Текст книги "Дочь Озара"

Автор книги: Константин Кривчиков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 20 страниц)

От таких слов Дул засмущался. Он действительно незадолго перед ученой беседой с колдуньей съел лягушку, заныканную еще несколько лун назад под камнем. Видимо, плохо прожевал, осталось в зубах. И он отошел от Ехи, так и не прояснив животрепещущий вопрос о том, как там, в айки? Но сомненья в голове остались, подорвав, казавшуюся такой стройной и привлекательной, идею о досрочном обмене мирами. И сны после этого стали сниться уже не такие благостные, кроме похотливых красоток по утрам. С ними у Дула оставалось все в порядке: они вполне друг друга удовлетворяли.

Когда Дула, со связанными за спиной руками, привели на поляну, он окончательно потерял веру в счастливую сказку об 'ином мире'. Красноречивее всего о сомнительности растиражированного среди дикарей мифа свидетельствовал вид мертвой колдуньи, лежавшей навзничь неподалеку от жертвенного камня, забрызганного кровью и мозгами принесенных в жертву вариев. Гримаса ужаса, застывшая на лице Ехи, говорила сама за себя – с таким выражением физиономии счастье не встречают. Дул перевел глаза на валун, вообразил процедуру казни, которую наблюдал совсем недавно от опушки, представил себя на месте жертвы и… хлопнулся в обморок.

Варии удивленно переглянулись. Один из них наклонился над странным дикарем и ударил его несколько раз ладонью по щекам. Не помогало. Не находивший себе места от желания немедленно действовать и незнания, как именно надо действовать, Сиук вытащил из костра тлеющую головешку и жестокосердно ткнул дикарю между ног. Бездыханное тело дернулось, Дул зашевелился и приоткрыл глаза.

Пока пленный лупал заплывшими, от долгого висения вниз головой, глазенками, силясь сообразить, в каком мире находится, к нему подошел брат Вады. Присмотревшись, он опознал дикаря, напавшего на него у шалаша матери. Так у Сиука появилась надежда, а у Дула возник шанс сохранить, хотя бы на время, свою жизнь.

Первый допрос, правда, почти ничего не дал, бестолковый 'язык' лишь таращил узкие продолговатые глазки и издавал непонятные междометия – от пережитого шока Дул не только забыл все слова иноземного наречья, он и на своем-то временно перестал общаться. На его счастье Сиук проявил благоразумие и терпение, да и выхода у него другого не оставалось – только этот, единственный из оставшихся в живых свидетель, мог сообщить что-то новое о судьбе Вады.

К тому же сыну вождя пришла в голову оригинальная идея – провести еще один допрос непосредственно на месте происшествия, у шалаша колдуньи, матери Вады. Быть может, это освежит память глота?

И замысел, в целом, оправдался. Еще во время обратного перехода к стойбищу племени Леопарда Дул потихоньку пришел в себя и даже, постоянно слыша вокруг чужую речь, восстановил в памяти все, что знал о языке вариев. Но, интуитивно догадываясь, что нужен бледнолицым как носитель некой важной информации, дикарь не спешил выказывать особые признаки разума. Он продолжал тупо бекать-мекать, ни жестом не выдавая знание языка чужеземцев.

Вместе с тем, притворяясь онемевшим, Дул не смог удержаться от своего любимого развлечения – игры на свирели. Вернее, извлекать звуки, похожие на голоса птиц, его заставили варии. Об умении Дула это делать, воины общины Леопарда узнали, когда вели наблюдение за стадом Урика. Странное занятие дикаря, смешно надувающего щеки и перебирающего пальцами вдоль обломка кости, их немало удивило и позабавило. В племени для шумового сопровождения использовали только два примитивных инструмента: бубен и тетиву лука. Обладающие острым слухом первобытные паганини давно заметили, что туго натянутая тетива при отпускании издает затихающий звук, похожий на жужжание пчелы или зудение мухи, и в свободное время не без удовольствия бренчали на однострунной 'арфе'. Необычный инструмент из полой кости какого-то животного с просверленными дырочками, прообраз свирели и флейты, поначалу привел их в недоумение, и даже замешательство. Посмотрев на Дула, самозабвенно мотающего головой в такт непонятным звукам, они решили, что дикарь выполняет некий обряд. Может быть, вызывает души птиц или зверей. Но, убедившись в безобидности таинственного приспособления для выдувания звуков, варии сделали то, что сделали: взяли музыканта-часового в плен.

