Текст книги "Том 5. Стихотворения, проза"

Автор книги: Константин Бальмонт

Древесная кора

 
В коре древесной столько же расщелин
Как на пространстве всей земной коры.
Вулкан, не есть ли он жерло норы,
Где шмель огня, который беспределен?
 
 
Безбрежен гуд таинственных молелен.
Вулкан везде. Во всем огонь игры.
С земли до неба, к брату от сестры,
Любовный пир, который вечно хмелен.
 
 
Здесь приютился маленький комок
Чуть зримых мшинок. Тихое веселье.
Аул среди Дарьяльекого ущелья.
 
 
Жучки влезают в маленький домок.
В природе не найдешь нигде безделья.
Они выводят стройный городок.
 

Охота

 
Шмели – бизоны в клеверных лугах.
Как бычий рев глухой, их гуд тяжелый.
Медлительные ламы, ноют пчелы.
Пантеры – осы, сеющие страх.
 
 
Вверху, на золотистых берегах,
Горячий шар струит поток веселый.
Залиты светом нивы, горы, долы.
Несчетных крыл везде кругом размах.
 
 
Визг ласточек. Кричат ихтиозавры.
Как острие, стрижей летящий свист.
Гвоздики в ветре, молча, бьют в литавры.
 
 
Утайный куст цветочен и тенист.
И выполз зверь. Шуршит о ветку ветка.
Мохнатый мамонт. Жуткая медведка.
 

Крот

 
От детских дней я полюбил крота
За то, что ходит в бархатной он шубке,
И белизной его сияют зубки,
И жизнь его среди существ не та.
 
 
Подземное, ночное, темнота.
Меж тем как в солнце жадные голубки
Глупеют от пригоршни желтой крупки,
Он все одна, и там он, где мечта.
 
 
Внизу, вглуби, где верно есть аллеи,
И духов черных башни и дворы,
Где странные полночные пиры,
 
 
Где земляные черви, точно змеи,
С приказом жить лишь там, а если тут
Покажутся, немедленно умрут.
 

Содружество

 
В саду стоит работавшая лейка,
Все политы цветы. Им лучше так.
Жасмин земной звезды являет знак.
Зеленого вьюнка крутится змейка.
 
 
Цветов и трав царица-чародейка
Лелеет роза в чаше теплый мрак.
С ней спорит в алом распаленный мак.
В лугах пастух. Стадам поет жалейка.
 
 
Там дальше лес. А перед ним река,
Широкая, хрустальная, немая.
Два берега, в русле ее сжимая,
 
 
Воде дают переплеснуть слегка.
И нежный цвет зеленого жука
Горит, с травы игру перенимая.
 

Змей

 
Уходит длинной лентою река,
Среди лугов, холмов, лесов синея,
Служа немым изображеньем Змея,
Что спит и спит и будет спать века.
 
 
Лишь дышут зыбью сильные бока,
Там чешуя, волнообразно млея,
Мгновения подъятия лелея,
Горит и манит взор издалека.
 
 
Покошены кусты душистой кашки,
Вольнее ходит ветер по траве.
Толкачики на службе, как монашки.
 
 
Чирикают кузнечики в овражке.
Но Змей заснул. Лишь сны его, в плотве,
Сверкают вкось по влажной синеве.
 

Ласточка

 
О чем, летая, ласточка щебечет?
Слепляя грязь в уютнейший домок,
Выводит в нем малюток в краткий срок,
Сама – мала, но и смела, как кречет.
 
 
При встрече с ней вороне выпал нечет.
Касатка мчит. Та – карк! – и наутек.
И вновь поет, прядет, струит намек,
Летит, журчит, и грезит, и лепечет.
 
 
Я знаю: ей уютно в мире тут.
Те звери-бледнолики, не из малых,
Что под ее окном селятся в залах, –
 
 
К ней благосклонны, гибель ей не ткут.
А в воздухе, в лазоревых провалах,
Стадами мошки прямо в рот текут.
 

