355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Константин Бальмонт » Том 5. Стихотворения, проза » Текст книги (страница 2)
Том 5. Стихотворения, проза
  • Текст добавлен: 5 октября 2016, 01:24

Текст книги "Том 5. Стихотворения, проза"


Автор книги: Константин Бальмонт



сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 31 страниц)

Полная чаша
 
Цветок с цветком, цветы поют цветам,
Всей силой посылаемых дыханий,
Струей пыльцы, игрой восточных тканей,
Приди, любовь, я все тебе отдам.
 
 
И слышно здесь, как пламенеет там,
За гранями, кадильница сгораний,
Жасмины, розы, головни гераней,
Пожары, посвященные звездам.
 
 
Пока на дне небес проходят токи,
Певучие ряды, к звезде звезда,
Влюбилась в берег здешняя вода.
 
 
Два облика. Они зеленооки.
И слышен вздох: «Тобою счастлив я».
И вторит нежный вздох: «Твоя. Твоя».
 
Рождение любви
 
Любить – живых учила красногрудка.
Вся серая была она в раю.
Сидела на утесе, на краю.
А мир кругом был смех, и всклик, и шутка.
 
 
И думала крылатая малютка:
«О чем они? О чем и я пою?
Любить не нужно все. А лишь мою».
И в этот миг у ней зарделась грудка.
 
 
И птичка полетела по кустам.
Тогда впервые заалели розы,
Гвоздики, маки, целый алый храм.
 
 
И кровь любовью брызнула к сердцам.
И молния, узор небесной грезы,
Велела быть грозе и лить дождям
 
Удел крылатых
 
Две птички видеть – нежно и досадно.
Их две, так, значит, нет здесь ни одной,
А будет третья, чтоб опять весной
Вдвоем единый лик разрушить жадно.
 
 
Когда жь одна – как жалко, безотрадно.
Она в тревоге. Сердце шепчет: «Пой!»
И вот поет, чтоб взятой быть судьбой,
И, здесь пожив, лететь к чужбине стадно.
 
 
Люблю я все же более – одну,
Когда она поет, дрожа, тоскуя,
Душа к душе, в желанье поцелуя.
 
 
Высокий миг – создать свою струну,
Струить жемчужный дождь, сердца волнуя.
Свой жемчуг лить в чужую глубину.
 
Закон природы
 
Природа – прихотливейший творец.
От простоты всегда уходит в сложность.
Ей побеждать желанно невозможность.
Повсюду рассыпать дожди колец.
 
 
Нигде не говорит она: Конец.
Чуть сотворит, и тотчас, осторожность
С мечтой слияв, крепит свой храм Всебожность,
Играя миллионами сердец.
 
 
По клавишам несчетных ощущений
Бегут персты, легчайшие, чем сон.
Гудит от звезд дрожащих небосклон.
 
 
Еще цветов, зверей, и снов, и рдений.
И лестница всемирных расхождений
Растет, а прихоть – строгий здесь закон.
 
Знание вне знанья
 
Есть знание вне знанья в существах.
Внушаемость. Открытость вечным чарам.
Мир никогда, живя, не будет старым,
Пока есть сердце, жгучий есть размах.
 
 
В животных, в рыбах, в птицах и жуках
Есть власть светится тем цветным пожаром,
Что, рдея, по зеленым льется ярам
И искрится алмазами в снегах.
 
 
Соотношенье красок. Здесь не только
Самозащита от зловражьих глаз,
Но просто лад, втекающий в рассказ.
 
 
Когда порхает маленькая молька,
Она изображает Смерть и Ночь.
Ты жил? Усни. Ты был? Уйдем же прочь.
 
Зеркало в зеркало
 
Чтоб дух горел в чарующем алмазе
И мысль играла в радугу и гром,
Идут пиры в пространстве мировом,
Различья форм, цветных разнообразий.
 
 
Светло лететь по зову звездных связей,
Красиво каплей, чей так мал объем,
Упасть с высот в звенящий водоем.
Быть звуком в убедительном разсказе.
 