По дороге домой, от разоренной стоянки людоедов к своему стойбищу, на привале, кто-то из воинов вспомнил о забавных упражнениях Дула и заставил его снова продемонстрировать мастерство, так сказать, на публике. Впрочем, особо просить не потребовалось, хватило пары тумаков: уж чем-чем, а пиликаньем на свирельке любитель тухлой лягушатины мог заниматься хоть с утра до вечера: это же не корнеплоды из земли выкапывать, а, можно сказать, служение искусству. Тем более, онемевшие от пут руки просто-таки жаждали движения, и игра предоставляла прекрасную возможность размять ладони и разогнать кровь в затекших конечностях. Поперебирай-ка пальцами по дырочкам, попробуй!

И Дул безропотно 'давал концерты'. Ритмично раскачивая туловищем в такт ощущаемой только им гармонии, он также синхронно поводил дудочкой, отчего создавалось впечатление, что музыкант ловит мелодию из воздуха, настроившись на некую звуковую волну. А уже затем, обработав мелодию с помощью движений пальцев, выдувает ее на зачарованных слушателей.

Умение Дула шустро шевелить пальцами вызывало особое удивление у его сородичей-дикарей. Широкие грубые ладони, полусгибающиеся пальцы глотов были совсем не приспособлены под тонкие операции, требовавшие точных и скоординированных движений, к которым, несомненно, относится и игра на духовых инструментах. Да и откуда могли развиться гибкость и координация? Подержи даже современный человек лет десять подряд в руках только камень и дубину – и у него пальцы сгибаться перестанут. Но у дикарей специфическое умение Дула уважением не пользовалось. Разглядывая его тонкие худые ладони с удлиненными пальцами, сородичи брезгливо фыркали и пожимали квадратными плечами: урод, чего тут еще скажешь? С такими 'веточками' только в носу ковыряться. Недаром придурок с утра до вечера лишь в этом и упражняется.

Другое дело – просвещенные и относительно культурные варии. Симпатий к дикарю-людоеду они, естественно, не испытывали, но его навыки извлекать из костяной трубки замысловатые рулады не оставляли их равнодушными, будя неподдельный интерес. На каждой большой остановке воин-сторож развязывал пленнику руки, тот брался за свирель, и начинался импровизированный концерт. Однажды кто-то из воинов забрал у 'солиста' инструмент и, наполнив щеки воздухом, попытался 'выдуть' мелодию, но из отверстия вырвался только утробный свист. Под смех сородичей варий вернул свистульку 'профи', похлопав того по плечу: ну, давай, пиликай, раз у меня не получилось.

Так Дул, день и ночь мечтавший лишь о том, как спасти жизнь, всю дорогу развлекал своих поработителей, прислушивался к их разговорам и молчал. Однако, когда по возвращению в общину, Сиук привел Дула к шалашу колдуньи, тот понял – отмалчиваться дальше нет смысла. Хотя и заговорил не сразу. И рассказал в итоге далеко не все, что знал.

*Жама – ждущая мужчину, первобытная жена.

*Слияние тел – добрачный обряд у племен вариев, аналогичный по смыслу обряду помолвки.

*Окуна – душа человека на языке глотов.

*Менять жизнь – умирать. По верованиям дикарей человек не умирал, а получал в обмен 'другую жизнь' в ином мире (айки).