Жужжанье мух

 
Жужжанье мух. О светлое стекло
Упрямое их тонкое биенье.
И странная прозрачность разделенья.
Все это вместе мысль мою влекло, –
 
 
В те дни, когда в полуверсте село
Являлось чем-то в дымке отдаленья,
Где буду вновь я только в воскресенье,
Когда звучат колокола светло.
 
 
С тех пор уж скоро минет полстолетья.
Но мне дано быть долго молодым.
Я в пламени. Меня не тронет дым.
 
 
Еще желаю целый мир пропеть я.
И не с людьми я в это лихолетье.
Я звезд, и птиц, и мошек – побратим.
 

Договор

 
Я в договор вступил с семьей звериной
От детских дней. Строй чувств у нас один,
Любовь к любви. Искусство паутин.
Я был бы равным в стае лебединой.
 
 
Часами я перед болотной тиной
Сидел, как неизвестный властелин,
Что смотр устроил всех своих дружин,
И как художник пред своей картиной.
 
 
Мне не безвестен черный плавунец.
Я не однажды говорил с тритоном.
Осоки лезвиились по затонам.
 
 
И целым роем золотых сердец
И алых по зеленым рдели склонам
Цветы, шепча, что Солнце – их отец.
 

Свеча

 
Я мыслью прохожу по всем мирам,
Моя свеча пред каждою иконой.
Но, если лес кругом шумит зеленый,
Я чувствую, что это лучший храм.
 
 
Я прохожу неспешно по горам,
В них каждый камень – истукан точеный.
Не райской птицей, а простой вороной
Я иногда ведом к высоким снам.
 
 
Звук карканья неловкой серой птицы
Неопытен в разряде звуковом,
Но даже в нем есть песня и псалом.
 
 
Чернильной краской вброшен я в страницы
Блестящие. И чую гулкий гром,
Когда чуть вьется дымка от криницы.
 

У стебелька

 
Я задремал, смотря на стебелек,
В косых лучах пылающего шара.
И вот лицо, которое не старо,
Но древне, увлекло меня в поток.
 
 
Я был красив, уклончив и высок.
Легко скользил по крутоёму яра.
Станица где-то в пламенях пожара
Горела и сгорела в краткий срок.
 
 
Я проходил в серебряных туманах.
Я по широкой уплывал реке.
Две белые звезды невдалеке
 
 
Меня вели в спокойно-звездных странах.
А ночь вовне зажгла для снов медвяных
Две капельки росы на стебельке.
 

Светлая ночь

 
Весь слитный сад не шелохнет листом,
Безгласны лунно-сонные аллеи.
В лазурном небе облачные змеи,
И дышит тайна всюду под кустом.
 
 
Вот тут построил еж свой малый дом.
Вон там в дупле пчелиные затеи.
Здесь в маргаритке побывали феи.
Кузнечик в ночь кричит: «А что потом?»
 
 
Потом – за край, весь мир пройдя по краю,
Как в воздух без борьбы уходит звук,
Как с крайнего листка скользит паук.
 
 
Вот паутинку здесь я закрепляю.
В моей душе ни страха нет, ни мук,
Хотя в уме великое: «Не знаю».
 

Вселенский стих

 
Мы каждый час не на Земле земной,
А каждый миг мы на Земле небесной.
Мы цельности не чувствуем чудесной,
Не видим Моря, будучи волной.
 
 
Я руку протянул во мгле ночной,
И ощутил не стены кельи тесной,
А некий мир, огромный, бестелесный.
Горит мой разум в уровень с Луной.
 
 
Подняв лицо, я Солнцу шлю моленье,
Склонив лицо, молюсь душой Земле.
Весь Звездный мир – со мной как в хрустале.
 
 
Миры поют, я голос в этом пенье.
Пловец я, но на звездном корабле.
Из радуг льется звон стихотворенья.
 

Мудрость весны

 
Я долго думал, пытку унимая,
Что смысла нет в мучительстве скорбей.
Но благо знать, что в боли есть ручей,
И можно жить, его струе внимая.
 
