Текст книги "Одиночка"

Автор книги: Крис Мориарти

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 33 страниц)

Когда охранник закончил, он слегка расслабился и улыбнулся.

– Привет, майор. Рад вас видеть.

– И я тебя, Момо.

Ли протянула руку, и они обменялись шуточным секретным рукопожатием солдат, служивших в Космической пехоте.

– А где Джимми?

– В отпуске, – ответил Момо, пожав плечами. – Такой ленивый.

– Ну и ладно. Передай ему, что я его помню. Коэн здесь?

– Вы знаете, куда пройти.

Коэн ждал ее в своем кабинете – залитой солнечным светом комнате с портретами чьих-то предков в изящных рамах. Стеклянные двери вели в огороженный стеной сад. Антикварные вещи наполняли воздух запахом старого дуба и воска, которым натиралась мебель.

Вся комната жила и дышала. В ней была особая атмосфера, заполненная пылинками из шерсти персидских ковров и частичками лака со старинных картин, гусиных перьев и конского волоса, которым когда-то набивали мягкую мебель. И само здание роняло частицы дерева, штукатурки, прохладную и сухую пыль известняка. Оно оставляло след, как живое существо. Оно проникало внутрь тебя, как и сам Коэн, очаровательное, опьяняющее до такой степени, что уже и не понять, где граница между ним и вами. Коэн сидел на низком диванчике рядом с открытой дверью. В руке у него была книга, старый томик в твердой обложке, золото букв облетело с ее потрескавшегося корешка. Сегодня он шунтировался через Роланда, одетого в летний костюм цвета свежескошенной травы, как на портрете Эклипса работы Стаббса, висевшего на стене за его спиной. Полуденное солнце вспыхивало на кружившихся в воздухе пылинках, отливало золотом в глазах Роланда и окрашивало все вокруг в яркие земные тона.

– Кэтрин, – сказал он, вскочил, поцеловал ее в щеку, взял за руку и усадил рядом с собой на диван. – Снова на Мире Компсона, да? Что, там очень плохо?

Она скривила лицо. Он не отпускал ее руку, а отдергивать ее сейчас было слишком поздно. Его пальцы ощущались горячими, сухими и чистыми на коже.

– Хочу признаться, был удивлен, что ты согласилась на это задание.

– У меня не было большого выбора.

– Да, – сказал он, улыбаясь еще шире. – У Хелен настоящий талант на такие вещи. Я могу себе представить, как она это разыграла. Насколько элегантно она бросила тебе спасательный круг после того, как попыталась сломать тебе карьеру.

Ли прищурила глаза.

– А откуда ты знаешь, что тут замешана Нгуен?

– Ну, ты ведь знаешь меня, любопытного. Виноград?

Он предложил ей неглубокое блюдо с несколькими зелеными кистями мелких ягод.

Она вынула свою руку из его руки и оторвала ягоду с ветки. Потом положила ее в рот и начала осторожно жевать.

Оказалось, что этот виноград по вкусу совершенно не был похож на виноград. У ягод была жесткая кислая кожа. И они лопались у нее на зубах, неожиданно выбрасывая сочную мякоть с какими-то острыми деревянными кусочками.

– Осторожно, косточки, – предупредил Коэн, когда она чуть не подавилась одной. Он внимательно смотрел на нее, очевидно ожидая какого-то комментария.

– Он неплохой, – сказала она, кивая.

– Ты – страшная лгунья.

– Ты – прав. Виноград ужасный. Если не сказать, что еще и опасный. Для чего есть эту гадость?

Вот так они и перешли к прежнему привычному доверительному общению. Тема Метца была отложена в сторону. Они просто продолжали разговаривать, словно там ничего не произошло. Такая манера была ближе всего по форме к извинению. Большего никто и никогда не добивался от Коэна. Или от самой Ли.

Они проговорили весь день, пока длинные полосы преломленного солнечного света медленно ползли по кабинету, играя яркими голубыми и желтыми цветами узбекского ковра. За виноградом последовал чай, оладьи, сливки и маленькие зелено-белые бутерброды с кресс-салатом – все настоящее. Не было большего великолепия, чем чай с Коэном – будь то в потокопространстве или в реальности.