 
Мне чудится, что, если любим мы,
И милой сердцем ткем наряд венчальный,
В пустыне звезд, как в музыке зеркальной,
 
 
В тот час поют всезванные псалмы,
Как здесь снежинки в светлый миг зимы
В душе у нас рождают стих кристальный.
 
Бронзовка
 
У бронзовки, горячего жука,
Блестящего в дни майского горенья,
Полдневней, чем у майских, власть влюбленья,
И цвет зеленых крыл – как лист цветка.
 
 
В нем краска изумруда глубока,
С игрою золотого оттененья.
Здесь Солнцем и Землею завлеченье,
Здесь долгая влюбленность в свет листка.
 
 
Сознание гармонии окраски,
Упорно ощущаемое тем,
Кто пламенно живет, хоть с виду нем.
 
 
Внушаемость теченьем общей сказки.
Так у детей горят как звезды глазки: –
Ведь дух детей открыт созвездьям всем.
 
Павлин
 
Как исполинский веер, хвост павлина,
С большим числом изящнейших зрачков,
Раскроется как россыпь синих ков,
Чарует как лазурная картина.
 
 
Самец, с покорным ликом властелина,
Бросающего множество даров,
Быть красочным еще и вновь готов,
Чтоб породить с царицей дочь и сына.
 
 
Но в таинство рождения вступить
Чрез таинство любовного слиянья.
Таинственная чувств и мыслей нить.
 
 
Порабощенье волею сиянья.
Созданье красок, грез, и расцветанья,
Чтобы один глоток любви испить.
 
Тайна раковин
 
Есть в очертаньи раковин морских
Извив волны лазурной океана.
Есть отсвет в них огней зари, что рано
И поздно льет в волну жемчужный стих.
 
 
В них есть и лунный свет, что нежно тих
И чародеен в час, когда Светлана
Восходить розовата и медвяна,
И ворожит теченье чар густых.
 
 
Глубинные – приемлют трепетанья,
Покорно подчиняясь без конца
И раскрывая створки, как сердца.
 
 
А в той, что всех открытей пьет влиянье,
Слиянный поцелуй созвучных сил
Себя, как грезу, жемчугом явил.
 
Танец любви
 
Над той чертой, где льнет до суши море,
Я видел: в дне сентябрьском пронеслось
Сто тысяч обнимавшихся стрекоз,
Летя попарно в этом дружном хоре.
 
 
Как рой счастливых душ вились в просторе.
К закату, выше моря, трав, и рос,
Как будто звал их лучевой откос,
И подчинились нежные, не споря.
 
 
До солнца. К тем расплавленным огням.
К рубинам, утопающим в опале.
Неслись. Взнеслись. Растаяли. Пропали.
 
 
Летя по лучезарным ступеням
К горнилу зорь. Завлечены багрянцем.
Циклоном огневым. Любовным танцем.
 
Кабарга
 
Хранит самец пьянящий дух в мешочке,
И, как цветок, приманивает мух,
Так кабарга-самец для молодух
Таит духи в волшебном пузыречке.
 
 
Идет, роняя мускусные точки.
Неволящий, несущий чары дух,
Любовь чрез запах размышляет вслух,
Набат к любви струят кусты и кочки.
 
 
Плывет, зовет, звонит и ранит мгла.
Как дождь жемчужный, цвет повис черемух.
Сосна, и та от страсти расцвела.
 
 
И там, где орхидеи на изломах
Утесы расцветили, как снега,
В безумном духе любит кабарга.
 
Шествие кабарги
 
Влюбленная проходит кабарга,
Средь диких коз колдунья аромата.
Вослед нее пахучая утрата,
Под ней душисты горные луга.
 
 
Пьянящий мускус. Смыты берега
Бесстрастия. Любовь здесь будет плата.
И любятся с рассвета до заката.
Но прежде – бой. В любви сразить врага.
 
