Текст книги "Господин канонир (СИ)"
Автор книги: Константин Соловьев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 13 страниц)
– Часовая готовность, – объявила она немного неестественным голосом, – «Малефакс», подведешь «Воблу» сверху и остановишь в ста футах от канонерки. Мы подойдем на шлюпке. Тренч и Шму, займитесь подготовкой. Ничего лишнего с собой не брать. Оружие – лишь самое необходимое.
Тренч молча кивнул и вышел из штурманской. Шму осталась на месте, вцепившись в стул и с ужасом глядя на капитанессу из-под густых волос.
– Чтоб тебя! – Дядюшка Крунч раздраженно стукнул ладонью по столу. В этот раз силу он не рассчитал – у стола подломились сразу две ноги, – Упрямая, как судак! Прямо как твой дед! Втемяшилась тебе эта канонерка!.. Девчонка!..
Алая Шельма шагнула к голему и бесстрашно взглянула на него снизу вверх. Даром что по сравнению с ним выглядела крошечной деревянной пирогой на фоне тяжелого эскадренного броненосца. В одном его железном пальце было больше силы, чем во всей капитанской фигуре, обтянутой алым сукном.
– Это мой приказ, – произнесла она неожиданно властно, – И всякий, кто готов его оспорить, должен нести наказание в соответствии с Пиратским Уставом. Разве не так, дядюшка?
Голем заворчал, как большой и сердитый железный волк.
– Это безрассудная выходка, а не поступок капитана!
– Я уже приняла решение.
– Ринриетта! – взмолился голем, – По крайней мере, захвати и меня! Опасно там или нет, а мне все одно спокойней возле тебя будет! Мало ли где тебе понадобится помощь!
– Ты останешься на «Вобле», – резко сказала она. И по ее тону Габерон понял, что спора не будет. Слишком уж жестким и решительным в этот раз был взгляд ее коричневых глаз, – И нет, это не прихоть. Я хочу, чтоб «Вобла» осталась в надежных руках, пока мы будем осматривать вражеский корабль. Я не могу оставить командование на Корди или Габерона, у них у обоих сквозняк в голове. К тому же, дядюшка, ты слишком велик, чтоб влезть в шлюпку. Извини.
– Слушаюсь, госпожа капитанесса, – тихо пророкотал абордажный голем, уронив голову на литую бронированную грудь, – Будет исполнено.
Габерон испытал секундный приступ жалости. Может, эта большая железяка и обладала самым скверным, ворчливым и тяжелым нравом в северном полушарии, но действовала она, руководствуясь лишь верностью по отношению к внучке старого пирата. Для грозного боевого механизма это выглядело нелепо и трогательно одновременно.
Габерон легко поднялся на ноги и привычным движением поправил галстук.
– Мне кажется, в вашу компанию я впишусь куда лучше Шму, – заметил он, не без труда сохраняя на губах пренебрежительную улыбку, – И ты обязательно поймешь это, как только попытаешься взглянуть на ситуацию с позиции капитана, а не капризной девчонки.
– Неужели? – Алая Шельма сверкнула глазами. Губы ее все еще были плотно сжаты, – Может, назовешь причину, по которой я должна терпеть твое общество, не говоря уже о твоем жутком запахе?
– Причины три, – он выставил оттопыренные указательный, средний и безымянный пальцы, – Во-первых, Шму грохнется в обморок, как только ступит на чужую палубу, и тебе придется потратить два часа и несколько фунтов нюхательной соли, чтоб привести ее в чувство. Ты же знаешь, она паникует в незнакомых местах. Во-вторых, никто из вас прежде не был на борту формандской канонерки. Я же служил на подобной несколько месяцев и знаю всю ее изнанку вплоть до последней переборки. Проводник-то тебе точно не помешает.
Алая Шельма кивнула, то ли признавая его правоту, то ли просто машинально, в такт собственным мыслям.
– Допустим. А в-третьих?
Указательным пальцем, который остался оттопыренным, Габерон ткнул себе в грудь.
– В третьих, в этом прекрасно сложенном и безукоризненном молодом теле бьется формандское сердце, вне зависимости от того, под каким флагом мы идем. Я хочу знать, с кем столкнулся экипаж сто пятнадцатого и что его убило. До того, как в тысячах миль отсюда этим же вопросом зададутся сорок восемь матерей и вдов. В форме или нет, эти люди были моими соотечественниками.
