Текст книги "Ритуал тьмы"

Автор книги: Кристоф Хардебуш

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 25 страниц)

2

Беневенто, 1816 год

Эта ночь станет выдающейся и повлечет за собой ряд последствий. Весь этот грохот не мог остаться незамеченным, хотя в отдаленной оливковой роще они не могли рассчитывать на многих зрителей. И все же потребуются деньги и увещевания, а также угрозы, чтобы истории, которые будут рассказывать об этой прохладной ночи, не стали чем-то большим, чем просто легенды.

Жиана отбросила эти мысли. Пускай крестьяне в этой Богом забытой местности помнят о власти Святого Престола и боятся его, как и надлежит добрым христианам. Его Высокопреосвященство кардинал делла Дженга[2]2
  Кардинал делла Дженга – викарий Рима, впоследствии Папа Римский.


[Закрыть] не раз рассказывал ей, насколько важна их миссия, а страхи местного населения были невысокой платой за успех.

Вой вернул ее в реальность. Будущему придется подождать. Сперва нужно позаботиться о том, чтобы для нее и ее людей это будущее вообще настало. Ее кожаные перчатки заскрипели, когда девушка вытащила пистоль из кобуры на поясе и аккуратно зарядила его, губы невольно зашептали слова молитвы Розария: «Qui pro nobis spinis coronatus est»[3]3
  «Который за нас был увенчан тернием» (лат.) – слова католической молитвы Розария, читаемой по четкам.


[Закрыть]. Вокруг слышались и другие молитвы – ее подчиненные просили Создателя придать им силы, защитить во время боя, смилостивиться над ними и их собратьями. Жиана видела, как брат Фернандо украдкой смотрит на нее. Видимо, он просил Святую Деву Марию не только о помощи в бою, но и о силах, чтобы противостоять искушению Жианы. Девушка едва сдержала улыбку. Юный брат впервые вышел вместе с ней на охоту, и его реакции были ей вполне знакомы. Ничего, он привыкнет. По крайней мере, если проживет достаточно долго, служа кардиналу.

Из оливковой рощи вышло то, за чем они охотились – неестественное, гигантское создание, лишенное божественной милости, насмешка и угроза самому творению. Ее собратья гнали создание вперед, время от времени звучали выстрелы, но в слабом лунном свете среди темных деревьев почти ничего нельзя было разглядеть. Жиана пыталась рассмотреть врага, продолжая молиться. «Qui pro nobis crucem baiulavit»[4]4
  «Который за нас нес крест» (лат.).


[Закрыть]. Ей даже показалось, что враг заметил засаду, несмотря на удачную позицию – их укрытие находилось под низким уступом. Это создание было не только опасным, но и хитрым. Не раз таким чудовищам удавалось скрыться, выпутаться из сплетенной церковью сети.

Но допустить этого нельзя. В тени двух оливковых деревьев показалось сгорбленное существо. Его можно было бы принять за человека, но слишком уж крупным оно было. Слишком большим для потомка Адама. Чудовище бежало то на четырех, то на двух лапах, его темный мех сливался с тенью, и только яркий блеск глаз во мраке выдавал его.

Жиана улыбнулась.

Рядом с ней вскочил брат Фернандо, подняв мушкет наизготовку.

– Нет! – рявкнула она, пытаясь опустить его руку, но было уже слишком поздно.

Прогремел выстрел. Это была глупость, но она уже случилась. Не тратя времени, девушка выскочила из укрытия и приготовилась стрелять.

– Огонь!

В темноте было не разобрать, попал ли в чудовище брат Фернандо, но монстр знал о них, а расстояние по-прежнему оставалось слишком большим. Жиана почти не сомневалась, что сумела его подстрелить – зверь взвизгнул от боли, да и другие братья открыли огонь, но этого было недостаточно. Чудовище держалось на ногах. Более того, оно неслось в атаку.

– Перезарядить мушкеты!

Не все здесь верили столь истово, как она. Двое братьев побросали оружие, один кинулся наутек, а второй опустился на колени и начал молиться, закрыв глаза. По крайней мере, так казалось. Чудовище приземлилось рядом с ним, перепрыгнув через уступ.

