Текст книги "Кровавый орел"

Автор книги: Крейг Расселл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 23 страниц)

– М-да, жуть жуткая… – немного рассеянно протянула бывшая террористка.

Официант принес заказ.

– Вы, случайно, не получали каких-нибудь странных писем? В особенности электронных? – спросил Фабель.

Менцель пожала плечами:

– Все письма по поводу моей выставки странные. Реакция в основном вполне ожидаемая: одни пишут, что меня зря выпустили на свободу и мне гореть в аду за мои преступления, другие – что мне неприлично пытаться что-то создавать после того, как я столько лет занималась разрушением. Мол, преступникам не место в искусстве. Гений и злодейство несовместимы. Очевидно, и вы, герр гаупткомиссар, охотно присоединитесь к мнению подобных корреспондентов.

Фабель не заглотил приманку.

– Наверное, были и другие письма. От тех, кто писал о красоте насилия, величии ритуальных убийств?

Менцель на несколько секунд задумалась.

– Нет, такие придурки, к счастью, пока не подавали голоса. Мои картины против насилия. И люди с сердцем так их и воспринимают… Правда, недавно в галерее произошла неприятная сцена. Явился Вольфганг Айтель со свитой из журналистов. И разразился на телекамеры гневной филиппикой против моей работы – мол, она столько душ загубила, прочь кровавые руки от искусства!.. Особенно его взбесило, что я использую цвета национального флага.

Фабель внимательно слушал. Новое упоминание Айтелей!

– Вы тогда присутствовали?

– Нет. И думаю, этим подпортила его план. Наверное, он хотел распечь меня перед камерами – как Хрущев когда-то советских абстракционистов. Чтобы я стояла перед ним как провинившаяся девочка, а он бесновался и топал ногами.

Менцель повернула голову к свету, и Фабель заметил нездоровый серый оттенок ее кожи.

– Послушайте, – вдруг спросил он, – почему вы это делали? Почему стали игрушкой в руках Свенссона?

Вопрос удивил самого Фабеля не меньше, чем Марлис Менцель. Он не собирался копаться в прошлом. Само спросилось.

Менцель впилась в него испытующим взглядом, словно пытаясь угадать, что стоит за этим вопросом. Потом пожала плечами:

– Другое время, другие мы… Мы имели идеалы. Нам хотелось во что-то верить… хотя бы в кого-то. Карл-Ганс Свенссон был, как сейчас бы сказали, харизматической личностью. Мощно притягивал к себе. Ну и, разумеется, нагло пользовался своим влиянием – вертел людьми как хотел.

– Причина вашего порабощения… фанатизм?

– Фанатизм! – повторила Менцель с басистым смешком. – Да, вы правы. Мы были фанатички. Истеричные девицы, готовые сделать что угодно по приказу своего божка. Даже и умереть. В конце концов действительно погибли почти все.

– Погибли за него? Или за свои убеждения?

– Ну, в те годы у нас было полно мусора в голове: дескать, мы несем мировую социалистическую революцию в Германию, мы – солдаты, ведущие бой с процветающими буржуями, наследниками нацистского государства… – Она сделала долгую затяжку. – На деле за всеми этими словесами мы были просто рабынями Карла-Ганса. По сути, он с таким же успехом мог заставить нас бороться за торжество капитализма во всем мире или за то, чтобы все ходили по улице босиком. Просто социализм был тогда в моде, и Свенссона прибило к социализму. Сегодня он, возможно, принял бы ислам и взрывал немецкие торговые центры под знаменем борьбы с американскими империалистами… Модно! Вы никогда не задумывались о половом составе его группы? Практически одни женщины, и все молоденькие, некоторые даже несовершеннолетние! Потом нас нарекли «гаремом Свенссона». И справедливо. Мы все спали с ним. Все были по уши влюблены в него.

– Десятки ни в чем не повинных людей погибли из-за того, что несколько старшеклассниц сохли по одному кобелю, – произнес Фабель с горечью в голосе. В памяти всплыл разорванный взрывом труп двадцатипятилетнего Франца Веберна, отца полуторагодовалого ребенка… Он без напряжения мог вспомнить и других, страшные картины того времени до сих пор хранились в дальнем углу его сознания.