 
Самец самцу противоставит бивни.
Алеют у сильнейшего клыки.
Сперва гроза. Лишь за грозою ливни.
 
 
Ждет самка. В мире бродят огоньки.
В одном любовном запахе и рае
Сибирь, Китай, Тибет и Гималаи.
 
Цвет страсти
 
Багряный, нежно-алый, лиловатый,
И белый-белый, словно сон в снегах,
И льющий зори утра в лепестках,
И жаркие лелеющий закаты, –
 
 
Пылает мак, различностью богатый,
Будя безумье в пчелах и жуках,
Разлив огня в цветочных берегах,
С пахучей грезой сонно-сладковатой.
 
 
Когда же он роняет лепестки,
Ваяет он кувшинчик изумрудный,
Где семя накопляет с властью чудной.
 
 
Сны напевать. В тех снах – объем реки.
Дневное – в зыбях, в дали многогудной.
И хмель густой вместил века в цветки.
 
Пчела
 
Мне нравится существенность пчелы,
Она, летя, звенит не по-пустому,
От пыльника цветов дорогу к грому
Верней находит в мире, чем орлы.
 
 
Взяв нектар в зобик свой, из этой мглы
Там в улье, чуя сладкую истому,
Мед отдает корытцу восковому,
В нем шестикратно утвердив углы.
 
 
Из жала каплю яда впустит в соты,
Чтоб мед не забродил там. Улей – дом.
Цветы прошли – пчела забылась сном.
 
 
Ей снится храм. В сияньи позолоты
Иконы. Свечи. Горпия высоты,
И хор поет. И колокол – как гром.
 
Незримые исполины
 
Огромная объемность инфузорий,
Незримая среди безвестных троп,
Мгновенно зрима, лишь взгляни в потоп,
Чрез волшебство побудь в кишащем хоре.
 
 
Вот, капля влаги – бешеное море.
У каждой твари есть и рот, и лоб.
Одна другой – живой и жадный гроб.
Их мчит циклон. Их жизнь – в горячем споре.
 
 
Одна – как некий исполинский зонт.
Другая – конь в кошмарном сновиденье.
Какой у них безмерный горизонт.
 
 
Нет, малы не они, а наше зренье, –
Как лишь размерно грузен мастодонт
В ликующих пирах миротворенья.
 
Зверь
 
Сто сорок саженей чудовищной длины,
Приди в четырнадцать размерного сонета.
Тот земноводный зверь, он ведал только лето
И смену летних дней на пламени весны.
 
 
Левиафан морей, где грузный ход волны
Был продвижением тяжелого предмета.
И воздух был густой. И мало было света.
Но жаркие пары пыланьем пронзены.
 
 
Здесь мало что уму. Но все для сладострастья.
Хранилище любви, спинной его хребет
Был длительная хоть, где размышленья нет.
 
 
Он в летописи дней – одна страница счастья.
Я думаю о нем, когда погаснет свет,
И за стеной моей, и в сердце стон ненастья.
 
Луна и Солнце
 
Луна, через меня, струит мечту,
А солнце через свет творит созданья.
Но сердцу что виднее, чем мечтанье?
Напев луне наряднее сплету.
 
 
Как солнечную встретить красоту?
Немею в ослепленьи обаянья.
Я с солнцем знаю счастие ваянья,
С луной горю и гасну налету.
 
 
Всего видней летучее горенье.
Ваянья ломки. У стает рука.
Ручей поет звучнее, чем река.
 
 
Мечта – правдиво-нежное влюбленье.
Она прядет из зыби огонька.
Огонь погас. Но зыбь живет века.
 
Человек
 
Весь человек есть линия волны.
Ток крови, в руслах жил, как по ложбинам.
Строенье губ, бровей, зрачок с орлиным
Полетом к Солнцу. Волны. Струи. Сны.
 
 
Мы влагой и огнем воплощены.
И нашу мысль всегда влечет к глубинам,
И тот же знак ведет нас по вершинам.
Нам любо знать опасность крутизны.
 