 
Леса не сразу знают счастье мая.
Шесть лун им льют мертвящий ток лучей.
И вот он, май. Светись же горячей,
С дерев уменье быть перенимая.
 
 
Они внимали вою жестких бурь,
Учась у вьюг напевам колыбельным,
Умей молчать как-будто в сне смертельном.
 
 
Но в час весны ты больше взор не хмурь.
Чтоб ведать май с его восторгом цельным,
Должна в себе вместить сто зим лазурь.
 

Лес

 
Могучий лес, то стройный, то косматый,
К единству свел все разности дерев.
Здесь некий Демон Древа сеял сев,
И камни разбросал своей лопатой.
 
 
Он ворожит над чащей вороватой,
В оврагах выявляет темный зев,
Взрывает гул и, сразу присмирев,
С земли повеет сладостною мятой.
 
 
Кукушкой о любви про куковав,
Костры рассыпал красной земляники.
Зайчат молиться учит в малом крике.
 
 
Дал белке быстрый, птицам певчий нрав.
Велел грибам быть в радованьи рдяном.
Да будет всяк в лесу Великим Паном.
 

Завет

 
Высокий красный лес, сквозные боры,
Измятый ветром, дикий бурелом,
Медянка, тусклым свитая узлом,
Лесных вершин глухие разговоры, –
 
 
Луга, холмы, раздробленные горы,
Камней огромных косвенный излом,
Тиски стремнин, где бури копят гром,
Плетя ему пушистые уборы, –
 
 
Вот мир, достойный помысла и струн.
Вели мечтам, чтоб в беге были рьяны,
Как ржущий убегающий табун,
 
 
Как враний голос чернокнижных рун,
Как пчелы, что от красных маков пьяны, –
Чтоб знать, что ты воистину был юн.
 

Творчество

 
О творчестве тоскуя с детских дней,
Дитя, лепил я облики из глины,
И в пальцах ощущал восторг единый,
Быть может, поцелуя он нежней.
 
 
В дрожаньи струн, в мельканиях теней,
В сверканиях летящей паутины,
Внезапно открывзлись мне картины,
Вдруг песнь поет, я звук горящий в ней.
 
 
Упорный полюс, там где все – теченье,
Миг Божества в сознании людском,
В разбег весны упавший снежный ком, –
 
 
Свяжу снопом несчетныя сравненья,
Но не схвачу я молнийный излом,
Не очерчу словами вдохновенье.
 

Голубой сон

 
От незабудок шел чуть слышный звон.
Цветочный гул лелея над крутыми
Холмами, васильки, как в синем дыме,
В далекий уходили небосклон.
 
 
Качался в легком ветре ломкий лен.
Вьюнок лазурил змейками витыми
Стволы дерев с цветами молодыми.
И каждый ствол был светом обрамлен.
 
 
И свет был синь. Кипела в перебое
Волна с волной. Лазурь текла в лазурь.
Павлины спали в царственном покое.
 
 
Весь мир в пространство перешел морское.
И в этом сне, не знавшем больше бурь,
По небу плыло Солнце голубое.
 

Липовый цвет

 
Успокоителен медвяный аромат
Нешелестящих лип, согретых за день в зное.
Зеленомудрое молчанье вековое,
Изваяннасть и сон в объеме их громад.
 
 
Как-будто на сто лет уснул душистый сад,
Приявши власть любви, хранит ее в покое.
И зеркало пруда, как зеркало морское,
Где Млечного Пути безгласный водоспад.
 
 
Крестообразная дремотствует аллея.
Под узловатою, таящей рябь корой
Проходят жилы нор, чуть зримых жизнь лелея.
 
 
Под выступом дупла не логовище змея,
В шуршаньи бредовом пчелиный дикий рой.
Меж днем и днем в ночи хмельная снов затея.
 

Мудрость

 
Замедля мыслью зрящею в зверином,
Любовно возвращаясь к тем рядам,
Которым имена пропел Адам,
Блуждая с Евой до лесным долинам, –
 
 
Ваяя дух свой так, чтоб он к картинам
Земли и Неба шел, как входят в храм,
Ни за какое счастье не отдам
Я мудрость змия с сердцем голубиным.
 