– Думаете, я не понимаю всего безумия наших тогдашних поступков? Думаете, я по-прежнему оголтелая? – с той же горечью в голосе отозвалась Марлис Менцель. – В штутгартской камере у меня была возможность пятнадцать долгих лет размышлять о случившемся. Вся беда в том, что Карл-Ганс имел над нами чудовищную власть. Он требовал беспрекословного повиновения и полной самоотдачи. Нарочно обрубал наши связи с семьями и друзьями, ограждал от контакта с любыми нормально мыслящими и разумными людьми. Мы должны были слушать и слышать только его. Он нам и мать, и отец, и брат, и товарищ, и любовник – все в одном флаконе… – Казалось, на секунду в ее глазах вспыхнуло прежнее обожание. Но она сухо закончила: – Ублюдок-манипулятор.

Менцель зажгла новую сигарету от докуренной. Желтые кончики пальцев – заядлая курильщица.

– Гизела была такой же, как и остальные?

Менцель печально улыбнулась:

– О, она была самой фанатичной. Карл-Ганс был ее первой любовью и первым мужчиной. К ней целиком подходит выражение «опьянена страстью». Поэтому у вас действительно не было выбора: ее могла остановить только пуля. Если бы ее застрелили не вы, застрелил бы другой полицейский. Карл-Ганс превратил Гизелу в настоящую терминаторшу и тем самым обрек на неминуемую гибель. Он, по-своему, и вами манипулировал: заставил вас убить ее.

– И все равно, сколько бы я ни думал, не могу понять – какого дьявола вы дали ему так себя поработить? – воскликнул Фабель. – Почему Свенссон, да и вы все испытывали потребность делать то, что вы делали? Что в нашем обществе было настолько ужасно, что казалось допустимым объявить ему войну на истребление?

Менцель ответила не сразу.

– Это все немецкое томление духа, – наконец сказала она. – Запутанность нашей истории. Неясность наших корней и запоздалое национальное объединение. Судорожная попытка определить свое место в мире, где все уже определились. Наш дух ненароком дотомился до нацизма. А потом, после страшной войны, мы шарахнулись к американцам – как нашкодившие дети, которые хотят подольститься к родителям, во всем им подражая. Ну и влетели в махровый капитализм, опопкорнили нашу культуру. А мы, со всем максимализмом юности, кинулись воевать с посредственностью… – Марлис Менцель сделала пауза и закончила с саркастической улыбкой: – И проиграли. Теми средствами, которые мы применяли, и нельзя было выиграть. В итоге посредственность победила. И я не знаю, трагедия это или нормальный ход жизни.

Фабель молча смотрел на свою чашку с чаем. Он тоже не знал, что означает тотальная победа заурядности: чудесно-размеренную сытую жизнь или одуряюще-бессмысленную сытую жизнь…

Его мысль метнулась к следующему важному вопросу.

– Свенссон действительно погиб? – спросил он.

Предполагалось, что Свенссон погиб при покушении на тогдашнего гамбургского первого бургомистра. Завязалась перестрелка с полицией, пуля попала в топливный бак – и автомобиль, в котором находился Свенссон, взорвался и сгорел. Труп не удалось идентифицировать даже по зубам – матерый террорист методично уничтожил все сведения о своем прошлом.

И опять Марлис Менцель ответила не сразу. Она откинулась на спинку стула и, медленно затягиваясь, смотрела на Фабеля долгим, бесцеремонным, оценивающим взглядом.

– Да, герр Фабель. Карл-Ганс умер в том автомобиле. Можете не сомневаться.

Фабель был склонен верить ей.

– Ладно, мне пора в Гамбург, – сказал он. – Извините, что потревожил.

– Вы и свое прошлое потревожили, правда? Мы обе живем в вашем прошлом: и Гизела, и я. Вы ведь и меня едва не прикончили… – После паузы она добавила: – Надеюсь, вы получили то, за чем приехали, герр Фабель?

Фабель улыбнулся и встал.

– Если бы я точно знал, зачем сюда приезжал… Ах да, желаю успеха вашей выставке!

– Хоть что-то за свою жизнь создала. Не век же разрушать… Что ж, неплохой конец жизни: первая и последняя выставка. – Менцель со смешком стряхнула пепел с сигареты в пепельницу.

