Текст книги "Одиночка"

Автор книги: Крис Мориарти

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 33 страниц)

– Конечно, – сказала Ли, сама не зная, верит ли она в это.

Один «пони» из уходящей смены прошел мимо, волоча за собой на маленькой плоской тачке тщательно упакованный, только что добытый кусок конденсата. На мальчишке было «ожерелье» – длинный ряд угольных шрамов, полученных от постоянного, день ото дня, трения голой спиной о потолочные балки и въевшейся в раны угольной пыли. Но Ли едва взглянула на эти шрамы, ее внимание было приковано к конденсатам.

От толстого налета угольной пыли они сверкали, как далекие звезды. Они выглядели как кристаллы – шахтеры их так и называли, – но Ли знала, что ни одна горная порода не инициирует квантовое сканирование. Это вещество являлось аномалией квантового уровня, субстанцией, о которой не знали и даже не могли предполагать, поскольку ее существование противоречило законам физики. Они утверждали, что подобное вещество не может существовать при температуре выше нуля по Кельвину, или в атмосфере, или в форме, которую можно добывать, транспортировать и использовать. Поскольку теоретически его существование было невозможно, то оно являлось обыкновенным чудом, за счет которого жили Объединенные Нации.

Кристаллы отличались хрупкостью. Они давали трещины от вибрации во время взрывных работ в шахте. С ними нельзя было работать электрическими инструментами. Даже жар шахтного пожара мог их разрушить, хотя иногда огонь совершенно непредсказуемо выжигал уголь, образуя над ними подземные своды, подобные сводам кафедрального собора. Только опытный шахтер обладал мастерством отделять их от угля при помощи клиньев и кайла, не повредив. «Вынуть их живыми», – говорил отец Ли.

Она протянула руку и провела пальцами по гладкой поверхности ближайшего куска конденсата, когда вагонетка оказалась рядом с ней. Какой-то шахтер, где-то там, в удушающей темноте, вынул их живыми.

Площадка Шарифи находилась на недавно открытом «Тринидаде» – самом глубоком и самом богатом угольном пласте из двух принадлежавших «Анаконде». До нее от шахты номер три напрямую было шесть километров, а по извилистым подземным ходам – все восемь.

Первые четыре километра они проехали на низком и широком угольном транспортере, окрашенном в неоново-зеленый цвет. Их подбрасывало, как сухие бобы в банке, они задыхались от выхлопа дизеля. Сначала они ехали по проходу размером три на три метра, сопровождаемые отзвуками скрежета металлических колес угольных вагонеток и звона шахтерских молотков. Но очень скоро дорога пошла по исключительно узким штрекам, уголь вырубался прямо над их головами в шестидесятиметровом укосе, проходившем по почти вертикальным угольным прослоям. По мере удаления от надшахтного здания провода редели и лампы встречались все реже, пока не остался только свет от качавшихся фар угольного транспортера, да кое-где лампы Дэви высвечивали измазанные углем лица с блестящими глазами.

Они покинули машину у верха длинной скользкой лестницы, доступ к которой закрывала контрольная дверь. Потертая черно-оранжевая табличка на двери сообщала: «ПОЖАРООПАСНАЯ ЗОНА – ОГНЯ НЕ ЗАЖИГАТЬ».

Офицер службы безопасности уселся на бампер транспортера и стал натягивать на ноги видавшие виды резиновые сапоги камуфляжной окраски.

– На «Тринидаде» сыро, – сказал он. – Подземная река проходит прямо через разлом. Если насосы выйдут из строя, то достаточно пары дней, чтобы залило весь пласт.

– Большую часть воды откачивают, – сказал Хаас. – Он улыбнулся, сверкнув белизной зубов во мраке: – Надеюсь, вы сможете перенести запах. Крысы. И много разного другого.

Инженеры, проектировавшие лестницу, использовали природный уклон в том месте, где пласт «Уилкс-Барре» внезапно переходил в «Тринидад», обходя неустойчивые слои коренной породы в самом узком месте. Лестница уходила на двадцать метров вниз между влажными каменными стенами и упиралась в проход с низким потолком и относительно ровным полом, затем был еще один двадцатиметровый спуск, выходивший к «Тринидаду».