– Окажись ты в их руках, эти соотечественники без колебаний вздернули бы тебя на рее, – задумчиво произнесла Алая Шельма, – Да только у нынешних канонерок нет рей…
– Я знаю, – Габерон небрежно кивнул, – Но так уж я устроен. Даже безупречный человек, состоящий из сплошных достоинств, вроде меня, не может не иметь под сердцем невинного греха. Мой грех – это любопытство.
– Для твоих грехов на «Вобле» скоро придется оборудовать дополнительный трюм, – проворчала Алая Шельма, красноречиво скривив губы, – Вдобавок опечатать его якорными цепями и приставить вооруженную охрану…
Габерон ухмыльнулся, использовав самую мальчишескую и непосредственную гримасу из своего арсенала.
– Это значит, что я зачислен в абордажную партию?
– Это значит, что у тебя осталось немногим менее часа, чтоб подыскать подходящий костюм. Надеюсь, ты подойдешь к этому выбору со всей ответственностью.
– Так точно, капитанесса, сэр! – отсалютовал Габерон, вытягиваясь по стойке «смирно», – Не извольте беспокоиться.
Алая Шельма отвернулась к иллюминатору, пробормотав:
– Почему-то я начала беспокоиться именно с этого момента…
* * *
С палубы «Воблы» небо казалось спокойным и безмятежным, но Габерон слишком хорошо знал природу ветра, чтобы поддаться этой иллюзии. Ветра – самая обманчивая и непостоянная штука на свете. Никогда нельзя верить ветру.
Стоило шлюпке оторваться от верхней палубы «Воблы», как ее мгновенно закрутило воздушными течениями, едва не проворачивая вокруг своей оси, так что Габерону пришлось всем весом навалиться на румпель.
Габерон никогда не доверял ветрам, даже самым теплым и ласковым, которые умеют нежно трепать за ворот рубахи и развевать волосы. Слишком часто ему приходилось видеть, что ветра могут сотворить с человеком, который на какое-то мгновение позабыл об их истинной природе и силе.
Гика-шкот[7] он держал мягко, но вместе с тем властно, как уверенный в себе мужчина держит дамскую руку во время танца. Сочетание силы и мягкости позволяет управлять чем угодно, будь это человек или трепещущий от ветра парус. Надо лишь подбирать определенные пропорции того и другого. Когда шлюпка отошла от «Воблы» на полсотни футов и перестала раскачиваться в разные стороны, как подгулявший небоход, отчаливающий от трактира, Габерон с облегчением перевел дыхание и взял рифы.
– Еще пару минут немного потрясет, – крикнул он двум другим пассажирам шлюпки, – Отраженный ветер от борта «Воблы». Ничего не поделаешь. Потом спустимся и пойдет мягче…
Ветер мгновенно схватил его слова, стоило им оторваться от губ, и разорвал в клочья, как дурашливый щенок, вытряхивающий пух из старой подушки. Но Тренч и Алая Шельма поняли все без слов.
К удивлению канонира, Тренч вполне сносно переносил качку, разве что намертво прирос обеими руками к банке. Неплохо держится, даже и не скажешь, что парень всю жизнь проторчал на острове, как какой-нибудь моллюск.
Алой Шельме приходилось хуже. Впившись руками в скамью, она стиснула зубы и уставилась мертвым взглядом в дно шлюпки, по ее лицу медленно разливалась явственная зелень. Нежный организм у нашей капитанессы, хмыкнул про себя Габерон, не любит тряски. Все бы ей по квартердеку разгуливать да в подзорную трубу глядеть. А у обычного небохода в этой тряске вся жизнь и проходит… Тренч держался лучше. По крайней мере, не зеленел и даже пытался слушать, что говорил канонир.
– Это даже ерунда, а не тряска. Кошка своих котят и то сильнее трясет! – выпустив румпель, Габерон запустил пальцы в волосы, чтоб позволить прядям реять на ветру. И почти тотчас за это поплатился. Уловив слабину, ветер с ожесточением голодной мурены рванул шлюпку вправо. Алая Шельма взвизгнула, вцепившись обеими руками в борт и чудом не потеряв при этом свою капитанскую треуголку.