 
От Солнца мы, но мы из Океана.
Индийский сон. На влаге мировой,
На вечном мигу лик являя свой, –
 
 
С зарей, велящей просыпаться рано,
Раскрылся чашей лотос голубой.
И бог в цветке. А жизнь цветка медвяна.
 
Сон девушки
 
Она заснула под слова напева.
В нем слово «Мой», волнение струя,
Втекало в слово нежное «Твоя».
И в жутко-сладком сне застыла дева.
 
 
Ей снилось. Нежно у нес из чрева
Росла травинка. Брызгал плеск ручья.
Красивая нестрашная змея
Ласкалась к ней. И стебель вырос в древо.
 
 
Ушли густые ветви в небеса.
В них золотились яблоки и птицы,
Качались громы, молнии, зарницы.
 
 
И вырос лес. И выросли леса.
И кто-то перстень с блеском огневицы
Надел на палец избранной царицы.
 
Ребенок
 
Ребенок, пальчик приложив к губам,
Мне подарил волшебную картинку.
Он тонкую изобразил былинку,
Которая восходит к небесам.
 
 
Горело солнце желтым шаром там.
Былинка, истончившись в паутинку,
Раскрыла алый цветик, котловинку,
Тянувшуюся к солнечным огням.
 
 
Цветок, всем лепестковым устремленьем,
Был жадно к лику солнца наклонен.
Но не с любовью, а с мятежным рденьем.
 
 
Хочу тебя превосходить гореньем.
И солнце, чтоб рубин был побежден,
Спустилось книзу с заревым смиреньем.
 
Печати
 
Смотреть печати давних прохождений,
Расчислить спектр, пронзивший хрустали,
Читать страницы прошлого Земли,
Следы зверей, листы иных растений,
 
 
Почуять сонмы диких привидений,
Прозреть объем существ, как корабли,
Как грузные утесы, что могли
Сходиться для любленья и борений.
 
 
В застывшей янтарем цветной смоле
Увидеть четко маленькую мушку,
Вот как она гнала свою подружку,
 
 
Чтобы ее обнять в любовной мгле.
И чувствовать, что так же ты лишь строчка
В Поэме Мира. Всклик, вопрос и точка.
 
В те дни
 
В те дни, когда весь мир был Океан
Среди морских неисчислимых лилий,
На празднике первичных изобилий
Бродил горячий творческий туман.
 
 
Еще не возникало разных стран.
Поденки-исполины, взмахом крылий,
Носились в полумраке без усилий,
И каждый хвощ был дикий великан.
 
 
Да папоротник в мертвенном болоте,
Что пресекало море кое-где,
Многосаженный, тень ронял к воде.
 
 
И тишь существ, беззвучных даже в лете,
Передалась красивейшей звезде,
Спустившей зерна жизни в позолоте.
 
На огненном пиру
 
Когда я думаю, что предки у коня,
В бесчисленных веках, чьи густы вереницы,
Являли странный лик с размерами лисицы,
Во мне дрожит восторг, пронзающий меня.
 
 
На огненном пиру творящего Огня
Я червь, я хитрый змей, я быстрокрылость птицы,
Ум человека я, чья мысль быстрей зарницы,
Сознание миров живет во мне, звеня.
 
 
Природа отошла от своего апреля,
Но наслоеньями записаны слова,
Меняется размер, но песня в нем жива.
 
 
И Божья новая еще нас ждет неделя.
Не так уж далеки пред ликом Божества
Акульи плавники и пальцы Рафаэля.
 
Два достижения
 
Два раза человек был в мудром лике змея:
Когда он приручил к своим делам огонь,
Когда им укрощен был дико ржущий конь, –
И покорить коня гораздо мудренее.
 
 
Огонь постигнутый горит, грозя и рдея,
Но подчиняется, лишь в плоть его не тронь.
А сделать, чтобы зверь был бег твоих погонь
Стократно трудная и хитрая затея.
 