Это был абсолютно другой тип угольного пласта. В «Уилкс-Барре» чувствовалось намного уютнее – просторнее и без больших уклонов; там места было достаточно, чтобы прорубать широкие длинные проходы. «Тринидад» оказался более каменистым, извилистым и узким до такой степени, что даже Ли вскоре пришлось согнуться почти пополам, чтобы не задевать покрытый слоем угольной пыли стальной сруб крепи.

– Жарко, да? – спросил Хаас, заметив, что она вытирает бровь. – Температура поднимается на полтора градуса через каждые тридцать метров от уровня. Сейчас, наверно, градусов сорок, не меньше.

– Тридцать девять и пятьдесят пять сотых, если быть точным.

Хаас громко рассмеялся.

– Так вот на что Ассамблея сегодня тратит деньги! На градусники!

Ли уже забыла, как перемещаться под землей. На первых же десяти метрах она ударилась головой, оцарапала спину и споткнулась о кучу битого шифера. Но затем она вспомнила, как ходят шахтеры: согнувшись в коленях и пояснице, одна рука вверху в поисках выступов, о которые можно удариться. Легкость, с которой тело перешло в эту позицию, поразила ее.

Вода, остававшаяся в каждой ямке и выемке после затопления, пахла затхлостью. Чайного цвета влага, сочившаяся по стенам, содержала так много серы, что обжигала кожу как кислота. Тела погибших убрали, но неприятный сладкий запах смерти остался. Вдобавок к этому мокрыми комочками повсюду валялись дохлые крысы. За каждым маленьким поворотом или выступом породы попадался какой-нибудь след жизни до взрыва. Коробка от завтрака. Шапка. Разбитая лампа Дэви.

По пути офицер безопасности без остановки докладывал о специальных мерах безопасности, принятых компанией АМК на «Тринидаде». Он нервничал и говорил монотонно, дрожа перед Хаасом, как ученик перед строгим учителем. Ли трудно было подумать, что он верил тому, о чем рассказывал. Она слушала, ритмично втягивая воздух сквозь фильтр маски своего дыхательного аппарата, стараясь не думать, что ее жизнь сейчас зависит от скрипевших от напряжения крепежных болтов и способности шестисот шахтеров, получавших с каждой добытой тонны, держаться в рамках разумной безопасности в забое.

Рабочая площадка выглядела непривлекательно.

– Вот оно все – как есть, – сказал Хаас.

И действительно, так это и было: отрезок туннеля с крепью, заваленный камнями, в конце отрезка – выработка, боковые опоры которой представляли собой сейчас кучи породы.

– И что же здесь произошло? – спросила Ли у офицера безопасности.

Ответил сам Хаас:

– Тут с этими возгораниями никогда не поймешь. Один берет полторы тонны первосортного кристалла и, не моргнув глазом, идет себе к жене и детям. А у другого, стоит ему лишь дотронуться до породы, вся шахта валится на голову. У каждого шахтера есть свои теории. Только, пожалуйста, не заводите меня по поводу этих чертовых шахтных священников. Все это на самом деле – лишь домыслы.

– И вы уверены, что это было просто возгорание, а не настоящий шахтный пожар?

– Так же, как мы можем быть уверены в чем угодно.

Выработка была большая, на взгляд – метров двенадцать в поперечнике, а точнее определить было невозможно из-за обваленной крепи. Все выглядело так, словно один из забоев нарочно вскрыли, чтобы дать Шарифи больше пространства для работы. Или, возможно, несмотря на высокий риск, шахтеры убрали центральную опору, соединив два отсека, чтобы добраться до богатой кристаллами жилы. При пожаре со стен выгорел верхний слой угля, обнажив длинные кромки конденсатного пласта, выглядевшие более гладкими и блестящими по сравнению с углем вокруг них. Ли дотронулась до обнаженного конденсата. Почувствовала его стекловидную гладкость, тепло, исходившее от него, как от живого тела, знакомое слабое подергивание в затылке.

