Текст книги "Одиночка"

Автор книги: Крис Мориарти

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 33 страниц)

РАЗРУШЕНИЕ ВОЛНОВОЙ ФУНКЦИИ

Представьте себе карточную игру. Игрок, сдающий карты (давайте назовем его Жизнью) тасует колоду, число карт в которой больше обычных пятидесяти двух. Он сдает одну карту, тасует снова, сдает еще одну. При каждой сдаче мы видим одну (и только одну) карту, и по одной этой карте (одной из неопределенного множества карт, оставшихся в колоде) мы строим все наши теории, всю нашу систему представлений о Вселенной.

Но что видит сдающий карты? Если теория когерентности верна, то он видит все карты. Фактически он даже больше чем видит. Он ими играет, каждой картой. Каждый раз, когда начинает партию.

Можем ли мы сформулировать идею Вселенной, для которой все – возможно, и все, что возможно, фактически происходит? Конечно можем. Мы делаем это ежедневно. Сознание, память, причинные связи – все суть строение Вселенной, как мы ее себе представляем.

Настоящий вопрос заключается в том, можем ли мы создать теорию, выходящую за пределы Вселенной, которую мы себе представляем, и объясняющую Вселенную, которая действительно существует? Можем ли мы заглянуть в процесс тасования карт?

Ханна Шарифи. Запись 934 12. Физика 2004. Лекция 1. Введение в квантовую гравитацию

ШЭНТИТАУН: 3.11.48

Она проснулась в темной воде, убаюканная соленой жидкостью медицинского резервуара.

Ей казалось, что она дышит, хотя она знала, что подсоединена к пуповине, ее легкие были наполнены солевым раствором, перенасыщенным кислородом. Она представляла, что чувствует, как умные «жучки» пробираются к ее органам и мембранам, хотя и понимала, что она не могла чувствовать этого.

Ее рука, слава Богу, онемела впервые со времени Метца, но боль в руке сменилась другой болью. Эта новая боль исходила из ее затылка и сильно отдавала в глаза и виски.

Интрафейс.

Ли расплывчато помнила, как Коэн объяснял ей сам процесс и риск, связанный с ним. В то время она не придала этому большого значения. Она рассматривала это просто как модернизацию оборудования. Обычная процедура обслуживания системы. Ты веришь, что механики не испортят дорогую технику, и надеешься, что они продержат тебя в бессознательном состоянии дольше, чем будет продолжаться боль. Только начни думать об этом иначе, и ты заработаешь фобию к невропродуктам, а это путь к концу карьеры.

Ли приходила в сознание и теряла его еще несколько раз, прежде чем очнулась по-настоящему. Сразу же, как зажгли лампы. Человек в хирургическом костюме посмотрел на нее и обратился к кому-то вне поля ее зрения. Она попыталась спросить, где она, но ее легкие, полные солевого раствора, не работали. Потом что-то застучало, заплескалось, и она ощутила кожей укус холодного воздуха. Затем ее поворачивали под яркими лампами, укрывали теплыми одеялами. И наступила благодать тишины.

– Кэтрин, ты – здесь? – спросила Белла, взяв ее влажную руку.

Только за этими темно-лиловыми глазами не было Беллы. Она никогда не смотрела на нее так. Это был Коэн. «Где они? Что произошло на Альбе? Помнит ли она вообще хоть что-нибудь?»

– Шэнтитаун, – сказал Коэн, отвечая на незаданный ею вопрос. – Убежище Дааля. Нам с Аркадием удалось поймать тебя. То, что случилось, было практически невозможно. И очень впечатляюще.

– Как долго… как долго я была в…

– Пять дней. – Он коснулся рукой ее брови. – Ты видела сны. Ты помнишь их?

Она покачала головой. В черепе так гудело и жужжало, что его слов было почти не слышно.

– Помнишь мужчину? Смуглого. Худого. У него на лице синий шрам.

Коэн провел пальцем по гладкой щеке Беллы.

– Мой отец, – сказала Ли.

– Ты убила своего отца?

– Что? – спросила Ли, и у нее в груди сильно забилось сердце. – Ты с ума сошел?

Он прищурился.

– Я видел это.