Сейчас, когда монстр стоял рядом с людьми, можно было оценить его истинные размеры. Он превосходил ростом Жиану в два раза. Его густой всклокоченный мех пах кровью, а белые смертоносные клыки блестели в лунном свете. Огромная лапища сбила брата Йозефа с ног. Баварец не стал кричать, он лишь молча повалился на землю, а его внутренности отлетели в другую сторону. Чудовище насмешливо заревело, и это пробудило в Жиане ярость. Нельзя позволять врагам святой церкви торжествовать победу. Не прерывая молитву, девушка зарядила в пистоль серебряную пулю.«Qui pro nobis crucifixus est»[5]5
  «Который за нас был распят» (лат.).


[Закрыть]. Подняв оружие, она прицелилась и выстрелила.

Победный рев превратился в вой боли, но чудовище по-прежнему держалось на ногах. Оно посмотрело на Жиану, и она отметила в его дьявольских глазах проблески узнавания. В их рядах было не так много женщин. Монстр походя разорвал брату Бернардину глотку, так что голова откинулась на спину, и обезглавленное тело осело на землю. Оттолкнув бедолагу, чудовище приблизилось к Жиане, перезаряжавшей пистоль. Кто-то из братьев выстрелил, но создание не обращало на него внимания. Сейчас его интересовала только девушка. Жиана понимала, что она не успеет зарядить пистоль к тому моменту, как монстр окажется рядом, и потому сунула руку в карман за небольшим мешочком. Она почему-то верила, что не окажется к этим созданиям настолько близко, что придется прибегать к этому средству, и сейчас могла только надеяться на то, что на этот вид чудовищ средство подействует.

– Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа, аминь, – прошептала она, когда монстр изготовился к прыжку. Сорвав повязку с мешочка, она рассеяла его содержимое в воздухе и отпрыгнула в сторону. Что-то ударило ее в плечо, и Жиана повалилась на уступ, больно ударившись затылком о камень. Мир вокруг закружился.

Девушка чуть не потеряла сознание, но преисполненный боли крик врага вернул ее к реальности. Она хваталась за этот крик, стараясь сосредоточиться. Кто-то подхватил ее за плечи и поднял на ноги. Тошнота отступила, и Жиана услышала, что вой перешел в стон.

Там, где только что возвышался гигантский, покрытый шерстью монстр, лежал дрожащий голый человек. По его загорелой коже струилась кровь. Мужчина не казался старым, ему было всего лишь лет тридцать – ненамного старше, чем она, но, учитывая противоестественность такого существования, кто сможет сказать, насколько он на самом деле стар? Дьявол-искуситель может дарить своим последователям необычно долгую жизнь.

Серебряные пули, смоченные святой водой и благословленные Его Высокопреосвященством, не позволяли ранам чудовища закрыться, как произошло бы с обычными повреждениями.

Коснувшись лба, Жиана посмотрела на свои пальцы. На перчатках виднелись темные пятна. Не только чудовище истекало кровью.

– Связать его! – рявкнула она, а затем оглянулась на павших братьев, но им уже ничем нельзя было помочь.

Эти создания убивали, как только представлялась такая возможность, и Жиана была готова отплатить им той же монетой.

Братья набросили на обнаженного мужчину путы, похожие на светлые канаты, но Жиана знала, что это тросы, покрытые слоем серебра. В траве у стены девушка нашла свой пистоль и присела рядом с пленным. Изо рта и носа мужчины текла кровь. Он ухмылялся, и видны были его красные ровные зубы – не осталось и следа клыков. Но жажда убийства по-прежнему сверкала в его глазах.

– Я убил четверых ваших, – с трудом выдавил он.

Жиана с интересом наблюдала за тем, какое действие оказывает на него серебряная пыль. Результат превзошел все ее ожидания.

– Пиррова победа. Вполне уместно на этой территории, – равнодушно ответила она. – Их души направились к Господу Богу, и им суждено вечное блаженство, ты же проведешь остаток вечности в аду.

– Вы попались на нашу удочку. Я был лишь отвлекающим маневром. Все остальные теперь в безопасности.

– Ах, ты имеешь в виду свою самку и волчат?

От этих слов улыбка сползла с его лица.

– Вчера у Асколи-Сатриано мы предали их тела огню. Ты был последним. Теперь Беневенто свободен от тебе подобных.