 
В извиве, ртом касаясь до хвоста,
Объемлет он весь круг миротворенья.
В нем океан. В нем голубое мленье.
 
 
И в двух былинках знаменье креста,
Я знаю, миром водит Красота,
Чтоб в бездне звезд не умолкало пенье.
 

Здание

 
Из донесенной пламенным жерлом,
В разлитии остывшей плотной лавы
Основа дома. Стены – из дубравы.
На срубах – мох невянущим узлом.
 
 
Послушать любят, как играет гром,
Из ясеня и клена архитравы.
Конек ветрам вещает: «все вы правы».
Лазурь за каждым сторожит углом.
 
 
Уходит в высь игла из чистой стали.
На стали – пурпур. Знамя – Красота.
Резвятся в небе тучки. Та и та.
 
 
А небо – цвет изысканной эмали.
И гром велит, чтоб каждая мечта,
Идя к другой, была как звук в хорале.
 

Сокровенность

 
Мой путь среди утесов крутоемен.
Но я нашел в объеме диких скал,
Чего, любя красивое, искал.
И мне не жаль, что в мире я бездомен.
 
 
Привольно духу в срывах тех хоромин,
Что Гений Гор, когда он низвергал
На глыбу глыбу, для себя слагал.
Я царствую среди каменоломен.
 
 
В моих ночах цветет стоцвет, алмаз.
Из аметистов млеющие стены.
Опал мерцает, ворожа измены.
 
 
Для перстня камень есть кошачий глаз.
Все камни к свету вырвутся в свой час,
Как Красота – из океанской пены.
 

Перстень

 
Из золота чистейшего оправа.
Линейность совершеннейшая, круг.
Чуть шевельнешь, и заиграет вдруг
В гнезде всех красок – огненная слава.
 
 
Лучи бегут налево и направо.
Горит. Пожар утонченный вокруг.
В нем только радость, если ты мне друг.
А если недруг, сила в нем удава.
 
 
В захваткой лапке цепкого гнезда
Три камня. Изумрудный, алый, синий.
Раздельно-триединая звезда.
 
 
Качнешь вот так, увидишь города.
Они твои. Качнешь вот так, пустыней
Безжизненной ты скован навсегда.
 

Аквамарин

 
Аквамарин, струясь по ожерелью,
Втекает в переливную волну,
Которая поет про глубину,
Зеленовато-светлою свирелью.
 
 
Цвета в цветы с лукавой входят целью,
Расширить власть, увлечь к любви и сну,
Звено с звеном вести в века весну,
Цвета влекут нас к хмелю и похмелью.
 
 
Цветы земле. Цвета и в глубь земли
Уходят, напевая завлеченье.
Аквамарин – глубинное теченье.
 
 
В земле рыдали страстью хрустали.
Влюбились в лист. Их мысли в них зажгли
Зеленовато-зыбкое свеченье.
 

Лучший стих

 
Прекрасно-тяжки золотые слитки,
Природою заброшенные к нам.
Прекрасен вихрь, бегущий по струнам,
Ручьистость звуков, льющихся в избытке.
 
 
Прекрасна мудрость в пожелтелом свитке,
Сверканья тайн, огонь по письменам.
Прекрасней – жизнь отдать бегущим снам
И расцветать с весной, как маргаритки.
 
 
Из всех, мечте дарованных, цветов,
Быть может, этот цветик самый скромный,
Такой простой, невинный, неизломный.
 
 
В нем не отыщешь орхидейных снов,
Ни тех, что ирис даст изящно-томный.
Но лучший стих – где очень мало слов.
 

Зеркальность

 
В прерывистых и скорых разговорах,
О сказочном, о счастье, бытие,
Мне нравятся речения твои,
В них искра, зажигающая порах.
 
 
Что ты не замедляешься на спорах,
А льешь свой ум, как вспевность льют ручьи
Что выпеваешь душу в забытьи, –
Люблю и слышу крыльев некий шорох.
 