Она повернулась к Хаасу и офицеру безопасности.

– Мне что-нибудь еще стоит посмотреть? – спросила она, наблюдая за Хаасом в инфракрасном свете.

– Больше нечего, – ответил Хаас.

Она видела, как при этом у него участился пульс.

– А вы как думаете? – обратилась она к офицеру безопасности.

Вместо ответа он бросил взгляд в темную глубину рабочей площадки.

Ли прошла в тот угол, куда был направлен его взгляд, и увидела не замеченный ранее большой помятый лист алюминия, покрашенный в предупреждающий оранжевый цвет. Это было единственное цветное пятно на рабочей площадке и единственный предмет, не закопченный дымом горевшего угля. Совершенно очевидно, что его положили здесь после пожара.

– Кто положил это здесь? – спросила она, наклоняясь, чтобы сдвинуть тяжелый лист в сторону.

– Мы, – ответил Хаас. – Чтобы никто туда не свалился.

Под листом оказался колодец. Он был менее метра в ширину. Связки немаркированных электрических проводов спадали через край, опускаясь в глубину. Вода начиналась метрах в шести от края и была такой черной, какой может быть только вода в угольной шахте.

– Вы что-нибудь еще можете сказать мне об этом?

– Нет. Этот колодец, я думаю, вырыла сама Шарифи. Она запросто могла сделать это без всякого разрешения, – сказал Хаас раздраженно, словно злился, что не поймал Шарифи за этим занятием.

Ли пошарила по полу, нашла кусок обгоревшей проволоки, достаточный по длине, чтобы дотянуться до поверхности воды в колодце. Затем опустила его туда, вынула и обтерла о кожу своей руки. Биодетекторы кожи вспыхнули вокруг капель влаги и моментально погасли. Это означало отсутствие опасных веществ.

– Все нормально, – сказала она и начала развязывать шнурки ботинок.

Офицер безопасности догадался о том, что она собирается делать, прежде Хааса.

– Вы что, на самом деле собираетесь туда спускаться, мэм?

– Нет, шучу.

– Ни в коем случае! – воскликнул Хаас.

Он шагнул к ней и резко дернул ее за руку. Свободной рукой Ли сильно сжала его руку, напоминая ему, что она специально оборудована.

– Благодарю вас за заботу о моей безопасности, – сказала она. – Но со мной ничего не случится. Хотя, может быть, у вас есть какой-либо другой повод не пускать меня туда?

После этого он сразу же отошел.

– Дайте мне вашу маску, – сказала она офицеру безопасности, когда разделась до шорт и майки и подтянула ремни дыхательного аппарата. Он передал ей маску. Выражение его лица было ошеломленным. Она плюнула на стекло маски, растерла слюну и надела ее, нажав двумя пальцами на поверхность стекла у глаз, чтобы маска прилегла герметичней.

– О'кей, – сказала она через загубник. – Вернусь приблизительно через десять минут. Если не наделаю глупостей. В этом случае у вас еще останется час и сорок минут, чтобы вызвать спасательную команду и выудить меня оттуда.

– Вы многого хотите, – сказал Хаас.

– Если я не вернусь, – сказала она почти ласково, – они все равно пришлют еще кого-нибудь. И вам придется ждать открытия шахты до тех пор, пока они сюда не доберутся, вы поняли?

Хаас сел, бормоча что-то насчет людей, считающих себя большими шутниками. Но при этом, как заметила Ли, он улыбался. По крайней мере, он понимал шутки, и этого у него нельзя было отнять.