– Габбс!
– Всего лишь легкий сквозняк, – заметил он легкомысленно, демонстрируя бледно-зеленой капитанессе широкую улыбку, – В бытность мою лейтенантом, при такой тряске мы всего лишь переставали класть кубики льда в коктейли – чтоб не звенело.
Капитанесса хотело было что-то сказать, даже открыла рот, но тут шлюпка внезапно ухнула в воздушную яму – так неожиданно, что даже у самого Габерона корни зубов прихватило инеем.
– Какого дьявола я доверила тебе руль?.. – простонала она, когда шлюпка выровнялась двадцатью футами ниже, – Ты же управляешься с ним не лучше, чем с пушками!
Габерон сделал вид, что не слышит ее.
– Помню, лет семь назад служил я под началом капитана Ренье. Небоход был опытный, но – Роза свидетель! – большего скряги не знали на всем свете. И угораздило нас в южных широтах налететь на грозовой фронт. Зашли вскользь, но и того хватило, чтоб все бочки у нас в трюме перевернулись. А там, как на грех, было молоко. Галлонов сто молока. Капитан Ренье аж посерел весь, как узнал. Налети он на вражеский корабль и потеряй в ожесточенном бою весь экипаж, и то, наверно, так не убивался бы, как по тому проклятому молоку. И знаете, что он выдумал? Приказал рулевому менять курс и вести прямо в центр бури!
– Зачем? – выдавил из себя Тренч, едва перекрикивая ветер.
– Говорю же, скряга он был еще тот! – Габерон рассмеялся, поворачивая румпель, – К концу рейса у нас на борту было триста фунтов превосходной сметаны. Правда, держаться на ногах мы не могли еще с неделю, трясло всех до кончиков пальцев. На ночь приматывали себя фалами к гамакам, а чтоб донести ложку до рта, крепили пушечные тали с гандека! Ну и жизнь была!
– Это не твоя история, – выдавила из себя Алая Шельма, – Она случилась с моим дедом, Восточным Хураканом, Дядюшка Крунч рассказывал. А ты просто услышал и…
– Ты долго служил? – неожиданно спросил Тренч.
– Ты имеешь в виду, до того, как связался с Ринни? Лет пятнадцать, пожалуй. Уже был фрегат-капитаном, три золотых шнура. Еще бы год-другой, и пожалуй, свой корабль получил бы…
– Но вместо этого стал пиратом?
Габерон помрачнел, делая вид, что пристально следит за курсом шлюпки.
– Старая история. Пришлось сменить ремесло. Но эту историю дядя Габби по трезвому делу не рассказывает, имей в виду. Все, можете успокоиться, мы спустились ниже зоны турбулентности, теперь полетим мягко и гладко, как на крыльях любви. Ринни, отпусти скамейку. Вот так, молодец… Ну и вид у тебя, честно говоря. В последний раз я так выглядел, когда в каком-то готландском порту выхлебал бочонок портера, а на дне обнаружил дохлую крысу… Слушай, ты никогда не задумывалась о смене пиратского псевдонима? Мне кажется, Зеленая Шельма вполне благозвучно, но если ты…
– Т-тренч, прими парус, – пробормотала капитанесса, – И дай мне саблю. Сейчас у нас… п-произойдут сокращения в команде…
Габерон в шутливом испуге поднял руки.
– Капитан без чувства юмора – это как корабль без рангоута, – заявил он и, свесившись за борт, стал разглядывать корпус канонерки, над которым они снижались.
Канонерка была неподвижна и выглядела серой мертвой рыбиной из бронированной стали. Над трубами не вился дым, колеса застопорены, стволы главного калибра равнодушно смотрят в небо. Удивительно, но даже в таком состоянии канонерка серии «Барракуда» умела вызывать страх и уважение. Возможно, оттого, что была хищником – по своему рождению и предназначению, а хищник никогда не выглядит слабым, даже смертельно раненный. Чем ближе приближалась шлюпка, тем отчетливее Габерон видел детали, прежде милосердно скрытые облаками – слепые взгляды распахнутых люков, распластанные на верхней палубе крошечные синие фигурки…
Габерону вдруг захотелось рвануть на себя румпель, крутануть шлюпку на вираже, и взмыть обратно к «Вобле», чье огромное деревянное брюхо нависало над ними, закрывая солнце и значительную часть верхней полусферы.