– Ты… это был сон. Кошмарный сон. Этого не было.

– Откуда ты знаешь?

– Знаю… и все. Боже милостивый!

Ли закрыла глаза и попыталась сделать так, чтобы комната перестала вращаться вокруг нее.

– Ты любишь его, – сказал Коэн спустя одну или две минуты.

– Я его даже и не помню.

– Даже так?

Она снова покачала головой. В ушах по-прежнему шумело так, как шумит дождевая вода в водосточной трубе. Словно она стояла посреди толпы людей, говоривших на незнакомом ей языке.

– Ну, – медленно произнес Коэн, будто он размышлял над сложным уравнением. – Как ты можешь определить: что есть сон, а что – нет?

– А тебе снятся сны? Мне казалось, что всем чувствующим снятся сны.

Казалось, он пришел в ужас от этого вопроса.

– Не совсем так. Если я думаю об этом, даже когда сплю, то, значит, это происходило. Но твой мозг просто… лгал тебе.

– Коэн, – спросила Ли, чувствуя, как нарастает шум в голове и усиливается тревога, – как ты видел этот сон?

Темно-лиловые глаза вспыхнули.

– Угадай с трех раз.

Она начала отвечать, но шум в ее черепе вспыхнул и стер все мысли, оставив лишь боль. Она схватилась руками за голову и свернулась в позу зародыша на узкой койке. Перед глазами поплыли красные точки, образуя кровавую пелену, сквозь которую было невозможно что-либо разглядеть. Шум в голове превратился в высокий протяжный вой. Глаза различали лишь слабую полоску света, а потом она погрузилась в полную тьму.

– Тише, – сказал он, наклоняясь над ней. Постепенно пелена спала, она тихо застонала, к ней вернулось зрение.

– Что это было, черт возьми? – тяжело дыша, спросила она.

– Трафик.

Она слышала, как он встал и прошел по комнате, как потекла вода, и ощутила прохладу воды, когда он вытер ей лоб влажным платком.

– Трафик?

– Да, связной трафик. Мой. Ты слышишь меня.

– Нет, – прошептала она. – Что-то не так, Коэн.

– Все в порядке. Корчов заставил меня проводить тесты все утро. Подключаться к твоим внутренним устройствам, производить различные проверки, включать подпрограммы, загружать данные. Кстати, твоя система связи – просто динозавр. Стыд какой-то. Я все-таки проверил твоего «оракула» по тесту Шора. Как положено. Эти идиоты на Альбе никогда такого не делали. Это немного исправит ситуацию.

Она открыла глаза и увидела, как он улыбается.

– Ну, уже лучше?

Ей потребовалось немного подумать. – Да.

– Хм-м.

– Что это значит? Я прихожу в себя?

– Нет. Я просто переключил интрафейс в режим «офф-лайн».

Они переглянулись. Поднимаясь, Коэн дотронулся до ее руки.

– Не беспокойся. Ты еще еле жива. Мы все подробно обсудим завтра.

Но завтра им не удалось ничего обсудить подробно. И послезавтра не удалось. Корчов установил лабораторию и все необходимое медицинское оборудование в своем убежище, и в течение трех последующих дней мир Ли сузился до двух стерильных комнат с оборудованием для мониторинга, ее собственной узкой койки и пустого помещения под гулким куполом, служившего гостиной в этом убежище.

Первая попытка запустить интрафейс в режиме «он-лайн» закончилась тем, что она упала и скорчилась на полу, закрыв уши руками, и кричала, умоляя, чтобы это выключили. Коэн вышел из связи так быстро, что ему потребовалось полчаса, чтобы привести себя в порядок.

– Я свихнусь, – сказала Ли, когда пришла в себя и смогла говорить. – Это все равно, если бы сто человек дрались у меня в голове.

– Сорок семь, – мимоходом вставил Коэн. – Ну, только на этой неделе.

– В чем проблема? – спросил Корчов у Коэна.

Он даже не взглянул на Ли, просто говорил сквозь нее так, будто она была предметом оборудования.

– Ни в чем, – ответил Коэн, постукивая ногтем по консоли перед ним. – Здесь дело в программировании органического компонента.