Когда они, сидя за чаем, завершили обмен личными новостями, слухами и наболтались о политике, Коэн поставил чашку и взглянул на нее.

– Ты понимаешь, что тебя чуть не убили тогда?

– Да брось ты!

– Тебя абсолютно и безоговорочно выключили.

– Ерунда, – ответила она, на самом деле не подозревая, что все было так серьезно.

– А что, если бы меня там не было? Я не всегда смогу прискакать на белом коне, чтобы спасти тебя. Понимаешь?

– Думаю, что в случае, о котором мы говорим, ты шел спасать меня медленной походкой с дорогой сигарой в руке. И кстати, я не просила тебя о помощи.

– Верно, – немного раздраженно ответил Коэн. – Я слишком хорошо тебя знаю, чтобы ожидать благодарности. Но давай сделаем так, чтобы такое впредь не повторялось, хорошо?

– Почему ты думаешь, что это было не случайное нападение?

– Тебе, наверно, будет интересно узнать, что сигнал передавался через полевого AI компании «Анаконда Майнинг»?

Ли изумилась:

– Это невозможно! Полевой AI отключился, когда произошел взрыв на шахте.

– Это всего лишь история, распространенная Секретариатом для общего пользования. В действительности он живой и здоровый. Это понятно любому даже без установления контакта с ним.

Он зажег сигарету и смотрел на нее сквозь клуб дыма.

– Он просто с нами не говорит.

Ли с подозрением посмотрела на него.

– А ты откуда знаешь?

– Так получилось, что мне это стало интересно. И определенному числу моих коллег.

– То есть, другими словами – ALEF.

– Хм-м-м. Секретариат, кажется, под впечатлением, что у нас в АМК есть свободный полевой AI.

– А это действительно так и есть?

– Конечно нет. Действительно. – Он закатил глаза. – Ты загружаешь слишком много дешевых интерактивных программ.

– Хорошо, – сказала Ли. – Здесь вы были ни при чем. Насколько ты веришь другим AI из ALEF?

Он посмотрел на нее снисходительно.

– Этот вопрос почти по-человечески тупой. При чем здесь доверие? Все дело в протоколах обмена информацией. Кроме того, здесь и речь об этом не может идти. Полевые AI – это зомби. Ты видела циклы обратной связи, запрограммированные в них? Их едва чувствуешь.

– Тогда кто это сделал?

– Зачем спешить с выводами? Может быть, этот полевой AI контролирует сам себя?

– Думаешь, он пошел вразнос?

– Ох, как я ненавижу это слово, – сказал Коэн, глядя в потолок. – Это звучит так, словно каждый AI, который попытался контролировать свой собственный код, ведет себя как разбушевавшийся слон.

Ли не останавливалась.

– Я думала, что полевые AI не могут по… ой, переписывать свой собственный код.

– Ну, конечно, подразумевается, что они не могут это делать. – Он улыбнулся. – Но тогда и мне это было бы не по силам, если верить отдельным так называемым экспертам. Лучше скажи мне, какой глупый предлог использовала Нгуен, чтобы отправить тебя на Компсон? Какую легенду она придумала? И сколько она рассказала тебе о том, что происходит в действительности? – Он закинул голову, закрыл глаза и выпустил изящное кольцо дыма. – Если ты не желаешь делиться со мной, то тогда мне непонятно, зачем вообще мне с тобой играть.

Она стала рассказывать. Коэн откинулся на высокую спинку дивана и слушал. Медленное дыхание живота Роланда было единственным свидетельством того, что он – жив. Когда Ли закончила, он посмотрел в потолок и выпустил несколько колец дыма, прежде чем ответил.

– Три вещи. Первая. Хелен ничего тебе не рассказала. Ничего существенного, по крайней мере. Вторая. Это эпизод зачистки, а не настоящее расследование. Третья. Она изо всех сил старается утаить то, чем занималась Шарифи, иначе она не выбрала бы тебя для этой работы.

– Ей не из кого было выбирать, – солгала Ли. – Я была ближе всех.

– Хм… как удобно, что ты была рядом, да?

