Текст книги "Пляжный ресторанчик"
Автор книги: Крис Мэнби
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 24 страниц)
– Ты думаешь?
– Женщины все такие, – уверенно заявила я.
– Ладно, – согласился Эрик, немного оживая. – Давай притворимся, что нам весело.
Он придвинул свой стул поближе к моему и, развернувшись ко мне, изобразил подобие улыбки, которая больше была похожа на оскал.
– Боже мой, Эрик, ты так улыбаешься? Это же кошмар.
– Как могу, так и улыбаюсь. По тебе тоже не скажешь, что ты всем довольна.
– Ты прав. Давай о чем-нибудь поговорим.
– О чем?
– Ну хорошо, давай делать так, как нас учили в драмшколе, если мы в массовке изображали беседу. Смотри, ты просто несколько раз повторяешь слово «абракадабра», а время от времени вставляешь «сы-ы-ыр» и улыбаешься. Понял?
Эрик фыркнул.
– Нам никто не поверит.
– Да это всяко лучше, чем то, как мы ведем себя сейчас. Люди думают, что мы ссоримся, а предполагается, что мы влюблены, у нас роман, который начался, между прочим, не так давно.
– Ладно, – вздохнул Эрик. – Абракадабра, абракадабра… абракадабра-дабра. Сы-ы-ыр!
– Баракада, баракада… карабада… ерунда.
– Ты о чем? – спросил Эрик.
– Да так, ассоциации.
– Не понимаю.
– Какая разница? Сы-ы-ыр!
Но Эрик уже не обращал на меня внимания.
– О боже, – прошептал он. – Кажется, мама идет к нам.
И точно. Миссис Нордофф направлялась к нам через танцплощадку с решительностью Наполеона, готового бросить Веллингтону перчатку и вызвать его на дуэль.
– Эрик, – обратилась она к сыну, поравнявшись с нашим столиком, – нам надо поговорить. Пойдем в холл.
– Конечно, мамочка. – Эрик вскочил. – Я… э… Лиззи, я ненадолго.
Он робко двинулся вслед за матерью. Я показала, что держу за него кулачки, и беззвучно, одними губами сказала: «Удачи!» Ох и понадобится же она ему сейчас…
Глава 15
Эрик оставил меня за столом в одиночестве. Я с надеждой огляделась. Мой опыт на данный момент подсказывал, что стоит американцу или американке услышать мой британский акцент, как их уже никто и ничто не заставит побороть искушение заговорить со мной. Всем хочется послушать про «историческую родину», даже если сами они ведут род от шведов, русских или китайцев. И все они рвутся поговорить о своем происхождении и родословной. Работая в «Ледибойз», я познакомилась по меньшей мере с тремя ребятами, утверждавшими, что они – прямые потомки короля Артура. Если вы думаете, что англичане одержимы разговорами о предках, так я вам честно скажу: увлечение моих соотечественников не идет ни в какое сравнение со страстью американцев. Американцы обожают поговорить о своем происхождении, и больше этого они любят только одно – смотреть телевизор.
Это напоминает разговоры про «прошлую жизнь». Любая женщина, сменившая, по ее мнению, хотя бы однажды земную оболочку, будет уверять вас, что в прошлой жизни она была королевой Елизаветой или Клеопатрой. Ни одна из них не скажет, что была служанкой или рабыней. Вот то же самое и с генеалогией. Если человек завел разговор на эту тему – будьте уверены, он ни за что не скажет, что происходит от крестьян, возделывавших торфяные болота.
Но сегодня что-то никто не хотел обсудить со мной прародителей. Зато у меня возникло чувство, что кое-кто активно обсуждает меня. Я встретилась глазами с парочкой кузин Эрика, которые шептались, откровенно меня разглядывая, и явно недоумевали, что такая славная девушка делает со стопроцентным геем. Я помахала им рукой. Представьте, это их нисколько не смутило и не побудило подойти и познакомиться со мной.
Я сидела и крутила за ножку бокал с шампанским. Похоже, даже официанты стали обходить меня стороной. Неужели так бросается в глаза, что я всего лишь притворщица, чужак в стае? В стае?.. Ха! Не смешите меня. Уж скорее тогда в своре, которая боится, что Эрик хочет ввести в их круг постороннего человека, который сочтет себя вправе претендовать на наследство.