Коэн шунтировался через Рамиреса, и Ли вновь заметила холодный огонь в темных глазах Лео. Это было проявлением решимости, которая уже и так чувствовалась в уверенных движениях. «Хотелось бы мне, чтобы эти двое были на моей стороне в драке», – подумала Ли, неожиданно почувствовав острый приступ тоски от потери Колодной.

– У Шарифи не было подобных проблем, – сказал Корчов со скрытой угрозой.

Коэн пожал плечами.

– А почему она должна была их иметь? Она соединялась с простым полевым AI. Да и к тому же она была оборудована только для связи. Кэтрин – зверь совсем другой породы. Любая попытка установки новых программ в боевую систему приводит к непредсказуемым последствиям. И вы знали об этом с самого начала.

– Ну, и что мы будем делать?

Коэн прошел по комнате более стремительно, чем, по мнению Ли, мог двигаться Рамирес. Он наклонился и положил прохладную руку ей на лоб.

– Тебе ничего делать не надо. Постарайся снизить пульс и ложись в кровать. Я решу, куда мы двинемся дальше.

Но следующий сеанс оказался еще хуже предыдущего. После трех часов попыток Ли свалилась в кресло, закрыв воспаленные глаза ладонями.

– Я не могу. Я больше не могу.

– Нет, можешь, – сказал Корчов, пока еще сохраняя спокойствие.

– Почему не работает компрессия пульса? – спросил он у Коэна поверх ее головы.

– Если бы я знал, то уже наладил бы.

– Ей нужно новое устройство обработки сигналов? Ли представила, как Коэн пожал плечами, что означало отрицание.

– Ну, а что тогда? Коэн покачал головой.

– Мне нужно подумать.

– Давайте проверим установочные параметры и попытаемся снова.

Ли хотела отказаться. Хотела сказать, что ее вырвет, если они сделают еще одну попытку, что все съеденное за последние два дня уже и так стоит у нее в горле, что она больше не вытерпит. Но ей было так плохо, что она промолчала.

В конце концов Коэну пришла идея использовать дворец памяти. Когда он объяснял ей это, он шунтировался через Аркадия, и возбуждение горело в темных глазах клона, как тлеющие угольки.

– Это проблема органики, – объяснял он. – Мы стараемся интегрировать сети параллельной обработки данных уровня AI и органическую систему, которая устарела очень давно, еще когда человек впервые поднес перо к бумаге. Поэтому, если мы не можем преодолеть это противоречие, мы должны работать с ним. Мы попробуем один из самых старых приемов – прием Маттео Риччи. Мы построим тебе дворец памяти. – Губы Аркадия сложились в хитрую улыбку. – Или, еще лучше, мы дадим тебе ключи от моего дворца.

Коэну потребовалось двадцать часов, чтобы подобрать ключи. Все это время Ли проспала в отчаянной попытке накопить энергию, необходимую для последнего броска. Было позднее утро третьего дня после ее пробуждения. Она легла на койку, которую Аркадий притащил в лабораторию для нее, закрыла глаза, подключилась и оказалась одна в пустой белой комнате.

– Тебе придется потратить немного времени, чтобы поискать дверь, – сказал Коэн за ее плечом. – Я сам еще не понял, где она.

Ли подумала, что, по ее ощущениям, он стал меньше. Оглянувшись, она увидела рядом с собой Гиацинта, который был чуть ниже ее ростом. Он стоял рядом с ней в одних носках, закинув ботинки за плечо.

– Дверь, – повторил он настойчиво.

Она повернулась и увидела блестящую, покрытую тонкой резьбой дверь из красного дерева, которая больше походила на окно. Ее порог находился где-то на уровне колена, и даже Ли пришлось нагнуть голову, чтобы не стукнуться о притолоку.

– Вперед, – сказал Коэн.

За дверью был такой яркий свет, что глазам потребовалось какое-то время, чтобы привыкнуть к нему. Она оказалась в пятиугольном дворе. Вокруг шла галерея, украшенная мозаикой.

За стеной она разглядела острые пики пустынных гор.