– Простите, не понял? Что вы имеете в виду?

Марлис Менцель помахала сигаретой в руке.

– У меня рак легких, герр Фабель, – сказала она с горькой усмешкой. – Последняя стадия. Отчасти поэтому меня освободили досрочно. Если вы приехали, чтобы помочь свершиться правосудию, то вот оно вам!

– Мне искренне жаль, – промолвил Фабель. – До свидания, фрау Менцель.

– Прощайте, герр гаупткомиссар.

Четверг, 19 июня, 18.00. Пёзельдорф, Гамбург

На обратном пути Фабель позвонил в комиссию по расследованию убийств и попросил Марию собрать всю имеющуюся информацию о Вольфганге Айтеле. Для него никаких новостей не было, и Фабель сказал Марии, что в управлении появится только завтра утром. Затем позвонил Браунеру. Тот доложил, что отпечатки пальцев Шрайбера соответствуют второй, «несвежей», серии отпечатков, найденной в квартире Блюм. Это был тот редкий случай, когда наличие отпечатков пальцев на месте преступления оправдывало подозреваемого: будь Шрайбер убийцей, он постарался бы уничтожить все следы своего пребывания в квартире Ангелики Блюм. Сын Свена отличался предельной тщательностью и на других местах преступления не оставил ни единого следа. Следовательно, вероятность того, что Шрайбер – это Сын Свена, была близка к нулю.

У Фабеля имелось постоянное место в подземном гараже возле дома. Припарковав машину и выйдя из нее, он сладко потянулся и крякнул. И, вдруг ощутив неладное, резко повернулся. Прямо перед ним стояли два высоких мускулистых турка. Его рука метнулась к кобуре.

Турки, улыбаясь, подняли руки. Оба были черноволосыми и похожи, как братья, только у одного – пышные усы.

– Добрый день, герр Фабель, – сказал усатый. – Извините, что напугали вас. Мы к вам с добрыми намерениями. Герр Илмаз хочет поговорить с вами. Прямо сейчас, если вам удобно.

– А если мне прямо сейчас неудобно? – с вызовом сказал Фабель.

Усатый пожал плечами:

– Как угодно. Да только герр Илмаз велел передать – у него есть нечто важное, что поможет вашему расследованию.

– Где он сейчас?

– Мы отвезем вас к нему. Если вы не против.

Улыбчивость турок нисколько не успокаивала Фабеля.

– Ладно, – сказал он, – поехать поеду, но в своем автомобиле. Вы езжайте, а я за вами.

Как только они выехали из гаража, Фабель позвонил Вернеру Мейеру и сказал, что едет на встречу с осведомителем, имени которого и на этот раз не назвал. Вернер предложил послать команду поддержки; Фабель от помощи отказался.

Следуя за машиной турок, Фабель доехал до Харбурга. Там они свернули в район промышленной застройки и подъехали к каким-то складам. Фабель еще раз позвонил Вернеру Мейеру и сообщил, где именно он находится.

– Вы там поосторожней, Йен.

– Если через полчаса я не объявлюсь, – сказал Фабель, – присылайте сюда тяжелую кавалерию.

Фабель защелкнул сотовый телефон и вылез из «БМВ». Усатый турок открыл перед ним дверь склада. Фабель жестом показал: «Только после вас!»

Довольно большое помещение было забито мешками с маркировкой на турецком языке. За столом сидели Илмаз и еще двое мужчин: один – солидный турок, другой – очень худой человек непонятной национальности и неопределенного возраста в истрепанной армейской шинели, по виду наркоман – с ввалившимися глазами и нездорового цвета кожей. Вокруг одной ноздри виднелась корочка запекшейся крови.

Илмаз, широко улыбаясь, поднялся навстречу гаупткомиссару. Фабель пожал протянутую ему руку.

– Спасибо, что приехали, герр Фабель. Извините, что принимаю вас в таком странном месте. Я подумал, что в данном случае нам предпочтительней побеседовать, не привлекая ничьего внимания. У меня… точнее, у присутствующего здесь моего друга есть весьма любопытная информации. Как видите, я сдержал обещание, герр гаупткомиссар. Помогаю вам при первой же возможности.