 
Как полубог Эллады Гераклит
С усладой правду видишь ты двойную.
Ты как бы зов: «Люблю, но не ревную».
 
 
Ты словно лик загрезивших ракит:
Вода зеркалит ветку вырезную,
Другая ветка связь с землей крепит.
 

Художник

 
К сосцам могучей матери-земли,
Протянутым всем подлинным и сущим,
Припав, как сын, ты жадно пьешь сосущим
Лобзанием и мед и миндали,
 
 
И ландыши, что пьяно расцвели,
Как свечечки по многотенным кущам,
И яркий день, что жжет огнем нелгущим,
И громкий смех, и тихий звон вдали.
 
 
Ни раною, ни мыслью не отравлен,
В размерности ты все вбираешь в сон
Своих зрачков. Ты как бы сын племен, –
 
 
Которым первый миг земли был явлен.
Весь цельный луч в тебе сейчас прославлен,
Хоть радугой еще не преломлен.
 

Различность

 
На слизистой спине немой медузы
Изображен красноречивый крест.
Цветы цветут среди проклятых мест.
Различность любит странные союзы.
 
 
Публичный дом не раз воспели музы.
И разве там не тысяча невест?
Взгляни в себя. Взгляни душой окрест.
Связуют все таинственные узы.
 
 
Не гений ли, не мощный ли Шекспир,
Отвергнув жизнь средь королей и славы,
Взлюбил, преклонный, малыя забавы?
 
 
Познавши весь многообъемный мир,
Любил играть он в шахматы. И в этом
Он до конца высоким был поэтом.
 

Прозрение

 
За днями мелководия мечты
Бывают дни – в сознаньи все напевней,
И слышишь голос Мира, голос древний,
Идущий из глубокой темноты.
 
 
Приходит вдруг. Сидишь случайно ты.
Пред малой деревенскою харчевней,
Такой, что, может, нет другой плачевней,
И чувствуешь безбрежность Красоты.
 
 
Слепой скрипач пиликает убого.
Куда ведет он жалкий свой смычок?
В бездонность. Сердце чувствует намек.
 
 
Мы все здесь в мире – в верной длани Бога.
Он всем нам задал выполнить урок.
Для каждого – лишь звездная дорога.
 

Далекое

 
Когда весь мир как будто за горой,
Где все мечта и все недостоверно,
Подводный я любил роман Жюль Верна,
И Немо-капитан был мой герой.
 
 
Когда пред фортепьяно, за игрой,
Он тосковал, хоть несколько манерно,
Я в океане с ним качался мерно –
И помню, слезы хлынули струей.
 
 
Потом я страстно полюбил Майн Рида,
Но был ручной отвергнут Вальтер Скотт.
Пропиш года. Быть может, только год?
 
 
Мне грезится Египет, Атлантида.
Далекое. И мой сиамский кот
«Плыви в Сиам!», мурлыча, мне поет.
 

Сила Бретани

 
В таинственной, как лунный свет, Бретани,
В узорной и упрямой старине,
Упорствующей в этом скудном дне,
И только в давних днях берущей дани
 
 
Обычаев, уборов и преданий,
Есть до сих пор друиды, в тишине,
От солнца отделенной, там – на дне,
В Атлантике, в загадке, в океане.
 
 
В те ночи, как колдует здесь луна,
С Утеса Чаек видно глубь залива.
В воде – дубравы, храмы, глыбы срыва.
 
 
Проходят привиденья, духи сна.
Вся древность словно в зеркале видна,
Пока ее не смоет мощь прилива.
 

Сибирь

 
Страна, где мчит теченье Енисей,
Где на горах червонного Алтая
Белеют орхидеи, расцветая,
И вольный дух вбираешь грудью всей.
 
 
Там есть кабан. Медведь. Стада лосей.
За кабаргой струится мускус, тая.
И льется к солнцу песня молодая.
И есть поля. Чем хочешь, тем засей.
 