Она услышала шум падающей воды и почувствовала холодные брызги на лице прежде, чем увидела фонтан. Вода лилась с плоского камня, как из родника, и струилась по длинным наклонным ступеням, которые вели в другой конец большого двора. Ли прошла вдоль ступеней к тенистой галерее, облицованной блестящей мозаикой. Ручей впадал в узкий пруд, вода из которого уходила непонятно куда. Ли перешла пруд и направилась вдоль галереи, стуча каблуками по плиткам. Подойдя к двери, она открыла ее.

Пространство за дверью встретило ее буйством запахов и красок. Это оказался длинный высокий зал, пол которого был выложен мраморной мозаикой, образующей спиральный узор. В вазах, украшенных вздыбившимися львами и веселыми смеющимися драконами, росли цветы. По стенам стояли шкафы, за их дверями из полированного стекла видны были ряды книг, коллекции окаменелостей, фотографии, игральные карты. Пройдя несколько шагов, она периферийным зрением заметила какое-то движение. Она прыжком обернулась и увидела, что один из нарисованных драконов стучал своей чешуйчатой лапой и подмигивал ей. Она покачала головой и фыркнула. Гиацинт рассмеялся.

Одной стороной зал выходил на высокую террасу, и когда Ли выглянула наружу, то увидела каменные крепостные валы замка крестоносцев, которые упирались в горную гряду, протянувшуюся к простору открытой ветру зеленой долины. Она вышла к балюстраде и наклонилась. Камень у нее под рукой был очень горячим, как будто нагрелся под полуденным солнцем. Но когда она взглянула на небо, то оказалось, что было утро – свежее прохладное осеннее утро.

Жар был в самом камне, поняла она. Он был частью жизни, бурлившей в этом месте. Была ли эта жизнь проявлением самого Коэна? Замка? Горы? Целого мира, где бы и каким бы он ни был? Она высунулась еще дальше, вглядываясь в головокружительную пропасть между основанием крепости и горой и стараясь рассмотреть грань между активным кодом и фоном.

Интуитивно Ли вышла из ВР и погрузилась в цифры.

У нее закружилась голова. Мир вращался и колыхался вокруг нее. Цифры наплывали на Ли с такой скоростью, что было невозможно осознать их ничем, кроме ослепляющей, парализующей, вызывающей тошноту боли. Эта система не проектировалась для сопряжения с человеческим интерфейсом и вообще не создавалась прежде, за исключением самых ранних и несовершенных образцов. Она не являлась такой же живой, как человек, о чем постоянно твердили сторонники гражданских прав AI, а была более живой, более сложной, изменчивой и противоречивой. Просто более. Коэн, очевидно, свихнулся, если думал, что она способна существовать и функционировать в этом бурном водовороте.

Ли зашаталась и тяжело ударилась о перила. Ему пришлось подставить руку, чтобы удержать ее от падения. В тот же самый момент ее мозг снова переключился на интерфейс ВР, словно кто-то включил предохранитель.

– Давай не будем забегать вперед себя, – сказал Коэн и оттащил ее от края.

Она посмотрела на него, чувствуя себя ребенком, который сунул руку в костер и чудом не обжегся, потому что заботливый родитель подоспел вовремя и вытащил руку из огня.

– Ты в порядке? – спросил он.

Она кивнула и последовала за ним обратно.

Во внутренней стене зала был проем, который казался началом бесконечной анфилады комнат. Коэн стоял у Ли за спиной, одной рукой поддерживая ее. Его рот находился рядом с ее ухом.

– Закрой глаза, – сказал он. Она послушно закрыла глаза.

– Что ты слышишь?

– Воду.

– Хорошо. Это – фонтан. Ты его видишь?

Она обернулась и посмотрела в мерцающую тень галереи.

– Да.

Если ты заблудишься, то просто иди на звук воды и вернешься сюда. Ну, а теперь, сколько ты видишь дверей?

– Я не могу… – Она посмотрела в зал и увидела иллюзию бесконечности. – Сорок… сорок восемь?

– Хорошо. Каждая дверь – это отдельная сеть со своим собственным дворцом памяти. Каждая комната в каждом дворце – это директория. Любой объект в комнате – это отдельный файл. Поняла?

Она кивнула.