– А с носом-то что? – спросил Фабель у илмазовского «друга».

– С лестницы упал, – торопливо ответил тот высоким хриплым голосом, покосившись на сидевшего рядом с Илмазом могучего турка с кулаками-кувалдами.

– Этот… господин… его зовут Ханзи Краус, – сказал Илмаз, – желает кое-чем с вами поделиться.

Ханзи Краус развернул на столе вынутую из кармана шинели тряпицу. В ней оказался желтый пистолет с богато инкрустированной рукояткой. Надпись на кириллице – «Форт-12». Чуть ниже по-английски: «Made in Ukraine».

– Герр Краус хочет передать вам этот пистолет как улику в деле об убийстве Ганса Клугманна, – сказал Илмаз. – Герр Краус приносит свои глубочайшие извинения за то, что он задержался с этим… Некоторые личные дела отвлекли его от первоначального намерения тут же принести находку в полицейский участок.

– Где вы нашли пистолет? – спросил Фабель бродягу.

– В заброшенном здании бассейна. Я был там, когда парню в мешке выстрелили в голову.

– Вы лично присутствовали при убийстве Ганса Клугманна?

Краус кивнул.

– Вы видели его убийц?

Краус заколебался. Сидящий рядом с ним турок сжал кулак-кувалду. Краус шмыгнул носом и кивнул:

– Да, видел.

– Вы смогли бы их опознать?

– Так точно. Хоть было темно, разглядел я достаточно. Один в возрасте. Другой молодой. У обоих вид крутых. Молодой фигурой чистый Арнольд Шварценеггер. Именно он стрелял. А старший приказал: «Ладно, давай!»

Фабель понимал, что отпечатки пальцев на пистолете уже стерты, поэтому взял его и осмотрел. Сделано на Украине. Вот оно, экзотическое оружие. Браунер был прав, стреляли из неизвестного в Европе пистолета.

– Эти двое были иностранцами? – спросил Фабель бродягу. – Говорили по-русски или на другом похожем языке?

– Нет, говорили по-нашему, без акцента и правильно. Старший жаловался, что Харбург стал таким поганым – когда-то он в этот бассейн приводил свою девушку и район был вполне приличный.

– А что с пистолетом? Как он к вам попал?

– Уходя, молодой бросил его в мусорку. Когда они ушли, я и подобрал. Красивая вещь.

– Вы следили за ними?

– Нет. Они оставили пистолет там же, в бассейне. Шварценеггер сунул его в бачок с крышкой.

– Они и не пытались спрятать оружие?

– Оттуда до канала рукой подать. Но они не потрудились бросить пистолет в воду. Я думаю, им было до лампочки, найдет его кто или нет.

– А может, эти ребята хотели, чтобы пистолет нашли… – сказал Илмаз, лукаво глядя на Фабеля.

– Да, очень похоже, что вы правы, – отозвался Фабель. – Убили немцы, а пистолет украинский. Чтобы мы пошли по ложному следу… – Он обратился к Ханзи Краусу: – Поедете со мной в управление. Подпишете письменное заявление. И я покажу вам кое-какие фотографии из нашего архива – может, кого и опознаете.

Ханзи Краус обреченно кивнул. В управление ему ехать явно не хотелось, однако деваться было некуда. Не оставаться же наедине с турецкими кулаками-кувалдами.

Фабель, видя кислое выражение на его лице, сказал:

– Слушай, Ханзи, я тебя не заставляю. И герр Илмаз тебя ни к чему не принуждает. Нам нужны только добровольные и честные свидетельские показания.

Ханзи Краус грубо хохотнул.

– Вы на каком свете живете, герр гаупткомиссар?.. Ладно, дам я вам показания, жутко добровольные и жутко честные.

Фабель встал.

Илмаз проводил его и Ханзи Крауса до фабелевского «БМВ».

– Спасибо за услугу, герр Илмаз, – сказал Фабель, прощаясь. Он действительно был искренне благодарен турку.

Илмаз усмехнулся и кивнул.

– Надеюсь, вы понимаете, – добавил Фабель, – что никаких послаблений с моей стороны не будет. Ответных услуг не ждите.