Глава четвертая. Признание дикаря и тревожные предчувствия

Начиная решающий допрос единственного свидетеля, в присутствии вождя Зукуна и других любопытствующих сородичей, Сиук нервничал и переживал. Но на неподвижном лице, раскрашенном желтыми полосками, сторонний наблюдатель не смог бы обнаружить и капли волнения.

Да, в первые дни, когда Сиук только узнал об исчезновении Вады, эмоции били через край. Но постепенно он сжал нервы в кулак. И сейчас демонстрировал поистине каменное спокойствие, как и положено настоящему воину. Разве что крылья носа раздуваются от ярости, но так воин и должен всегда испытывать ненависть к врагу, напавшему на его родное стойбище. А в остальном – спокойствие и терпение, терпение и спокойствие. Сиук понимал, что не может ударить в грязь лицом перед вождем и племенем, и дело было не только в его личной репутации. Речь шла о жизни его невесты, его маленькой Вады. Если сейчас он, Сиук, не получит внятной информации от этого ублюдочного дикаря, то поиски Вады станут бесполезны.

– Здесь вы напали вдвоем на мальчика, – медленно и раздельно начал допрос Сиук, активно жестикулируя. Он не надеялся, что дикарь его сразу поймет, хотя со слов спасенных сородичей знал: именно этот тупой олух выступал толмачом между людоедами и пленными вариями.

– Потом девушка убежала.

Сиук обошел вокруг шалаша, ведя за собой Дула, и продолжил:

– Вот отсюда она выскочила и побежала в лес. Понятно?

Дул для приличия с глупым видом выдержал паузу, затем кивнул. Выказывать излишнюю сообразительность, по его расчетам, было рановато.

Сиук не торопился радоваться – перетрусивший дикарь не внушал доверия. 'Следователь' повел рукой в сторону леса и повторил вопрос:

– Девушка побежала туда? Да? А ты побежал за ней? Так?

– Так, – еле слышно, сиплым от страха голосом, выдавил из себя Дул. И добавил для убедительности. – Я бежать за ней, да.

– И ты знаешь, куда она побежала? – с замиранием сердца спросил Сиук.

– Да, я знай, да, – проблеял Дул.

Сиук с торжествующим видом обвел изумленные лица сородичей.

Ну и мастер 'раскалывать', этот парень! И когда только научился? Виданное ли дело – глот заговорил на языке вариев, и даже огнем пытать не понадобилось. Чудеса!

Но Сиук радовался не только этой реакции. У него возникла уверенность, что раз уж немой и безмозглый дикарь вдруг разговорился, то теперь он непременно найдет Ваду.

Влюбленный парень даже не представлял, какие ужасные испытания ждут его впереди. Он поспешил продолжить допрос, в надежде получить от Дула необходимые подробности. И подробности последовали. К тому времени, когда дикарь закончил рассказ, около шалаша Уны собралось едва ли не все племя в полном составе. Еще бы, такое не каждый день услышишь!

Сведения, полученные от Дула в ходе допроса, оставляли надежду на то, что Вада жива, но в то же время создавали новые загадки.

Со слов дикаря получалось, что он упустил девушку, когда та перебралась через реку. Значит, поиски следовало начинать именно на берегу. Задача нелегкая, с учетом того, что после нападения глотов прошло изрядное количество дней, но это-то как раз вариев и не беспокоило. Представление о времени у них было достаточно условным.

Главное заключалось не в том, сколько идти, а куда. Если первобытный человек знал направление движения, то был способен двигаться в эту сторону практически бесконечно. Остановить его могли только смерть или иное, выражаясь современным юридическим языком, форс-мажорное обстоятельство. И таким 'препятствием непреодолимой силы' едва не явился ненаучно-фантастический рассказ Дула о превращении Вады в гигантского ящера.

Неудержимая фантазия Дула могла сыграть роковую роль не только в судьбе Вады, но и досрочно прекратить никчемную жизнь самого враля. Строго говоря, ему ни что не мешало закончить чистосердечное признание на том месте, когда он потерял след Вады на берегу реки. За язык ведь никто не тянул. Но это с позиций современного человека.