– Когда тебе нужен доступ к определенной сети, ты находишь соответствующую дверь. Когда нужен определенный файл, то ты открываешь ящик шкафа, коробку, шкатулку, что угодно, в чем он находится. Очень похоже на стандартный графический пользовательский интерфейс, которым ты пользовалась при работе в архиве штаба Космической пехоты… хотя я должен все-таки похвалить себя – мои эстетические вкусы ставят меня на пару ступеней выше военных дизайнеров. Но помни, что, открывая любую из этих дверей, ты каждый раз будешь иметь дело с полностью чувствующим AI. И что некоторые из них менее… доступны… чем сети, с которыми ты была знакома. Если ты занервничаешь… по какому-либо поводу, то в любой момент сможешь выйти. В любой момент. Просто возвращайся сюда, закрой за собой дверь, и снова будешь одна.

– Если не считать тебя.

– Ты – в утробе зверя, дорогая. Я – всегда здесь. Я – здесь, – рассмеялся он.

Ли посмотрела вокруг.

– Какую дверь мне открыть?

– Любую, какую пожелаешь.

Мальчик Гиацинт был маленького роста, и ему пришлось смотреть вверх, чтобы заглянуть ей в глаза. На его лице мелькнула едва заметная улыбка.

– Попробуй последнюю.

Она прошла по залу, ведя рукой по прохладному мрамору стен, резному дереву дверных рам. На каждой двери висела табличка с названием сети, номерами Тоффоли, параметрами директории. На табличке последней двери, спрятанной в самом дальнем углу зала, было только одно слово: «Гиацинт». Она положила руку на дверную ручку, и дверь открылась, словно ждала ее.

Большая светлая комната была окрашена лучами утреннего солнца в цвет сливочного масла. На каждой стене рядами, один над другим, висели деревянные ящички, на каждом из которых была ручка в виде набалдашника из полированной меди. По размеру эти ящички были не больше, чем кубик с данными. На ящичках не было ни табличек, ни графических изображений, но, когда Ли прикасалась к ним, образы, указывавшие на их содержание, моментально вспыхивали перед ней.

– Что это за место? – прошептала она.

– Я, – сказал Коэн, ковыряя большим пальцем ноги восточный ковер. – Конечно, это очень краткий ответ. Если подробнее, то я думал, что это хорошее место для начала, поскольку Гиацинт – это та базовая сеть, с которой ты хорошо знакома.

– А ты сам пользуешься этим местом?

– Конечно. Я, так же как и ты, когда вхожу в поток, переключаюсь с ВР на цифры. Я обычно не пользуюсь ВР при нехватке времени или работе с большим потоком данных. Но когда у меня достаточно времени и рабочего пространства…

Ли понимала, как работает эта конструкция ВР. В ящичках помещались файлы с данными, базирующиеся на нечувствующей программе доступа. За стенами, там, где она ничего не видела без погружения в код, был «скелет» системы: получувствующие операционные программы и чувствующая сеть, которой принадлежат эти воспоминания и файлы с данными. Она посмотрела на то, что было дальше за комнатой, и поняла, что комнат было много и все они выходили в огороженный садик. И у всего, что она видела – у каждой стены, каждой галереи, каждого булыжника, – была память.

– Боже, – прошептала она, – как все огромно…

– Фактически бесконечно, – отозвался Коэн из сада, где он подвязывал к колышку упавший от ветра георгин. – Это упакованная база.

Ли смотрела во все глаза, затаив дыхание. Как мог кто-то или даже десять человек вместе иметь столько памяти? Какой же нужно нести на себе груз прошлого?

Она прошлась по комнатам, осматриваясь по сторонам. Она прикасалась руками к деревянным поверхностям, не осмеливаясь ничего открывать. Память была систематизирована по группам, и, двигаясь дальше, Ли начала замечать скрытые связи и делать для себя пометки. В галерее по краю сада целая длинная стена была отдана пестрому собранию книг, фильмов, картин, которые были сжаты в крошечные, эмоционально окрашенные цветные точки. В соседней комнате хранились воспоминания о Земле, большинство из которых было собрано за несколько лет перед Исходом. За этой комнатой находилась другая – белая, тихая и абсолютно пустая. Переходя из комнаты в комнату, она заметила, что большинство воспоминаний в других комнатах принадлежало разным людям. Собственные воспоминания Коэна были собраны в солнечной тихой галерее в южной части сада. А в самом саду были люди – все люди, которые когда-либо встречались Коэну на его долгом жизненном пути.