– Ну, это я уже понял, – рассмеялся Илмаз. – С вами не подружиться. Впрочем, я и не ожидал ничего взамен. Поэтому так скучно иметь дело с честным полицейским. Прошу только об одном: нигде не упоминать, благодаря кому Ханзи Краус дал свидетельские показания.

– А вот это вполне допустимый компромисс, – кивнул Фабель. – Еще раз спасибо, герр Илмаз. Всего хорошего.

По дороге в управление Фабель держал все окна машины открытыми и с ужасом гадал, сколько дней дух Ханзи Крауса будет выветриваться из «БМВ». Передавая бродягу Вернеру Мейеру, он попросил принести гостю что-нибудь из столовой. Однако у него было подозрение, что Ханзи Крауса скоро потянет «подкрепиться» другим образом – его глаза уже сейчас нехорошо бегали, а в жестах замечалась суматошность. Когда желание ширнуться станет нестерпимым, Ханзи Краусу будет глубоко наплевать на свидетельские показания, поэтому с подписанием протокола надо спешить.

В своем кабинете Фабель стал решительно расчищать письменный стол. Долой папки, долой бумаги, в сторону клавиатуру компьютера и мышку. Затем он достал из нижнего ящика стола огромный альбом для рисования и развернул его на столешнице.

Ему вдруг вспомнился журнальный столик в квартире Ангелики Блюм. По словам Браунера, журналистка когда-то делала то же самое – освободила стол и что-то на нем разложила… Фабель вздохнул. Его до сих пор грызло чувство вины за то, что он отмахнулся от ее звонков. Мог ли он знать, что все так повернется?

Именно это имя он написал фломастером первым – «Ангелика Блюм». И обвел кружком. Затем возникли кружки «Урсула Кастнер» и «Тина Крамер». Затем он разделил страницу жирной вертикальной чертой, слева от которой остались три жертвы. Справа Фабель написал «Ганс Клугманн» и «Джон Максвейн». Еще одна вертикальная линия. Новую колонку начинало названное Махмудом имя: «Василь Витренко».

Полчаса спустя на странице было шесть колонок имен, дат и ключевых фактов. Во всех колонках было много строчек, только кружок «Василь Витренко» стоял сиротой. Фабель указал стрелками все возможные связи и совпадения. Ничего нового в результате не появилось, зато представала четкая общая картина следствия. И был важен сам процесс нанесения на бумагу каждого факта и попутное новое обдумывание этого факта в контексте всего дела.

Одна фамилия регулярно появлялась чуть ли не во всех колонках: Айтель. Первая жертва, Урсула Кастнер, занималась проектом «Новые горизонты», мотором которого была «Айтель паблишинг груп». Со второй жертвой, Тиной Крамер, у Айтелей не просматривались связи. Зато третья жертва, Ангелика Блюм, была знакома с Айтелем-младшим и в отеле «Альтона Кроне» задавала из толпы журналистов неприятные вопросы Айтелю-старшему. По словам ее подруги Эрики Кесслер, она собирала материалы для критической статьи как минимум об одном из Айтелей. Джон Максвейн опять-таки консультировал «Айтель паблишинг груп». Каким боком ко всему этому относилась украинская мафия под началом Витренко, Фабель не представлял. Клугманн имел задачей раздобыть информацию об украинцах – и был застрелен из украинского пистолета. Разумеется, его застрелили не украинцы; после разговора с Ханзи Краусом Фабель был уверен в этом почти на сто процентов… Еще один стоящий на обочине факт – Ангелика Блюм писала что-то о бесчинствах российского спецназа, сравнивая его с немецким сто первым резервным полицейским батальоном времен Второй мировой войны.

Фабель терялся в догадках и относительно напавшего на него старика славянина. Был ли этот зеленоглазый черт самим полковником Витренко? Фабель не имел даже приблизительного понятия о возрасте Витренко. Неужели семидесятилетний старик?

Бургомистр Ганс Шрайбер был самой эффектной фигурой в фабелевском списке: знаком с двумя из жертв, одна из них была его любовницей. И он последним видел Ангелику Блюм живой – если не считать убийцу.