Сознание первобытного пра-человека, устроенное по-особому, не позволяло четко отличать реальность от вымысла, не говоря уже о возможности установления и членения сложных причинно-следственных связей. Сознание Дула, ничтоже сумняшеся, соединило в одну цепь два совершенно разных фрагмента – исчезновение следов Вады в реке и появление из реки ископаемого ящера (или кого там еще) – и родило в результате картину, в которую сам Дул свято верил. Потому он и изложил свою версию, как на духу. Тем более что присутствие аудитории нашего дикаря всегда вдохновляло на творческие подвиги.

История ввергла всех, кому довелось ее услышать, в ступор. Но не из-за того, что показалась невероятной. Возможность превращения человека в другое существо, не только в ящера, но и, например, в дерево, первобытными верованиями вполне допускалась. Ведь, так называемый, дикарь ощущал себя частью природы, а не неким идиотским 'венцом', как самонадеянно вообразили затем о себе его просвещенные потомки. Человек обращается в дерево? Почему бы и нет? По рассказу Дула действия Вады представлялись ее сородичам вполне разумными. Сначала она прячется в реке, оборачиваясь бревном, чтобы скрыться от преследования. Когда Дул хочет взять бревно, становится ящером, чтобы отпугнуть дикаря. Очень даже правильно и последовательно.

Смутило язычников другое. Если Вада стала ящером, то той Вады, которую они знали, теперь уже нет? Или она есть? Именно этот онтологический вопрос и заморочил слабые головы членов племени Леопарда, собравшихся у шалаша колдуньи. Отойдя от первого потрясения, сородичи вступили в ожесточенную перепалку.

Одни утверждали, что Вады больше нет, потому что они никогда не видели, чтобы какой-то зверь или растение превращались в человека. А ежели так, то и для Вады обратной дороги не существует.

Другие приводили не менее весомые аргументы. Например, колдуньи во время обряда охоты надевают звериные шкуры, разве они не превращаются на это время в зверей? Но потом ведь они снова становятся людьми. Разве не так?

Страсти разгорелись не на шутку. Привлеченные шумом, даже мамаши с грудными ребятишками притащились. Сторонники того и другого мнения разделились почти по родовому признаку. Представители 'черного' рода, к которому принадлежала и Вада, настаивали на том, что омана* девушки вселилась в ящера временно, а это значит, что Вада жива, и необходимо продолжить ее поиски. 'Желтые' убеждали, что, переселившись в тело ящера, омана Вады, тем самым, ушла в 'другой мир'. А оттуда, пеньку ясно, никто не возвращается. И лучше теперь с этой Вадой, ящером, то есть, не связываться.

Назревал серьезный внутриобщинный конфликт по родовому признаку, грозивший, как минимум, крупным мордобитием, а уж такого Зукун, как вождь, допустить не мог.

– Тихо! – крикнул он со всей мощью голоса и треснул древком копья по спине громко верещавшую особу в потертой заячьей безрукавке.

– Тихо! Замолчали все. Вождь будет говорить, – пронеслось по толпе, и она постепенно смолкла.

Вождь забрался на небольшой валун, валявшийся у шалаша колдуньи, и объявил:

– Поздно уже. Устали все. Сегодня наши воины вернулись с победой, разбив проклятых глотов. Такое дело надо отметить. Сейчас разожжем большой костер, будем плясать и пить муссу*.

Народ радостно загалдел, но Зукун поднял руку, требуя тишины:

– Завтра спросим у Оман Озары*, что нам делать дальше. Я, Уна и Ора будем лить воду. Все. Идем к костру.

Вождь племени Леопарда Бехи Зукун (Большие Лопухи) сидел на траве около своего шалаша и вяло, вполглаза, наблюдал за тем, как у костра веселятся сородичи. Ему шел четвертый десяток, что по меркам того времени считалось почти преклонным возрастом, но он был еще крепким и здоровым мужчиной. Его длинные черные волосы, скрученные в два узла по бокам головы, немного выше висков (такую прическу носили все мужчины-варии), открывали на общее обозрение огромные оттопыренные уши. Благодаря им, Зукун и получил после инициации свое 'говорящее имя'.