Я обошла стол и встала так, чтобы огромная ваза с цветами заслонила меня от взглядов злобных кузин.
– Вас оставили в одиночестве?
Это был врач миссис Нордофф. Он неслышно вырос у меня за спиной. Я и не заметила, как он подошел: чуть-чуть выглядывая из-за ярко-желтых роз, я все смотрела на кузин, хихикающих надо мной.
– Ой, вы меня напугали! – воскликнула я. И, немного придя в себя, добавила: – Эрик пошел поговорить с мамой.
– Именно поэтому я решил, что мне стоит пойти пообщаться с вами.
– Благородный поступок. Спасибо.
– Не благодарите. Я очень этому рад.
Врач улыбнулся, и это была единственная искренняя улыбка, которую я увидела за весь день. Я уже успела убедиться в том, что семья Нордоффов обладает очень специфической мимикой. От того выражения лица, которое они называют улыбкой, не то что кровь стынет в жилах – ртуть, и та замерзла бы.
– Меня зовут Скотт, – представился врач. – Скотт Уолкер.
– Лиззи Джордан.
Я протянула ему руку, и он энергично пожал ее.
– Чует мое сердце, что Эрику и миссис Нордофф есть о чем поговорить, – предположил мой новый знакомый, подсаживаясь ко мне. – Вообще на чужом семейном торжестве чувствуешь себя неуютно, особенно когда спутник на какое-то время оставляет тебя. Кругом незнакомые люди, все внимание которых поглощено пересказом друг другу новостей и сплетен о родственниках.
– А вы вроде бы не скучаете, – заметила я, – да и вниманием не обделены.
– И не говорите. Вот, например, замечательно провел последние полчаса, обсуждая с одним из гостей мучающий его геморрой. Сами понимаете, с докторами все хотят поговорить. Но только на одну тему: людям не терпится обсудить свое здоровье с врачом, пусть даже малознакомым.
– Да, кстати, не посмотрите мое колено? – пошутила я.
– Не отказался бы, – улыбнулся он.
– Вы на чем специализируетесь? – поинтересовалась я, и тотчас добавила: – Ничего, что и я спрашиваю вас о работе?
– Я онколог. Специалист по раковым заболеваниям. В основном занимаюсь раком груди.
– Понятно. Специалист по шарам? – улыбнулась я. Скотт посмотрел на меня изумленно и даже немного испуганно.
– Извините, – смутилась я. – Дурацкая шутка.
Он с облегчением рассмеялся и сказал:
– Да нет, это вы меня извините. Просто сразу не сообразил, что за шары.
– Скажите мне, пожалуйста, а что привело вас сюда, на свадьбу племянницы миссис Нордофф? – спросила я, чтобы поскорее сменить тему.
– Миссис Нордофф буквально только что провела благотворительный аукцион, на котором в пользу моей клиники было собрано полмиллиона долларов. За эти деньги я готов хоть на голову встать, лишь бы она была довольна.
– Да, нехилая сумма.
– Миссис Нордофф – потрясающая женщина. Среди ее друзей немало по-настоящему богатых людей, и мне почему-то кажется, что почти никто из них не сможет отказать ей помочь в финансировании очередного благотворительного проекта, если миссис Нордофф лично попросит их об этом.
– То есть вам с ней просто повезло?
– Именно. Таких людей в наше время встречаешь нечасто.
С нашего со Скоттом места была видна та часть гостиничного холла, где расположились Эрик и миссис Нордофф. Судя по их мимике и жестикуляции, разговор шел бурный. Некоторое время мы со Скоттом непроизвольно смотрели в их сторону. Скотт первым ощутил неловкость. Он сочувственно вздохнул и, обернувшись ко мне, завел разговор о другом.
– Ну и как вам Лос-Анджелес?
– А? – вздрогнув, переспросила я. – Что вы сказали? А, Лос-Анджелес! Здесь здорово. Калифорния – это вообще сказка. Наверное, это говорит о моем дурном вкусе или отсталости, – усмехнулась я. – Кажется, сейчас считается «продвинутым» любить Нью-Йорк?
