Текст книги "Философия и психология фантастики"

Автор книги: Константин Фрумкин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 21 страниц)

Самое интересное, что машины по производству виртуальности действительно выполняют реальные функции – артисты, пришедшие изображать заложников для рекламных клипов, действительно являются заложниками, а виртуальный, созданный компьютером Ельцин действительно управляет Россией во всяком случае, делает это не в меньшей степени, чем делал бы живой Ельцин, ведь решения все равно принимал "Межбанковский комитет". Это тема миллениума, тема перехода века. Если конец XX века ознаменовался осознанием того, что возможности и вариативность виртуальной реальности беспредельны, но лишь в пределах самой виртуальной реальности, то следующий шаг – передача виртуальным мирам все более важных социальных и производственных функций. В более просто устроенных обществах существовало четкое разделение на зрелища, которые ничего не могли сделать реального, а только "делали вид", и производства, которые работали, не заботясь о внешнем эффекте. Обслуживали две эти разновидности систем два вида техники. Одни машины убирают урожай, другие – назовем их закулисными – обеспечивают иллюзию уборки урожая на сцене, передвигают по бутафорскому полю бутафорский комбайн. В наше время все более часты комплексные системы, являющиеся одновременно и производствами, и зрелищами. Они дают не только утилитарный, но и эстетический эффект, они не только производят, но и так искажают процесс производства, чтобы он внешне соответствовал своему эстетическому идеалу. Мощь этих закулисных сценических машин даже превосходит силу обычного производства. Ведь генераторы комплексных зрелищ должны выполнять обычные производственные задачи, а сверх этого, еще на остаточных мощностях создавать зрелище. Так, по мнению Бенно Хюбнера, современные войны не только решают некие политико-экономические задачи, но еще и позволяют современному западному человеку преодолеть скуку, борьба с которой вообще является главной антропологической проблемой. "Освещаемая телевидением война в Персидском заливе была рентабельна не только экономически для нефтяного бизнеса, но и эстетически – для многих миллионов людей, как, впрочем, и для пилотов США, задействованных в абстрактной, чистой, без грязи и пыли, в известном смысле бестелесной аппаратной войне; они сидели в своих кабинах как дети за игровыми автоматами" 200).

Герои Пелевина пытаются разобраться в этих машинах, Петр Пустота, перескочив из одного мира-видения в другой, восклицает: "Мне показалось, что вот-вот я пойму что-то очень важное, что вот-вот станут видны спрятанные за покровом реальности рычаги и тяги, которые приводят в движение все вокруг" 201). Автор, в отличие от героя, кажется, действительно смог взглянуть на эти "спрятанные тяги" и даже кое-что поведал читателю об их устройстве. Но, тем не менее – и это самое важное – ни автор, ни персонажи не живут со "снами наяву" запанибрата. Подоплека всех Пелевинских произведений в той или иной степени – это удивление и ужас так называемых "нормальных" людей перед фокусами, которые выкидывают с ними техники совмещения миров. Это не писатель эпохи виртуальных технологий, это писатель предыдущий эпохи, оказавшийся в эпохе новой. Его персонажи только-только входят в мир кажимостей и только-только начинают знакомиться с его чудесными возможностями. Читатель делает с автором лишь ознакомительную экскурсию в этот мир. Если бы не это удивление, если бы не чувство новизны чудес Пелевин не был бы столь читабельным и популярным. Окончательный диагноз, который мы должны поставить человеку, чьи книги захватили лучшие полки в магазинах, будет следующим. Это классический, несколько старомодный писатель, находящийся в страшном удивлении перед грядущей эпохой виртуальных миров и галюциногенных технологий.

Глава 5

Фантастика и политика

О криптоисторическом мышлении

Наука, философия и иные формы культуры создают системы понятий, призванные обобщать, интерпретировать и дешифровывать окружающий мир. Фантасты предпочитают создавать альтернативные миры, равноправные нашему, и поэтому они бывают склонны гипостазировать, т.е. превращать в вещи и существа те дешифровочные символы, которые были разработаны вне фантастики. Из этого вытекает, что те понятия и символы, которые были выработаны для обобщения окружающего мира, в пространстве фантастики могут превратиться в некие магические сущности, управляющие этим миром. Вообще, для фантастической литературы крайне характерна вера в компактные "ключевые" предметные области, которые управляют всем. В бытие должно быть некое скрытое "ядро", доступ к которому обеспечивает власть над миром. То есть для фантастики вполне типичны представления о неких встроенных в нашу Вселенную "системах управления". Разумеется, повествование о таких "управляющих", "ключевых" реальностях просто интересно для читателей ввиду их значительности. Но, кроме того, как следует из вышесказанного, вера в такого рода реальности вытекает из сути фантастики как особого метода познания мира.