Вода была холодной и прозрачной. И по мере того, как Ли осматривала заполненную водой пещеру, она все больше убеждалась в том, что это была самая настоящая испытательная площадка. На верхнем уровне проводились только второстепенные подготовительные работы. Подводная река, протекавшая через пещеру в более раннюю геологическую эпоху, смыла уголь с конденсатных пластов. Обнаженные кристаллы образовали сложную решетку, поддерживавшую потолок пещеры. Изогнутые опоры поднимались от пола, словно ребра давно вымерших на Компсоне зауроподов. Бледные завитки конденсата разбежались по куполу сверху, образуя ребристый веерный свод. И Ли не нужно было прикасаться к ним, чтобы понять, что они – живые. Они пульсировали при каждом ее квантовом сканировании, как северное сияние. В какой бы форме ни существовала жизнь в недрах этой планеты – хотя само наличие ее было темой активных дискуссий ксенографов ООН, – здесь находился один из ее центров.

Шарифи нашла открытую сияющую воронку.

Что-то коснулось руки Ли, и она повернулась и заметила ВР-перчатку, уносимую мимо нее медленным подземным течением. Перчатка тащила за собой контактные провода. Там было и другое оборудование: что-то плавало, что-то лежало на дне пещеры в путанице силовых линий и соединительных проводов. Ли узнала сейсмометры, счетчики Гейгера, квантовые мониторы. Она не могла забрать все это сразу, да еще и из-под воды, поэтому она выстроила в уме координатную сетку и плавала, фиксируя расположение всех предметов в ее квадратах как можно точнее. По крайней мере, таким способом она собиралась запомнить, тронет ли кто-нибудь что-то до ее следующего визита сюда. И если что-нибудь изменится, то ей будет понятно, о чем беспокоились те, кто это сделал.

– Пока достаточно, – сказала она, поднимаясь по лестнице. – Вам нужно будет закрыть доступ к этой секции до тех пор, пока вы ее не осушите и я смогу внимательней все рассмотреть.

Глаза Хааса вспыхнули под светом лампы.

– Приказ о начале работ уже на подписи у инспектора. Электрики закончат работу завтра, и мы начнем рубить сразу же, как они проложат новую линию. Ваши полномочия прекращаются на поверхности, и там же завершается наше сотрудничество.

– Ах, так. Это плохо. Думаю, мне придется зарегистрировать здесь нарушения техники безопасности, – сказала Ли и показала на опоры и затяжки, стонавшие под весом потолка, но все еще выдерживавшие нагрузку. – Расстояние между этими столбами – три метра. Правила Комиссии по безопасности горных работ требуют два с половиной. К тому же на пересечениях второй «Южной», восьмой «Южной» и одиннадцатой «Южной» электрические провода без заземления. Я скачаю вам весь список нарушений правил, как только мы вернемся. И я уверена, что вы сможете еще что-нибудь туда дописать.

Все это, конечно же, было чистым блефом; Хаас, так же как и она, понимал, что любая инстанция ООН может только пожурить АМК за эти нарушения. Но Ли была здесь единственным представителем ООН, и если ее жалобу зарегистрируют официально, то оформление всех бумаг, необходимых, чтобы вновь открыть шахту, будет идти через нее, а в этой обстановке она не будет торопиться подписывать их.

Конечно, Хаас мог бы пойти и через ее голову. Но это заняло бы время. И это было бы безусловным признанием того, что техника безопасности нарушалась на самом деле. Ли подумала, что вряд ли он станет так рисковать после кровавой и получившей широкую огласку катастрофы на шахте. И не тогда, когда тело Шарифи находится в морге Шэнтитауна в нескольких километрах отсюда.

– Хорошо, – сказал Хаас, пожимая плечами. – Вынюхивайте здесь все, что вам нужно. Единственное, что вы найдете, так это доказательства того, что Шарифи была дура.

Когда они вернулись на пласт «Уилкс-Барре», вторая смена была уже в разгаре. Большинство шахтеров работали полураздетыми, их тела блестели, как мрамор, в удушающей жаре в трех с лишним километрах под землей. Они работали в быстром темпе, почти без всяких предосторожностей. Обычно во время рубки угля простои небольшие, но здесь это было правилом только наполовину, поэтому каждая рабочая минута была дорога.