А еще канонерка медленно погружалась в Марево. С высоты Габерон отчетливо видел, что над бронированной палубой «Барракуды» расплывается едва видимая алая дымка. Легкая, как невесомый утренний туман, и почти прозрачная. Будь сейчас закат, этой дымки он мог бы попросту не заметить, так она была слаба. Но Габерон глядел на нее неотрывно, испытывая одновременно и любопытство и отвращение.
– Корабль опускается, – Тренч тоже пристально наблюдал за колышущимся Маревом, – Но не понять, насколько быстро.
– Если верить альтиметру, «Барракуда» теряет в среднем около сотни футов высоты в час. Ничего не поделаешь, за все надо платить. Железо крайне неохотно впитывает в себя чары, а здесь сотни тонн броневой стали… Вот почему канонерки славятся своими надежными машинами – поломка вдали от твердой суши обрекает экипаж на медленное погружение в Марево.
– Как глубоко она сейчас?
– Не глубоко, а высоко, – поправил его Габерон, – Только-только перешла за тысячную отметку.
Тысяча футов это, в сущности, ерунда. На такой высоте Марево не предствляет никакой опасности. Почувствуешь разве что запах. Ну и тошноту, если проведешь там несколько часов. Настоящее лицо Марево показывает начиная с восьми сотен футов. Вот там уже бывает… неприятно. Но не переживай. За два часа мы успеем дюжину раз обойти весь корабль, а Ринни присмотрит себе подходящий трофей. Так что уложимся с запасом. Разве что взгляд нашей капитанессы упадет на рояль из кают-компании…
Алая Шельма презрительно фыркнула, не удостоив его даже взглядом.
– Шучу. Нет на канонерках никаких роялей. И кают-компании тоже нет. Имея на борту столько мертвой массы, приходится ограничиваться самым необходимым. Все жилые отсеки и капитанский мостик находятся в надстройке. Там же арсенал, офицерские каюты, крюйт-камера и пост связи.
– А ниже? – поинтересовалась Алая Шельма, внимательно разглядывая приближающийся серый корпус.
– Вторая палуба, она же мидль-дек, она же машинная, – Габерон пожал плечами, – Не то место, где можно найти подходящий трофей, если, конечно, тебя не удовлетворит кусок ржавой трубы или гаечный ключ. Вся вторая палуба отведена под котлы, колесные приводы, паропровод и бункера с магическим зельем. Весьма тесное и душное место. Если сунешься, мгновенно провоняешь маслом и всякой дрянью…
– Полагаю, ты был там редким гостем, – сказала она без улыбки, – Раз есть мидль-дек, значит, есть и нижние палубы?
– Одна нижняя палуба. Но гостить там я не советую.
– Почему?
– Душно, темно и тесно. Настоящий погреб, который мы частенько использовали вместо свалки. Склад рухляди и мусора.
Алая Шельма кивнула, показав, что услышала, но не стремится продолжать разговор. В другой раз Габерон нарочно насел бы на нее, изматывая чувствительными саркастичными уколами, но в этот раз замолчал сам. Потому что шлюпку отделяло от пустой палубы канонерки всего двести или триста футов – то расстояние, на котором хорошо были заметны мертвые тела.
Их было много – вот первое, о чем он подумал. Удивительно много. Разбросанные по всей верхней палубе, в своих щегольских лазурно-синих мундирах флота Формандской Республики, с высоты они напоминали игрушечных солдатиков, которых непоседливый ребенок не убрал в коробку после игры. Разве что солдатики, даже самые дорогие и отлитые лучшими мастерами, редко принимают подобные позы.
Еще он заметил кровь. С последнего в их жизни боя миновало несколько часов, кровь давно свернулась, образовав на палубе багрово-черные потеки, которые выглядели немного блеклыми в легкой завесе Марева. Сорок восемь мертвецов. Габерону пришлось стиснуть пальцы на румпеле с такой силой, чтоб заболели костяшки. Слишком уж велик был соблазн отвернуться. Пока шлюпка спускалась к верхней палубе канонерки, он заметил еще кое-что. Что-то, что сперва показалось ему обманом зрения, сотканной Маревом иллюзией. Но это была не иллюзия.