Применительно к социально-политической истории вера в существование таких скрытых систем управления проявляется как представление о тайных сверхъестественных силах, стоящих за кулисами исторических событий. В последнее время в литературной критике такого рода представления стали называть "криптоисторией" (термин введен Г. X. Олди). О том, что такое "криптоистория", вполне выразительно сказал Владимир Березин: "...история в утопиях течет внешне привычным образом, но только шестеренки, обеспечивающие это движение, иные, тайные – Распутин убит тайной ламаистской группой, предотвращающей мир с кайзеровской Германией, а Отечественная война выиграна благодаря вмешательству героев русских сказок"202).

Среди современных российских фантастов к "криптоисторическим" чаще всего относят Михаила Звягинцева, Андрея Валентинова, Михаила Успенского и Андрея Лазарчука. Например, в эпопее Звягинцева "Одиссей покидает Итаку" история России предстает как результат тайного противоборства двух инопланетных цивилизаций. А в романе в принципе далекого от исторической проблематики Сергея Лукьяненко "Сумеречный дозор" можно узнать, что русскую революцию разработали скрывающиеся от людей Светлые маги, а построение коммунизма на базе СССР они же планировали осуществить путем подмешивания в хлеб зелья, делающего людей высокоморальными.

Не менее интересна версия русской истории в романе Успенского и Лазарчука "Гиперборейская чума". По сюжету романа в руки группы русских дворян в конце XIX века попадает что-то вроде машины времени. Узнав с помощью нее, что впереди – революция, и их ничего хорошего не ждет, люди эти решают эвакуироваться в далекое прошлое, за десятки тысяч лет до начала человеческой цивилизации, где основывают свое государство – Гиперборею. Впрочем, идиллия в этом прошлом не получилась, в Гипербореи начались войны, эвакуированные раскололись на два лагеря, и все эти события остались в памяти человечества в качестве мифов о богах, в частности в виде древнегерманского мифа о борьбе Асов и Ванов. Войны, ведущиеся древними богами, требовали огромных материальных ресурсов, а откуда их взять? Разумеется, похитить у современного цивилизованного человечества. И вот в Советском Союзе на протяжении почти всей его истории действуют агенты Асгарда (Асгард – город, в котором живут боги "асы", один из враждующих в далеком прошлом лагерей). Эти агенты похищают и отправляют в Гиперборею и людей, и материальные ценности, вплоть до танков и пушек. Таким образом, писателями-фантастами найдена разгадка советской истории. В Советском Союзе были бедность и неустройство именно потому, что, во-первых, огромное количество материальных ценностей похищалось и отправлялось к черту на кулички, во-вторых, для того, чтобы покрыть это глобальное воровство, агенты Асгарда насаждали в стране тотальный бардак (в бардаке легко скрывать пропажи похищенного), а в-третьих, они же пресекали в СССР развитие самых передовых наук, начиная с кибернетики, поскольку их развитие привело бы к тотальному электронному контролю государства над обществом, а в таких условиях агенты не смогли бы действовать. Итак, есть некая таинственная группа агентов, она охраняет таинственную дверь в Гиперборею, и обо всем этом знают лишь немногие посвященные, и лишь они понимают, почему в СССР все так нехорошо.