Лишь немногие из мужчин, женщин и детей, работавших под землей, имели дыхательные аппараты, да и пользовались ими только во время редких перерывов. Остальное время маски с трубками для подачи кислорода болтались на их лоснящихся от пота шеях. Для того чтобы работать быстро, согнувшись в три погибели в душных туннелях, требовалось вдыхать как можно больше воздуха, и от дыхательных аппаратов нужно было отказаться в первую очередь, если поджимало время.

Не задумываясь, Ли принялась отстегивать свой собственный дыхательный аппарат.

– Не делайте этого, – возразил офицер безопасности. – Мутагены.

Она посмотрела на шахтеров. Офицер безопасности перехватил ее вопрошающий взгляд и пожал плечами:

– Генетические конструкции.

Вспышка в мягкой памяти ошеломила Ли. Она увидела своего отца, склонившегося над раковиной в кухне; он кашлял и жаловался на высокие цены на фильтры в лавке шахты; мать поставила чайник на плиту и протягивала отцу кухонное полотенце, чтобы тот закрыл им голову и постарался еще хоть немного прокашляться от угольной пыли.

– С вами все в порядке? – спросил офицер безопасности. – Иногда даже фильтры не задерживают пыль.

Она кивнула и опустила голову к коленям.

Когда она вновь подняла голову, машина остановилась. На дороге повсюду валялись коробки и канистры странного вида. Впереди суетились рабочие – мужчины и женщины, двигавшиеся по каменистой земле с привычной уверенностью, но слишком изящные и чистые для шахтеров. Ли присмотрелась и узнала в них геологов, с которыми она спускалась на челноке.

Только одна фигура неподвижно сидела у стены. Легкая и молчаливая, она притаилась в тени пласта, перед которым подготавливали действо, ее глаза были закрыты, лицо – торжественно и красиво, как у статуи.

Ведьма.

Когда все приготовления закончились, она поднялась, подошла к свежему срезу, закрыла глаза и положила руки на камень. Ли уже видела ведьм, искавших кристаллы, но это было в бедных независимых рудниках, на которые компания не имела никаких видов. И ведьмы из ее детства были родом из Шэнтитауна. Они занимались этим за еду или за долю от продажи того, что они находили, или за топливо на зиму. Их талант был плодом генетической комбинации, а не тщательной тренировки.

Ведьма ходила взад и вперед по забою, иногда останавливаясь. Она напряженно держала голову, как будто к чему-то прислушивалась. Ее бледная кожа светилась на угольно-черном фоне, а голову ореолом окружал свет от лампы Дэви. Маркшейдеры и геологи топтались на месте в нетерпеливом ожидании. Ставка была очень крупной. Уйдешь в сторону от среза слишком рано – потеряешь миллионы, даже не узнав об этом. Врежешься в стену слишком грубо – останешься с кучей мертвых кристаллов, ничтожных по цене подобно кварцу. Геологи испытали все, что было возможно: радиолокацию, рентгеновскую съемку, анализ случайных образцов. Но ясновидение ведьм по-прежнему оставалось единственным реальным способом найти живые кристаллы. И годовая прибыль всех многопланетных корпораций росла или падала в зависимости от выбора, который ведьмы делали в забое.

Ведьма остановилась в совершенно неприметном месте и положила обе руки на угольную поверхность стены. Когда она отняла их, руки были мокрыми и кроваво-красными от сернистой воды.

– Здесь, – сказала она.

Маркшейдеры сгрудились за ней, словно прибитые каким-то подводным течением. Они подсоединили сенсорные устройства, подключили питание и предохранительные системы. Ли завороженно смотрела, как врубовая машина врезалась в уголь. Когда она перевела взгляд на Хааса, голодный взгляд на его лице напомнил ей старые песни, которые пели шахтеры после того, как за столом было выпито уже достаточно виски. В них пелось о людях, в чьей крови – уголь, о тех, кого шахта влекла, как наркотик.

Все находившиеся в штреке умолкли, когда показался первый кристалл. Он был бледным и блестящим. Трудно было ошибиться и не узнать его. Один из геологов наклонился, стараясь не дышать, и положил на него руку.