Чтобы не думать об этом, Габерон запустил руку под банку, нащупал там старомодный громоздкий гелиограф и с преувеличенной торжественностью вручил Алой Шельме.
– Зачем это мне? – удивилась капитанесса.
– Я подумал, будет не лишним отбить передачу, прежде чем мы пришвартуемся.
– Передачу кому? Мертвецам?
Алая Шельма неохотноразложила гелиограф, поймала в отражатель солнце и стала быстро щелкать поворотным рычажком, открывая и закрывая шторки. Одновременно она проговаривала сообщение вслух, – «Говорит капитанесса Алая Шельма, пиратский борт «Вобла». Не открывайте огонь. Повторяю. Не открывайте огонь. Ваш корабль захвачен и будет подвергнут досмотру. Не пытайтесь оказать сопротивление – и никто не пострадает».
– Неплохо, – признал Габерон, кивнув, – Делаешь успехи.
– Серьезно? – Алая Шельма выглядела польщенной.
– Ага. Но остается поработать над отдельными символами. Вместо «не открывайте огонь» ты только что приказала им «не отгрызайте супонь[8]». А потом сообщила, что их кальмар захвачен и будет подвергнут присмотру. Я думаю, они бы здорово удивились, если бы в самом деле имели на борту ручного кальмара. Или если бы на борту была хоть одна живая душа.
– Плевать. Разговоры заканчиваются, когда пират ступает на палубу. Швартуемся!
* * *
Для швартовки Габерон выбрал место на юте, позади надстройки. Когда шлюпка уже нависала над палубой канонерки, он выудил из-под банки четырехлапый швартовочный якорь и, коротко размахнувшись, метнул вниз. Глаз его не подвел – якорь зацепился за ограждение палубы и Габерон принялся орудовать лебедкой, наматывая его на бухту.
Алая Шельма уже стояла в шлюпке, вытащив из-за пояса пистолет и положив свободную руку на оголовье сабли. Габерон не мог не признать, что выглядела она сейчас впечатляюще, а уж взглядом так полоснула по палубе канонерки, что лишь чудом не высекла из нее искр. Шлюпка быстро оказалась притянута вровень с бортом. Не дожидаясь окончания швартовки, Алая Шельма уже собиралась было легко перешагнуть бездонную пропасть между двумя бортами. Габерону пришлось положить руку ей на плечо.
– Позвольте идти впереди тому, кто лучше знаком с устройством корабля.
Алая Шельма упрямо вздернула подбородок.
– Я не боюсь мертвецов.
– Тогда зачем прихватила с собой оружие?
– Кажется, ты тоже пришел не с пустыми руками!
Габерон ухмыльнулся и поднял со дна лодки закутанный в парусину сверток. Сверток был тяжел – мышцы на его предплечьях вздулись, заслужив уважительный взгляд Тренча. Канонирснял парусину и ласково погладил ладонью полированный металл, украшенный незатейливым, но изящным узором.
– Что это? – удивленно спросил Тренч, глядя на то, что обнаружилось под парусиной, – Это… пушка?
Габерон по-отечески мягко погладил теплый металл.
– Это не пушка, приятель, это пятифунтовая кулеврина.
– Выглядит как пушка для охоты на китов.
– Это еще одна из моих малышек, – Габерон улыбнулся, – Я зову ее Жульетта. Она девушка немного старомодная, но характер у нее тяжелый. И превосходный бой. Могу попасть в крысиный щит[9] со ста ярдов.
– Почему было не взять мушкет?
– Выглядит не так внушительно. Врага мало подстрелить, врага надо испугать. Вбить ледяной страх в его сердце. И с этим малышка Жульетта справляется наилучшим образом. От ее грохота даже отчаянные смельчаки делаются белее облаков.