Фабель откинулся на спинку кресла и задумался. Чтобы двигаться дальше, ему необходимо побеседовать с Айтелями – и с отцом, и с сыном. Он должен посмотреть, как они отреагируют на упоминание имени Максвейна. Фабель сомневался, что именно Максвейн был серийным убийцей. Но этот хлыщ произвел на него тяжелое впечатление – что-то с ним не так. Фабель перечитал представленную Анной Вольф проработку свидания с Максвейном в пятницу вечером. Группу поддержки возглавлял Пауль Линдеманн. Как Фабель и надеялся, Анна сама выбрала его. В группе поддержки десять человек. Двое будут в клубе, остальные – в трех машинах и на двух мотоциклах. Линдеманн в фургоне, начиненном электроникой, с двумя спецназовцами при автоматах. Этот фургон будет командным центром. Юркие мотоциклы, срезающие углы, должны были подстраховывать – за «порше» трудно угнаться, если Максвейн захочет уйти. Ван Хайден правильно ворчал: операция получалась дорогой и громоздкой. И основывалась единственно на смутных предположениях.

Все было продумано и на бумаге выглядело безупречно. Однако Фабель все еще колебался, давать ли «добро» на проведение операции. С одной стороны, даже если Максвейн не Сын Свена, от него можно ожидать всякого, и боязно подвергать Анну такому риску. А если он убийца, то совать ему в лапы Анну и вовсе преступление. Какая-нибудь нелепая случайность может все повернуть так, что и десять сотрудников прикрытия не сумеют ей помочь. С другой стороны, если Максвейн расколет Анну или заметит слежку, можно налететь на обвинение в незаконном преследовании. И придется отбиваться в суде…

Фабель так углубился в свои мысли, что вздрогнул от телефонного звонка. Хольгер Браунер сообщил, что Клугманн был действительно убит из украинского пистолета.

– Советская милиция имела на вооружении пистолет «Макаров». Став независимой, Украина закупила оборудование в Чехии и начала производить собственное оружие. «Форт-12» – оружие украинской полиции и службы безопасности. В армии его не используют. Продажа гражданскому населению запрещена.

– Спасибо, Хольгер.

Фабель повесил трубку. Затем позвонил Вернеру Мейеру. Тот не отвечал. Куда он мог пропасть с Ханзи Краусом?

В половине восьмого Фабель вышел из управления. Из машины он позвонил Сюзанне. Она уже поужинала, но согласилась встретиться с ним в ресторане на Мильхштрассе. Фабель врубил музыку и решительно выключил свой сотовый телефон. Баста! Пропади она пропадом, эта работа! Сегодня вечером он свободен как птица. Сегодня он гуляет. До самого утра.

Пятница, 20 июня, 12.00. Управление полиции, Гамбург

Секретарь Норберта Айтеля соединил Фабеля со своим шефом только после того, как гаупткомиссар пригрозил явиться с полицейской командой и арестовать всех, кто чинит препятствие следствию.

Самому Норберту Айтелю Фабель сказал, что хочет поговорить об Ангелике Блюм. С ним и его отцом.

– О да, ужасная, ужасная история. Но при чем тут мой отец? Он не был с ней знаком.

– Лучше обсудить это при встрече. Сегодня в два тридцать вас устроит?

– Хорошо, подъезжайте. Вот только отца вам не гарантирую. У него свои дела и планы…

– Ничего страшного, герр Айтель. Мы пошлем за вашим отцом машину и поговорим с ним отдельно, в управлении полиции. Хотя и не хотелось бы причинять ему такое беспокойство…

– Ладно, я постараюсь его вызвать, – ледяным тоном произнес Норберт Айтель и бросил трубку.

Фабель собрал в своем кабинете Анну, Пауля, Вернера и Марию. Все были возбуждены находкой украинского пистолета и рассказом Ханзи Крауса.

– Пистолет нам подкинули нарочно, – сказала Мария. – Чтобы мы подумали на украинцев. Только Ханзи Краус подпортил им праздник.

– Они нас за дураков принимают? – сказал Фабель. – Рассчитывали, что мы купимся на иностранное оружие?