Скотта это явно развеселило. Он улыбнулся:
– А по-моему, вы абсолютно правы. Здесь, на Западном побережье, действительно здорово. Я и сам перебрался сюда из Нью-Йорка.
– А что, здесь клиника лучше?
– Признаюсь вам, причины, по которым я сделал это, были не столь благородны. Если быть точным, то я попросту сбежал сюда.
– Было от кого?
Вместо ответа Скотт поднял бокал шампанского и сделал большой глоток.
– Можете не отвечать, – сказала я. – Я и сама сбежала. А неплохой отель, да?
– И вид замечательный.
Вид открывался действительно великолепный. Особое очарование ему придавала белоснежная яхта, как раз появившаяся на горизонте.
– Вообще вид из окна – это самое важное в доме, – продолжала я ворковать. – Непринципиально даже, как там внутри, главное – если в окно видно, например, море.
– Согласен. Это помогает почувствовать, что жизнь несоизмеримо больше нас самих, – сказал Скотт. – Пациентам, дела которых совсем плохи, я всегда советую побольше смотреть на море. Это помогает отвлечься от грустных мыслей.
– И понимаешь, как мало значат для мироздания все твои беды и проблемы, – вздохнула я.
– Да. Это мне и нравится. В конце концов, любой из нас не более значим для этого мира, чем, например, вон тот букет. Согласитесь, Лиззи, наши судьбы – это всего лишь едва заметные мазки на огромном полотне жизни, и осознать все величие этого полотна нам просто не дано. Живы мы или умерли – волны не перестанут набегать на берег. Осознание этого дарит свободу.
– Как-то это мрачно…
– А может, потанцуем? – неожиданно спросил Скотт, и его улыбки оказалось достаточно, чтобы я вспомнила – не все в мире так уж плохо.
Оркестр как раз заиграл «Давай забудем обо всем». Эта песня была гимном нашего недолгого романа с Брайаном Кореном, свидетелем на свадьбе Билла и Мэри и вторым по значимости «бывшим» в моей жизни.
Мы со Скоттом вышли на танцплощадку. По правде говоря, я опасалась, что воспоминания нахлынут на меня и я не смогу сдержать эмоций. Но Скотт улыбнулся, и мы легко закружились в ритме мелодии. Все же это было как-то нереально: раньше, услышав эту музыку, я бы разрыдалась, а теперь вот танцую с первым встречным, и мне хорошо, и я не надрываю душу воспоминаниями о том, что было безвозвратно утеряно вместе с Брайаном. Значит, все и правда проходит рано или поздно… Неужели так будет и с песней…
– «Бруксайд», – прошептала я себе под нос.
– Что? – спросил Скотт.
– Да так, случайно вспомнила один ресторанчик, где мы с Эриком были на прошлой неделе, – выкрутилась я.
– Понятно.
– Не обращайте внимания. Танцуем!
Я сосредоточилась на ритме. Еще не хватало сбиться на мелодию «Бруксайда» и наступить Скотту на ногу. Танцевал он, кстати, просто великолепно: был прекрасным партнером и вел легко и непринужденно. Мы грациозно проплывали мимо все новых пар, выходящих на площадку вслед за нами.
– Где вы научились так хорошо танцевать? – спросила я.
– В школе. Нам предлагали на выбор бальные танцы или резьбу по дереву.
– Обожаю танцевать, – призналась я. – Я тоже занималась танцами в колледже и даже выступала на конкурсах.
– Здорово.
– К сожалению, моя танцевальная «карьера» закончилась довольно быстро – мы с партнером переругались.
– Он что, наступил вам на ногу?
– Не наступил, а сломал. Я оказалась в гипсе прямо накануне первого выступления.
– Понятно.
– Ну а после колледжа, сами понимаете, было уже не до фокстрота.
– Насколько я знаю, английские мужчины не очень любят танцевать?
– Вообще-то любят, но не такие танцы.
И тут, вальсируя со Скоттом под песню, которая ассоциировалась у меня с Брайаном, я почему-то вспомнила, как мы танцевали с Ричардом. Точнее, как я прыгала и скакала перед нам на дискотеке, пытаясь вовлечь Ричарда в танец, а он только неловко переминался с ноги на ногу и страдальчески закатывал глаза, моля отпустить его в бар.