– Габби просто рисуется, – буркнула Алая Шельма, почесывая раструбом собственного тромблона ухо, – Ему нравится шляться с чертовой мортирой на плече и привлекать внимание девушек. Однажды его угораздило пальнуть из нее – с весьма печальными последствиями. Во всем трактире вышибло стекла, ядро выворотило печную трубу, а самого Габби пришлось еще пару часов приводить в чувство.
– Это все запальный шнур, – пробормотал Габерон, пристраивая тяжеленную кулеврину удобнее на плече, – Я зажал его в зубах, а потом случайно повернул голову, когда расчесывал волосы. Ну и угоди он в запальное отверстие… А грохоту-то было!
– Не вздумай поджигать шнур в этот раз!
Габерон, вытащивший было из кармана штанов моток запального шнура, смутился, и сунул его обратно.
– Я буду глупо себя чувствовать, разгуливая по чужому кораблю с пушкой, из которой нельзя выстрелить.
– Зато я буду чувствовать себя в безопасности. А теперь вперед!
Габерон спрыгнул на палубу канонерки первым. И сразу пожалел о том, что не проявил должного терпения – бронированная палуба наградила его чувствительным ударом по пяткам. Он уже и забыл, каково это, иметь дело со сталью вместо дерева…
Габерон хотел было взять под руку Алую Шельму, но та с негодованием отстранилась и спрыгнула сама. Тренч покинул шлюпку последним и первым делом закрепил швартовочный конец. Только после этого у них появилась возможность оглядеться. И Габерон убедился в том, что увиденное им сверху не было оптическим обманом. Он ощутил волну тошноты, мягко ударившую под желудок. И тяжесть кулеврины на плече впервые показалась ему тяжестью не успокаивающей и знакомой, а мертвой и бесполезной. Здесь уже не в кого было стрелять, некому было грозить, не на кого было производить впечатление. Представление уже закончилось, и то, что осталось на сцене, было лишь беспорядочно разбросанным реквизитом.
– Роза Ветров! – выдохнул Тренч. Он, видно, только сейчас разглядел в подробностях мертвые тела, лежащие на всем протяжении палубы от юта до надстройки, – Ох…
Парня можно понять, ничего подобного ему на своем Рейнланде видеть, наверно, не приходилось. «Как и мне, – отстраненно подумал Габерон, борясь с желудочным спазмом, – За все годы службы на флоте».
– Гнилая треска, – Алая Шельма сделала несколько неуверенных шагов, озираясь, – Что… это?
Она выглядела ошеломленной, испуганной и сбитой с толку. В другое время это было бы хорошим поводом для шутки. Но Габерон не был уверен, что у него найдется хотя бы одна. Все шутки враз отсырели, как картузы с порохом, и теперь никуда не годились. Он и себя самого в этот момент ощущал каким-то отсыревшим, тяжелым…
– Это то, что когда-то было людьми, – с печальным смешком заметил он, – Командой борта номер сто пятнадцать.
– Но они… они…
– Это был не бой, – негромко, но твердо сказал Габерон, жалея, что не может заслонить от капитанессы палубу с распростертыми на ней телами, – Это была резня. Побоище. Страшное и жуткое побоище. Никогда не видел, чтоб кто-то расправлялся с неприятелем… подобным образом. И с такой неизъяснимой жестокостью.
– Может… Может, это нападение хищников? – Алая Шельма, не удержавшись, прижала ладон ко рту, – Дядюшка Крунч говорит, к югу отсюда полно акул.
– Челюсти никогда не оставили бы таких следов. Кроме того, рыбы унесли бы почти все с собой. Их рубили. И словно не абордажными саблями, а палашами. А еще я совсем не вижу пулевых отверстий.
Капитанесса попятилась от ближайшего лежащего к ней тела.
– Их можно и не заметить, – пробормотала она, – Поди разбери…
– Я говорю не о телах. Я говорю о палубе, – Габерон обвел рукой ют, – Я знаю, как выглядит палуба после абордажного боя. Отметины от пуль и картечи оставляют после себя весьма живописную картину. Но здесь их очень мало. А те, что есть – на планшире правого борта со внутренней стороны.
Алой Шельме потребовалось не больше секунды, чтоб понять, о чем он говорит.
– Ты имеешь в виду, стреляли только обороняющиеся?