– Еще бы, я думаю.

– Прекращай изображать из себя солдата-простака, – вежливо хмыкнул Коэн. – Я знаю тебя лучше. Нгуен отдала тебя под трибунал, или как они его еще там называют, а затем заставила плясать под свою дудку. Ты в большой опасности. Нгуен хорошо тебя знает и понимает: ты предпримешь все возможное, чтобы выбраться. Просчитай, Кэтрин. Попробуй сделать хоть что-нибудь не так – и можешь биться об заклад на свои точки Фромхерца, что не пройдет и десяти минут, как она вежливо напомнит тебе, что держит твою карьеру в своих руках. Ли беспокойно зашевелилась, почувствовав себя неудобно на этом роскошном диване.

– Ну, нельзя быть таким подозрительным.

– Можно. И я догадываюсь, что ты уже думала об этом. – Он улыбнулся. – Кроме того, я очень уважаю Хелен. Она удивительно безжалостна, но всегда поучительно понаблюдать мастера за работой. К слову сказать, я бы не рекомендовал тебе говорить ей о том, что ты встречалась со мной. Она сейчас на меня слегка сердита.

Ли едва сдержалась, чтобы не сказать, что у Нгуен, возможно, есть причины, чтобы быть им недовольной. Но вместо этого спросила:

– Что ты можешь мне рассказать о Ханне Шарифи?

Коэн улыбнулся.

– А что ты хочешь узнать?

– Все. Ты знал ее лично?

Улыбка стала шире.

– Боже, Коэн, ну есть хотя бы кто-нибудь, с кем ты не спал?

Его лицо приняло самодовольное выражение.

– Ну, оставь эту пуританскую мораль шахтерской дочери. По крайней мере, я всегда разговариваю с моими «бывшими». Не так, как некоторые, кого я знаю.

– Я все еще говорю с тобой, не так ли? – спросила Ли без всякого смущения.

Они посмотрели друг на друга по-настоящему впервые с момента встречи.

Коэн отвернулся первым, наклонившись вперед, чтобы стряхнуть пепел.

– Не думаю, что это надо ставить себе в заслугу.

Ли встала и прошлась по комнате.

Портреты давно забытых графинь и маркиз восемнадцатого века смотрели на нее со стен, оклеенных зеленоватыми обоями. Кукла-автомат Жака Дро на карточном столе, способная писать сообщения объемом до сорока штрихов, пользуясь любым алфавитом, кивнула своей головой и вздохнула набитой тряпками грудью под смокингом с помощью зубчато-блочной имитации настоящего дыхания. На книжных полках стояли фотографии ученых, дурачившихся перед камерой на фоне покрытых плющом стен. На одной из них она увидела подлинного Гиацинта Коэна на какой-то исторической по значению конференции AI еще до Исхода. Кроме этого, здесь были сравнительно новые фотографии того Коэна, которого она знала, или, скорее, это были незнакомые люди с его хитроватой улыбкой на лице. На вечеринках. Играющего со своими собаками. Беседующего с премьер-министром Израиля. На пляже близ Тель-Авива. Один снимок, как она поняла, сделали совсем недавно. Из рамки на нее смотрело лицо Роланда.

И конечно, комнату заполняли книги. Коэн и его романы. Стендаль. Бальзак. Сестры Бронте. Иногда Ли казалось, что он больше знал о людях из книг, нежели о реальных.

Она сняла книгу с полки. Книга захрустела у нее в руке, издав щекочущий ноздри, но приятный аромат, впитавший в себя запахи кожи, клея и частиц бумаги. Она открыла ее наугад:

« – Есть в тебе что-нибудь похожее на меня, Джейн?

На этот раз я не осмелилась что-либо ответить: мое сердце было переполнено.

– Поскольку, – сказал он, – у меня иногда бывает такое ощущение в отношении тебя, особенно когда ты рядом со мной, как сейчас, как будто у меня, где-то слева под ребрами, есть веревочка, привязанная прочным и хитрым узлом к такой же веревочке в соответствующей части твоего маленького остова. И если этот бурный пролив и две с лишним сотни миль земного пространства разделят нас, я боюсь, что эта нить, связующая нас, оборвется, и у меня есть сильное подозрение, что я истеку кровью внутри. Что же касается тебя – ты забудешь обо мне».