Стойкая нелюбовь Ричарда к танцам оказалась для меня неприятным сюрпризом. Но я не позволяла себе делать из этого трагедию. В конце концов, жизнь – не одни только танцы. И все же как приятно, когда тебя ведет в танце красивый мужчина, бережно придерживая за талию, словно ты – хрупкая статуэтка. Ничего более романтичного я и представить себе не могу. Романтичного и эротичного.
А тем временем оркестр закончил «Давай забудем обо всем» и заиграл «Как ты красива сегодня». Должна признаться, я люблю старые песни. Те самые, которые Ричард называл «бабушкин сундук». Скотт повел медленнее, голова у меня слегка кружилась, и я вдруг поняла, что шампанского было выпито немало. Глаза сами собой закрылись. «Настанет день, когда…»
Голова моя склонилась на плечо Скотта. Какой приятный запах! Смесь отутюженного хлопка и дорогого одеколона, теплый и острый аромат, обволакивающая волна накрывала нас при каждом движении тел, согретых в танце. Я глубоко вздохнула, напевая про себя звучавшую в тот момент песню «Щека к щеке».
– О боже, какое блаженство…
– Простите…
Я мгновенно пришла в себя.
– Простите… тут… ваша сережка… Вы меня укололи.
– Ох, извините.
Я прикоснулась к сережке-гвоздику с острым циркониевым кончиком. Не холодное оружие, конечно, но не хотелось бы, чтобы такая в меня впилась. Во избежание дальнейших недоразумений мы немного отодвинулись друг от друга и продолжали танцевать на более почтительном расстоянии, что было здесь более уместно.
– Ну так вот, – сказал Скотт, – о чем мы говорили? Да, о миссис Нордофф. Должен вам сказать, что она – широкой души человек.
– Очень широкой, – поспешно согласилась я. Надо же было что-то сказать.
– Будет просто прекрасно, если они с Эриком помирятся.
– Конечно!
– Я полагаю, ваше присутствие здесь, на свадьбе, будет в некотором роде способствовать этому примирению. Вы с Эриком давно… знакомы?
– Сто лет, – соврала я.
– А где вы познакомились?
– В одном ночном клубе, – ответила я. – Есть у нас один такой… закрытый… только для своих.
– Что-то вроде университетского клуба? – спросил Скотт.
– Да, типа того.
– Эрику крупно повезло.
Я чуть было не брякнула, что это мне крупно повезло, но вовсе не потому, что судьба свела меня с Эриком Нордоффом. Скотт смотрел на меня в упор. Глядя в эти бархатные карие глаза, я провела языком по губам. Мне показалось, что он готов произнести за меня сокровенные слова.
– Извините, – послышалось рядом.
Ну вот и все – момент упущен.
К нам подошла одна из кузин Эрика. Одна из тех двойняшек, которых сам Эрик называл копиями сестер-курилок небезызвестной Мардж Симпсон.
– Извините, но мне показалось, Эрик сам не прочь потанцевать со своей девушкой, – встряла она в наш разговор в самый неподходящий момент. – Вы танцуете уже полчаса.
– Что? Ах да, конечно.
Скотт тотчас же выпустил мою руку, причем сделал это с такой поспешностью, словно обжегся.
– Прошу прощения, Лиззи, я, кажется, украл вас у остальных.
– Я была только рада, – поспешила я заверить его.
Сельма втиснулась между нами.
– Теперь моя очередь, – сказала она с плотоядной улыбкой, хватая Скотта за руку и прижимаясь к нему всем телом.
К этому времени Эрик и миссис Нордофф уже вернулись из холла и сидели за столом. Я направилась к ним, но на полдороге не удержалась и обернулась. Скотт кружил с Сельмой в центре зала, обнимая ее за «талию», но вовсе не прижимая к себе так близко, как меня. Только сейчас я поняла, как двусмысленно мы с ним смотрелись, когда танцевали практически в объятиях друг друга.
– Элизабет! – обратилась ко мне Эльспет Нордофф и указала на соседний стул. – Садись к нам. Мы с Эриком как раз говорили о докторе Уолкере.
– Приятный человек.