Изначально старейшины собирались назвать его по-другому. Но уже после того, как Зукун с честью выдержал последнее испытание, на одиночной охоте поразив стрелой оленя, перед заключительной церемонией один из старейшин стал делать Зукуну 'мужскую' прическу. Собрав волосы в пучок, при виде обнажившихся ушей, переживший всякое варий присвистнул и ошарашено произнес: 'Вот это лопухи!' Так будущий вождь неожиданно обзавелся совсем другим именем, впрочем, оказавшимся вполне счастливым.

Дотянув до тридцати с лишним лет, Зукун еще не потерял ни одного зуба, ни разу не свалился с каменной кручи, не попал на охоте под копыта рассвирепевшему кабану. И только однажды, будучи уже зрелым мужчиной и опытным охотником, он не сумел до конца увернуться от лапы медведя. Три когтя разъяренного зверя оставили неизгладимые следы на щеке Зукуна, к тому же располосовав его правое ухо на три части. С тех пор у Зукуна появилась привычка: нервничая, он начинал по очереди разминать пальцами каждую из частей разделенного уха, будто проверяя – все ли на месте.

Несмотря на солидный возраст, высокую должность и довольно-таки устрашающую внешность, вождь считался среди сородичей своим парнем, никогда не отрывающимся от широких масс. Вот и сейчас Зукун находился на виду, демонстрируя, что, вот он, я, рядом с вами, все вижу и слышу. Но сам в торжестве не участвовал, отдав управление праздником в руки глав родов, следивших за порядком. Собственно, проведение подобных локальных торжеств и не входило в его основные обязанности – так, ритуал соблюсти.

Социальное устройство племен вариев, исходивших из приоритетов семьи и рода, отличалось простотой. Заметим, что первобытная семья мало походила на 'ячейку общества', так хорошо знакомую всем нам, людям двадцать первого века. В племени Леопарда каждый из супругов продолжал жить в своем 'материнском' роду, поэтому семья состояла из матери и ее детей – братьев и сестер. Девочки вырастали и, достигая возраста половой зрелости, вступали в интимные отношения с мужчинами из другого рода, рожали детей. Так семья постепенно увеличивалась, обрастая горизонтальными и перекрестными родственными связями, и превращалась в большой род – клан. Таким родом или кланом управлял, по крайней мере, формально, старший в роду мужчина, а два рода образовывали племя.

Так как мужчины жили постоянно в роду матери, то их дети росли в чужом роду, а мужчины воспитывали племянников и племянниц. Старшая в роду женщина, приходившаяся остальным членам рода бабушкой, матерью, сестрой и тетушкой, по заведенной среди вариев традиции, выполняла обязанности колдуньи и знахарки. Эти обязанности с соответствующими знаниями передавались по наследству старшей дочери или младшей сестре.

Из-за своеобразной системы 'перекрестного опыления' все обитатели племени (за исключением, естественно, пришлых) состояли между собой в той или иной степени родства, что налагало свой отпечаток на специфику сексуальных контактов.

Вождем племени по очереди становились старейшины обеих родов. Смена власти происходила раз в год, ранней весной, в период цветения подснежников. Вождь командовал мужчинами племени во время коллективной охоты, а также при военных стычках и набегах, распределял добычу, возглавлял церемонии совместных обрядов и ритуалов, а также выполнял функции третейского судьи при конфликтах между членами разных родов. Все значимые для племени решения принимались на сходе взрослых членов сообщества.