Делая все необходимые оговорки и понимая, что любой фантастический роман – в первую голову лишь развлекательное чтиво, следует все же признать – в подобной "философии истории" воплотился вполне определенный тип исторического мышления. Россия разорена оттого, что огромное количество материальных и людских ресурсов было украдено темными силами. Причину российского разорения знают лишь те немногие, кто был осведомлен о тайной деятельности этих темных сил. Следовательно, публицисты зря переводили бумагу на изучение "измов", вся общественная мысль ничего не стоит, если она не стала причастной Сакральной Осведомленности. Таким образом, бессмысленной оказывается деятельность экономистов с их статистикой, социологов с их теориями, историков с их архивами – все эти специалисты обобщают второстепенные факты и не знают главного. Статистические таблицы не содержат Тайны. А Тайна хранится за завесой, куда доступ разрешен лишь трем категориям лиц: Посвященным (с большой буквы), высшим чинам КГБ и начитавшимся Стругацких и Кастанеды фантастам. Объяснение российской истории начинает напоминать сказку про Буратино – суть ее сюжета кроется в тайне секретной Двери, что находится в каморке у шарманщика Карло и о которой знают лишь "карабасы", принадлежащие к сообществам осведомленных. Впрочем, такие сообщества – это тоже разновидность "тайной ключевой реальности".

Конечно, "магическая" или "криптоисторическая" парадигма проявляется в дискуссиях об истории и политике далеко и за пределами фантастики. Она может, например, принять форму снобизма отставных разведчиков в отношении штатских ученых и философов. Что эти "шпаки" могут сказать интересное, они ведь не знают наших тайн! Анализу социологов и историков противопоставляется осведомленность и посвященность. С точки зрения социальной философии, такие романы, как "Одиссей покидает Итаку" или "Гиперборейская чума", – это победа дискурса осведомленности над дискурсом анализа: чтобы понять исторические события в России, не важен никакой социологический анализ многих тенденций и фактов, надо лишь с таинственным видом узнать некую страшную тайну, и болван, который посвящен в эту тайну, будет лучшим социологом, чем Дюркгейм и Макс Вебер вместе взятые. Кстати, в "Гиперборейской чуме" главного противника "Асгарда" почему-то зовут именно Максимом Вебером. Это некий "шведский инженер-электрик" (хорошо еще, не назвали его прямо "немецким историком"), ставший сотрудником КГБ и разоблачивший (правда, без особых последствий) всю антигосударственную деятельность Асгарда. Но это совершенно ложная аллюзия: Макс Вебер никогда не выявлял концентрированные компактные заговоры, а обобщал рассеянные факты.

В этом противопоставлении компактности и рассеяния – главная причина, почему оккультисты и фантасты находятся в оппозиции к науке и философии причем, Истина и Тайна истории некий компактный предметный регион, который можно подсмотреть и засекретить, оградив стенами эзотеризма, или эта тайна рассеяна в миллионах фактов и подробностей, которые можно обобщать до бесконечности?

Впрочем, согласимся с тем, что для того, чтобы понимать общество и историю, надо иметь в руках нечто компактное. Вопрос в том, какой природы будет эта компактность: компактность концепции, обобщающей разрозненные социальные факты, или компактность факта, признанного ключевым?

Добавим аргумент сторонникам "осведомленности": никто не осмелится утверждать, что все великие социологи и социальные философы, все Карлы Марксы, Максы Веберы и Толкоты Парсонсы дали нам в руки теории, которые позволяют понимать и предвидеть общественное развитие. И это закономерно: ведь в реальной действительности факты существуют в рассеянном виде, и их концентрация в социальных теориях и категориях будет неизбежно их искажением, сделанным для нужд слабого разума, неспособного оперировать разрозненными сведениями. Сомнительный капитал социологии не идет ни в какое сравнение с блеском Буратино, который в школе не учился, азбуку продал и потому никаких "фактов" не знает и знать не хочет, но зато он знает один, главный, золотисто-ключевой факт – тот, что находится в каморке у папы Карло за нарисованным на холсте очагом.

Слабость науки всегда оказывается капиталом в руках криптоисториков. Можно вполне согласиться с мнением Андрея Шмалько, утверждающего, что неизвестные, малоизученные либо недостоверные зоны истории являются наиболее благодатной почвой для криптоисторической фантастики. Поскольку последние минуты жизни комдива Чапаева достоверно не отслежены, то в принципе можно предположить, что он не утонул в Урале, а выжил и уехал во Внутреннюю Монголию, как это утверждается в романе Пелевина "Чапаев и Пустота" 203). Но нужно осознать, что криптоисторики говорят не просто о тайных фактах, а о "тайных пружинах" событий. В обычных – не фантастических исторических романах, очень часто придумываются события, которых не было, но которые могли бы быть. Но криптоисторики – даже когда действуют в указанной Валентиновым области неизвестного – не просто додумывают неизвестные факты, а додумывают их более значимыми и влиятельными, чем они могли бы быть в принципе. В криптоистории даже нефантастические факты оказываются фантастически значительными.