– Тебе он тоже понравился? Ну хорошо, – сказала матушка и вернулась к любимой всеми пожилыми людьми теме собственного здоровья: – Доктор Уолкер настаивает на том, чтобы я не переутомлялась и как можно больше отдыхала. Похоже, он не совсем понимает, что у меня есть некоторые обязательства перед людьми. Что, спрашивается, станет с Женским библейским кружком, если я перестану им заниматься? Вот, например, в прошлый раз я доверила Мэрилин организацию очередного заседания, и что мы получили? Дискуссию на тему возможности рукоположения женщин в сан священника. Естественно, половина дам, состоявших в нашем кружке, уже сообщили мне о своем твердом намерении никогда в жизни больше не показываться в стенах этого «богопротивного заведения».
Эрик энергично кивал.
– А взять Попечительский совет галереи? Кто, кроме меня, сможет организовать курс лекций по истории искусства или ежегодный прием с балом? Попробуйте-ка убедить некоторых художников бесплатно предоставить свои картины в качестве призов для благотворительной лотереи.
– Столько работать? Вы же себя в могилу сведете!
Эрик уронил ложку в чашку с кофе, забрызгав белоснежную скатерть. Миссис Нордофф просто молча смотрела на меня.
– Лиззи, – сказал Эрик страшным голосом. – Маме недавно поставили диагноз: у нее рак, очень редкая форма.
У меня не было слов. Я, открыв рот, в ужасе смотрела на миссис Нордофф, а та лишь кивала головой в подтверждение слов сына.
– Извините, – выдавила я наконец.
– Да нет, ничего, вы же не знали, – тихо ответила миссис Нордофф.
– Мама, ты уверена, что тебя лечат правильно?
– По крайней мере, они очень стараются. Доктор Уолкер лично проводил химиотерапию, но был вынужден признать, что на этой стадии болезни все лечение сводится только к снятию симптомов и приему болеутоляющих. О выздоровлении речь уже не идет.
– Должно же быть какое-то лекарство?
– Эрик, дорогой, не нужно сердиться ни на врачей, ни на судьбу. Гнев сжигает людей изнутри и не делает их лучше. Я свое пожила и не ропщу. Надеюсь, я была не самым плохим человеком. Я много трудилась. И всегда старалась быть хорошей матерью.
– Ты самая лучшая мать на свете! – воскликнул Эрик.
Миссис Нордофф просияла. В ее глазах стояли слезы.
– Стоило жить ради того, чтобы услышать эти слова. Я счастливый человек, Эрик. Если пришло мое время, я уйду достойно и со смирением в сердце. По крайней мере, судьба дала мне возможность попрощаться с близкими. Не то что бедной миссис Эддисон.
– Миссис Эддисон? А что с ней случилось?
– Ударило током. Короткое замыкание. Умерла прямо на массажном столе в центре коррекции веса. Ее будут хоронить в закрытом гробу.
К нашему разговору присоединилась тетя Кэтрин.
– Ну что, я вижу, ты уже познакомилась с очаровательной девушкой Эрика? – сказала она, обращаясь к миссис Нордофф. – Должна признаться, в нашей семье кое-кто уже стал сомневаться в том, что Эрик когда-то остепенится. Но вам, Элизабет, удалось почти невозможное. Вы, должно быть, какая-то особенная, не такая, как все.
– Так и есть, – с энтузиазмом сказала Эльспет Нордофф. – Элизабет, кстати, закончила Оксфордский университет.
– Ну надо же! С ума сойти!
– И она из очень хорошей семьи. Из доброй старой Англии!
Я закусила губу, чтобы не рассмеяться. Вот мама бы порадовалась!
– И чем же вы занимаетесь в Америке? – полюбопытствовала тетя Кэтрин.
– Да так… Живу… Хожу на кинопробы… Я, так сказать, актриса.
Тетя Кэтрин взглянула на меня удивленно и неодобрительно. Я наскоро стала сочинять, что рассматриваю только предложения сниматься в экранизациях Шекспира или Толстого, но тут мне на помощь подоспела Эльспет Нордофф.
– Она играет только классический репертуар. Кроме того, как только они с Эриком поженятся, Элизабет собирается посвятить себя совсем другим вещам.
Эрик по привычке принялся с энтузиазмом кивать, но, как только до него дошел смысл маминых слов, голова его затряслась, как в истерическом припадке.