 
В сказанье о Брингильде мы видим, кто сильней.
Оплотом сна ее служил не дуб, не камень,
А зачарованный непогасавший пламень.
 
 
Но проскакал Сигурд сквозь изгородь огней.
Был победителем, сказаньем званый Грани,
Ведомый духом конь в сверканье состязаний.
 
В жерле
 
Всей роскошью измен не вовсе смыт
Лик прошлого с уступами крутыми.
И я люблю прозреть, как в неком дыме,
В жерле столетий бывший ярким быт.
 
 
Прильнул к земле застывший следопыт.
Он знает, что лощинами лесными
Пройдет табун. Кобылы, а за ними
Строй жеребцов. Чу! Дальний гул копыт.
 
 
Но нет. Но нет. Идут иные ноги.
Звук конских ног стройней. Он не таков.
Товарищи, скорее на быков.
 
 
Они идут, размерны, крутороги.
Аркан со мной. Лук со стрелой готов.
Еще крутится пыль на той дороге.
 
Зверолов
 
Когда царил тот сильный зверолов,
Что миру явлен именем Немврода,
Чуть зачинала сны времен природа,
И раем был любой лесистый ров.
 
 
Не кроликов и не перепелов
Он в сети уловлял. Иного рода
Ловить зверей была ему угода.
Взлюбил он коготь, клык, и рог, и рев.
 
 
Когда громадой в любострастном миге
Шел мастодонт мохнатый, разъярен,
Навстречу шел и улыбался он.
 
 
На зверя сбоку вдруг бросал вериги,
И записали в слове древней книги:
«Сей начал быть могучим в сне времен».
 
Пещерник
 
В пещере начертал он на стене
Быков, коней. И чаровали гривы.
Он был охотник смелый и счастливый.
Плясали тени сказок при огне.
 
 
Жена, смеясь, склонялася к жене.
Их было семь. Семьею говорливой,
Порою дружной, а порой бранчливой,
Все были только с ним в любовном сне.
 
 
Сидел поддали он. И дух мечтанья
Его увел в безвестную страну.
Он был так бледен. И любил одну.
 
 
В том крае были сказочные зданья.
Он был в них царь. И вдруг в его сознанье
Мечта вонзила звонкую струну.
 
Младший
 
Ватага наохотилась и ела.
Хрустели кости лошадей и коз
Вокруг костров. Там дальше был откос.
И он сидел у самого предела.
 
 
Он с краю был. Меньшой. Такое дело,
Как бить зверей, в нем не будило грез.
Он съел кусок добычи. Кость поднес.
Там дырка. Глянул. Дунул. Кость запела.
 
 
Обрадован, он повторял тот звук.
Журчащий свист. Он был похож на птицу.
Кругом смеялись. Но уж он цевницу
 
 
Почувствовал. Движенье ловких рук.
Отверстья умножали голос мук.
Всклик счастья. Он зажег свою зарницу.
 
Посвященные
 
Колебля легкий в воздухе убор,
Папирус молча смотрит в воды Нила.
На влаге белоснежное кадило,
Заводит лотос с утром разговор.
 
 
Изиде, Озирису и Гатор
Возносит песнь – живых сердец горнило.
Дабы в столетьях Солнце сохранило
Тех верных, не вступивших с богом в спор.
 
 
Познавшие все тайны смертной ямы,
И все пути, по коим ходит страсть,
Глядят жрецы, являя ликом власть.
 
 
Аллеи сфинксов. Обелиски. Храмы.
И разнимая розовую пасть,
Как идолы в воде – гиппопотамы.
 
Край Озириса
 
Немой покой. Гробница мастаба.
На красноватом золоте Сахары.
Внутри картины выявляют чары.
В Египте живы самые гроба.
 
 
Четырекратно ворожит Судьба.
Восток и Юг – горячие пожары.
Закат и Север – свет, когда мы стары,
Аменти, где окончена борьба.
 
 
Край Озириса, Гора и Изиды.
Папирус. Лотос. Пальма. Тамариск.
Храм духа, светят алым пирамиды.
 