Всякое оккультное или теософское истолкование истории, любые разновидности "теории заговоров", всякое преклонение перед могуществом тайных обществ или спецслужб, полагаемых главными двигателями истории, всякая привязка истории к астрологии неизбежно находится в оппозиции к "обычным" социальным наукам, поскольку они исходят из совершенно несовместимых методов истолкования исторических процессов. Говоря это, мы имеем в виду вовсе не ту несовместимость, о которой говорили в XIX веке, когда рассуждали о несовместимости научного и религиозного подходов к истории. Тогда речь шла о несовместимых содержательных предпосылках: одни говорили о божественных влияниях, другие – о влиянии экономических факторов. Мы говорим совсем о другом, более формальном и в то же время – более радикальном различии. Вкратце суть этого различия заключается в следующем: криптоисторический взгляд на историю есть дискурс осведомленности, в то время как социология – дискурс анализа. Одни пытаются обобщать реальность, у которой, говоря словами Гете, нет ни ядра ни оболочки, другие – знают Ядро и могут со спокойной совестью игнорировать оболочку. О том, насколько распространены в современной социальной мысли такого рода криптоисторические концепции, может свидетельствовать нижеследующий критический пассаж, направленный Славоем Жижеком против современной западной леволиберальной мысли: "Если традиционные культурологические исследования критикуют капитализм, то делают они это в соответствии с типичными кодами голливудской паранойи: враг – это "система", скрытая организация, антидемократический заговор, а не просто капитализм и государственные аппараты. Проблема этой критической установки не только в том, что она подменяет конкретный социальный анализ борьбой с абстрактными паранойальными фантазиями, а в том, что – в совершенно паранойяльной манере – она без необходимости удваивает социальную реальность, как если бы за "видимыми" капиталистическими и государственными органами стояла тайная Организация. Нужно признать, что нет никакой необходимости в существовании "организации в организации", заговор уже присутствует в самой "видимой" организации, в капиталистической системе, в том, как функционируют политическое пространство и государственные аппараты" 204).

Вполне возможна и религиозная философия на почве дискурса анализа. Такова, например, историософия Бердяева. Бердяев признает наличие в истории мистической тайны, но подойти к этой тайне он считает возможным лишь исходя из исторических фактов, и в смысле опоры на факты Бердяев ничем не отличается от "светского" социолога. Бердяев, писавший о религиозном смысле либерализма и метафизическом смысле коммунизма, очень бы удивился, если бы ему сказали, что изыскиваемый им исторический ноумен весь без остатка заключается в нескольких розенкрейцеровских обрядах да еще в нескольких проведенных чекистами тайных операциях. "У ноумена, – сказал бы философ нет конкретного места, его надо уметь увидеть сквозь феномены, то есть через известные исторические события". Так что, повторим, борьба социологии с оккультизмом, истории с криптоисторией – это вовсе не борьба материализма с религией, а борьба обобщающего разума с концепцией, в соответствии с которой имеются компактные ключевые реальности, и с помощью них историей можно управлять, как кораблем с помощью штурвала. Дискурс осведомленности считает общество уже обработанным некой разумной силой так, что в нем, как в рукотворной машине, выработались управляющие подсистемы, в то время как дискурс анализа считает общество феноменом, более близким к природе и в историческом масштабе неуправляемым.

Вот другой пример этого разведывательно-магического презрения к "обычным" историкам, взятым из еще одного фантастического произведения романа Сергея Лукьяненко "Ночной дозор". Роман этот объединяет две силы, управляющие историей согласно современной мифологии – спецслужбы и магов – в образе магической спецслужбы, так называемого "Ночного дозора", службы безопасности светлых магов в их борьбе с силами тьмы. Итак, герой идет по офису "Ночного дозора" и смотрит на хранящиеся там книги: "Да если бы эти книги увидел историк, нормальный историк, а не спекулянт от истории... Никогда их им не увидеть. В некоторых книгах слишком много правды. В других – слишком мало лжи. Людям это читать не стоит, причем для их же собственного спокойствия. Пусть живут с той историей, к которой привыкли".