– И что? – спросил Хаас.

Геолог отнял руку, вытер ее о комбинезон, дотронулся до своего лба, словно проверял температуру, и снова положил руку на конденсат. После чего покачал головой.

– Мертвый, – тихо произнес кто-то, стоявший на границе света.

После того как подошли маркшейдеры, ведьма отошла в сторону и ушла в себя, как это делают актеры, выходя из сценического образа. Она почти не отреагировала на сообщение о мертвом кристалле.

– Подойти сюда, – сказал ей Хаас.

Она послушно повернулась, но ее взгляд скользнул мимо Хааса и уперся в Ли, как стрелка компаса указывает на север. Ее темно-лиловые глаза походили на мрачные подземелья, радужная оболочка сократилась до узкой полоски вокруг огромного зрачка. А за зрачком была пустота, затягивающая в бездонную пропасть черепа женщины.

«Дыры Вселенной», – подумала Ли, и при этом внутренний озноб пробежал по ее спине.

Когда они поднялись на поверхность, наверху уже разразилась буря. Надшахтный копер стонал и сотрясался под ее порывами. Обрывки вируфлекса и листы алюминиевой обшивки с зазубринами пролетали мимо, как будто все содержимое долины размешивалось невидимой рукой.

Ли почувствовала сдерживающую дыхание упругость воздуха, выйдя из конторы шахты. Нестройная шеренга мужчин и женщин выстроилась вдоль длинного отвала в пятидесяти метрах от выхода. Кто-то держал плакаты, у кого-то в руках было примитивное самодельное оружие. Забастовщики. Неорганизованные, поскольку в «Анаконде» не было легального профсоюза.

Она смахнула слезы, выступившие от ветра, и разглядела сквозь несущийся по ветру песок то, что было написано на плакатах.

«КОРПОРАТИВНЫХ ДЕТОУБИЙЦ – ПОД СУД!»

«СКОЛЬКО ЕЩЕ ДОЛЖНО УМЕРЕТЬ?»

«ЗАКРОЙТЕ "ТРИНИДАД", ПОКА ОНА СНОВА НЕ УБИЛА КОГО-НИБУДЬ!»

Ее удивило, почему они не подходят ближе, чтобы их было слышно. Но затем она увидела строй в синих форменных рубашках, стоявший напротив пикетчиков. Охранники компании. С ружьями, заряженными резиновыми пулями.

– Думаешь, до «спинов» дело не дойдет? – спросил кто-то.

Хаас уже бежал к охранникам. Он наклонился, преодолевая порывы ветра, и прокричал что-то в ухо командиру отряда. Тот сделал шаг назад, а строй охранников двинулся вперед, дав залп в воздух.

Некоторые из пикетчиков отступили. Большинство – нет.

Охранники выстрелили снова, на этот раз под ноги пикетчикам. Одна женщина закричала так, будто в нее попали. Другая крикнула:

– Здесь дети!

– Мы не хотим никому причинить вреда! – прокричал один из охранников срывающимся голосом. – Не делайте глупостей!

А потом – Ли так и не поняла, по какой причине, – кризис миновал.

Пикетчики опустили свои плакаты. Охранники поставили свои ружья на предохранители. Толпа разошлась, все двинулись по изрытой колеями дороге назад в Шэнтитаун. У Ли отлегло от сердца. Никто не погиб. По крайней мере, сегодня.

СТАНЦИЯ АМК: 13.10.48

Тремя часами позже, пропитанная запахами шахты, Ли стояла у опечатанной службой безопасности двери в квартиру Шарифи. Лента, которой была заклеена дверь, прочла код, имплантированный в ее ладонь, растворилась и восстановила свою форму, как только Ли прошла внутрь. Жилище Шарифи было тесным и простым и мало чем отличалось от комнаты Ли, находившейся в нескольких радиальных коридорах отсюда. Жилая комната была не шире коридора снаружи. От входа до тесной ванной Ли удалось сделать всего пять шагов. По левой стене располагался неглубокий шкаф. У правой вместились узкая койка и низкий письменный стол, на котором в беспорядке лежали кубики для записи и обработки видеоинформации и несколько неровных стопок карт-микрофиш.