 
Там на утес, где чары все не наши,
Не из низин, взошел я в мир такой,
Что не был смят ничьей еще ногой.
 
 
Во влагу, что в природной древней чаше
Мерцала, не смотрел никто другой.
Я заглянул. Тот миг всех мигов краше.
 

Лунная вода

 
Взяв бронзовое зеркало рукою,
И раковину взяв другой, Фан-Чжу,
Он ровно в полночь вышел на межу,
И стал как столб дорожный над рекою.
 
 
Змеился лунный отсвет по ножу,
На поясе. Зеркальностью двойною
Он колдовал и говорил с луною.
Шепнул: «И до зари так продержу».
 
 
Но этого не нужно даже было.
Струился влагой лунный поцелуй.
Роса по травам и цветам светила.
 
 
Цветы дымиться стали как кадила.
И вот роса зовется Шан-Чи-Шуй,
Что значит: «Колдованье высших струй».
 

Китайское небо

 
Земля – в воде. И восемью столбами
Закреплена в лазури, где над ней
Восходит в небо девять этажей.
Там Солнце и Луна с пятью звездами.
 
 
Семь сводов, где светила правят нами.
Восьмой же свод, зовущийся Ба-Вэй,
Крутящаяся Привязь, силой всей
Связует свод девятый как цепями.
 
 
Там Полюс Мира. Он сияет вкось.
Царица Нюй-Гуа с змеиным телом,
С мятежником Гун-Гуном билась смелым.
 
 
Упав, он медь столбов раздвинул врозь.
И из камней Царица пятицветных,
Ряд сделала заплат, в ночи заметных.
 

Ткань

 
Склонившись, Китаянка молодая
Любовно ткет узорчатый ковер.
На нем Земли и Неба разговор,
Гроза прошла, по высям пропадая.
 
 
Цветные хлопья тучек млеют, тая,
Заря готовит пламенный костер.
А очерк скал отчетлив и остер,
Но лучше сад пред домиком Китая.
 
 
Что может быть прекрасней, чем Китай.
Здесь живописна даже перебранка,
А греза мига светит как светлянка.
 
 
Сидеть века и пить душистый чай.
Когда передо мною Китаянка,
Весь мир вокруг один цветочный рай.
 

Китайская греза

 
Вэй-Као полновластная царица.
Ее глаза нежней, чем миндали.
Сравняться в чарах с дивной не могли
Ни зверь, ни рыбка, ни цветок, ни птица.
 
 
Она спала. Она была девица.
С двойной звезды, лучившейся вдали,
Два духа легкокрылые сошли.
Душистая звездилася ложница.
 
 
И с двух сторон к дремавшей подойдя,
Кадильницу пахучую качали.
Цветы на грудь легли, их расцвечали.
 
 
И зачала от этого дождя.
И, сына безболезненно рождая,
Она и в нем была звездой Китая.
 

Занавес

 
Китайский красный занавес так ал,
Что у меня в глазах как бы круженье
Багряных птиц и призраков служенье
Огням заката на уступах скал.
 
 
Здесь Демон Крови краски подыскал.
Вулкан свое готовил изверженье,
Не совершил и передал внушенье
Тому, кто этот замысел слагал.
 
 
Лазурно-изумрудные деревья.
Густые гроздья голубых цветов.
И облачков закреплены кочевья.
 
 
И шесть десятков зеркалец, для снов
Той нежной, чья свершилась греза девья,
Кому весь этот свадебный покров.
 

Спор духов

 
Спор духов перешел уж в перебранку,
А кто хитрей, все не был спор решен.
Тогда, чтоб разум был заворожен,
Дух Юга людям показал испанку.
 
 
Дух Севера зажег мечту-светлянку.
Дух Запада, замыслив гордый сон,
Спаял всех музыкальных гудов звон.
Но дух Востока, дунув, создал танку.
 
 
Пять чувств, как пятицветную печать,
Сгустив и утончив необычайно,
Умея сердце научить молчать,
 
 
И чуть шептать, чтоб расцветала тайна,
Велел японец танке зазвучать, –
Пять малых строк поют, горя бескрайно.
 