– Зачем ты хранишь эту чушь? – спросила Ли у Коэна, все еще глядя в книгу.

Она стояла к нему спиной, но все же не смогла совсем скрыть улыбку в своем голосе.

– Можно ведь отравиться. Я проглотила восемнадцать видов плесени, лишь только открыла ее.

– Я помешан на устаревших и трудных технологиях. Зачем иначе я тратил столько времени на тебя?

Она рассмеялась и закрыла книгу.

– Кстати, об устаревшей технологии. Знал ли ты, что Шарифи из родильной лаборатории компании «КсеноГен»?

– Да, из той же, что и ты.

Ли замерла, не оборачиваясь к нему.

– Из той же, что и моя бабушка.

– Конечно.

– Шарифи тебе что-нибудь рассказывала об этом?

– Непосредственно нет. Но она много говорила о Мире Компсона. Она жила там до восьми лет. В каком-то приюте в Хелене. С монахинями.

– Забавно.

– Что мне запомнилось и чему я больше всего удивился – это как она оказалась в приюте.

– Как?

– Она была слепой.

Ли повернулась и пристально посмотрела на него.

– Она была слепой с рождения. Что-то в глазном нерве. Легко корректируемое. Ее приемные родители все исправили. Но в самой родильной лаборатории после анализа затрат и выгод решили выбраковать ее вместо того, чтобы платить за операцию.

– Боже милосердный, – шепотом вырвалось у Ли.

– Я сомневаюсь, что здесь уместно говорить о милосердии. Как там говорится? Молитесь Пресвятой Деве – Господь лишь взглянул на Мир Компсона и сразу вернулся на Землю. Так? Со слов Ханны, приют, в котором она росла, был полон конструкций, выброшенных из лабораторий из-за незначительных дефектов. Это заставляет по-новому взглянуть на оптимизацию накладных расходов. «Самая дешевая технология – это человеческая технология», – часто любила повторять она. И она была права. Кольцо, ООН, межзвездная коммерция. Все это на крови и поте нескольких сотен тысяч шахтеров, которые проводят первую половину своей жизни под землей, а вторую – умирая от пневмокониоза. – Он рассмеялся. – Это положительно по-викториански. Или просто по-человечески.

Ли почувствовала вспышку гнева к Коэну за… собственно, за что? Разве ей самой не хотелось немного воспользоваться благами жизни, не очень задумываясь о том, откуда берется конденсат, благодаря которому все это стало возможным?

Она поставила книгу обратно на полку, двигаясь вдоль стены к письменному столу Коэна. Взяв со стола открытую микрофишу, она посмотрела на экран:

«Эра индивидуального чувствующего организма закончилась. Как Синдикаты, так и государства – члены ООН борются за то, чтобы соответствовать этой метаэволюционной реальности. В Синдикатах мы видели эволюционный переход к менталитету сознания пчелиного улья, то есть: система яслей, тридцатилетний контракт, создание явной постандроидной коллективной психологии, принятие всеми культурами эвтаназии для индивидуумов с отклонениями от генетических норм».

– Ты не признаешь неприкосновенности частной жизни? – спросил Коэн раздраженно.

– Признаю, но только моей собственной. Кстати, а что это?

– Это мое выступление. Проект. А это значит – убери свой нос оттуда.

Она пожала плечами и поставила карточку на место.

– Похоже, что у Шарифи не было радостных воспоминаний о Компсоне. Так почему же она туда вернулась? И чем она занималась на шахте «Анаконды»?

– Понятия не имею. Мы потеряли связь. Но я прекрасно представляю, что она была за личность. И что бы там Хелен ни думала, Шарифи не занималась продажей информации. Она была настоящим крестоносцем. – Он улыбнулся. – И немного походила в этом на тебя.

Ли отмахнулась от этого.

– Я просто работаю за зарплату.

– Теперь это так называется? – рассмеялся он. – Я встречал посыльных в гостиницах, которым платили больше. Кстати, почему бы тебе не рассказать, что конкретно ты искала, когда полевой AI ухватился за тебя.

