Текст книги "Дочь Озара"

Автор книги: Константин Кривчиков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 20 страниц)

Первой к Урику приближается Еха и получает самый крупный кусок, но перед этим, опустив руку в разрез на животе жертвы, вожак мажет кровью лоб колдунье. Дальше наступает очередь остальных женщин и девочек, в порядке установившейся в общине иерархии. Еха выдает каждой по кусочку печени, а Урик марает лбы кровью жертвы, бормоча под нос заклинания:

– Тэре-пэре-уко-уй.

После этого обряд повторяется с печенью убитого мальчика, только теперь процедуру приобщения к жертвенному мясу врага проходят мужчины и мальчики. Младенцев подносят на руках матери – тем, кто еще не может жевать, просто мажут лоб кровью. Затем в дело идут черепа и их содержимое.

…Урик не заметил, как задремал. Его растолкала Еха – радостно скалясь, протянула обжаренный кусок бедренной части. Зубы вождя с наслаждением впились в сочное, слегка сладковатое, мясо.

Глот по прозвищу Дул не находил себе места, приплясывая на опушке леса. Оттуда, где он расположился, было хорошо видно все, что происходит на поляне у пещеры, и дикарь с завистью наблюдал, как отводили душу его сородичи. Вообще-то он находился в дозоре, и смотреть полагалось в противоположную сторону, в лес, откуда могла прийти опасность. Но Дул манкировал обязанностями: он был расстроен и недоволен. У людей праздник, а ты вынужден торчать здесь с пикой в руке. И вот всегда так: как что, так крайний Дул. Как будто он щенок какой. И сегодня именно его вожак отправил нести караул, пока остальная община развлекается, участвуя в обряде. Запах жареного мяса изощренный нюх дикаря улавливал так отчетливо, что от голода сводило желудок. Недавно ему удалось поймать жука и теперь Дулу казалось, что проглоченное насекомое скребется у него в животе колючими лапками. Когда же сменят-то? Пора уже, солнце к горе клонится. Опять одни обглоданные кости достанутся.

– Тьфу, елы-палы.

Дул считался в общине лентяем, недотепой и ротозеем. Охотиться он умел только на лягушек и вместе с женщинами занимался сбором корней и ягод. Его и в набеги на племена вариев брали только по одной причине – Дул оказался на редкость толковым в деле изучения языка пришельцев. Общаясь с оставленными в живых женщинами-варийками, первобытный полиглот вскоре довольно сносно научился их понимать и даже наловчился лопотать на иноземном наречии. Однако, почти во всех остальных делах, Дул проявлял исключительное разгильдяйство и нерасторопность. Вот и во время последнего набега на вариев он снова опростоволосился, упустив ценную добычу – дочь колдуньи из племени Леопарда.

К шалашу колдуньи, находившемуся на отшибе стойбища, Дул, по поручению вожака Урика, отправился вместе с бывалым воином и охотником Ереком. Тот считался почти легендарной личностью, так как входил в число тех самых дикарей, одержавших первую победу над светлокожими пришельцами. Четверо из них тогда погибли, но оставшиеся стали настоящими героями, тем более что вскоре одного из них задрал тигр, потом еще один умер, объевшись мясом дохлого кабана… С Ереком трусоватый Дул чувствовал себя спокойно и уверенно, да и задача казалась плевой – надо было связать дочку колдуньи, к тому же во время сна. Девицу Дул хорошо разглядел, пока они вели наблюдение за стойбищем: так, замухрышка какая-то, ни задницы, ни титек, плюнешь и упадет.

Планы спутал мальчишка, сын колдуньи. Он с криком выкатился из шалаша под ноги Ереку, сбив того на землю. Пока глоты пытались вдвоем ухватить верткого, как угорь, подростка, девица выскользнула с противоположной стороны шалаша и со всех ног бросилась в лес. Ерек, прижавший мальчишку к земле, криком отправил в погоню Дула – мол, беги, я тут сам справлюсь. И тот рванул следом.