– Да. Такое ощущение, что готландцы после швартовки бросились на команду с саблями наперевес, совсем забыв про огнестрельное оружие. А это совсем не в их манере. Готландцы педантичны, дисциплинированы и прекрасно управляются с ружьями. Им проще было бы слаженно перебить экипаж залпами с близкой дистанции, раз уж застали противника врасплох. К чему ввязываться в абордажную рубку, да еще и столь жестокую? Я бы понял, если б речь шла о нападении дикарей с Анзака или Суона. Те мастера в жестокости и режут экипаж с неописуемой злобой. Но готландцы?..
Тренч тоже выглядел потрясенным. Бледный, как подкисшее молоко, он смотрел на мертвых формандских небоходов, чьи тела были разбросаны по палубе, с выражением явственного ужаса на лице. Мальчишка. Таким всегда тяжело. Габерон рассматривал палубу, пытаясь сосредоточиться на второстепенных деталях, а не на людях – нехитрый защитный прием, знакомый всякому канониру, которому доводилось наблюдать за плодами своих трудов, когда садишь шрапнельным прямо по вражеской палубе с малого расстояния…
Ему удалось притушить все ощущения или хотя бы свести их до минимума, кроме чувства свербящего во внутренностях беспокойства. Источником его, как он сам с удивлением понял, были не мертвецы, а маленькие юркие рыбешки, шныряющие по верхней палубе между телами. Не плотоядные пираньи, понял он, те еще не успели заявиться на запах, да и нелегко с их крошечными плавниками идти наперерез ветру… Обычные батиптеры, хорошо узнаваемые по длинному выдающемуся из плавника усу, метущему палубу. Неприятные рыбешки. Не падальщики, как многие их приятели из небесного океана, но все равно при виде этих невзрачных рыбешек всякий опытный небоход нахмурится. Появление батиптер – верный признак того, что корабль входит в верхние слои Марева или, по крайней мере, подошел на опасно близкую дистанцию.
– Здесь были не готландцы, – говорить Тренчу приходилось сквозь стиснутые зубы, – Какая-то ошибка…
– Ошибки здесь нет, – неохотно ответил Габерон, – И недоразумения тоже. Я не вижу ни одного мертвеца в готландской форме. Это значит, они забрали своих покойников с собой. Спокойно обшарили захваченный корабль и унесли все улики. Так не поступают в состоянии паники. Хваленая готландская организованность… Ринни, забирайся обратно. Тренч, сматывай канат.
Он недооценил Алую Шельму. Момент слабости прошел быстрее, чем он рассчитывал. Капитанесса привычно вздернула подбородок:
– Мы еще не закончили!
– Мы уже ниже отметки в тысячу футов, – бесстрастным голосом заметил он, – Еще немного, и почувствуем вкус Марева на зубах. Ты уверена, что не хочешь вернуться на «Воблу»? Что здесь делать? Рассматривать мертвецов? Тебе мало впечатлений?
Он был уверен, что едва лишь рассмотрев детали побоища, Алая Шельма поспешит забраться в шлюпку и убраться обратно с такой скоростью, которую позволяет развить здешний ветер. Он сам на ее месте так и поступил бы. Направил бы шлюпку свечой вверх, оставляя за собой стальную могилу, медленно погружающуюся в Марево и уносящую с сорок без малого полсотни тел. Но она оказалась крепче, чем он предполагал. Ей потребовалось несколько минут, чтоб придти в себя, зато когда она вновь взглянула на него, в прищуренных глазах не было ни страха, ни неуверенности.
– Когда нам потребуется покинуть борт, я отдам соответствующий приказ, – звучно и уверенно сказала она, возвращая треуголке привычное положение и прикрывая полями глаза, – А до того времени будьте любезны выполнять приказы своего капитана!
Габерону захотелось звучно выругаться. Так, чтоб испуганно порхнули в сторону беззаботные рыбешки, шныряющие вдоль борта. Девчонка. Упрямая вздорная девчонка. Боится мертвецов до ужаса, но еще больше боится потерять лицо перед подчиненными, показать слабость, недостойную наследницы Восточного Хуракана.