Страна совершенная

 
В Японии, где светят хризантемы,
Как светят в небе звезды в час ночей,
В Ниппоне, где объятья горячей,
Но где уста для по целуя немы;
 
 
Где все холмы, как части теоремы,
Размерны; где, виясь в полях, ручей
Есть часть картины; где поток лучей
Златыми явит и стальные шлемы;
 
 
В Нихоне, в Корне Света, где и свет
Как будто не природно безучастен,
А с мыслью вместе и сердцам подвластен, –
 
 
Я видел сон, что каждый там поэт,
Что миг свиданья полнопевно страстен,
За страстью же – раскаяния нет.
 

Яванский сад

 
О, Бейтензорг! Пышнейший в мире сад,
Где сонмами мерцают орхидеи,
Меняя до несчетности затеи,
Размеры, облик, краски, аромат,
 
 
Где демон ночи, притаившись, рад
Заслышать, как шуршат в лианах змеи,
И чуют задремавшие аллеи
Всех запахов ликующий набат.
 
 
Я там бродил в ночах с моей желанной,
И ящерица гекко, точно гном,
Кричала «Гекко!» где-то за углом.
 
 
Вся жизнь земная чудилась мне странной,
Я сам себе казался чьим-то сном,
Одна любовь являлась необманной.
 

Светлянки

 
В холодных странах светят светляки,
В те ночи, что назначены светящим,
Фонариком зеленым и дрожащим
Они в траве лелеют огоньки.
 
 
В ночах яванских рдеют вдоль реки
Крылатые светлянки, и по чащам
Скользят напевом, глазу говорящим,
Сближаются как странные зрачки.
 
 
По выдыхам земли обильной, мглистым,
Где баобаб объем раскинул свой,
Они игрой вздыхают лучевой,
 
 
Оркестром переливно-серебристым.
И смотрят с неба звезды в этот рой,
Что власть нашел быть молча голосистым.
 

Цвета драгоценного

 
Он жертву облекал, ее сжимая.
У дикого плененного козла
Предсмертная в глазах мерцала мгла,
Покорность, тупость, и тоска немая.
 
 
Он жертву умертвил. И, обнимая,
Всю размягчил ее. Полусветла,
Слюна из пасти алчущей текла.
А мир кругом был весь во власти мая.
 
 
Насытился. И, сладко утомлен,
Свой двухсаженный рост раскинул мглистый.
Мерцают в коже пятна-аметисты.
 
 
Его к покою клонит нежный сон.
И спал. Голубовато-пепелистый,
Яванский аметистовый питон.
 

Боро-Будур

 
Храм белых Будд. Гигант Боро-Б у дур.
Террасы на террасах в слитном зданье.
Расцветность глыб могучих, в обаянья
Окрестных гор, чей цвет и сер и бур.
 
 
И мудрый слон, и крепкорогий тур,
Здесь возникают только в изваянье.
Струится дух здесь в каменном преданье,
И смена ликов – смысл змеиных шкур.
 
 
Приди, земной, и погаси пожары,
В которых медлят нищие цари.
Найди в себе дневные две зари.
 
 
Царевич отказался здесь от чары
Царить вовне, чтоб быть царем внутри.
Раскрой свой дух и белый свет бери.
 

Пляска колдуна

 
Один, ничьи не ощущая взоры,
В ложбине горной, вкруг огня кружась,
Он в пляске шел, волшебный Папуас,
Изображая танцем чьи-то споры.
 
 
Он вел с огнем дрожавшим разговоры.
Курчавый, темный, с блеском черных глаз,
Сплетал руками длительный рассказ,
Ловил себя, качал свои уборы.
 
 
Хвост райской птицы в пышности волос
Взметался как султан незримой битвы.
Опять кружась, он длил свои ловитвы.
 
 
Я видел все, припавши за утес.
И колдовские возмогли молитвы –
Как жезл любви, огонь до туч возрос.