Но погоня оказалось неудачной. Шустрая и быстрая дочь колдуньи сразу оторвалась от неуклюжего косолапого преследователя, пропав из зоны прямой видимости. Оставалось идти по следам. Не очень-то сведущий в охоте Дул едва не потерял след, но на следующий день его догнал Ерек, и погоня получила новый импульс. Рассерженный глот объяснил напарнику, что вожак Урик рвет и мечет, требуя поймать бледнолицую во что бы то ни стало.

Бывалый следопыт, способный со своей уникальной памятью первобытного охотника отличить сотни, если не тысячи, отметин и запахов, взял с места в карьер. Еще через сутки они почти настигли беглянку, даже увидели ее на короткий момент на скалистой верхушке холма. Но тут глоты вышли к небольшой реке и обнаружили, что следы девицы уходят в воду. Хитрая бледнолицая форсировала реку, найдя узкое место.

Глубина там была маленькая, в рост ребенка. Но дикари боялись воды, Дул, так просто панически. Поэтому перебираться на другой берег преследователи не рискнули, а решили поискать порог, чтобы перейти по камням. Или какое длинное бревно попадется, которое можно использовать для переправы. Речка-то не широкая.

Между тем, вечерело. Ерек побежал направо, а Дул налево, по течению. Уже начало темнеть, когда он увидел на отмели, в зарослях камыша, что-то похожее на мертвый ствол дерева. Глот намерился подойти поближе, но ствол неожиданно ожил, превратившись в гигантского ящера с широко раскрытой пастью. Дул успел заметить три ряда огромных треугольных зубов, а дальше в голове у него все замкнуло от страха, и он рванул в сторону, не выбирая дороги. При этом дикарь вопил так, что мог распугать целую стаю ящеров:

– Ой, ох, ай-яй, яй! О-о-ой!…

Очнулся Дул от окрика Ерека:

– Эй! Эй, туссык камык!

Оказалось, что в панике незадачливый следопыт бежал в обратном направлении. Ерек поначалу сильно разозлился, неожиданно увидев напарника с пустыми руками, но выпученными глазами, и даже хотел его поколотить. Однако жуткая история о том, как преследуемая девица нырнула в реку и превратилась в огромного ящера, рассказанная Дулом с массой леденящих воображение подробностей, придыханием и завыванием, произвела даже на бывалого охотника сильное впечатление. Ерек решил, что дело с дочкой колдуньи явно нечисто, и надо убираться подобру-поздорову, пока ящер не приполз по их душу.

Урик, выслушав от Дула обновленную и дополненную версию о встрече с девицей-ящером, крепко задумался. В итоге Дула ругать не стал, и даже решил повременить с казнью сына колдуньи, в отличие от сестры, таки угодившего в полон. Его вожак первоначально избрал в качестве жертвы на обрядовой церемонии. Но теперь передумал. Кто его знает – вдруг тоже выкинет какое-нибудь коленце с перевоплощением. Дулу же загадочная история в любом случае авторитета не добавила. Не то, чтобы ему совсем не поверили, но уж больно подмоченную репутацию труса и враля он имел.

Так что, кого еще было выставлять в охранение на время проведения обряда, считавшегося у глотов большим праздником и развлечением? Не лучших же охотников и воинов лишать удовольствия? Вот пускай этот раздолбай и дежурит.

Запах жареного мяса потихоньку развеивался в воздухе, и Дул совсем заскучал. Все уже испробовал, чтобы отвлечься, даже на костяной свирели попиликал, которую всегда носил на шее на шнурке из сухожилия, но не помогло. Надо же так испортить настроение! Все самое вкусное уже съели, как пить дать. У, обжоры!

Обиженный Дул себя накручивал, возводя напраслину на сородичей. Он знал, что мяса ему оставят, так было положено, за этим обязательно проследит Еха – не только колдунья, но и умам, распорядительница всех материальных запасов общины. Но если сам себя не пожалеешь, кто же еще это сделает?

Дул обладал слишком богатым воображением, что, к сожалению для него, чаще всего не находило взаимопонимания у рационально настроенных собратьев-дикарей. Оставалось фантазировать в одиночку.