 
Могучий Ра высоко поднял диск.
И как копье оконченной обиды,
Как пламень камня всходит обелиск.
 
Два мира
 
Я слушал голос древних посвященных,
Что пили солнце, как мы пьем вино,
С луной горели тайной заодно
И знали поступь духов в травах сонных.
 
 
Я слышал гул колоколов всезвонных,
Которым возвещать в простор дано,
Что выковано новое звено
Для душ, из смертных страхов изведенных.
 
 
Мне ближе те, которые древней.
И больше правды в лицах загорелых,
Безбрежное замкнуть в земных пределах
 
 
Не мысливших. Они в разбеге дней
Давали гроздья счастья ягод спелых.
И, кончив жизнь, легко прощались с ней.
 
Кругозор
 
Я знал в веках, как рухнул мастодонт,
Я строил западню объемной ямы.
Узнали дротик мой гиппопотамы.
Я вел в войне свирепый фронт на фронт.
 
 
Поздней, китайский свой раскрывши зонт,
Земле и Небу выстроил я храмы.
В другой стране восславил имя Брамы.
По кругу весь прошел я горизонт.
 
 
От Индии, где сказочны бананы,
И духов столько, сколько мушкары,
Я прочь ушел, иной ища игры.
 
 
И я люблю надречные туманы
И в дни декабрьской трезвенной поры
Разумных мыслей сны и караваны.
 
Призыв
 
Как птица ткач прилежно ткет узор,
Мешок гнезда, где красота скрепленья
Невольно вызывает изумленье,
Вися с ветвей над зеркалом озер, –
 
 
Как многогранен мухи зоркий взор,
Включивший в глаз многосторонность зренья, –
Как эскимос лишь хочет примиренья,
И воинский не делает убор, –
 
 
Так я, бродя по травяным пустыням,
От островов блуждая к островам,
Узнал, что правоверен каждый храм,
 
 
Где дух сполна прильнул к своим святыням.
О, братья мира! Гнев свой да покинем,
И строить в мире место будет нам.
 
Относительность
 
Есть однодневка. Есть одноминутка.
И есть односекундка меж зверей.
В рядах периодических дробей
Спустись к глубоководностям рассудка.
 
 
Предела нет. Стих прозвучал как шутка.
Он грозным стал. И преисподней всей
Не вычерпаешь маленький ручей.
Счет жизней – счет снежинок первопутка.
 
 
Не кажется мне больше мастодонт
Необъяснимо тяжким и безмерным.
Вершок мой старый стал давно неверным.
 
 
У каждых глаз различный горизонт.
И через пропасть прыгающим серпам
Провал – не срыв, а спуск до сходам мерным.
 
Соотношенья
 
Алмазны скрепы всех соотношений,
Везде узор их музыки ловлю.
Как волны льнут к седому кораблю.
Ум ластится к течениям внушений.
 
 
Медуза в Океане – пышный гений,
Каких в людских свершеньях я люблю,
Когда дорогу к ней от низших длю,
Я вижу, как в ней много достижений.
 
 
Я научился зодчеству у птиц,
В те дни Земли, как ведал лишь охоты.
Я за зверьми вступил в глухие гроты.
 
 
Я перенял с растений лист страниц.
И, напитавшись духом медуниц,
За соловьем свои расчислил ноты.
 
Зерно
 
Двуликий знак, – взглянув, переверни,
В ладони подержав, – зерно ржаное.
Две ипостаси. Тайные здесь двое.
Несчетное в себе таят они.
 
 
Чуть зримый рот, пьянящий искони.
Начало ласк. Горнило вековое.
Другой же облик – жезл, что в тайном зное
Пронзит века, и донесет огни.
 
 
А вместе – лишь зерно. И если тайный
Тот поцелуй – земной не примет плен,
Иссохнет сам в себе, без перемен.
 
 
А вниз сойдет, к черте необычайной,
Узнает смерть в любви, и тьму, и плен,
И выйдет к Солнцу – нивою бескрайной.
 