– Иди сюда, посмотри, – сказал Коэн. Ли подошла.

– Все это и есть Гиацинт. – Он показал рукой на узкий ряд ящичков прямо за дверью. – Личность, а не сеть. Тебе будет легко пользоваться ими. Вперед, иди, взгляни.

Она открыла ящичек, на который он указал. Он был пуст.

– Что?..

Он улыбнулся.

– Какое из чувств человека ближе всего к памяти?

Ли прищурилась.

– Запах.

– Ну и?

Она наклонилась к ящичку и понюхала. Пахло кедром и старомодным воском для полировки мебели. Запахом этого воска был пропитан каждый кусок дерева в реальном доме Коэна. На миг она представила себе смешную картинку, как одна из его горничных-француженок, идеально одетая, стоит на своих безупречных коленках и скребет полы и плинтусы в этом нематериальном дворце памяти. Затем среди всех остальных запахов она почувствовала еще один: запах самой памяти.

Комната, в которой она была, исчезла. Ли стояла на крутом каменистом склоне, ее лицо согревало золотистое солнце Земли периода до Исхода. Под ней, словно река, извивался ледник. За ней угрожающе возвышалась почти вертикальная стена из камней и льда. Она повернулась и вытянула шею, чтобы рассмотреть грандиозный гранитный столп над ней. Ее «оракул» подсказал, что это была «Шпора Валкера» на горе Гранд Жорасс – самом живописном горном маршруте Земли. Судя по состоянию ледника, расстилающегося у нее под ногами, по времени это было не позднее начала двадцать первого века. К югу отсюда, за этим колоссом, лежала Италия. К западу под ослепительно голубым небом сверкал Монблан, приглашая подняться даже самого осторожного альпиниста.

– Не хочешь ли помочь? – спросил кто-то за ее спиной.

Ли обернулась и увидела женщину, сидевшую на корточках ниже ее по склону. Она сворачивала яркий трос. Руки ее работали профессионально, без лишних движений. Тренированные мускулы альпинистки сжимались и разжимались под загорелой кожей. «Люсинда, – подумала Ли. – Ее зовут Люсинда».

Люсинда посмотрела на нее снизу вверх, ее глаза прятались за зеркальными очками. Ли почему-то помнила, что глаза у нее были голубые. Ли вгляделась в свое двойное отражение в стеклах очков. Но оттуда на нее смотрело узкое загорелое лицо, напоминающее грейхаунда, которое могло принадлежать только самому Гиацинту Коэну.

– Я тебя люблю, – услышала Ли.

Гиацинт произнес эти слова таким родным знакомым голосом, от которого она задрожала, поскольку ей была знакома эта любовь. Она ощущала ее жар, помнила, как жила ею. Вспомнила не только этот момент, но все в целом. Всю жизнь человека, который умер два века назад.

Люсинда тепло улыбнулась ей, как от шутки, понятной обоим:

– Я понимаю.

– Интересно, – сказал Коэн, когда дворец памяти вновь вернул себе свои очертания. – Я и не ожидал, что ты встретишься с Люсиндой.

– Ты всегда видишь по-разному?

– С течением времени я все больше склоняюсь к тому, чтобы жертвовать способностью к поиску информации ради… других ценностей. То, что всплывает на поверхность, всегда сюрприз. Словно то, что я привношу с собой, задает направление. Большинство AI, включая и некоторых моих помощников, находят это смешным и неэффективным. Но тут, – при этом он самодовольно улыбнулся, – нужно заметить, что я – не большинство AI.

Ли оглянулась вокруг. «Как велико все это вокруг? И что или кто прячется в других дворцах памяти?»

– Что тебя беспокоит?

Она задумалась:

– Все это кажется таким… человечным.

– Ну, во многих отношениях Гиацинт человечен.

– Ты говоришь о нем так, будто он – не ты.