Ему показалось, что в траве что-то блеснуло. Неужели змея? Бравый часовой отвел пику назад и наклонил голову. Змея считалась неплохой добычей: и мясо вкусное, а из высушенных змеиных шкурок дикарки сплетали веревочки-амулеты. Выглядывая в траве цель, охочий до слабого пола Дул уже одновременно прикидывал, к кому бы из шаловливых проказниц сегодня вечерком подкатиться… В этом миг его обхватили сзади сразу несколько крепких рук, и через минуту незадачливый дозорный уже лежал под деревом с кляпом во рту, спутанный по рукам и ногам прочной лианой…

Урик сыто икнул, его опять клонило в сон. Еще бы, после такой обильной трапезы, да на солнышке. Лепота! Впрочем, вожак решил встать и размять ноги, да заодно и обозреть окрестности. Ни минуты покоя на такой ответственной должности. Он, покряхтывая, поднялся со шкуры и вперевалку приблизился к краю поляны: дальше шел пологий песчаный откос, внизу протекал небольшой ручей.

Это отличное место для стоянки Урик выбрал сам, невзирая на возражения брата Юра. Тот предлагал забраться повыше; примерно в одном дне перехода, в конце лощины находилась большая широкая пещера, но Урик предпочел остановиться здесь. И к воде ближе, и склон не такой крутой. Вожак чувствовал, что стареет, силы потихоньку оставляют, начали побаливать ноги. Да и вообще, что этот бестолковый Юр понимает? Чем шире пещера, тем внутри холоднее зимой, больше костров надо разводить.

Еще несколько лет назад глоты зимой перебирались в устье реки, к берегу незамерзающего моря, где теплее, и легче раздобыть пропитание. Но год от года в долине становилось все теснее из-за вариев. Постоянно воевать с ними глоты не могли: их родовые семьи редко когда насчитывали более двадцати человек, даже самое маленькое племя вариев значительно превосходило по численности любую общину. Да и оружием пришельцы располагали гораздо более качественным, одни луки чего стоили. Дикари так и не научились их изготавливать, несмотря на добытые в стычках образцы – получались корявые пародии: дерево не гнулось или ломалось, тетива рвалась…

Другое дело – совершить короткий набег, захватить пленных и уйти выше в горы, где много укрытий. В низине, в пойме реки или на берегу моря, глоты чувствовали себя беззащитными – легко угодить в окружение или оказаться прижатыми к воде. Поэтому вожак перестал водить стадо на 'зимние квартиры', предпочитая кочевать по предгорью, периодически меняя пещеры.

Урик огляделся по сторонам. Нет, отличное место, что бы там не ворчал Юр. Наверное, спит и видит, как становится вожаком. Но Урик еще не собирался 'менять жизнь'*. Зачем уходить в айки, если и здесь хорошо?

Он засунул руку под шкуру и почесал живот. Вяло подумалось: сходить, что ли, в пещеру, посмотреть на пленниц? Варийки ему не нравились – худосочные какие-то, бледные, как грибы-поганки или совсем уж сгнившее мясо. Или снег – при мысли о снеге Урик поежился – тоже хорошего мало. То ли дело Еха – есть за что подержаться, толстые темно-коричневые ягодицы аж лоснятся от жира.

Но пленниц все же стоило рассмотреть лучше, чтобы иметь свое мнение, когда мужчины общины захотят выбрать наложниц. Да и на парнишку, сына колдуньи, надо глянуть.

Рассказ глупого выдумщика Дула о девушке-оборотне не шел из головы. Хотя и дурак этот Дул, но уж больно складно сочинил, аж дух захватывает. Где он, кстати? Надо его сменить, пусть пожрет, наконец, а то, небось, от голода палец сосет. А на ночь в караул кого-нибудь понадежнее отправлю: предосторожность не помешает, мало ли кто по ночам по лесу шастает? Жаль, что Ерека сейчас нет. Бывалому бойцу Урик доверял, такой не подведет, не то, что фантазер-Дул.