Итак, с одной стороны, историки тщетно стремятся достичь идеала истины, а с другой стороны, творцы современных мифов говорят, что есть таинственные книги, где истина уже есть в готовом виде. Историки бессильны узнать Правду об Истории – и это потому, что она от них сокрыта. У магов есть книги, где эта Правда уже содержится в готовом виде, надо лишь проникнуть в секретное книгохранилище и ее прочесть. Это все тот же снобизм чекистов: гражданские историки ничего не знают об истории,, поскольку им не доступны наши архивы, где содержатся такие тайны, что им и не снились.

Писатель, придерживающийся криптоисторической парадигмы, оставляет за скобками все проблемы, относящиеся к сложности реконструкции исторического прошлого; все сложности, связанные с тем, что факты истории приходится собирать по крохам; что, наконец, даже тогда, когда факты достоверно установлены, их интерпретация, понимание движущих сил исторических процессов все равно остается предметов запутанных теоретических разногласий, и у двух историков часто есть три интерпретации одного и того же события – даже если эти историки не расходятся в описании его фактической стороны; впрочем, описание зависит от интерпретации, а та от описания, и это замкнутый порочный круг, неразрешимая герменевтическая проблема. Носителям криптоисторического мышления не приходит в голову вопрос, как написаны "тайные книги истины". Ведь и летописцы тайных обществ подвержены герменевтическим затруднениям не в меньшей, а то и в большей степени, чем обычные историки – хотя бы по той причине, что, смеем думать, эти летописцы самодовольны и не бывают в курсе последних исторических дискуссий.

Чем, собственно, книги магических "дозоров" будут отличаться от обычных исторических книг, в которых "слишком мало правды"? Да тем, что в них будет привлечена еще одна группа фактов. Но здесь нет ничего особенного, и эзотерическим летописям суждено затеряться в исторической литературе. Ведь исторические школы и концепции тем и отличаются между собой, что в разных школах на первый план выдвигаются разные группы фактов (соответственно, другие группы фактов задвигаются на второй план, а то и вовсе игнорируются). Конечно, "маги" возразят, что их факты – очень важные (чекисты тоже думают, что история творится их спецоперациями). Но при всем уважении к чудесам и спецоперациям: мало быть магом или чекистом, чтобы понимать истинное влияние собственных поступков на исторические процессы. Здесь нужна социальная философия, и ее не могут заменить даже предсказатели, поскольку предсказатели с их магическими кристаллами могут увидеть лишь конкретное событие, а реальность состоит из бесконечного числа событий, их подробностей и граней. Эти подробности с грехом пополам пытается интерпретировать философия, ее невозможно сымитировать и нечем заменить. Есть мнение, что исторические события предопределены фатально, и отдельные "спецоперации", по большому счету, не могут повлиять на их исход; возможны ситуации, когда "спецоперация" имеет непредвиденные отдаленные последствия, которые могут иметь результат, обратный намерениям инициаторов операции. Можно возвести на престол прогрессивного и либерального государя, – но он может отойти от своих принципов под давлением объективных обстоятельств. Но это еще простой пример; а как быть с оценкой политики, с оценкой эпохи, у которой тысяча аспектов, и одни вроде бы позитивные, другие – негативные, а третьи – еще надо поспорить? Здесь не поможет ни магия, ни навыки Штирлица, ни доступ в секретные архивы. Между нами – здесь ничего не поможет.