– И запросто купились бы, – резонно возразил Вернер Мейер. – Не случись там этот бродяга, мы бы не знали, что убийцы говорили на чистом немецком языке. И могли решить, что Клугманна убили украинцы, а свое оружие оставили там демонстративно – пусть все знают, как украинцы поступают с разоблаченными тайными агентами! – После паузы он добавил: – Кстати, шеф, вчера с Ханзи Краусом вышла странная история. Я быстренько составил протокол, и он его подмахнул. Затем я показал ему кое-какие снимки из наших архивов – он никого не опознал. Я помнил, что вы велели его подкормить, поэтому повел его в нашу столовую. Мы с ним сели чин-чинарем, он начал уплетать за обе щеки… И вдруг его как подменили. Бросил вилку, куда-то заторопился. Я его и так и этак успокаивал, но он подхватился, и мне ничего не оставалось, кроме как проводить его на улицу…

– А, не берите в голову, – сказал Фабель. – Главное, протокол он подписал. А что так вдруг удрал, вполне понятно, – я сразу заметил, что у него срочная потребность уколоться. Поэтому ему и еда не пошла… – Фабель повернулся к Марии: – Вы собрали информацию об Айтелях?

Мария положила перед гаупткомиссаром тонкую папку и доложила:

– Копаться в жизни Айтеля-старшего не очень-то приятно. В папке изложено подробно, но вкратце все выглядит так. Вольфганг Айтель, семьдесят девять лет. Родился в Пассау. До 1942 года в гитлерюгенде, затем поступил на службу в СС. Когда в 1945 году его арестовали союзники, был уже в чине гауптштурмфюрера.

В папке, открытой Фабелем, лежала черно-белая фотография надменного юноши на вид чуть старше двадцати лет. Он явно пыжился выглядеть старше и солиднее. На нем была форма СС.

– Странно, – сказал Фабель, – у него на воротнике вместо обычных эсэсовских молний какие-то белые львы на задних лапах. Что это значит?

– Ничего особенного. Просто он служил в Четырнадцатой дивизии СС, которая более известна под именем Галицийской. Печально известна.

– Погодите, ведь в Галицию входила Западная Украина!

– Да, Четырнадцатая дивизия лютовала именно в этих краях, и в ней было много украинцев, которые приняли фашистов за освободителей их родины от Сталина.

– Опять всплыла Украина, – покачал головой Фабель. – Правда, теперь это уж решительно не имеет отношения к нашему следствию… Продолжайте, Мария.

– Перед самым концом войны Айтель драпанул в Австрию и сдался союзникам – чтобы русские не повесили. Четыре года отсидел в тюрьме. В 1956-м создал в Мюнхене фирму «Айтель импортинг» и к середине шестидесятых стал мультимиллионером. Его последняя жена родом из Гамбурга, куда он в 1972 году переместил штаб-квартиру своей компании. Он помог сыну основать «Айтель паблишинг груп» и десять лет назад передал под его начало «Айтель импортинг», чтобы полностью сосредоточиться на политической карьере. Еще в 1979 году создал партийку «Германия для немцев». До падения Берлинской стены эта организация прозябала в безвестности. Сейчас, на фоне экономической нестабильности, дела у крайне правых пошли веселее. Но все равно айтелевская «Германия для немцев» влачит довольно жалкое существование на обочине большой политики.

– Хорошо, – сказал Фабель, – а что насчет сына?

– Норберт Айтель – издатель бульварной прессы, с амбициями. Учился в Гамбурге и Гейдельберге. При финансовой поддержке отца превратил «Шау маль!» в издание с огромным тиражом. Теперь сам крепко стоит на ногах. «Айтель паблишинг груп» активно поглощает другие компании, проявляет интерес ко всем видам средств массовой информации, в том числе и к Интернету…

– Поэтому им нужны специалисты типа Максвейна, – ввернул Вернер Мейер.

– «Айтель паблишинг груп» принадлежат многие бульварные издания в Нидерландах, Польше и Чешской Республике. Дочерние фирмы занимаются покупкой и продажей недвижимости. В политическом отношении Норберт Айтель – крайне правый. Хотя подчеркнуто дистанцируется от партии отца и отрицает, что его собственные взгляды близки к позиции неонацистов. Политическая платформа Норберта – резкое сокращение иммиграции, ограничение прав и свобод, ужесточение полицейских функций государства. Вполне кондовая правоэкстремистская платформа. Женат на Марте фон Берг.