Его лицо исказила гримаса страдания, и слезы смешались с кровью. Вообще-то Жиана должна была радоваться, но сейчас ей хотелось ругнуться. Последние годы не пошли на пользу святой матери-церкви. Она помнила те безбожные времена, когда французские псы попирали ногами все, что было для нее важно. Тогда святая церковь была отброшена на годы, если не десятилетия назад. Но Наполеон добился и положительных изменений. Те, кто раньше прятался, теперь выползли из своих укрытий, думая, что эра отречения от Бога будет долгой. Кое-кто даже полагал, что церковь окончательно уничтожена. Но враги Святого Престола рано радовались и теперь должны были поплатиться за свою гордыню. Жиана зарядила пистоль.

– Anáthema estô[6]6
  Дословно: будь передан Богу (др. греч.) – традиционные слова отлучения от церкви.


[Закрыть].

– Ты не орудие Бога, – прошипел мужчина, глядя на нее с ненавистью.

– Пути Господни неисповедимы, – невозмутимо ответила она и выстрелила ему в лицо.

Его тело изогнулось, в него впились тросы, но теперь здесь было достаточно серебра. Чудовище умерло. Бросив пистоль ему на грудь, Жиана приказала:

– Сожгите его.

Братья начали готовить сожжение. У Жианы же были другие дела, о которых нужно было позаботиться.

– Брат Фернандо?

– Si?[7]7
  Да (исп.).


[Закрыть]

– Твое поведение недопустимо. Это стоило жизни двум нашим братьям и подвергло всех нас опасности. Я хочу, чтобы ты вернулся в Рим. Моли Господа о прощении, моего же прощения тебе не будет. В наших рядах тебе нет места.

– Да, сестра.

Наверное, испанцу было обидно принять такое унижение от женщины, но результат его несдержанности был у всех на глазах. Судя по опыту Жианы, испанцы часто слишком торопились. Конечно, они все должны были быть усердны, чтобы выполнить Божью миссию, но ошибки были смертельны. И вновь им пришлось заплатить слишком высокую цену за приведение в исполнение приговора, вынесенного кардиналом.

Тем временем к ним подошли другие братья, которые гнали чудовище из укрытия в ловушку.

– Пошлите архиепископу Беневенто сообщение о том, что Божья воля исполнена. Направьте десять братьев в окрестности, чтобы выяснить, не было ли здесь нежданных соглядатаев.

Жиана не знала, как следует поступать в этом случае. Обещание вечного прощения грехов вместе с материальными наградами приносили наилучшие результаты. Вот уж действительно, эта местность была наказана Богом. Церковь много столетий вела здесь борьбу с еретиками, умевшими принимать облик животных. Говорят, когда-то здесь создавали свои государства мавры и сарацины. Народ был суеверен и потому легко сбивался с истинного пути. И это в ста пятидесяти милях от Рима! Тут прорастали семена Тьмы, и воины нового времени, отрекшиеся от Бога, своей ложью и ересью готовили для этого почву.

– Сестра! Сестра!

Жиана удивленно оглянулась. К ней бежал брат Иордан, который должен был с парой послушников следить за каретой и лошадьми на дороге с другой стороны холма. Его ряса так и развевалась. Подобное поведение очень не вязалось с его обычным спокойствием. Жиана испугалась, что она что-то проглядела и здесь были другие проклятые создания, но брат казался не обеспокоенным, а скорее возбужденным.

– Я получил новости из Рима, сестра! Наши братья с той стороны Альп напали на след чудовища, которого разыскивает Его Высокопреосвященство.

Его эмоции передались и Жиане. Она почувствовала, как в ней поднялась волна страсти, которую она всегда испытывала во время охоты.

– Они обнаружили его укрытие? Они уверены?

– Да, сестра.

– Торопитесь. Скоро будем выезжать, – громко крикнула она и схватила Иордана за руку. – Ну наконец-то!

3

Ареццо, 1816 год

Никколо набрался мужества. Он долго раздумывал, не купить ли ему цветы для Валентины, или, может, написать стихотворение… Но потом решил, что этого делать не стоит. Если она ответит отказом на его признание, он будет торчать посреди ее комнаты с цветами, как идиот. К тому же сейчас он не чувствовал себя в состоянии изливать свою душу в стихотворной форме. Он хотел бы прославить Валентину эпической сагой, которая по красоте превзошла бы «Вертера». Но Никколо сомневался в своем таланте и не хотел неудачным рифмоплетством испортить единственную возможность признаться Валентине в любви.

Что ж, время пришло. Через несколько дней начнется его путешествие, поэтому сегодня он должен предстать перед Валентиной как мужчина. И если все пройдет удачно, то Никколо надеялся получить от девушки локон, конечно, в обмен на свой собственный. Да, локон. Это намного лучше цветка или стиха.