Поэтому сегодня Зукун мог отдыхать – во время сабая* за порядок отвечали старейшины родов. Родом 'черных', из которого происходил и Зукун, на время, пока он возглавлял племя, формально управлял его младший брат Боха Руник (Быстрый Змей). Руник как раз шумел у костра, успокаивая перебравшего муссы сородича. Но Зукуну было не до отдыха. Хотя он еще не знал понятия 'каша', но 'заварил' ее по полной программе. И теперь не представлял, как выпутаться из ловушки, которую, по сути, сам себе и соорудил.

Прежде всего, его тревожила ситуация с Вадой. Надо заметить, что вследствие существовавших в племени брачных отношений (выражаясь ученым языком, у вариев процветал 'парный дислокальный брак'), невеста его сына Сиука, приходилась Зукуну родной племянницей. Так что, у вождя вроде бы присутствовали весомые основания для глубоких переживаний. И он действительно переживал и нервничал так, что не спал уже несколько суток. Но голос крови имел тут очень слабое значение. Если имел вообще. Сам Зукун к тому времени был женат уже шестой раз и давно бы, наверное, сбился со счета своих детей, не говоря о племянницах и племянниках, если бы вел такой счет. Тем не менее, именно судьба Вады беспокоила Зукуна больше всего. И он бы, не задумываясь, послал на ее поиски людей, если бы не одно роковое обстоятельство…

Проблемы начались с того дня, когда Зукун пригласил в гости, на заключительный ритуал, завершающий обряд инициации девушек, вождя племени 'волков' Бехи Вира (Большого Волка).

Обряд назывался 'сокуха'* и совпадал с наступлением половой зрелости. Ее приход определялся на глазок матерью юной девушки и колдуньей, и в основном зависел от появления вторичных половых признаков: растительности на лобке, увеличения грудных желез, формирования тазобедренной части тела. Процедура инициации проходила раз в году поздней весной.

Все девушки, получившие 'добро', селились в большой хижине, которая сооружалась отдельно от общего поселения. Там они жили две недели, соблюдая строгий пост. За это время каждая из девушек должна была сшить из заячьих или лисьих шкур рубашку-сорочку, в которой и появлялась затем на 'публике' в заключительный день церемонии. Пока 'кандидатки' жили в хижине, колдуньи посвящали их в хитрости общения с мужчинами, включая премудрости секса, обучали традициям и правилам, которые должны соблюдать взрослые члены племени.

Когда наступал последний день, всех, вступающих в 'новую' жизнь, приводили к жертвенному камню. Там каждой девушке прокалывали нос, 'пуская кровь', затем вели к водоему, где происходил ритуал омовения, после чего девушка 'взрослое' имя. Ну а дальше, как и положено, песни и танцы, под удары бубна.

Понаблюдать за этой заключительной церемонией сокухи Зукун, развивая традиции добрососедства, и пригласил вождя племени Волка. Но идея посиделок возникла не на пустом месте.

В племени Леопарда, и без того не самом многочисленном среди вариев, не хватало мужчин. Проблема обострилась не сразу, но Зукун и другие старейшины проворонили ее развитие. Все началось с того, что двое 'леопардов' погибли во время неудачно организованной засадной охоты на кабанов. Потом кто-то не вовремя подвернулся под лапу медведю около пчелиного улья, еще кого-то с летальным исходом укусила змея… Дело, так-то, обычное, в первобытном мире подобные 'естественные потери' происходили периодически, и демографический дисбаланс потихоньку бы выправился сам собой. Но тут у 'леопардов' случилась очень серьезная стычка с глотами, при которой варии потеряли сразу четырех воинов. И Зукун как-то в одночасье и неожиданно для себя обнаружил, что число женщин в племени значительно превышает количество мужчин.

Отчасти его можно было понять: считать Зукун умел только до трех и оперировать статистическими закономерностями, подобно сегодняшним социологам, не мог; о работах Мальтуса* в силу известных обстоятельств ничего не слышал и исходил только из собственного опыта. А его-то как раз и не хватало. Ситуация между тем выходила из-под контроля.