– Ты действительно думаешь, что он вышел из-под контроля? – спросила она.

– Нет. Или, скажем, я прекратил думать об этом, когда он стал тебя преследовать. Полуразумные просто не так уж интересуются людьми. Большинство из разумных тоже не очень ими интересуются. Нет, кто-то послал его. Кто-то, интересующийся тобой.

– Кто?

– Драконы, – прошептал Коэн, рисуя элегантную фигуру в воздухе кончиком сигареты. – Белые Красавицы.

«Оракул» Ли окунулся в спин-поток, чтобы найти, кто такие Белые Красавицы и что общего у них с выдуманными ящерицами. Все, что он нашел, было несколько странных ссылок на картографию шестнадцатого столетия.

Коэн рассмеялся, и она поняла, что он видел ее запрос в сети, а также ее неудачную попытку найти ответ.

– Когда древние картографы доходили до неизведанных мест на Земле, – сказал он, – они писали: «Здесь Драконы». А если они были более прозаичны, они просто оставляли пустые места. Эти пустые места на старых бумажных картах были, конечно, белого цвета. Сибирь. Пустая часть света. Глубь Африки. Великие путешественники называли эти пустые места Белыми Красавицами. Может быть, это немного глупо звучит. Но я имел в виду, что потокопространство – это нечто большее, чем совокупность вещей, заложенных туда людьми. В потоке тоже есть Белые Красавицы. Живые, чувствующие системы, такие же неизвестные и никем не отмеченные, как и те белые пространства на старых картах. Люди не видят их. Или если и видят, то в основном не узнают. Но они существуют. И возможно, ты натолкнулась на одну из них, только и всего.

Ли пробил озноб.

– Ты что, на самом деле веришь в это?

– Люди верили и в более странные вещи, – ответил он. Затем пожал плечами и улыбнулся: – Я ничего не утверждаю. Ты спросила о моих предположениях? Я думаю, что, возможно, это было так. По крайней мере, в данный момент. Как и любая женщина, я оставляю за собой право менять свое мнение.

Это был старый спор, и Ли не могла устоять.

– Ты – не женщина, Коэн.

– Моя дорогая, я был ею дольше, чем ты.

– В качестве туриста. Это совсем не то. – Ли зашла в свою жесткую память, нашла там сканированное изображение интерфейса Шарифи и скопировала его Коэну.

– Взгляни на это и скажи, что тебе подсказывает женская интуиция.

– Ну вот, – сказал Коэн, внезапно выпрямляясь, и криво усмехнулся. – Я все время ждал, когда ты об этом заговоришь. Было забавно смотреть, как ты ходила вокруг да около, пытаясь определить, насколько ты можешь мне доверять.

– Дело не в доверии, – ответила Ли. – Здесь вопрос в протоколах обмена информацией.

– Наглая обезьяна.

Он вывел файл в реальное пространство, открыл футляр, пробежался пальцами по проводам, перевернул, чтобы рассмотреть при солнечном свете.

– Это было для Шарифи, – сказала Ли. – Нечто вроде невронеорганического интерфейса.

– Интрафейса.

– Думаю, что она пользовалась этим интерфейсом для связи с полевым AI…

– Интрафейс, – поправил он раздраженно. – Ты слушаешь, что я тебе говорю?

– Интерфейс, интрафейс – какая разница?

– Думай, Кэтрин. Интерфейс управляет обменом данных и операционными программами между двумя или более дискретными системами. Интрафейс, напротив, соединяет обе в единую интеграционную систему.

– Похоже на академическое определение, Коэн.

– Вовсе нет, когда создается сеть из человека и независимого AI. Ты только подумай, что у тебя внутри. Различные системы размещаются на платформе «оракула» – простого, не обладающего сознанием AI, который немного сложнее сообразительного игрового агента. «Оракул» направляет данные и активный код в обоих направлениях от тебя на твой невропродукт, переводит обычные запросы в квантовые вычислительные функции, маркирует информацию и находит правильные решения. – Он помахал в воздухе своими тонкими пальцами с великолепным маникюром. – В более широком смысле это немногим отличается от шунта, через который я получаю сенсорную информацию и направляю команды на это или какое-либо другое специально оборудованное тело. Но если взглянуть глубже, то интрафейс все же совершенно другой зверь. С помощью него AI и человек сливаются в единое сознание.