– Он – это не весь я. Но он первостепенен. – То есть он управляет… другими?

Лицо Коэна вырисовалось четко, во всех деталях.

– Управлять – это слишком сильно сказано. Я бы сказал, что он… служит связующим звеном. Я знаю, что ты считаешь меня очень дотошным, но на самом деле я никогда об этом не задумывался. Разве ты размышляешь о том, как ты идешь по улице? Или как работает твой желудок?

– Только о том, что не смогу управлять этим с помощью…

– С помощью того, от чего ты раньше чуть не упала со ступенек?

Ей показалось, что он ждал ее улыбки в ответ на его остроту по поводу ступенек, но не смогла улыбнуться.

– Тебе нужно с этим мириться? Ей нечего было ответить.

– Если тебя это утешит, у большинства чувствующих в моей совместной сети такая же реакция. Они не видят в системе никакого будущего без моего посредничества. Это вовсе не означает, что я управляю ими. У них – свои идеи и мнения. Но они здесь гости. И поскольку это мой дом, то они подчиняются моим правилам. В большинстве случаев.

Ли неуверенно смотрела на него, теряясь между множеством вопросов, бродивших у нее в голове, и невозможностью выбрать хотя бы один, чтобы задать сейчас. Она прошлась мимо полок с ящичками, заглядывая в некоторые из них. Коэн шел сзади, не отставая от нее и комментируя. Медленно, даже сама не осознавая, куда она направляется, она прошла в сад.

Это был странный сад, заросший, сильно пахнущий землей и розами. Ближайшая часть сада была хорошо ухожена, с аккуратными французскими клумбами, засаженными травами и цветами. Все выглядело формально в сравнении с теми джунглями, которые развел у себя в реальном пространстве Коэн. А дальний конец и даже какие-то части дворца полностью захватили буйные кусты шиповника.

Ли внимательно посмотрела на колючие заросли за опрятными клумбами с георгинами. Казалось, в этом углу сада затаился кто-то дикий и недружелюбный и выжидал, когда колючие побеги выбьются наверх и разбегутся по всей ограде.

– Тебе нужно все вырубить, – сказала она. – Иначе они вытеснят остальное.

– Я знаю, это сорные кусты. Да и шипы у них ужасные. Но дело в том, что мне они нравятся.

Ли пожала плечами.

– Это твой сад.

– Так оно и есть, – сказал Коэн и направился в одичавшую часть сада, где уселся на низкой скамейке, почти наполовину увитой колючей мускусной розой.

Ли кружила по саду, заглядывала в ящички и шкафы, расположенные вдоль изгороди. Она нашла воспоминания нескольких человек, которых знала: Нгуен, Колодной, двух-трех AI, с которыми встречалась на заданиях в Космической пехоте. Даже Шарифи. Но здесь не было того, кого она искала.

– Не можешь найти? – спросил Коэн.

Она посмотрела на него и увидела, что он над ней смеется.

– А кто тебе сказал, что я что-то ищу?

– Возьми розу, – ответил он.

Коэн сорвал бутон мускусной розы, которая росла у него за спиной, и протянул ей. Ли взяла цветок, но укололась, коснувшись стебля.

– О Боже!

Она увидела, как кровь начала сочиться из нескольких маленьких ранок на пальцах.

– Это настоящая роза, – сказал Коэн. – Он наклонился и снова протянул ей эту розу, осторожно держа ее в руке: – У настоящих роз есть шипы. Именно поэтому их аромат так сладок.

Ли поднесла цветок к носу и понюхала его. И сразу же поняла, что роза была воспоминанием. Воспоминанием о ней самой…

Это она шесть лет назад. Моложе, стройнее, но это – она. И это была не та Ли, какой она знала себя, а та, которую помнил Коэн. Молодая женщина-офицер, с которой он встретился во время первого напряженного совместного задания. Она была сильной, энергичной и несгибаемой, похожей на темную бурю. Вряд ли такая персона могла бы понравиться самой Ли. И вряд ли – она внезапно поняла это сейчас – она могла понравиться Коэну.

– Я что, действительно была такой ужасной? – спросила она.

– Просто немного колючей.

– Очень смешно.