Еще раз откашлявшись, юноша поднял руку, собираясь постучать в дверь сестры, где в это время дня обычно находилась Валентина. Из комнаты донеслось хихиканье и шуршание юбок. Не успел он коснуться двери, как она открылась, и перед ним возникла Валентина…

Ей было шестнадцать лет – чуть меньше, чем ему, и ростом она доходила ему до подбородка. «Прекрасные классические черты лица», – сказала его мать после приезда девушки, в особенности графиня расхваливала ее профиль. Сегодня на Валентине было темно-синее платье, удачно подчеркивавшее тонкую талию. Белокурые локоны она завязала на затылке в хвост лентой такого же цвета. Глаза девушки блестели.

– Никколо! – радостно воскликнула Валентина. – А я как раз собиралась тебя искать.

– Как удачно, – робко ответил юноша. – А я шел к тебе.

Уже не впервые в ее присутствии он почувствовал себя полным дураком.

– Вот как? – Взяв его под руку, девушка махнула Марцелле и закрыла за собой дверь. – Я так взволнована. Просто поверить не могу.

Такой фразы Никколо ожидал только после своего признания, поэтому слова Валентины совершенно сбили его с толку. Вместо того чтобы опуститься перед ней на колени, как он намеревался, Никколо повел девушку по лестнице вниз в прихожую.

– Что же так взволновало тебя? – спросил он.

– Марцелла только что мне обо всем рассказала. Твой отец считает, что я должна воспользоваться этой возможностью и поехать домой к родителям.

Никколо не сразу понял значение ее слов.

– Ты едешь домой?

– Да, уже через пару дней! Только представь себе! Я буду сопровождать тебя в первой части твоего гран-тура. Мы поедем вместе, разве это не замечательно?

Юноша чувствовал себя, словно пьяный. «Да, это замечательно». Перед поездкой ему не придется прощаться с возлюбленной. Она останется рядом с ним, по крайней мере, до тех пор, пока они не приедут в Швейцарию. Никколо молча вознес благодарственную молитву небесам за то, что теперь Валентина не только будет сопровождать его в дороге, но ему не придется признаваться ей в любви, по крайней мере, сейчас.

Никколо ожидал слез, но мать проявила выдержку, как и надлежало наследнице семьи римских патрициев, ведь ее предков можно было проследить до времен самого цезаря. Графиня напоминала античную статую с тонким прямым носом и выразительными глазами. И такая же холодная, как мрамор. Отец же, напротив, несмотря на все предположения Никколо, явно пытался сдержать свои чувства.

– Заставь меня гордиться тобой, сынок, – вот уже в который раз произнес граф.

Такое ласковое обращение приятно удивило Никколо, хотя и вызвано оно было лишь необычностью происходящего.

Весеннее утро было прохладным, серое небо и густой туман портили красоту Тосканы.

– Помни обо всем, чему ты научился, – добавила мать, наклоняясь к нему. Ее и без того бледная кожа в предрассветных сумерках казалась еще белее. – И пиши нам почаще.

Но тут она уже не смогла сдерживаться. Напускная холодность была отброшена, нижняя губа задрожала. До этого момента Никколо держался молодцом, но сейчас, глядя на мать, и он почувствовал, как у него сжалось горло, и потому лишь кивнул, когда мать поцеловала его в щеку.

Марцелла стояла в дверях поместья и на фоне дверного проема казалась еще меньше. Девочка надела свое любимое платье ярко-желтого цвета со светлыми узорами. Она крепко прижимала к себе куклу Миму. Марцелла еще не простила его за то, что он уезжал из Ареццо без нее.

– Мы отправляемся, – Никколо подошел к ней, поднявшись по ступенькам к двери. – Хочу попрощаться с тобой.

Юношу и самого передернуло от холодности своих слов, но другие не пришли на ум. Ему хотелось обнять сестру, но она была настолько напряжена, что он не решился на это.

– Вы с Валентиной плохие! Вы бросаете меня здесь одну! – выдохнула она. – Ты будешь обо мне думать? – Она так и не посмотрела ему в глаза.

– Конечно буду, глупышка. И я буду писать тебе много– много писем. Уверен, что Валентина тоже тебе напишет. Кто знает, может быть, вы как-нибудь съездите проведать ее в Швейцарию.

Когда она бросилась ему на шею, юноша все-таки расплакался. Опустившись рядом с сестрой на корточки, он крепко ее обнял.

– Не забывай меня.

Никколо был ошарашен глубиной ее слов. Объятья затянулись, но в конце концов брат все же отстранился. Девочка тоже плакала и сердито утирала слезы рукавом платья – за это ей еще достанется от мамы.

Прежде чем вновь повернуться к родителям, Никколо промокнул щеки носовым платком, несколько раз вздохнул и взял себя в руки.

Четыре лошади перед каретой уже нетерпеливо били копытами. Карета напоминала немецкие «берлины»[8]8
  «Берлины» (от итал. berlina – карета) – крытые кареты, популярные в XVIII веке.


[Закрыть]. Она уже давно принадлежала семье, но всего лишь пару лет назад ее полностью отремонтировали. Колеса – высотой с человека. И внутри Никколо с Валентиной могли свободно разместиться. Его слуга и две камеристки Валентины устроились на крыше. Туда же уложили и всю кладь. Сперва Никколо казалось, что ему мало что потребуется в дороге, но потом он понял, что это не так. Кроме своего сундука, он увидел два больших чемодана и две сумки с одеждой, которая, по мнению родителей, могла пригодиться ему в дороге.

Последний раз оглянувшись на мать и отца, юноша поднялся по ступенькам и занял свое место в карете. Валентина улыбнулась ему. Очевидно, она не могла дождаться того момента, когда они покинут Ареццо и начнется их путешествие. Ее восторг и нетерпение передались и Никколо. Глубоко вздохнув, он улыбнулся в ответ и, взмахнув рукой, хлопнул ладонью по потолку кареты.

– Поехали.

Тяжелая повозка величественно двинулась вперед, покачиваясь на булыжниках. Родовое поместье Вивиани осталось позади.

4

Женева, 1816 год

Ему снилась охота. Белые, бесконечные поля, холодный снег в лунном свете, ощущение бега. Легкие горят, существует только тело. Чистая радость ничем не стесненных движений. Бесконечные силы, ведущие вперед и вперед. Эти силы не оставляют его, он не может устать, он схватит добычу и разорвет ее в клочья. Какой сладкий сон о безудержной дикости и чистой страсти охоты.

Реальность была менее приятна. Земля под ним была твердой, но почему-то чувствовались и вкрапления чего-то мягкого. Было холодно, и его зазнобило, руки и ноги дрожали от усталости. Мир казался черно-белым, какие-то смутные тени, не желавшие складываться в единую картину. Голова сильно болела, и эта острая боль удушала все мысли. Казалось, что виски вот-вот взорвутся. К горлу подступила тошнота. Он не смог удержаться, его вырвало. Изо рта хлынула теплая кровь, потекла по подбородку, залила обнаженную грудь.

– Сэр?

Ничего не понимая, он повернул голову на голос. Какая-то его часть хотела убежать отсюда, скрыться, но он не мог даже пошевельнуться.

– О Боже… Сюда! – В голосе слышалось волнение. – Сюда!

Он почувствовал прикосновение чего-то к своей коже. Какая-то ткань, колючая, но теплая. Зрение постепенно возвращалось, расплывчатые тени начали складываться в образы. Впереди на фоне какого-то светлого прямоугольника возникло чье-то лицо.

– Бергер? – прохрипел он. На языке чувствовался вкус крови. Его опять вырвало.

Сзади кто-то закричал. Громко, но неразборчиво. Еще чьи-то голоса. Что-то говорят и говорят… Сейчас он не мог воспринимать все это, попытался хотя бы сосредоточиться на том, где находится. Какое-то темное место, затхлое и зловонное. Повсюду белые пятна, в воздухе пыль. Что же это? Его укрыли каким-то темным плащом, но руки и ноги по-прежнему мерзли.

– Где я, Бергер?

– В курятнике, сэр, – голос слуги звучал испуганно и беспомощно.

Он не удержался и затрясся от смеха. От этого все тело пронзила боль, но он ничего не мог с собой поделать.

– А я уже подумал о Платоне и его пещере, – сквозь смех выдавил он, но слуга лишь уставился на него, ничего не понимая.

На лбу Бергера появилась еще одна морщинка, хотя и без того его лицо напоминало печеное яблоко. Вид у швейцарца был ошарашенный. Казалось, будто жизнь постоянно доставляет ему одни неприятности. Что ж, по крайней мере, в данный момент такое настроение было вполне оправданным.