Вожак посмотрел на опушку леса, начинавшегося за ручьем. Дозорный куда-то пропал. Спит, что ли, паразит, или в лесу ягоду лопает?

Конечно, Урик мог бы попытаться поискать Дула мысленно, но не хотелось напрягаться. Он широко зевнул, едва не вывернув челюсть. Возраст брал свое. Вожак повернулся лицом к пещере: надо бы кого-то послать, пусть найдет лоботряса и сменит заодно.

С этой мыслью Урик и умер. Заостренный каменный наконечник стрелы, выпущенной из лука сильной рукой Бехи Короса, пробил шею насквозь. Вожак каннибалов утробно всхлипнул и свалился на траву. Остальные дикари, расслабленно отдыхавшие около пещеры, еще не успели ничего сообразить, как на поляну с двух сторон выскочили, размахивая копьями, воины племени Леопарда. Впереди всех бежал сын вождя – Сиук.

Сын Зукуна, вождя племени Леопарда, Кама Сиук, получил свое прозвище не зря. Каменное Лицо – так переводилось его имя с языка вариев. Он был не только силен и крепок, как скальный утес, но еще и обладал поистине каменными нервами. По крайне мере так считали его сородичи после легендарного поведения Сиука во время обряда инициации.

Сиуку тогда едва исполнилось четырнадцать лет. Один из этапов инициации заключался в 'испытании муравьями'. Как раз накануне ритуала Сиука угораздило поссориться с Воса Орой – колдуньей своего рода, рода 'желтых', из-за сущего пустяка.

Он бродил утром по лесной опушке в поисках пропитания и столкнулся там с колдуньей, собиравшей грибы для магических и знахарских процедур. Когда подросток увидел женщину, к слову, приходившуюся ему родной теткой, та ползала на коленях под дикой яблоней, разгребая траву и опавшие листья. Сиук, никогда не страдавший от недостатка любопытства, подкрался поближе. Ничего дурного в этот момент он в голове не держал. Более того, заметив под соседним кустиком коричневую шляпку гриба, даже собрался сказать об этом знахарке – вдруг именно такой гриб она и ищет. И тут с ветки, прямо над стоявшей на четвереньках Орой, сорвалось крупное яблоко. Ударившись о спину колдуньи, яблоко отскочило в сторону и упало под ноги Сиуку. Недолго думая, тот подобрал фрукт и уже намерился отправить его в рот, как вдруг услышал противный голос, в котором, впрочем, можно было разобрать и ласковые нотки:

– Мальчик, отдай яблоко.

Сиук опешил. Яблоко, едва не надкушенное, остановилось около рта.

– Ну, малый, отдай яблочко, оно же мое, да и червивое к тому же, – повторила служительница первобытного культа все тем же слащавым голоском и протянула раскрытую ладонь.

Сиук задумался. По его простой логике он поднял фрукт, упавший рядом с ним. Значит, яблоку так захотелось, чтобы его съел Сиук. Иначе оно упало бы у ног колдуньи. Или вовсе бы осталось висеть на дереве. А что касаемо червяка, она что, за полного идиота его принимает? С червяком же гораздо вкуснее. Логика казалась настолько каменной, а яблоко настолько вкусным, что рука Сиука сама собой продолжила движение к губам, и через мгновение крепкие молодые зубы юноши вгрызлись в сочную мякоть. Хруст зеленой плоти совпал с возмущенным визгом:

– Отдай яблоко, паршивый недоумок, оно на меня свалилось! Ах, засранец!

Чтобы не нагнетать обстановку Сиук поспешно ретировался, недоумевая: чем он так рассердил тетеньку?

О том, как он ошибся, юноша, скорее всего, догадался бы тогда, когда это знание не имело бы уже никакого смысла, но…

Достопочтимое первобытное сообщество, к которому относился Сиук, представляло собой дуально-родовую общину, то есть состояло из двух родов (больших семей). Семьи объединялись связями экзогамного брака, при котором вступать между собой в интимные отношения могли только члены разных родов. По сложившейся некогда традиции члены одного семейства раскрашивали себя в полоску черной краской, а другого – желтой, то есть в цвета леопарда.