– И вовсе нет. Как я вспоминаю, мое эго вовсе не страдало от твоих уколов. Забыла выступление на тему, что кому-то не хватало терпения работать с дилетантами? – ухмыльнулся он.

– Не напоминай мне, пожалуйста.

– Моя дорогая, было просто забавно наблюдать, как двадцатипятилетняя девушка, не закончившая даже среднюю школу, поглядывала на меня свысока.

– Наверное, я была не первой.

– Нет, до тебя чаще всего так проявляли нетерпимость. Ты же испытывала ко мне личную неприязнь. Это вызывало во мне уважение.

Что-то в его улыбке заставило ее опустить глаза и отвернуться. Она провела пальцем по белому бархату лепестка, потом наклонила голову и снова поднесла цветок к носу.

Еще одно воспоминание. Опять о ней. Она стоит у двери офицерского общежития на Альбе с хитрой ухмылкой на лице. Это происходило вечером накануне первой и единственной ночи, которую они провели вместе. Она помнила, как стояла там. Помнила, как смотрела в золотые глаза Роланда, который сидел в другом конце комнаты; как старалась сохранять невозмутимость; как удивлялась тому, что Коэн мог вообще найти в ней; как была почти уверена, что это просто розыгрыш с его стороны.

Но сейчас ее память была памятью Коэна. Ли чувствовала, как дрожат колени Роланда, как учащенно он дышит. И она ощущала что-то еще за внешней оболочкой органического интерфейса, что-то более чистое, тонкое и истинное. Как будто налаживался бесконечно сложный механизм. Винты завинчивались, тумблеры щелкали и поворачивались, заводя этот механизм, заставляя ее вспоминать прошлое, желать его, представлять его существующим в реальности. При этом она знала с точной уверенностью, от которой кружилась голова и мутилось сознание, что стоит только ей коснуться его, и все будет по-другому.

«Боже, – думала она. – Что я наделала? Почему он не говорил мне о своих чувствах?»

Но ведь она знала, что он чувствует, не так ли? Почему же она могла позволить себе быть невыносимо, непростительно жестокой к нему?

Она резко вернулась к действительности. Коэн сидел на скамейке и смотрел на нее, затаив дыхание, словно ребенок, который верил, что увиденное во сне станет явью, если этого очень сильно захотеть. Она помнила этот его взгляд еще с той ночи. И, Господи прости, все-таки ей захотелось заехать ему по щеке.

Он прищурился, и ее охватил стыд, когда она догадалась, что он уловил обрывок ее мысли.

– В тебе все так запутано, – сказал он.

– Тебе потребовалось шесть лет и целое состояние, потраченное на невропродукт, чтобы понять это?

– Нет, мне хватило пяти минут, – улыбнулся он. – Просто до сих пор невежливо было говорить об этом.

В глубине своего сознания она ощущала биение, словно кто-то постукивал мягкими пальцами. Она поняла, что уже какое-то время ощущает эти пальцы. В течение всего времени, пока она разгуливала по залитому солнцем саду дворца памяти Гиацинта, какой-то воришка на мягких кошачьих лапках проник в темные закоулки ее подсознания и заглядывал в ее воспоминания, оценивал ее ответы, измерял глубину ее чувств. Она подумала, что, скорее всего, этот воришка – мальчик в гетрах и футбольных трусах.

– Перестань залезать мне в голову, – сказала она ему. – Терпеть не могу, когда ты суешься в мои дела.

– Я суюсь в твои дела? А как ты думаешь, чем ты занимаешься здесь сама?

– Это совсем другое дело. Мне нужно быть здесь. В этом нет ничего личного.

– Разве? – Он посмотрел на нее из-под длинных ресниц Гиацинта и прикусил губу. – Здесь столько личного, сколько есть, Кэтрин. И это не односторонняя связь. Связь не устанавливается, если ты не хочешь.

– Думаю, она не установится, – сказала она.

Ли повернулась, собираясь уйти, и обнаружила, что зацепилась за один из длинных побегов шиповника.

– Черт возьми! – выругалась она, пытаясь оторвать от себя колючее растение.

Но острые шипы только глубже вонзались в ее руку через тонкий рукав ее рубашки.