В шкафу Ли нашла несколько комплектов практичной одежды; часть одежды еще лежала в аккуратно сложенном виде в итальянской кожаной сумке, которая стоила больше, чем месячный заработок Ли. Семейные снимки отсутствовали. Не было никаких личных вещей. Никакой косметики. Если бы не единственный женский костюм, висевший в шкафу, было бы трудно определить даже пол последнего жильца этой комнаты. Кем бы ни была Шарифи, она оставила здесь мало следов.

Повинуясь какому-то импульсу, Ли надела на себя жакет от костюма и с любопытством посмотрела в зеркало. Жакет жал под мышками и был немного длиннее, чем нужно: она была мускулистей Шарифи и на добрых два сантиметра ниже – питание хуже и сигарет больше. Но в общем, костюм пришелся впору. И цвет ей подходил. Это ее не удивило.

Зато удивил запах. Чужой. Может быть, едва уловимый запах духов другой женщины. И все же, несмотря на это, что-то было пугающе знакомым. Что-то возникло в памяти, немного повертелось в голове и кануло в никуда. Собака зарычала и бросилась на проходящего мимо шахтера. Лицо ее хозяина вспыхнуло ненавистью, когда он произнес:

«Ты их чуешь, да?»

Рядом с дверью в шкаф находились выключатели света и «живой» стены и регулятор яркости окна обзора. Ли настроила пол на прозрачность, посмотрела на планету под своими ногами и подумала о том, как вехи политической истории ООН пересекались здесь с ее собственной жизнью. Как могут они продолжать все ту же битву, оставившую за собой остовы сгоревших родильных лабораторий и медленно зарастающие сорокалетние шрамы воронок от разрывов артиллерийских снарядов на холмах за Шэнтитауном? Десятилетиями местный промышленный парк безостановочно производил генетические конструкции. Геномы производственного назначения, специально разработанные для тяжелых горных работ, металлургии, терраформирования – для всех тяжелых работ, которые люди не могли или не хотели делать сами. В резервуаре одной из таких лабораторий была выращена Шарифи. И саму Ли произвели в одной из последних партий перед Мятежом. То, что им обеим удалось убраться с этой планеты, было каким-то невероятным чудом: Шарифи взяли приемным ребенком в семью богатых аболиционистов с Кольца, Ли отдали в бездетную шахтерскую семью во время одной из последних, закончившихся неудачно попыток ассимилировать генетические конструкции с населением.

Мятеж разразился через восемь месяцев после того, как родилась Ли, – почти в то же время, когда Шарифи поступила в университет. Шэнтитаун превратился в поле боя, город был изрезан сетью туннелей и забаррикадированных тупиков, в которых организованный сброд из генетических конструкций сдерживал натиск войск ООН и планетарной милиции… по крайней мере какое-то время.

К мятежникам присоединилось значительное количество постантропов. Студенты-идеалисты из университета в Хелене, который тогда еще существовал. Шахтеры, которым было безразлично, с кем сосуществовать на планете Мир Компсона, лишь бы это не были многопланетчики. Настоящая ИРА, хотя на улицах Шэнтитауна ходили слухи, что все это подстроено ради денег. Когда пыль осела, Мир Компсона оказался на военном положении, а мятежные конструкции скрылись на далекой планетной системе, которую они переименовали в Гилеад.

Насколько Ли помнила, борьба с Синдикатами была основным вопросом политики человечества. Беглые конструкции создали полностью объединенные линии генетического воспроизводства. Образовался Синдикат Ноулза, а следом синдикаты Мотаи и Бартова, а за ними еще с полдюжины других, чьими именами очень скоро начали пугать детей во всем пространстве Объединенных Наций. К Синдикатам примыкала одна бунтующая колония за другой, пока в их власти не оказалась вся длинная дуга Периферии от Метца до Гилеада. В Ассамблее и в городах на каждой из планет ООН буйно расцветали антигенетические настроения. Слово «конструкция» получило новое негативное значение, а корпорации, которые в свое время начали производство конструкций, либо прекратили это производство, бросив производственные мощности, либо обанкротились под натиском скандалов, разразившихся после разрыва. И каждый раз, когда еще одна бывшая колония переходила к Синдикатам, антигенетическая фракция в ООН получала несколько новых мест в Ассамблее.