– А кто управляет всем этим?

– Неверный вопрос. Все равно что спросить, какие нейроны в твоем мозгу управляют твоим собственным телом. Или спросить, какие из ассоциированных со мной сетей управляют мной. Мы все управляем.

– Но некоторые из вас управляют больше, чем другие. Правильно?

– Ну конечно. Я должен выражаться более точно. Когда я говорю «единое сознание», я имею в виду сознание не в твоем понимании, а в моем. Я понимаю, что модно отождествлять человеческое сознание с независимым, но на самом деле, как только поднимаешься выше уровня отдельного нейрона, это – просто метафора. Действительно независимый AI – совершенно другая сущность. Сознание независимого аналогично параллельной обработке информации, к которой человеческий разум просто не приспособлен. Управление в этом контексте… скажем, затруднительно.

– И необходим какой-нибудь независимый, чтобы выполнить это?

– Он должен быть очень мощным. Ли посмотрела на него, задумавшись.

– Сколько существует независимых, способных это делать?

– Немного, – ответил Коэн, вытаскивая нитку из обшлага пиджака. – Независимые с Альбы, конечно, особенно если провести их через полевого AI АМК. Два или три AI из зоны Кольца – все работают по пожизненным контрактам с сетью «ДефенсНет» или с одним из частных оборонных подрядчиков. Любой из главных AI в Консорциуме «Фринета» способен этим заниматься – и тот факт, что ты наступила на пальцы Консорциуму, определенно может служить объяснением твоего маленького приключения во Фритауне.

– А что насчет ALEF? – спросила Ли.

– Моя дорогая, никто из тех, кто хоть раз посещал встречу членов этой ассоциации, такого себе и вообразить не может. Половина старых членов сейчас декогерирует из-за недостаточной поддержки первых перемещений со сверхсветовой скоростью. Треть из тех, кто еще может функционировать, крайне не заинтересована ни в чем, кроме дебатов по вопросам теоретической математики и экспериментов со структурой альтернативной тождественности. А остальные из нас не способны договориться, где поужинать или даже ужинать ли вообще, не говоря уже об организации чего-либо на таком уровне. Кроме того, если нас когда-нибудь поймают за этим делом, то Техком сразу же активирует принудительные циклы обратной связи.

Неожиданно он сделался серьезным и провел пальцем по шее Роланда – жест, в значении которого было трудно ошибиться.

– Консорциум, – продолжала Ли, проигнорировав его жест в поисках ясности. – Они супремасисты, да?

Она никогда не разбиралась в чуждой ей политической путанице у AI, но она и не была настолько осведомлена.

– Возможно, это лучше было бы назвать сепаратизмом. Я уже говорил, что большинство независимых не слишком жалует людей.

– Но Консорциум и был той группой, замешанной в событиях Тель-Авива? Правильно? Это они убили агента Совета Безопасности.

Рука Роланда замерла, потянувшись к пепельнице, и пепел тихо осыпался на сине-золотые арабески ковра.

– А что ты меня спрашиваешь? – резко спросил он. – Меня там и вовсе не было.

– Я просто говорю к тому, что AI, члены Консорциума, могли пользоваться этим интрафейсом, если у них была в этом необходимость.

– Конечно, они могли. Ли сглотнула.

– И ты мог, да? Фактически, тебе пользоваться этим удобнее, чем любому другому AI. Поскольку в тебе больше человеческого, не так ли? Поскольку ты обрабатываешь данные эмоциями, а не логикой. О тебе говорилось во всех учебниках по системам независимых как о единственном в двадцать первом веке AI с эмоциональной цепью, который не декогерировал и не был отправлен… куда их девают, когда такое происходит. Ты – практически целый вид в единичном экземпляре.

На какой-то момент ей показалось, что он не ответит. Его сигарета дымилась, потрескивая. Еще одна порция пепла упала на пол. За высокими окнами пели птицы. И пока Коэн сидел так спокойно, затаив дыхание, красивое лицо Роланда казалось высеченным из камня.