Преобладание своевольных, не привыкших стыдиться своих половых инстинктов, женщин над мужчинами, не способствовало, прежде всего, поддержанию здорового психологического климата в первобытном коллективе, и без того пребывающего в состоянии перманентного стресса. Пора промискуитета, то бишь, беспорядочных половых связей, не скрепленных узами парного брака, давно уже миновала, и обычаи требовали соблюдения хотя бы формальных приличий. А какие тут приличия, когда в стойбище все и вся на виду?

Любой мало-мальски стоящий мужичонка постоянно балансировал между Сциллой желания и Харибдой обычая. Как удержаться от соблазна, когда, находящиеся в самом соку, прелестные дамы стреляют глазами и активно крутят всеми выступающими частями тела? Выход только один – разрывать и без того далеко еще не священные узы первобытного брака и сочетаться новым. Некоторые особо отчаянные ловеласы умудрялись производить смену жам едва ли не по несколько раз за месяц, что приводило к полному бардаку.

Однажды, во время 'протокольной' встречи у костра, Зукун поведал о демографических неурядицах племени тогда еще 'доброму' соседу Вирону. Вождь 'волков' задумался. По иронии судьбы его племя столкнулось в то время с прямо противоположной проблемой.

Прошлой весной в племени возникла эпидемия простудного заболевания. Жертвами ее стали молоденькие девушки, которые, в соответствии с обычаем, как раз жили в то время в отдельной хижине, проходя сокуху. Получился своего рода 'изолятор'. Первой простыла одна из этих девушек и, в условиях скученности, моментально заразила остальных сверстниц. Инфекция за несколько дней выкосила целую возрастную категорию слабого пола, практически не затронув остальных 'волков'. Приглядывавшие за девушками колдуньи также не пострадали, видимо, обладая иммунитетом.

Последствия девичьего мора племя Волка почувствовало почти сразу, как только процедуру посвящения в мужчины прошли юноши соответствующего возраста. Вскоре возникли конфликты из-за невест, при этом молодежь стала отбивать жам у мужчин старшего поколения.

Кардинальный способ решения проблемы существовал лишь один – женщин требовалось отобрать у кого-то на стороне, а это было равнозначно объявлению войны. Мужчины племени роптали и требовали решительных действий, но старейшины воевать опасались. К тому времени, когда Вирон весной в очередной раз заступил на пост вождя, 'женский вопрос' в племени по-прежнему находился в подвешенном состоянии. И тут подоспел Зукун со своими заморочками.

– Хм, да, – многозначительно произнес Вирон после паузы. – Я не знал, что у вас так много женщин и так мало воинов.

И снова замолчал. Зукун насторожился – фраза показалось ему двусмысленной. На что это вождь 'волков' намекает? Но Вирон продолжил, и у Зукуна отлегло от сердца:

– У вас не хватает мужчин, а нашим воинам не хватает невест. Мы поможем.

Дальше Вирон предложил план, который показался осторожному Зукуну хотя и разумным, но слишком смелым. Как уже отмечалось выше, при парном дуально-родовом браке мужчины оставались жить в своем роду, вместе с матерью и сестрами. План Вирона предусматривал, что мужчины его племени заберут женщин из племени Леопарда к себе. Предложение выглядело здравым – стойбище 'волков' находилось на изрядном отдалении, не очень-то к женам набегаешься – но в то же время ломало все традиции.

Отдадим должное сообразительности и дальновидности Вирона: затевая социальное переустройство общины, он шел на риск, но риск оправданный. Забирая женщин из племени Леопарда, он не только выходил из сложной ситуации, грозившей конфликтом внутри своего сообщества, но и значительно увеличивал численность собственного племени. Современные политологи сказали бы – наращивает социальную базу. Да, Вирон был стратегом и в отличие от Зукуна имел далеко идущие планы. Что касается вождя 'леопардов', то его волновала только частная проблема избавления от 'лишних' женщин. Вот только обычаи… Зачем ломать то, что заведено давно и завещано предками? Если так происходило всегда, то разве может быть иначе?