Когда Ли исполнилось четырнадцать лет, Ассамблея приняла Закон Цана, по которому все, кто был полностью создан с помощью генной инженерии, попадали под прямой контроль Совета Безопасности. Им запрещалось занимать государственные гражданские и военные должности, их паспорта были аннулированы, и им была вменена обязательная регистрация.

Приемные родители Ли решили затаиться, надеясь, что в результате массового уничтожения регистрационных записей в период Мятежа об их приемной дочери забудут. Это удалось. К моменту, когда чиновники, занимавшиеся регистрацией, добрались до них, на руках у матери Ли было подписанное и заверенное печатью свидетельство о смерти, в котором говорилось, что ее единственная дочь умерла от недостатка витамина А. Ли в это время уже завоевывала себе славу в окопах Гилеада.

А тем временем никто не знал, что происходило в Синдикатах, поскольку никакая информация о Синдикатах не проникала в пространство ООН. Ни один гражданин ООН не бывал в Синдикатах, И с орбитальных станций, которые вращались вокруг отдаленных планет Синдикатов, не поступало никаких новостей о том, что там творилось. У Синдикатов не было прессы, не существовало явного правительства, если не считать каких-то непонятных комитетов в отдельных линиях генетического воспроизводства. У них не было политических партий и диссидентов. Не было родителей. Не было детей. И более того, у них не существовало собственности.

Всем владели только Синдикаты, и основой этого всего были генетические конструкции. Синдикатам принадлежало их сознание, их тела, их труд – все полностью. Каждая конструкция отдавала себя целиком и без остатка, а если верить пропаганде, то и по собственному желанию. Недостаточно сказать, что они не желали свободы. Они не верили в свободу. Они, как без конца утверждали их философы, были выше свободы.

Только после того, как Ли впервые встретилась с конструкциями на допросах на Гилеаде, она начала это осознавать. Они, казалось, принадлежали к другому биологическому виду, ничего общего с человеком. Когда были захвачены первые десять идентичных пленных, люди интересовались ими, обсуждали и, возможно, даже жалели их. Потом прибыла еще сотня, тысяча, еще три тысячи, и интерес сменился страхом и отвращением. Слова не могли выразить весь ужас от встречи с таким холодным, обезличенным, совершенным продуктом массового производства. Сострадание исчезло. Вера в универсальность человеческой природы пропала. Все пропало.

После месяца пребывания на Гилеаде Ли ясно поняла единственное: враги ненавидели ее. Нет. «Ненависть» была не тем словом. Они презирали ее так же, как любую конструкцию, работавшую на людей. Они презирали ее, как волки презирают собак.

А что Шарифи? Что можно было сказать о женщине, почти не оставившей информации о себе в этой комнате и обрушившей себе на голову целую шахту, о женщине, которая обещала чудо, а затем замела за собой следы, как воровка? Во что же верила Шарифи?

Кем она была: собакой или волком?

Ли вздохнула, взяла микрофишу из аккуратно сложенной стопки, положила на нее палец и отсканировала один параграф наугад:

«Как заметил Парк и другие, формы параллельной волны, зарегистрированные in situ квантового пласта, близко напоминают квантовый феномен, связанный с волнами человеческого мозга, а также менее изученный квантовый феномен, обнаруженный в ассоциативных взаимодействиях в искусственных интеллектах постструктуральной модели независимого типа».

А на цифровых полях карточки почерком Шарифи было помечено:

«Re: рассредоточенные/концентрированные сети в живых организмах, см. Фальтер, Principia Cybernetica и физиология Большого Барьерного рифа, Эм-Ай-Ти Пресс, 2017».