Когда он начал говорить, то голос его зазвучал мягко и прохладно, подобно падающему снегу.

– Кэтрин, если ты хочешь спросить, то возьми и просто спроси об этом.

Ли выглянула в окно и увидела зеленые листья, колышущиеся под нападавшим на них снегом, таким ослепительно белым, и такой блестяще синий океан, что ей показалось, что она смотрит на облака в небе. Можно было подумать, что они находились на твердой земле, а не в вертящемся кольце из закаленной в вакууме вирустали. Она наклонилась вперед и наконец задала вопрос, висевший у нее на языке с момента прибытия сюда:

– Коэн, что было целью на Метце? То, что ты искал, был этот интрафейс?

Он вздрогнул, вынул изо рта сигарету и наклонился к ней, глядя в глаза.

– Почему ты так подумала?

– Рисунок. – Она показала на выпуклый контур на черной поверхности футляра устройства. – Такой же был тогда на полу.

– Не думаю, что ты должна была запомнить это, Кэтрин.

Она закурила.

– Тебя что, перемкнуло? Ты обращалась к психотехам? – Он помолчал и сам себе ответил: – Конечно нет. Но ты должна, Кэтрин. Это – игра с огнем.

Она усмехнулась.

– Но ведь ты же серьезно не веришь в то, что стирание памяти делается для нашего блага? Чтобы освободить нас, простых солдатиков, от страданий за плохие, но такие необходимые дела, которые нас заставили делать?

– Ты ведь меня знаешь достаточно, чтобы спрашивать такое. Если твоя мягкая память залезает в редактированные файлы, то у тебя внутри – серьезные неполадки. Ради всего святого, сходи и проконсультируйся с кем-нибудь. Я заплачу, если есть проблема с деньгами.

– Я тебя когда-нибудь просила платить? Ответь на мой вопрос, Коэн. Нас посылали на Метц ради этого?

– Нет… Ли встала.

– Я тебе не верю. И я не люблю, когда мне лгут. – Сядь, – сказал он.

И в его голосе прозвучало что-то, заставившее ее подчиниться.

– Да, на Метце мы искали этот интрафейс. Но не этот компонент. Мы искали схемы невропродукта и исходный код психопрограммы. – Он продолжал пристально смотреть ей в глаза, наблюдая за ее реакцией. – Послушай, это не ВР-устройство и не продукт, изготовленный для солдат ООН. Это настоящая нейронная сеть, предназначенная для обеих сторон интрафейса: как AI, так и человеческой. Ее нельзя вырастить в вирусной матричной жидкости, особенно когда само устройство – еще в стадии эксперимента. Нужно тело. Ли поежилась.

– Те конструкции, которых мы видели в лаборатории, были… просто питающими организмами?

– Совершенно верно.

– А что насчет этого? – Она показала на устройство, лежавшее на столе между ними.

– Не обращай внимания. Это ерунда. Вспомогательное устройство. То, что ты получаешь с настоящим оборудованием, кидаешь потом куда-нибудь в нижний ящик и забываешь. На самом деле то, что нужно тебе, так это компонент интрафейса со стороны AI. И какой-то AI оборудован им. Возможно, этот AI включен в сеть независимого. Найди его, и ты будешь точно знать, кто твой противник.

– Именно об этом я тебя и спрашиваю, Коэн. Кто это? Нгуен передавала тебе технологию в качестве платы. Что ты собирался делать с ней? Для чего она была нужна ALEF?

– Она им не нужна. Она нужна мне.

– Почему?

Коэн начал говорить, но неожиданно замолчал и отвернулся, чтобы закурить еще одну сигарету.

– Выйди из линии. Я пороюсь в базах данных ALEF, поболтаю с несколькими старыми знакомыми и подумаю, что смогу добыть, не привлекая нежелательного внимания. А ты возвращайся в шахту. Определи точно, что делала там Шарифи. С кем она разговаривала. На связь со мной не выходи. Нгуен наверняка будет просматривать твою исходящую почту, и я думаю, что безопаснее было бы не общаться до того, пока я не подключу источник запутанности вне потока.