Снопы
 
Снопы стоят в полях как алтари.
В них красота высокого значенья.
Был древле час, в умах зажглось реченье:
«Не только кровь, но и зерно сбери».
 
 
В колосьях отливают янтари,
Богаты их зернистые скопленъя.
В них теплым духом дышит умиленъе,
В них золото разлившейся зари.
 
 
Как долог путь от быстрых зерен сева
До мига золотого торжества.
Вся выгорела до косы трава.
 
 
Гроза не раз грозилась жаром гнева.
О, пахари, подвижники посева!
В вас Божья воля колосом жива.
 
Кровь путает
 
Кровь путает, толкает и пьянит,
Совета лишь в своих вскипаньях спросит.
Пятнает, омывает и возносит
Дела времен и выси пирамид
 
 
В пыланьи розы кровь. И хмель ей свит,
Хотя она не красный цвет в нем носит.
И сеет, сеет. Станет, косит, косит.
И лед скует. И явит снежный вид.
 
 
Отшельник, что десятки лет в пустыне
Замаливает грех под звон оков,
И девушка, что светит по долине,
 
 
И смотрит в жизнь, и смотрит в небо сине,
Не равны ль вы? Аминь, скажу я, ныне,
И присно, и во веки всех веков.
 
Брусника
 
Огонь, перебегающий в бруснике,
Сошел с махрово-огненных светил,
Малину и калину расцветил,
Неполно пробежал по землянике.
 
 
Отобразился в страстном счастья крике,
У девушки в щеках, играньем сил,
Румянец нежным заревом сгустил,
Ее глаза пугливо стали дики.
 
 
И, чувствуя, что в ней горит звезда,
Которой любо всюду видеть алость,
Она влагает искру даже в малость.
 
 
Она смеется, а в глазах беда,
Проходит – и пылают города,
Проводит в мире огненную шалость.
 
Мир благовестия
 
Какой он благолепный, благовонный,
Какой он благозвонный, светлый лес.
В нем ничего из сказки похоронной,
В нем только благовестие чудес.
 
 
Едва в него вошел, как дух воскрес.
Задумчивый, баюкающий, сонный,
Зеленых преисполненный завес,
Хранитель жизни многомиллионной.
 
 
Я вижу зыбкий стебель лисий хвост,
Я становлюсь тихонько на колени,
Чтоб ближе видеть тонкий трепет млений.
 
 
Кругом в цветах мне зрима россыпь звезд.
Вдыхаю сладкий дух благоволений.
Мне изумруд к забвенью строит мост.
 
Наука
 
Я ласково учусь зеленой тишине,
Смотря, как царственны, сто лет проживши, ели.
Они хранят свой цвет, приемля все метели,
И жалобы в них нет, и жалоб нет во мне.
 
 
Я голубой учусь у неба вышине,
У ветра в камышах учился я свирели.
От облаков узнал, как много снов в кудели,
Как вольно, сны создав, их в бурном сжечь огне.
 
 
Я красному учусь у пламенного мака,
Я золото беру у солнечных лучей,
Хрустальности мечты учил меня ручей.
 
 
И если мышь мелькнет, и в ней ищу я знака.
Зима скует порыв и сблизит берега,
И белый мне псалом споют без слов снега.
 
Среди дерев
 
Среди дерев, их лап, узлов, рогатин,
Столетних елей, благовонных лип,
Старинный шорох, шелест, гул и скрип,
Особый лад, который благодатен.
 
 
Дрожат сквозь листья брызги светлых пятен.
А тут, внизу, пробился крепкий гриб.
Выводит травка шаткий свой изгиб.
Дух павших листьев густо ароматен.
 
 
Летучей кошкой проплыла сова,
И, севши, смотрит круглыми глазами,
Не видя. Дождь прошел. И лишь слезами
 
 
Алмазными чуть-чуть горит трава.
Войдем в великий праздник Вещества,
Здесь каждый атом полон голосами.
 

    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю