зажили – Катя при помощи Гристо объяснила, что это проявление его дара, – но шрамы напоминали Никколо о шахте и о борьбе…

Он услышал запах Людовико еще до того, как вампир приблизился. С каждым превращением чувства Никколо становились острее, и он не знал, какие еще перемены ему предстоят. «Может быть, когда-то и в человеческом облике в моих чертах будет проглядывать волк, как у Кати?»

– Солнце скоро сядет, – заметил Людовико, облокачиваясь о выступ стены. – Поразительно, и как они построили этот монастырь на такой высокой скале? – Он залюбовался долиной.

Итальянец лишь кивнул. Близость вампира изматывала, и Никколо не знал, в том ли дело, что ему известно о природе

Людовико, или же запах вампира вызывал в вервольфе чувство опасности. Юноша старался не выказывать неприязни, хотя и понимал, что чувства графа настолько остры, что он и так все замечает.

– Нам нужно поскорее уезжать, – заметил вампир. – По крайней мере, мне. Наверное, моя… жена уже беспокоится обо мне.

Никколо сглотнул, но промолчал. Ему показалось, что Людовико неприятно упоминать в разговоре с ним Валентину, к тому же юноша просто не знал, что на это ответить.

– Я тоже должен вернуться на родину. Нужно позаботиться о семье. Но сперва я предупрежу Байрона, и это дело не терпит отлагательств. Монахи сказали, что он по-прежнему в Месолонги, но турки уже сняли осаду с крепости. После встречи с Байроном я сяду на корабль и вернусь в Ареццо.

– А как же наши новые друзья? Вернее, твои новые друзья, – Людовико улыбнулся. – Эта волчица готова разорвать мне горло, да и Гристо нельзя причислить к моим горячим поклонникам, но он хотя бы старается скрыть свое отвращение.

– Мы с ними договоримся о встрече. Я вернусь, как только Марцелла будет в безопасности. Мне столько всего нужно узнать, и наконец появились люди, которые помогут мне в этом.

– Первые недели самые тяжелые, – мягко сказал Людовико, словно он мог понять состояние вервольфа.

«Хотя, скорее всего, он-то меня и понимает, ведь и сам был когда-то человеком», – подумал Никколо.

– Так значит, вот и все? – тихо спросил он. – Мы попрощаемся, пожелаем друг другу доброго пути и пойдем каждый своей дорогой?

Людовико провел ладонями по накидке, которую дали ему монахи, и улыбнулся.

– Нет сигар, как жаль. Мои запасы остались в Иоаннине, – граф обвел взглядом скалы, окаменевшими гигантами возвышавшиеся к самому небу. Солнце садилось. – Да, наверное, именно так и будет. Мы с тобой очень разные. Ты начнешь новую жизнь, возможно, даже здесь, или в каком-то другом месте, я же вернусь к жизни старой. Конечно, я буду помнить наши приключения в Албании. Такое быстро не забывается.

– То, что ты сказал о моем отце…

– Забудь, – резко перебил его Людовико, отворачиваясь. – Я просто хотел сделать тебе больно. Такова уж моя природа. Он был безупречным человеком.

Никколо чувствовал, что вампир лжет, но решил не задавать больше вопросов.

Они стояли рядом на скале, нежась в последних лучах солнца. Долина внизу наполнялась темнотой, и скоро тень легла и на монастырь.

51

Клиши, 1824 год

После поездки хотелось пить, и Валентине казалось, что в горле у нее пересохло от всех этих бессмысленных бесед, которые она вела в Париже.

Выйдя из кареты в Клиши, девушка вошла в дом, сняла шляпку и пальто и приказала Эмили подать воды. Усевшись в гостиной за стол, Валентина посмотрела через окно на сад. Садовник следил за травой, но многие клумбы стояли пустыми – она так и не дала указания, какие цветы там посадить. Печальное это было зрелище.

«Ничего я не добилась, – разочарованно подумала она. – Полушутливое согласие Шатобриана навести справки о Людовико, да еще пара предложений о помощи от всяких карьеристов, которых и всерьез-то воспринимать нельзя. Вот и все, что я получила».

Валентина не знала, что предпринять. Возможно, следует отправиться в Османскую империю на поиски Людовико и Никколо? Марцелла уже предлагала, но до сих пор этот план казался Валентине невыполнимым. Они просто не знали, где искать своих родных.

«Потом нужно будет написать Марцелле и сообщить, что я так ничего и не выяснила. Бедная девочка…» Валентина знала, что Никколо оставил младшую сестру на попечение какой-то цыганки, и много раз думала о том, что же толкнуло его на такой неподобающий поступок.

Войдя в гостиную, Эмили поставила на стол графин и стакан. На подносе высилась стопка писем.

– Это пришло за время вашего отсутствия, мадам, – объяснила служанка, неуклюже сделав книксен.

– Спасибо, я сейчас посмотрю.

Напившись с жадностью, Валентина протянула руку к письмам.

«Наконец-то!» – пронеслось в ее голове, когда она увидела такой знакомый почерк. Разорвав дрожащими пальцами конверт, она развернула письмо.

Сообщение было коротким и каким-то безличным, словно Людовико опасался, что прочесть его может кто-то посторонний.

Муж писал, что возвращается в Италию вместе с Никколо Вивиани. Заканчивалось письмо так:

«Если это возможно, встреть нас по дороге. Сперва мы направимся в Ареццо, в поместье Никколо Вивиани, и будем ждать тебя там. Не медли! Как только получишь это письмо, тут же отправляйся в дорогу.

Твой Людовико»

Внезапно силы оставили Валентину, и она выронила письмо. Бумага медленно опустилась на пол. «Никколо еще жив. И Людовико жив».

В голове вертелись тысячи вопросов. Что так надолго задержало Людовико? Где он нашел Никколо? Почему она должна ехать в Ареццо? Может быть, Никколо болен или ранен?

Но девушка понимала, что из этих коротких строк ей ответа не получить.

– Эмили! – громко крикнула она. – Эмили, не распаковывай чемодан. Завтра мы уезжаем. Скажи кучеру, что мы едем в Тоскану.

Месолонги, 1824 год

Под дождем бухта выглядела серой и мрачной. Маленькая шхуна вошла в порт. Перед Никколо возвышались стены крепости, на которых виднелось множество солдат. В дороге итальянец выяснил, что османы сняли осаду крепости только в конце прошлого года и греки вместе со своими союзниками ожидали нового нападения. Стены ощетинились дулами пушек.

Войти в порт было нелегко, так как бухта часто засорялась песком и появлялись опасные мели. Еще с корабля Никколо заметил, что город окружает болото.

Вид этой мрачной крепости посреди мрачных хлябей не произвел на юношу особого впечатления. Он ожидал чего– то большего от центра греческой борьбы за свободу.

В порту было полно моряков, торговцев и обычных горожан, в этой толчее Вивиани не сразу удалось сориентироваться. Как и полагается, он попытался доложить местным чиновникам о своем приезде, но после короткой перепалки с явно уставшим таможенником пожалел о своем решении. Документы юноша все равно потерял и пришлось дать чиновнику взятку, потратив большую часть денег, одолженных ему Катей и Гристо. Впрочем, Никколо не беспокоился о том, как с этим жалким остатком сбережений будет добираться до Италии. После злоключений последних лет это казалось лишь мелкой неприятностью, которую легко преодолеть.

Затрм он принялся искать дом Байрона, расспрашивая прохожих по-гречески. Найти англичанина оказалось очень просто – казалось, каждый в этом городе знал лорда и само упоминание его имени вызывало в людях радость и одобрение.

Забросив на плечо мешок, в котором находились все его пожитки, Никколо, следуя указаниям, направился к большому дому прямо на берегу моря, состоявшему из нескольких построек. Эти постройки, видимо, возводили без предварительного плана: черепичные крыши были косыми, местами вверх выдавались какие-то башенки, и Никколо заметил даже пару колонн, поддерживавших навесы. В лагуне перед домом стояли рыбацкие суденышки без парусов на мачтах, на берегу вокруг костра грелись какие-то люди, прячась от дождя.

Большой странный дом в самом центре этой пропитанной дождем идиллии – Никколо сразу понял, почему Байрон решил поселиться именно здесь. Не обращая внимания на собравшихся людей, юноша подошел к первой попавшейся двери – понять, где главный вход, было невозможно. На его стук отреагировали не сразу. К радости Никколо, дверь открыл Флетчер. Слуга Байрона в изумлении уставился на итальянца. Глаза у него были красные.

– Это вы, господин Вивиани? – Неприятности прошедших лет, приключившиеся с Байроном, оставили свой след и на Флетчере. – Я вас едва узнал.

– Да, это я, – Никколо приветливо кивнул.

Слуга отер ладонью щеку «Да он же плачет!» – внезапно понял Никколо.

– Ты не хочешь сообщить твоему господину о том, что к нему пришел гость?

– Я… да, конечно. Но лорд Байрон тяжело болен. Не знаю, сможет ли он вас принять.

– Болен? – Сердце Никколо сжалось от мрачных предчувствий. – Чем?

– У него болезнь легких. Он очень слаб. Это все из-за погоды и этой ужасной местности. Тут так влажно и душно, совсем не то, что у нас на родине.

«Болезнь легких, как и у Китса».

– Я должен с ним увидеться, – настаивал Вивиани. – Это очень срочно. Пожалуйста, отведи меня к нему.

– Не знаю…

– Отведи меня к нему, – с нажимом сказал Никколо. Он явно не собирался мириться с возражениями.

Флетчер кивнул. Из его правого глаза выкатилась еще одна слеза, будто упоминание о болезни хозяина вновь разбередило ему душу. Шаркая, слуга побрел в дом, а Никколо направился следом. С каждым шагом беспокойство юноши росло.

Байрон лежал, опершись спиной о высокое изголовье кровати. Комната, где разместили больного, была большой, с широкими окнами, которые сейчас закрыли из-за дождя и занавесили темными шторами. В комнате горела пара ламп, но они лишь усиливали мрачное впечатление.

Английский лорд был без рубашки, укрытый одеялом. Плечи были обнажены, волосы пропитались потом, и Никколо заметил пару седых прядей. С тех пор, как он видел Байрона в последний раз, поэт сильно постарел.

Когда итальянец вошел в комнату, лорд с такой натугой поднял голову, что у Никколо сжалось сердце. На мгновение он подумал, что Байрон в бреду и не узнает его, но тут на губах поэта заиграла слабая улыбка.

– Никколо.

Махнув рукой, Байрон приказал Флетчеру оставить их одних. Никколо бросился к кровати и, опустив мешок на пол, присел рядом с лордом. В нос ему ударил резкий неприятный запах, запах болезни и смерти. «И еще какой-то запах, острый и горьковатый».

– Как ты попал сюда?

Голос Байрона был слаб, как и его движения, но Никколо все равно видел в лорде того самого англичанина, который так очаровал его в Женеве.

– На корабле. Я искал тебя.

– Зачем? Ты тоже хочешь освободить греков от ига тирании? Весьма бессмысленное предприятие. Большинство из

них всего лишь пастухи, которым миска с чечевицей важнее свободы.

– Нет, – Никколо покачал головой. – Послушай, я приехал тебя предупредить. Существует заговор, цель которого – уничтожить всех нас. Нападение на виллу Диодати не было случайностью. С той ночи меня преследуют.

– Что ж, ко мне они опоздают, – хмыкнул Байрон.

– Не говори так, Альбе. Ты вновь поправишься, и тогда…

– Нет. Когда я только ступил на греческие земли, я уже тогда знал, что умру здесь. Я надеялся, что это произойдет в бою за свободу, что я перед смертью с презрением взгляну на угнетателей… Но этому не суждено было случиться, – горько рассмеявшись, лорд закашлялся. – Я искал тут гордый народ, а нашел лишь горстку оппортунистов. Они предпочтут резать глотки друг другу, чем своим врагам.

И вновь в нос Никколо ударил тот самый запах. «Это же яд», – вдруг понял он.

– Сейчас это уже неважно. Я подозреваю, что тебя отравили. Так же, как и Китса.

– Китса? Перси писал мне, что он умер после плохого отзыва на его книгу. Тогда мне показалось это сомнительным.

– Нет, Перси сделал его одним из вас… вернее, из нас. Это и стало его смертным приговором.

С трудом приподнявшись, Байрон опустил Никколо руку на плечо, и юноша увидел, как в горячечных глаза поэта ведут борьбу фатализм и какая-то дикая, неукротимая энергия, которой не было имени.

– Плевать, умру ли я от яда или из-за этих проклятых болот. Я хочу тебе кое-что сказать перед смертью…

– Но ты не умрешь! – Это была и мольба, и приказ.

– Послушай меня, – Байрон лишь покачал головой. – Я оказал тебе плохую услугу.

Никколо удивленно нахмурился.

– В Колони, – продолжил лорд. – Тогда я сказал, что тебе нельзя больше видеться с твоей возлюбленной. Это был неправильный совет, рожденный болью моего сердца. Я был разлучен с любовью всей моей жизни и думал, что истинные чувства к женщине невозможны. Вернее, я хотел, чтобы они были невозможны. Если я не смог обрести счастья в любви, то кто же сможет?

Никколо не знал, что ему сказать на это. Он был ошарашен. Байрон вновь опустился на постель. Он тяжело дышал.

– Они делают мне кровопускание, – он указал на повязку на своем запястье. – Я давно мог бы отказаться от этого, но они высасывают из меня кровь.

– Что? Кто?

– Мои врачи. Скальпель убил больше людей, чем меч, но я слишком слаб, чтобы противиться им. Я чувствую, что мой конец близок. Может быть, вызвать священника и исповедаться? Тогда я умру раскаявшимся грешником… Нет, нет, никакой слабости, я буду мужчиной до конца…

Байрон закрыл глаза. Дыхание с хрипом слетало с его губ, пот проступил на лбу и щеках, словно этот недолгий разговор лишил его последних сил.

Не зная, что ответить, Никколо поднялся, но в этот момент Байрон с неожиданной силой схватил его за запястье.

– Что сделано, то сделано. Я несу в себе боль. Ни у кого нет надо мной власти, никто мной не владеет. На меня возложила руку смерть, и это делает меня свободным.

И вдруг Никколо понял, что он должен сказать.

– Я прощаю тебя.

– Я этого не просил.

– И все же, я прощаю тебя, – склонившись, он поцеловал поэта в мокрый лоб.

В последний раз улыбнувшись, лорд закрыл глаза. Каким тяжелым было его дыхание, каким горячим лоб…

Выходя из комнаты, Никколо услышал, как Байрон пробормотал:

– Умирать совсем не трудно…

В комнату ворвался Флетчер, а Никколо выбежал из дома, ничего перед собой не видя.

Он бесцельно бродил по улицам многолюдного города и вскоре услышал новость о смерти Байрона. Незнакомые люди плакали, обнимая друг друга, и Никколо понимал их печаль, сам же чувствовал ее в тысячу раз сильнее. Вместе с Байроном умерла и частица его души. «Последняя ниточка, соединявшая меня с моей прежней жизнью, оборвалась».

В конце концов Никколо нашел небольшой трактир в порту и устроился там на ночь, лишившись всех своих денег. «Завтра нужно будет найти способ переправиться в Италию. А плату за дорогу придется отрабатывать», – подумал он, но следующее утро казалось невероятно далеким.

Опустив мешок на узкую и не слишком-то чистую кровать, Никколо уселся, глядя прямо перед собой. В этот момент дверь его комнатушки открылась.