Он встал и посмотрел на свои тонкие, как бумага, наручные золотые часы кремово-розового цвета, гладкий циферблат которых был украшен стилизованным крестом тамплиеров. Наступила пора расставаться. Ли получила все ответы на сегодняшние вопросы.

– Тогда пошли. – Он улыбнулся, взял ее за руку и помог подняться. – Давай пройдем через сад. Может быть, увидим птиц. Я говорил тебе, что наше отделение биологических исследований восстановило белолобую ласточку, способную самостоятельно размножаться натуральным образом? И я хотел бы показать тебе свою новую сирень. Она должна понравиться тебе, несмотря на твою варварскую практичность.

Он взял ее под руку, и они парой прошли через высокую дверь в его персональные джунгли, покрытые яркими зелеными пятнами от солнечного света, заливавшего их.

ПЛАСТ НА «АНАКОНДЕ»: 16.10.48

Они привозили крыс обратно, когда Ли с Маккуином добрались до надшахтного здания на следующее утро.

Крыс привозили в ловушках, изъеденных ржавчиной клетках, в каких-то коробках совершенно невообразимых форм и размеров. Шахтеры, направлявшиеся на смену, даже умудрялись притащить их с собой из Шэнтитауна на наземных челноках. Шесть полных контейнеров оказались в клети, в которой Ли и Маккуин спускались вниз. Когда спуск был окончен, «шахтерские пони» уже дожидались, чтобы перегрузить их на угольные вагонетки и отправить во все дальние уголки шахты. Судя по горе пустых клеток, скопившихся здесь, Ли поняла, что это переселение длилось уже, по крайней мере, вторую смену.

Никто из руководства не рискнул прекратить это. Они не осмелились. Несколько наиболее серьезных стихийных шахтерских забастовок в истории Мира Компсона вспыхнули после отравления шахтных крыс. Шахтеры любили своих крыс. Относились к ним как к друзьям. Верили им. Крысы чуяли ядовитый газ задолго до людей и постантропов. И они ощущали колебания перекрытий, предшествующие обвалу. Когда крысы покидали шахту, это предвещало опасность. Если крысы были на месте, это значило, что в шахте не более опасно, чем обычно.

– Как они так могут? – прошептал Маккуин, когда они вошли в основной штрек.

Ли проследила его взгляд, направленный на шахтера, который сидел на куче отработанной породы. Он отламывал кусочки от своего бутерброда и бросал их крысиному трио. Это была странная картина: чернота покрытого угольной пылью человека, черный крысиный мех, круглые черные крысиные глазки, прикованные к грязным шахтерским пальцам, постоянно нырявшим в поблескивающую коробочку для завтрака.

– Они довольно чистые, – сказала она. – От них ничем уж особенно не заразишься, разве только чумой. И даже этим, скорее всего, сегодня легче заразиться от людей.

Маккуин только покачал головой и поперхнулся слюной.

– Вы еще размышляете о Гоулд? – спросил он. Ли пожала плечами.

– Ну, зачем ей было отправляться в медленном времени? Вот что я не могу понять.

Теперь они шли по главному штреку. Он был все еще достаточно широк, чтобы два человека могли идти по нему бок о бок, но потолок нависал уже над самой головой, заставляя Маккуина наклоняться и идти, согнувшись по-шахтерски.

– Похоже, что у тебя есть теория? – решилась спросить Ли.

– Ну, не совсем… хотя…

– Хотя что?

– Мне представилось, что, может быть, смысл был не в том, чтобы отправить… как бы это выразиться… саму Гоулд во Фритаун, а в том, чтобы не дать никому схватить ее, пока она туда не попадет.

Ли замерла, задумавшись над пришедшей ей в голову идеей.

– То есть ты говоришь, что для нее этот полет – вроде места для передачи информации.

– Ну, я не совсем, чтобы именно так думал, но… да. Получается, как только этот корабль попал в медленное время, он пропал. Никакого радиоконтакта. Невозможно остановить его, или зайти на его борт, или даже найти его. По отношению к нам, можно сказать, он как бы не существует вообще.