– Ты правильно говоришь, Зукун, – согласился Вирон. – Перед тем, как стать воином, я получил в свою голову от старейшин всю мудрость. Я жил по этим правилам и всегда знал, как поступать. И теперь я сам старший в роду и говорю юношам: живите так, как жили мы. Но как быть, если те правила, которые есть в голове, молчат, когда я должен отвечать? Ко мне приходит воин и спрашивает: где мне взять жаму? Если я ему не отвечу, он подерется с другим воином. А если мои воины будут все время драться из-за женщин, то кто будет охотиться? И кто потом будет воевать с глотами, защищая племя?

Зукун вздохнул. У Вирона дерутся воины, это куда ни шло. Только накануне Зукуну пришлось разнимать драку сразу трех женщин. Он потрогал шею, где до сих пор саднила глубокая царапина, оставленная длиннющим ногтем одной из драчуний. Сколько раз уже им было говорено – обкусывайте ногти! Нет, все красоту наводят.

– Я понимаю, – протянул вождь 'леопардов' неуверенно. – И нашим женщинам нужны жамуши*. Но женщины всегда жили в своем роду. Вдруг они не захотят уходить?

– Объясни им, Зукун. Ты же вождь и старейшина. Женщины должны поступать так, как говорят мудрые мужчины. Какая им разница, где жить? В своем роде или чужом? Будет шалаш, будет костер, у нас одни обычаи, одинаковые слова. Еды в лесу много, пусть собирают. А мои воины хорошие охотники. А если не захотят… Мои воины знают, что в твоем племени много женщин. Если охотник видит добычу, кто ему помешает?

На этот раз намек прозвучал уже откровенней. Зукун мог и вспылить, но он не любил резких действий. Зачем ссориться с соседом? Может, как-то рассосется и устроится. Если Вирон заберет нескольких женщин к себе, пусть у него потом голова болит, что с ними делать.

И вождь 'леопардов' опрометчиво согласился с предложением Вирона, загоняя себя в ловушку.

Когда Зукун на общем сходе озвучил предлагаемые новации, первой реакцией племени было недоумение. Мужчины озабоченно переглядывались, пытаясь сообразить, чем им нововведение грозит.

С одной стороны женщин станет меньше – это плохо. Если одна надоест, где другую взять? С другой стороны, отдельные любвеобильные казановы за последнее время так запутались в своих интимных связях, что были бы не прочь насовсем от них избавиться.

С одной стороны, женщины собирают сладкие корни, грибы и ягоды – это хорошо для мужчин. С другой стороны женщины и дети просят мяса – это плохо. Дилемма, однако.

Так или иначе, окончательное слово в решении неоднозначного вопроса принадлежало женщинам.

Первой, как всегда, вылезла особа в потертой заячьей накидке с говорящим именем Боха Лала (Быстрый Язык), славная тем, что ни один мужчина не числился в ее жамушах дольше трех дней. Последний по счету жамуш был очень стар, глух на оба уха и вполне мог побить рекорд продолжительности брака с Лалой, но на четвертые сутки скоропостижно скончался, подавившись рыбной косточкой. С тех пор добрая женщина непрерывно скорбела, ибо по второму заходу связываться с ней никто из мужчин не желал.

– Это как же, скажи, Зукун, – визгливо произнесла особа, активно повиливая, несмотря на траур, грушевидным задом. – Это вот как? Выберет меня мужчина и скажет: пойдем со мной. А дети? Все знают, что у меня дети. Один, кстати, от тебя, Зукун.

– Дети останутся с тобой, – разъяснил вождь, игнорируя последнюю реплику. – Все женщины, кто пойдет к 'волкам', детей заберут с собой.

– А где мы будем жить?

– У всех будут свои шалаши. Вирон обещал – всем соорудят шалаши.

– А если мне не понравится? Смогу я вернуться обратно? – не унималась Лала.

Зукун задумался. Такую возможность он с Вироном не обсуждал.