Мифологическое мышление, находящее свое характерное выражение в таких романах, как "Гиперборейская чума" и "Ночной дозор", делает наивный методологический ход, напоминающий тот, что в свое время был сделан автором умным и даже изощренным, а именно мистиком и математиком П. Д. Успенским в его книге "Терциум органум". Познакомившись с топологией, с представлениями о четвертом измерении и с тем, какие фантастические перспективы сулят эти представления, Успенский провозгласил: перед нами решение проблемы кантовской вещи в себе! Кант писал, что в восприятии нам даны только вещи для нас, а вещи, как они есть сами по себе, нам недоступны, но так тут все ясно: нам в восприятии даны лишь трехмерные реалии, а "вещи в себе" – это вещи в четырех измерения! То, что вещь в себе, пожалуй, недоступна в принципе и по определению, ему в голову не приходило. Наивное смешение философии с наукой произошло примерно по следующей схеме: вещь в себе вне нашего восприятия, четвертое измерение – тоже вне нашего восприятия, значит, четвертое измерение – это вещь в себе. Тем же самым ходом мысли воспользовалась и наша историческая мифология: историкам недоступна полная истина об истории, историкам недоступны сверхсекретные архивы КГБ, значит, истина содержится в этих архивах.

Заметим, что тот, кто в принципе допускает возможность магической интерпретации истории, в иных обстоятельствах может признать пальму первенства за социологами – все зависит о того, соответствуют ли действительности сообщаемые "магами" оккультные тайны. Если Асгард действительно существовал, то "в нашей истории многое, наконец-то, становится ясно", но если это выдумка писателей – тогда в свои права вступают историки и философы. Если существуют тайные общества и эзотерические тайны – то история подчинена им, ну а "на нет и суда нет". Таков взгляд "умеренных" оккультистов, к коим, пожалуй, стоит зачислить большинство любящих порассуждать об истории и политике обывателей. Но социологический подход не может присудить победу противнику даже гипотетически. Мнение "антимагов" заключается в следующем: в принципиально доступной для историков и социологов форме имеется такое огромное количество информации и информации столь важной, что даже теоретически нельзя представить, что где-то можно скрыть какой-то мелкий фактик, который бы играл руководящую роль в отношении имеющегося у нас массива фактов. Экзотерическая информация всегда важнее эзотерической, поскольку экзотерические факты находятся в большинстве.

С точки зрения методологии познания, отрицание криптоисторического мышления не есть даже отрицание мистики или парапсихологии как таковых, скорее это борьба с однофакторными моделями исторических процессов – и в защиту многофакторных моделей. В новелле Густава Майринка "Действо сверчков" причиной Первой мировой войны объявляется магический обряд, совершенный ненавидящим всех европейцев тибетским колдуном над картой Европы. Допустим, это правда, – но тибетскому проклятию удалось воспользоваться огромным количеством сопутствующих войне условий – от замыслов Германии до предшествующей гонки вооружений, от колониального соперничества держав до социальной обстановки. Даже если среди причин Первой мировой войны числится некий магический обряд – то такой обряд может быть лишь одной из множества других, более материалистических причин.

Почему во Второй мировой войне Советский Союз победил Германию? Потому, что он располагал большим, чем у Германии военно-промышленным потенциалом, потому, что у него была огромная территория, потому, что он смог создать большую по численности и вооружению армию, потому, что на его стороне была коалиция более сильных государств, чем на стороне Германии. Если так можно выразиться, эти общие соображения "исчерпывают вселенную", и непонятно где, в каком уголке мира может найтись тайный фактик, который смог бы объяснить победу в войне глубже, чем эти – пусть и самые общие, но вполне глобальные соображения. Сила и популярность "Ледокола" Суворова – Резуна именно в том, что он постоянно апеллировал именно к таким, общим и глобальным фактам и постоянно не уставал подчеркивать, что там, где речь идет о многолетней подготовке к войне, производимой огромным государством, там никакая частность, магический обряд или "операция спецслужб" уже не имеют значения.