– Ринни, хватит, – попросил он, понизив голос настолько, чтоб не слышал Тренч, – Ты уже доказала свою отвагу. Мало кто из пиратов может похвалиться тем, что ступал ногой на палубу канонерской лодки. Но ты это сделала. Флибустьеры из Порт-Адамса еще месяц будут пить за тебя дрянной тростниковый ром и чествовать за дерзость и отвагу. Тебе этого не хватит?
Она обожгла его взглядом, по сравнению с которым даже струя пара из котла показалась бы дуновением прохладного ветра.
– Отчаливать рано, – тон ее голоса, напротив, казался обжигающе-холодным, – Пока мы не сделали того, за чем пришли. А когда сделаем, быть может, голодранцы из Порт-Адамса прибьют мой портрет в каждой капитанской каюте.
Габерон ощутил, как разливается под языком кислая горечь – как от хинного порошка, что приходится принимать в южных широтах от малярии. Так и есть, что-то задумала. И, судя по этому лихорадочному жару в глазах, что-то серьезное. Но что?
– Собираешься добыть личный ночной горшок капитана? – он использовал улыбку из своего неприкосновенного запаса, чуть потускневшую, но еще вполне годную к использованию в подобной ситуации, – Напишешь какое-нибудь ругательство в корабельном журнале? Испачкаешь краской капитанский мостик?
Она прищурилась. Нехорошо прищурилась.
– Думаешь, я способна лишь на мелочи?
– Думаю, вы немного заигралась, мисс Ринриетта Уайлдбриз, – он никогда не называл ее полным именем, Алая Шельма едва заметно вздрогнула. Но глаза ее по-прежнему излучали обжигающий жар, – Ты хотела доказать, что достойна своего деда – и вполне это доказала. И нам и себе самой. Но сейчас стоит остановиться. Канонирское чутье говорит мне, что мы впутались в дурную историю. Прояви благоразумие, Ринни. Хоть раз не иди на поводу у собственной гордыни.
Он почти сразу пожалел о сказанном. Минутой ранее, быть может, ему бы удалось ее уговорить. Но едва он произнес последние слова, как острый капитанский подбородок дернулся еще выше. А глаза, пылавшие жаром, мгновенно выгорели и стали бесцветными, серыми, как броневая обшивка канонерской лодки.
– Разговор окончен, господин канонир, – отчеканила она, отворачиваясь, – Я собираюсь самолично осмотреть капитанский мостик. Нет, компания мне не нужна, я разберусь. А вы с мистером Тренчем будьте добры проверить мидль-дек и нижнюю палубу. Жду вас с докладом через полчаса. Встретимся на мостике. Выполнять.
Развернувшись на каблуках, Алая Шельма решительно двинулась в сторону надстройки, небрежно переступая мертвецов и не обращая внимания на багровые лужи, щедро испятнавшие палубу.
– А она умеет настоять на своем, – задумчиво произнес Тренч, когда капитанесса удалилась достаточно далеко.
Габерон усмехнулся, чувствуя, как на лицо набегает выражение, не относящееся к числу отрепетированных и привычных. Выражение досады.
– Проклятое пиратское упрямство. Вся в деда.
* * *
– Значит, это и есть машинная палуба? – поинтересовался Тренч, больше глядя себе под ноги, чем по сторонам. Должно быть, боялся раздавить батиптеру или еще какую-нибудь дрянь. А может, просто не хотел споткнуться – трап, ведущий на мидль-дек с верхней палубы, как и все трапы формандских военных кораблей, отличался крутостью ступенек и значительной длиной. Ничего не стоит споткнуться и загреметь вниз, тем более, что освещения явно не доставало – на канонерках класса «Барракуда» единственные иллюминаторы располагались в рубке, да и те своей узостью напоминали скорее амбразуры. Из-за этого на мидль-деке царил полумрак, душный и тяжелый, отчаянно пахнущий сгоревшим ведьминским зельем, смазкой, копотью и керосином.
– Правильнее говорить не «машинная палуба», а «мидль-дек», – к собственному удивлению Габерон спустился по трапу ни разу не споткнувшись – ноги сами помнили каждую ступеньку, – Почти вся палуба отведена под машину и обслуживающие ее аппараты. Дьявол, я и забыл, как здесь обычно темно… Гомункул! Освещение на мидль-деке! Рабочий режим!