Недальновидность поступка Сиука заключалась в следующем. При проведении обряда инициации 'судейство', в целях объективности, осуществлялось представителями родов перекрестно: 'черные' проверяли 'желтых' и наоборот. И проверяли на совесть. Ведь пробившиеся сквозь сито процедур и этапов инициации девушки и юноши становились не просто полноправными членами сообщества, а еще и будущими женами и мужьями. Поэтому каждый род имел кровную, в прямом смысле, заинтересованность в качестве подготовки 'чужих', но только до поры до времени, женихов и невест.

'Испытание муравьями' было, по сути, простой, но специфической процедурой для проверки юношей на способность терпеть боль. Испытуемый садился голой задницей на муравейник и сидел так некоторое время, страдая от злобных укусов мурашей, пока колдунья соседнего рода не давала отмашку – годится! За отсутствием хронометров продолжительность процедуры определялась колдуньями на глаз и слух. Пока несчастный ерзал на муравейнике, колдунья мерно стучала колотушкой в бубен, прикидывая по внешнему виду и поведению испытуемого: достаточно или еще подождать? Тот из юношей, кто, не вытерпев пытки, соскакивал с муравейника раньше времени, покрывал свою молодую голову позором, а получение статуса мужчины для него откладывалось, как минимум, на год, – до проведения очередного обряда.

Конечно, субъективности при таком подходе хватало, но куда от нее деться? Даже в наше просвещенное, технически развитое время, например, те же футбольные судьи добавляют к времени матча минуты на свое усмотрение – и ничего, терпят футболисты. К тому же, за тем, чтобы субъективно настроенная колдунья не затягивала время испытания, придирчиво следили 'болельщики' из 'своего' рода. Но главная контрмера заключалась не в этом.

Для того чтобы укусы муравьев не воспринимались слишком болезненно, каждая колдунья имела в арсенале рецепт специальной мази, которой и покрывала попу и прилегающие к ней части тела 'своего' парня незадолго до испытания. Некоторые мастерицы исхитрялись изобретать такие вонючие снадобья, что муравьи разбегались при появлении 'объекта', как опытные демонстранты при первых взрывах слезоточивых гранат. Но Сиуку не повезло из-за собственной жадности и глупости.

Поссориться со знахаркой из своего рода юноша умудрился в тот момент, когда она как раз собирала ингредиенты для защитной мази. Обиженная до глубины первобытной души, Воса Ора (Высокая Сосна) решила наказать невоспитанного мальчишку самым изощренным способом: не только оставив его молодую задницу без защитного покрытия, но еще и подговорив Боха Уну, товарку-колдунью из соседнего рода 'черных'. Несмотря на сложные, вследствие суровой конкуренции, взаимоотношения, та согласилась с предложением затянуть процедуру, – а кто бы не согласился, когда в обмен на услугу предлагают такую шикарную коллекцию сушеных жабьих лапок?

Но все вышло не совсем так, как уважаемые дамы планировали. Когда Сиук приземлился ягодицами на муравейник, Ора аж захихикала от удовольствия: ну, голубчик, сейчас ты у меня попляшешь. Но чем дольше колдунья 'черных' колотила в бубен, тем больше вытягивалось от удивленья лицо хитроумной знахарки из рода 'желтых' – проклятый мальчишка сидел, как вкопанный, даже не ерзал.

– Бум-бум-бум-м-м…

Бубен продолжал нагнетать напряжение, Боха Уна (Быстрая Река) зачастила от волнения, словно подталкивая Сиука сняться с 'насиженного' места. Но тот, буквально, окаменел, на лице – жилка не дрогнет. Тут уже зароптали со стороны 'желтых': испытание явно превращалось в измывательство. Ропот перешел в возмущенные вопли, и, вспотевшая от усилий, 'судья' сдалась, подняв вверх руки с бубном и колотушкой, – испытание выдержано.

Сиук, не торопясь, оторвал зад от муравейника и степенно направился в сторону сородичей. Те встретили его восторженными криками – и без секундомера было ясно, что 'сиденье' превысило все мыслимые нормативы. Особо любопытные даже пытались в азарте тщательнее разглядеть 'тылы' героя, ожидая узреть там множество укусов, но от Сиука несло такой крутой вонью, что попытки тут же прекратились.

А еще через несколько дней, когда обряд инициации завершился, юноша получил от благодарных сородичей 'взрослое' имя – Каменное Лицо. Вполне заслуженное имя, по мнению родственников. Ведь подоплеки истории они не знали.

Обо всем знали только Сиук и его спасительница. Случилось так, что разговор двух колдуний подслушала дочка знахарки рода 'черных', Уны. Матери и в голову не могло прийти, что ее, совсем еще сопливая, девчушка давно испытывает нежные чувства к красивому юноше из соседнего рода. Строго говоря, и сам юноша об этом не знал, пока девчонка не пришла к нему и не сообщила о заговоре двух знахарок. Не ограничиваясь передачей подслушанного разговора, юная Мата Хари принесла предмету своего обожания на листе папоротника комок защитной мази, приготовленной матерью для ритуала. Для надежности и крепости смышленое создание добавило в мазь других снадобий – помаленьку от каждого, из обнаруженных в загашнике родительницы. Всю эту 'адскую смесь' Сиук и втер в свои чресла перед испытанием. Что конкретно входило в ее состав никто никогда уже не узнает, но ошарашенные муравьи покинули свое жилище в тот же день, и больше никогда туда не возвращались.

Такие вот забавные обстоятельства сопутствовали началу дружбы Сиука с дочерью колдуньи. Почти четыре года он ждал, пока Чола Вада (Чистая Вода) подрастет и пройдет инициацию, чтобы сделать ее своей жамой*. И надо же было случиться такому несчастью. Уже состоялся обряд 'слияния тел'*, Сиук даже успел подарить невесте красивый пояс из обточенных морских ракушек и браслет, как вдруг это внезапное нападение дикарей-людоедов, расстроившее все планы самым ужасным образом.

Отчасти в беде был виноват отец Сиука, вождь племени Зукун, оставивший, на время загонной охоты на кабанов, охранять женщин и детей всего двух стариков. Хотя вождь, заметим, руководствовался рациональными соображениями и вовсе не ожидал такого развития событий. Ведь загонная охота представляла собой сложную процедуру и требовала участия максимально большого количества людей.

Предварительно выслеживалось место, куда кабаны ходили на водопой. Затем, с учетом особенностей местности, в зарослях, рядом с кабаньей тропой, устраивалась просека, отводная тропа, приводившая к обрыву. В ином случае, если обрыва поблизости не было, или он находился слишком далеко, по ходу тропы выкапывалась глубокая яма-ловушка. В назначенный день охотники разбивались на три группы. Первые две группы с раннего утра отправлялись к водоему и прятались на берегу. Когда стадо кабанов приходило на водопой, охотники с двух сторон нападали на животных, заставляя их в беспорядке отступать по тропе. Третья группа ждала отступающих кабанов у пересечения с отводной тропой. Дальше животных гнали к обрыву или яме и там добивали.

Из-за сложности такую охоту получалось устраивать всего несколько раз в году, обычно в период опороса, когда стадо кабанов увеличивалось и резко теряло мобильность. Но добычу загонная охота приносила большую, излишки мяса коптили и вялили.

Зукун рассчитывал, что охота займет меньше времени, если в ней примут участие все мужчины. Тогда часть воинов успела бы вернуться на стойбище до ночи. Однако случилось непредвиденное. По пути к месту охоты отряд 'леопардов' столкнулся с небольшой группой охотников из соседнего племени Волка, забредших на чужую территорию. Возможно, это произошло ненамеренно, по крайней мере, соседи именно так и объяснили: мол, выслеживали стадо лосей и заблудились. Но разборка заняла немало времени. Понадобилось сделать привал, провести неспешные переговоры, как требовал обычай и общая ситуация: нарушение границ соседями принимало системный характер. Племя Волка хотя и почти не превосходило по численности племя Леопарда, но вели 'волки' при этом себя все агрессивнее. Конфликта миролюбивый Зукун не хотел и побаивался: вот и пришлось посидеть с незваными гостями на берегу реки, угостить их вяленым мясом, пожевать за компанию сушеных тонизирующих грибов. В результате к месту охоты 'леопарды' добрались только под вечер, когда стадо кабанов уже закончило водопой и скрылось в чаще.

Переночевали, разведя костры, недалеко от берега реки, на следующий день провели удачную охоту… В тот момент, когда довольные охотники свежевали добычу, совсем еще малой парнишка, пацаненок из рода 'черных', принес поистине черную весть: на стоянку напали глоты, охранников-стариков убили, многих женщин и детей, кроме успевших спрятаться в лесу, увели с собой.

Сиук подбежал к растерянному, и даже напуганному, вождю: я пойду, мы их найдем. Зукун попытался отмахнуться, мол, не лезь, зеленый еще, но, увидев свинцовые от ярости глаза парня, покрасневшее лицо и оскаленные зубы, сдался и согласился. Видимо, чувствуя и свою вину в трагическом происшествии, Зукун отобрал десяток самых опытных воинов, включая лучшего следопыта Короса, и, наказав тому присматривать за Сиуком, отправил отряд в погоню.

Преследовали дикарей почти неделю. Помогло то, что в средине лета погода стояла сухая, без дождей, а, обремененные пленниками, людоеды двигались медленно и оставляли многочисленные следы. Спустя сутки после нападения, вместо того, чтобы как можно быстрее уходить в горы, они даже зачем-то устроили днем промежуточную стоянку, как будто ожидая чего-то…

Сиук находился в передовой группе из четырех человек. Беспокоясь о Ваде, он готов был бежать день и ночь, если бы потребовалось. Как и другие варии, Сиук хорошо представлял, что может произойти с пленниками глотов, если помощь опоздает. И они все-таки немного опоздали.

Церемонию жертвоприношения людоедами Урика разведчики из племени Леопарда увидели всю, от начала до конца. Они наблюдали, как казнят их сородичей, как едят печень, раскалывают черепа, добывая мозг… Сиук порывался броситься в бой, но непреклонный, видавший виды, Корос его удержал – нападать до подхода остальной группы было опрометчиво.

Когда воины-варии собрались вместе, наступил час мести. Застигнутые врасплох дикари не оказали никакого сопротивления, но это их не спасло. Слепая ярость мстителей оказалась столь велика, что они убили всех глотов, невзирая на пол и возраст. Но когда Сиук ворвался в пещеру и увидел там связанных сородичей, то испытал жестокое разочарование – его невесты среди них не оказалось.

Обнадеживающую информацию сообщил спасенный брат Вады. По его словам, при нападении глотов девушка успела выскочить из шалаша и убежать в лес. Правда, за ней бросились дикари. Больше мальчик ничего не видел и не слышал.

Тут Сиук на мгновение пожалел, что они расправились со всеми глотами. Ведь кое-кто из убитых врагов мог знать хотя бы что-то о судьбе девушки. Он бродил по поляне, всматриваясь в лица и тела убитых дикарей – не зашевелится ли кто, не застонет…

У костра стоял Корос, меланхолично жевал корнеплод – они все изрядно проголодались за время погони, теперь можно чуть-чуть перевести дух. К Коросу подошел один из воинов, Сиук услышал, как он спрашивает: что делать с пленным?… С каким еще пленным?

В горячке последних часов юноша совсем позабыл про ротозея-часового, которого они связали и оставили висеть кверху ногами под деревом, перебросив веревку через толстую ветку. Так, на всякий случай, вдруг пленник еще пригодится. Мизерный шанс, но влюбленный парень схватился и за него.

Привели Дула. От страха бедняга даже уже не дрожал – увидев трупы сородичей, он впал в такой ступор, что одеревенело все: от ног до языка. Он бы и рад был сообщить хоть что-то молодому, раскрашенному в полоску, варию, с грозно вращающимися глазами, но не мог, ибо окуна* Дула к тому времени блуждала где-то в пространстве между двумя мирами.