Жениться? Эрик с опаской взглянул на меня. Я с не меньшим изумлением посмотрела на него. Мы оба побледнели от ужаса.
– Ой, ты хотел преподнести сюрприз, а я все испортила?! – всплеснула руками мама Эрика. – Элизабет, детка, ну прости. Он взял с меня слово, что я не выдам его, но я, как видишь, проговорилась. Дорогая, Эрик собирался сделать тебе предложение сразу после этой свадьбы. Но ведь ты скажешь «да», правда? Просто не верю, что у тебя могут возникнуть сомнения. Ведь одного взгляда на вас достаточно, чтобы понять – вы просто созданы друг для друга!
Тетя Кэтрин медленно подняла руку, чтобы поставить на место отвисшую челюсть. Эрик ошарашенно глядел на меня.
– Эрик, – строго сказала я, – ты это… всерьез?
Неожиданно Эрик Нордофф опустился передо мной на колено.
– Лиззи… я тут подумал… ты, ну, так сказать… ты выйдешь за меня замуж?
Все звуки на террасе смолкли. Музыкантам махнули, чтобы они прекратили играть. Нас плотным кольцом окружили гости. Я все еще отказывалась верить, что этот кошмар происходит со мной наяву.
Эрик сжал мою руку. Его ладони пылали – мои щеки тоже. Он смотрел на меня снизу вверх с мольбой в глазах. Улыбка так и застыла на его лице. Чего он от меня ждет? Что я должна ему ответить? Я пристально посмотрела Эрику в глаза, пытаясь прочесть ответ. Молит ли он меня об отказе или пытается выразить: скажи «да», а там разберемся? Я еще немного подумала – и выбрала второй вариант.
– О да, да! Разумеется! – Мышцы на лице Эрика немного расслабились. Похоже, я угадала. – Эрик, конечно, я выйду за тебя!
Эрик поднялся с пола, схватил меня в охапку и закружил по залу.
– Ну что, я правильно ответила? – шепотом спросила я.
– Да, да, ты все сделала правильно. Потом разберемся.
А пока мы были вынуждены изображать счастливых влюбленных, решивших пожениться. Оркестр снова заиграл «Да не покинет нас любовь», и на этот раз мы с Эриком оказались в центре внимания. Мы закружились по залу в каком-то безумном, очень быстром вальсе. На наших лицах застыли идиотские улыбки.
– Во мама дает! Не ожидал от нее такого.
– Это ты ей сказал, что мы собираемся пожениться?
– Ну… Пришлось намекнуть ей… Так, между строк.
– Правда – если твоя мама ее узнает – просто убьет ее, – прошептала я, делая вид, что целую Эрика в ухо.
– Насчет этого можешь не беспокоиться. Она умрет раньше, чем все выяснится.
Глава 16
– Поздравляю, – сказал Скотт сдержанно и протянул мне руку. Это выглядело как-то слишком официально, и мне показалось, что он тоже почувствовал фальшь своего жеста. Но мне оставалось только пожать ее.
– Спасибо, – сказала я. – Все произошло так неожиданно!
– Это просто прекрасно, а главное, благодаря вам сегодняшний день заканчивается очень романтично.
Мне хотелось сказать ему, что все это не более романтично, чем получить предложение руки и сердца под конец шоу Джерри Спрингера (темой которого, если помните, была особая любовь некоторых людей к своим домашним животным, по-научному называемая зоофилией). Мне хотелось сказать, что Эрик просто лишил меня возможности послать его куда подальше, устроив спектакль на глазах у гостей, а главное, своей любимой мамочки. И еще мне хотелось сказать, что единственной романтической нотой, прозвучавшей для меня за весь день, был танец с ним, Скоттом, под восхитительную музыку. Но ничего этого я не сказала.
– Надеюсь, что мы с вами увидимся на следующем благотворительном балу миссис Нордофф, – сказал мне Скотт и, кивнув на прощание, обернулся к Эрику. – Очень романтично, – сказал он, поздравив «жениха».
– А? Что? – переспросил Эрик. Он выглядел виноватым и пристыженным, как собачка, нагадившая за диваном. – Ну да, да. Настоящая любовь, так сказать.