Самую выразительную и яркую критику любых попыток поставить судьбу войны в зависимость от одного компактного факта дал Лев Толстой во вступлении к третьему тому "Войны и мира". Том начинается с того, что Толстой приводит различные частные объяснения вторжения Наполеона в Россию. Констатировав неудовлетворительность их всех Толстой пишет: "Для нас, потомков – не историков, не увлеченных процессом изыскания и потому, с незатемненным здравым смыслом созерцающих событие, причины его представляются в неисчислимом количестве. Чем больше мы углубляемся в изыскании причин, тем больше нам их открывается, и всякая отдельно взятая причина или целый ряд причин представляются нам одинаково справедливыми сами по себе, и одинаково ложными по своей ничтожности в сравнении с громадностью события, и одинаково ложными по недействительности своей (без участия других совпавших причин) произвести совершившееся событие". Теоретически можно предположить, что Толстой признает среди причин начала войны 1812 года совершенный кем-то магический обряд или надетое волшебное кольцо. Но и эти фантастические факты будут лишь ничтожными штрихами в громадном комплексе причин войны, неохватность которого заставили Толстого сказать, что всякое событие "находится в связи с общим ходом истории и определено предвечно". В литературном произведении утверждение, что на войне использовалась магия, будет, если так можно выразиться, произволом первой степени, допустимым с точки зрения социально-философской. Но утверждение, что и начало, и исход войны зависели только от магического обряда, станет допущением куда более произвольным.

Можно ли представить себе, чтобы какие-то рассекреченные архивы опровергли бы теорию Маркса? Фантастам можно предложить измыслить любой секретный документ, который бы дискредитировал марксизм – они не справятся. Как можно опровергнуть развитие производительных сил? В каком тайном архиве будет написано, что его не было? Кто бы ни стоял за спинами политиков и за кулисами войн, феодализм остается феодализмом, капитализм – капитализмом, а первоначальное накопление – первоначальным накоплением. Марксизм был поколеблен ходом истории и методологической критикой противников, но отнюдь не разоблачениями скрывавшихся кем-то тайн.

В "Собачьем сердце" Булгакова есть известный монолог профессора Преображенского о разрухе. То, что трамваи не ходят, а электричество отключают, профессору объясняют универсальным словом "разруха". "Что это за разруха, ведьма, старуха с клюкой?" – вопрошает профессор и далее говорит о том, что разруха – это не нечто отдельное, с чем можно бороться, а просто состояние, когда каждый из членов общества перестает выполнять свои обязанности. Этот монолог – пример того, как аналитическое мышление отбивается от наступающего на него дискурса Осведомленности, пока еще прикрывающегося маской аналитичности. Пока еще разруха – лишь обобщающее понятие, лишь обозначение сложившегося положения дел, но его используют так, что к нему начинают постепенно относиться как к чему-то, на что можно указать пальцем, что можно увидеть непосредственно, если куда-то попасть. Универсальная объяснительная категория уже приобрела главное свойство, характерное для эзотерической тайны – необходимую компактность, и чтобы Аналитика превратилась в Эзотерику и Криптоисторию, необходимо лишь изменить онтологический статус этой категории – превратить ее в факт, в образ, в "старуху с клюкой". Ну, а поскольку могущество этой категории совершенно исключительно, поскольку она действительно управляет всей ситуацией в обществе – то это, разумеется, уже не просто старуха, а настоящая ведьма, и вокруг нее будет атмосфера магии, тайны и чекистской слежки. Между прочим, незадолго до написания Булгаковым "Собачьего сердца", Маяковский написал "Мистерию-буфф", в которой Разруха действительно появляется как злобный персонаж, как "старуха с клюкой", и появляется, как в античной трагедии, в сопровождении хора. Но "Мистерия-буфф" вся построена на аллегорических и мифологических образах. Может ли мифологический образ быть предметом государственной тайны? Может ли аллегорический образ из притчи трудиться в секретном "секторе F"?

Чем, собственно, недоволен профессор Преображенский? Тем, что все используют слово "разруха", чтобы уйти от ответственности. Ответственности за что? – да за то самое, за что Успенский и Лазарчук возлагают ответственность на "Асгард" – за российское неустройство. Почему с рельс снег не убран? Разруха! Почему парадное заколочено? Разруха! Почему электричество отключили? Разруха, разруха, разруха (через двадцать лет будут говорить: "Война!"). Произнося заклинательное "разруха", все снимают с себя ответственность, отталкивают ее от себя, овнешнивают ее. Будучи отвергнута и оттолкнута всеми, ответственность оказывается сконцентрированной в некой таинственной области, на которой написано "разруха как таковая". Эта область как бы нигде не находится и в тоже время она страшно могущественна. Что еще нужно для эзотеризма? Реальные спецслужбы и гипотетические маги тоже всегда невидимы, они действуют за кулисами истории, и, тем не менее, могущественны они страшно.