– Родственница гамбургского сенатора Юргена фон Берга? Или его дочь? – спросил Фабель.

– Не в курсе, шеф. Одно время он называл себя Норберт фон Берг Айтель. Некоторые продвинутые либералы включают фамилию жены в свою, подчеркивая полное равенство полов. В случае Айтеля взаимный обмен фамилиями выглядел комично. Во-первых, он никакой не либерал. Во-вторых, уж очень выпирает, что ему хочется покрасоваться аристократической приставкой. Словом, он от этого быстро отказался. До брака у него была репутация распутника. Не знаю, стал ли он паинькой, однако делает все, чтобы поддерживать имидж добропорядочного супруга.

Фабель потер подбородок.

– Хорошая семейка! – Он посмотрел на часы и прибавил: – Ладно, самое время навестить этот гадючник.

Пятница, 20 июня, 14.30. Нойштадт, Гамбург

Компания «Айтель паблишинг груп» занимала пятиэтажную коробку из стекла и бетона в самом сердце нойштадтского делового центра. Фабель, знаток и любитель архитектуры, терпеть не мог подобных нудных, чисто функциональных зданий. На встречу он прихватил Вернера Мейера и Марию Клее – «чтобы превосходить Айтелей хотя бы числом». Серьезных козырей на руках у него не было. Просто подпирала необходимость прощупать почву.

Протомившись в приемной на пятом этаже минут десять, они наконец оказались в кабинете главы компании. Норберт Айтель улыбался им вежливо, хотя давал понять, что у него есть более важные дела и гости из полиции только мешают. Его отец, высокий крепкий старик, внешне не имел ничего общего с худым юнцом в эсэсовской форме на черно-белой фотографии. За овальным столом для переговоров рядом с Айтелем-старшим сидел мужчина лет сорока, который представился как глава юридической службы компании Вилфрид Ваалькес.

Фабель и Мария незаметно обменялись улыбками. Глава юридической службы! Было ясно, что на встречу приглашен адвокат – на всякий случай.

Отказавшись от чая или кофе, они перешли сразу к делу.

– Мы хотели бы узнать, – сказал Фабель, обращаясь к Норберту Айтелю, – в каких личных и профессиональных отношения вы находились с Ангеликой Блюм.

– Личные отношения исчерпывались тем, что у нас много общих знакомых и мы часто бывали на одних и тех же торжественных приемах или многолюдных вечеринках. То есть контактировали почти постоянно, однако на чисто светском, поверхностном уровне… А профессионального сотрудничества не получалось. Говоря откровенно, фрау Блюм смотрела на мои издания свысока. Мнила себя «серьезной» журналисткой и брезговала публиковаться в действительно общенародных газетах и журналах. Но вообще-то я, со стороны, ценил талант фрау Блюм.

– А вы, герр Айтель, хорошо знали Ангелику Блюм? – обратилась Мария к Айтелю-старшему.

– Мы с ней вообще не были знакомы. Однажды в гостинице «Альтона Кроне» она из толпы журналистов задала мне пару вопросов… Я еще потом спросил у своего секретаря, кто эта горластая дамочка. Вот и все мои «отношения» с Ангеликой Блюм.

– У нас есть основания полагать, что у вас обоих был зуб на нее, – сказала Мария.

– С какой стати? – отозвался Норберт Айтель, делая круглые глаза. Его отец просто сидел со скучающим видом.

– Фрау Блюм вела журналистское расследование и собирала материалы о том, что вы помогаете иностранцам в спекулятивных операциях с гамбургской недвижимостью.

Мария говорила быстро и авторитетным тоном. Фабель наблюдал за Норбертом Айтелем, однако на того блеф Марии не произвел большого впечатления. Он рассеянно улыбался, словно решая, ответить резкостью или шуткой. Но тут в бой ринулся его отец.

– Герр гаупткомиссар Фабель, мы не знали, над чем работает фрау Блюм. В любом случае нам бояться нечего. Да, мы занимаемся в том числе и недвижимостью. Да, мы торгуем с другими государствами, привлекаем иностранных инвесторов и поддерживаем связи с бизнесменами из других стран. В свое время я начинал с импортно-экспортных операций. Поэтому понятия не имею, в чем именно хотела обвинить нас фрау Блюм.