План Эрика сработал. Мама простила сына, и он снова был принят в лоно семьи. Дорого же ему это обошлось! Вечером, когда мы возвращались в наш номер, я заметила, что Эрика просто трясет. Хорошо еще, что миссис Нордофф последовала рекомендациям врачей и решила не перетруждать себя общением. Вечером мы были избавлены от ее общества.
– Что же я наделал, что же я наделал, что же я наделал, – бормотал Эрик по дороге в номер. – Что же я наделал?
– Ты сделал мне предложение, – напомнила я ему, – за что я тебе очень благодарна. Нет, правда, Эрик, никто еще не предлагал мне руку и сердце. Да не пугайся ты так, это же шутка.
– Не вижу ничего смешного, – огрызнулся Эрик. – Тоже мне шуточки.
– Да ладно, зато ты получишь свою машину, – сказала я. – А я, как ты понимаешь, не буду настаивать на том, чтобы наша помолвка переросла в брак.
– Ты-то не будешь. Мама будет.
– Ну не заставит же она нас на самом деле пожениться. Слушай, есть идея: давай скажем ей, что мы поженимся в две тысячи пятом году. К тому времени она уже умрет.
Эрик посмотрел на меня взглядом щенка, которого пнули так, что он с визгом перелетел через забор.
– Ладно, извини, – вздохнула я.
– Да ничего. Ты тут ни при чем. Я и сам понимаю: она так больна… Если бы не это, я бы вообще чокнулся сегодня.
– Я только не уверена, стоило ли заходить так далеко, – заметила я.
– А что мне оставалось делать? Ты же сама все слышала. Мама смертельно больна. Понятия не имею, как…
– Да я не про это…
– Пойми, я просто хочу, чтобы она была счастлива. Вот и получилось, что, когда мама завела речь, что, знай она, что я наконец остепенился, ей было бы легче доживать последние дни на этом свете, я возьми да и брякни, что так оно и есть: я собираюсь жениться.
– Значит, ты простил ее? Простил, несмотря на то, что она отказалась от тебя, узнав, что ты гей?
– Конечно простил. Я же люблю ее. Любовь, Лиззи, чувство иррациональное. Логике любовь не подвластна, даже та любовь, которую мы испытываем к родителям. Вот скажи, бывало у тебя в жизни так, что ты любишь человека только сильнее, хотя он тобой все время недоволен и ты чувствуешь себя рядом с ним ничтожеством? Такое возможно лишь по отношению к родителям. Зато какая радость, когда им нравится что-то из того, что ты делаешь! Это же как солнечный луч, пробившийся сквозь черные тучи! Это как тающий по весне лед! Как костер, который тебе наконец-то удалось разжечь из сырых веток!
– Да ты прямо поэт.
– Именно так и я почувствовал себя сегодня, когда посмотрел на маму после того, как сделал тебе предложение. Она смотрела на меня и улыбалась. Понимаешь, Лиззи, улыбалась! Мама не улыбалась мне с тех пор, как в первом классе я получил высший балл за хорошее поведение. Ты хотя бы понимаешь, как много это для меня значит? Я имею в виду ее улыбку, понимание того, что она гордится сыном. Она ведь отказалась прийти на премьеру моего дебютного фильма только по той причине, что сочла мой сценарий «Дамской комнаты» вульгарным и недостойным настоящего драматурга. А когда я пригласил ее на церемонию вручения «Золотой Пальмовой Ветви», она сослалась на то, что у нее, видите ли, неожиданно начался конъюнктивит. Все, что я делал последние двадцать пять лет, мама принимала в штыки. Не сын, а сплошное разочарование. Она и хотела-то от меня немногого: стань я достойным юристом с нормальной сексуальной ориентацией, она была бы вполне довольна. Но вместо этого мама получила извращенного режиссера-гомосексуалиста.
Эрик вытер нос рукавом. Оказывается, он уже плакал.
– Ты что, Эрик! – сказала я, – на вот, возьми, высморкайся.
С этими словами я протянула ему перчатку. Ничего более подходящего у меня не нашлось.
– Я не хотел расстраивать маму. Мне и сейчас нужно только одно – чтобы она не стыдилась меня и чтобы, умирая, вспомнила обо мне как о хорошем сыне. И если для этого мне пришлось в чем-то солгать ей, то… это, наверное, плохо? Скажи, Лиззи, я очень виноват перед ней?