– Вы ранены? Вы можете встать, сэр? Вам нужно как можно скорее покинуть это место. Вы можете… заболеть.

Бергер подхватил его под мышки и попытался поднять. Перед глазами все поплыло, в ушах зашумело, словно он стоял на берегу Стикса. Пришлось пару раз осторожно вздохнуть и подождать, пока сердце успокоится и обморок отступит.

– Слабый, как щенок, – пробормотал он, когда Бергер поднял его на ноги.

Он упал бы, если бы слуга не поддерживал его.

Будто только очнувшись ото сна, он оглянулся. Они действительно находились в курятнике. В низкую дверь лился солнечный свет, пол был покрыт птичьим дерьмом. Обитатели курятника – а их было довольно много – были мертвы и разбросаны по полу. Повсюду была кровь, и в воздухе висели маленькие перышки, взвившиеся от движений Бергера. Всем птицам свернули шею и нанесли тяжелые раны. От некоторых кур не осталось ничего, кроме голов. К горлу вновь подступила тошнота, но он сумел ее подавить.

Подняв руки, он посмотрел на ладони. На пальцах запеклась кровь, и темно-красные следы тянулись от запястий к локтю. Он был весь в перьях. От его движений засохшая кровь покрылась трещинами.

Он бездумно провел кончиками пальцев по подбородку и удивленно уставился на красные капли, соблазнительно поблескивавшие в слабом свете. Эти капли хотелось слизнуть, по, чувствуя кисловатый металлический привкус во рту, он удержался.

– Сэр? Сэр?

Бергер продолжал что-то говорить.

– Да, идем уже, – неуверенно протянул он и хотел было сделать шаг, но нога подогнулась.

Без помощи Бергера он не смог бы устоять. Слуга подвел его к выходу. День был серым и туманным, но, несмотря на густые облака, даже такой слабый свет резал глаза.

– Джордж! О Господи, дружище! Ты как вообще? Ну, я имею в виду… Ну и ну! – Снаружи их ожидал худощавый юноша с густыми черными волосами, локонами ниспадавшими на лоб. Кустистые брови подчеркивали темные глаза, придавая некую загадочность лицу. Правда, юношу немного портил мягкий подбородок.

– Не волнуйся, Поли, со мной все в порядке.

– Мне не нравится твой голос, – возразил юноша уже намного сдержаннее. Они направились к огромной темно-зеленой карете, стоявшей перед грязным хутором, к которому прилепился курятник. – Нужно срочно отвезти тебя домой. Я тебя осмотрю. Ну и вид у тебя!

Какой-то мужчина, размахивая руками, попытался приблизиться к ним, но путь ему преградили двое громил, поэтому излить свой гнев незнакомцу не удалось.

– Возмести этому человеку нанесенный ущерб, Бергер. Будь щедр. Нужно, чтобы он запомнил о нас только хорошее.

Мысль о том, какими их на самом деле запомнит крестьянин, вызвала у него улыбку. Голый мужчина, закутавшийся в слишком маленький для него плащ, с лицом, измазанным кровью и перьями, с руками, как у безумного берсерка, да еще двое обеспокоенных сопровождающих. Огромная карета. Выражение лица одного из господ – он мог бы соперничать с печалью Богородицы. Да уж, скорее ситуация представлялась комичной.

– Конечно, сэр, – ответил слуга, впрочем, не отступая от него ни на шаг.

Они двинулись по грязному дворику, и каждый шаг забирал столько сил, будто старость уже пришла. Сложно было даже представить, сколько времени им потребовалось на то, чтобы преодолеть эти тридцать метров. Но в конце концов он очутился в полумраке кареты, закутанный в пальто слуги, и укрылся грубой попоной, в то время как его врач и остальные пытались подкупить разгневанного крестьянина, а самое главное, заплатить ему за молчание.

Он почти уснул, но, когда карета тронулась с места, очнулся. Глаза открывать было трудно, и поэтому он просто прислушался к шепоту.

– На этот раз все хуже, чем в Карлсруэ и Брюгге. Придется ему раскошелиться.

Шепот продолжался, но он больше не мог слушать. Сны вернулись, и, хотя все тело болело, он не мог отказаться от своих сладких сновидений. Потребуется несколько дней, чтобы прийти в себя, но это того стоило.

Карета переваливалась по проселочным дорогам, мягко баюкая больного, который вновь видел заснеженные поля и мчался за добычей.