Фантазировать о том, что с ним в скором времени произойдет, бедный дикарь начал еще под деревом, болтаясь вниз головой. Благодаря просветительским беседам колдуньи Ехи, которые она часто вела вечерами у костра, он уже владел некоторыми представлениями о бытие. Так, Дул знал, что если человек перестает дышать и шевелиться, это означает, что его окуна ушла в айки, потому что в этом мире ей надоело. Рано или поздно такое происходит со всеми, дело обычное, и бояться нечего – поясняла колдунья. Что касается айки, то он примерно такой, как и этот мир, разве что немного получше. Ведь в противном случае окуна возвращалась бы обратно – зачем жить там, где плохо?

Дулу рассуждения Ехи казались весьма убедительными, по крайней мере, ему очень хотелось, чтобы было так. Его упаднические настроения объяснялись тем, что в ЭТОМ мире глоту не очень-то нравилось. Дул считал, что давно заслуживает лучшей участи.

Засыпая под монотонный речитатив Ехи, он представлял себе новую жизнь, после того, как переберется в айки. В новой жизни Дул преображался в грозного воина и удачливого охотника, одним ударом пики поражавшего в сердце гигантского пещерного медведя. Ему грезилось, будто он сидит на месте вожака на медвежьей шкуре, а Урик, заискивающе скалясь, стоя на коленях, протягивает ему огромную кость с таким количеством мяса, что им могла бы насытиться вся община. Постоянно голодный, Дул ел и ел во сне жирное мясо. Потом долго обсасывал кость, причмокивая губами и пуская слюни, и все никак не мог насытиться.

А самые сладкие и увлекательные сны Дул видел, как правило, под утро. Ему грезились женщины: красивые соблазнительные самки с широкими бедрами, крутыми выступающими попами и толстыми грудями. И они, эти сногсшибательные красавицы, и Дул вели себя в сладострастных предутренних снах столь похотливо и разнузданно, что ему редко когда удавалось досмотреть сон до конца.

Но в реальной жизни все получалось по другому: ни тебе уважения со стороны сородичей, ни вкусной пищи, ни благосклонного внимания дам. Вместо этого одни насмешки да тычки, и постоянные окрики: Дул, сделай то, сделай это; Дул, иди сюда, иди туда; Дул такой, Дул сякой. Надоело!

Однажды он, улучив момент, подошел к Ехе и завел разговор о 'другом мире' – мол, нельзя ли туда попасть пораньше? Колдунья, несмотря на то, что уже давно привыкла к его выходкам, уставилась на Дула, как на идиота. Вытянув губы трубочкой, она щелкнула языком и рассержено выдала:

– Ты чего, с утра уже грибов объелся?

– Ну, это, – попытался обосновать свою точку зрения пещерный мечтатель. – Там же лучше, сама же, мол, рассказывала.

Еха на мгновение задумалась, а затем популярно растолковала непонятливому дуралею первобытную теорию о переселении душ. Мол, она вовсе не утверждала такого, что все окуны живут в айки так уж сладко. Хорошо приходится тем, кто и в этой жизни вел себя как порядочный дикарь. Каменные скребки делал, грибы-ягоды собирал, на птиц охотился. И добычу в стадо приносил, а не прятал пойманных лягушек под камнями, как некоторые. Тут колдунья ехидно взглянула на Дула и добавила: таким прохиндеям и в айки ничего не светит, еще хуже будет, чем здесь.

'Прохиндей' заволновался – как это хуже? Если там хуже, то почему обратно никто не возвращается? Дулу показалось, что он поймал высокомерную женщину на противоречии.

– У, и тупой же ты, братец, – снисходительно пробурчала колдунья. – А для чего мы этих, ну, тех, кто уходит в айки, съедаем, а кости в землю закапываем? Чтоб не вылезли обратно, если передумают – ежу понятно. И нечего пялиться на мою грудь – лучше бы сладких корешков пособирал на ужин и меня угостил. Кстати, чем от тебя так воняет? Опять какую-нибудь дохлятину ел?