Что я могла ему сказать? Мне и самой не раз и не два приходилось обманывать маму, чтобы сохранить сложившееся представление обо мне как об идеальном ребенке. В первый раз я проявила чудеса изворотливости, сказав родителям, что все шоколадные конфеты из шикарного набора, который папа подарил маме на день рождения, когда ей исполнился тридцать один год, съела соседская собачка, каким-то чудом пробравшаяся к нам в дом. С тех пор обман родителей стал для меня привычным делом. Вот и накануне вечером, отправив маме письмо по электронной почте, я не удержалась от того, чтобы слегка не приукрасить действительность, и написала, что на выходных мне предстоит участвовать в театральной постановке, где режиссером будет Эрик Нордофф.
Я давно заметила, что лучше всего выглядит та ложь, в которой правда составляет не меньше семидесяти процентов.
– Разве ты никогда не обманывала свою маму? – дожимал меня Эрик.
– Конечно обманывала. Как и все.
– Вот и скажи, что мне теперь делать?
Моя способность рассуждать здраво, которая и так-то не была моей сильной стороной, практически исчезла под воздействием алкоголя. Самым логичным с моей стороны было бы посоветовать Эрику рассказать мамочке всю правду и не слишком заморачиваться на том, как старушка это воспримет. Кстати, я могла бы оказать ему моральную поддержку, находясь рядом в тот момент, когда «божий одуванчик» начнет поливать сына грязью. Дело вовсе не в жестокости таких признаний. Просто, на мой взгляд, любому человеку, включая миссис Эльспет Нордофф, лучше отправиться на тот свет, зная всю правду о близких, чем до последнего дня жизни пребывать в счастливом неведении. Увы, я почему-то не нашла в себе силы высказать все это Эрику. Да, я проявила слабость, сжалилась над ним и сказала:
– Ну что ж… Похоже, нам придется внести некоторые изменения по ходу пьесы. Будем играть счастливых жениха и невесту.
В тот момент весь мир казался мне ясным и простым. Мне было море по колено, я ощущала в себе колоссальный потенциал и могла играть кого угодно и столько, сколько потребуется.
– Как я понимаю, все твои родственнички пробудут здесь, в гостинице, до завтрашнего вечера?
Эрик утвердительно кивнул.
– В таком случае лучшее, что мы можем сделать, это проваляться в номере до обеда. Посмотрим телевизор, закажем шампанского – пусть все думают, что мы отмечаем помолвку! Никто ничего не заподозрит: ну отдыхают молодые, и бог с ними…
Да, подумала я, это те еще «молодые» и та еще «помолвка»…
– С твоей мамой мы встретимся только за обедом. Конечно, придется ломать перед ней комедию. Но ты не бойся, больше часа это не протянется. Придумаем что-нибудь. Скажем, например, что нам нужно срочно возвращаться в Лос-Анджелес, якобы мне необходимо успеть на ближайший самолет до Лондона, чтобы сообщить родителям великую новость.
Эрик вроде бы немного успокоился. Он внимательно посмотрел на меня и спросил:
– Лиззи, ты и вправду не откажешься помочь мне еще немного?
– Знаешь что, я не позволю почтенному семейству Нордоффов лишить меня единственного в обозримом будущем шанса переночевать в настоящем пятизвездном отеле. А в качестве платы за сверхурочную работу ты проследишь за тем, чтобы Эд Строссер действительно включил меня в список своих клиентов.
– Идет, – согласился Эрик.
На следующее утро мне было так плохо от выпитого накануне шампанского, что заказать в номер еще одну бутылку просто не пришло в мою больную голову. Эрик пару часов провисел на телефоне, шепотом выясняя отношения с истинным предметом своей любви. Я набрала полную ванну горячей воды, вылив в нее всю халявную пену, которая взбилась чуть ли не до потолка. Потом погрузилась в нее и даже застонала от удовольствия. Я не принимала ванну с тех самых пор, как покинула Англию. Нет, я мылась, конечно, но только под душем. В заплесневелой ванне в нашем «домике на пляже» лежать, как вы сами понимаете, не хотелось.
Потом позвонила Эльспет Нордофф и предложила нам встретиться в ресторане в полдень. Она приглашала нас на обед.
