Текст книги "Из блокады (СИ)"

Автор книги: Константин Волков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 25 страниц)

Я помотал головой, в первый раз, мол, слышу.

– И ладно, кому надо, те знают. Я давно за Терентьевым ходил, уговаривал. Сначала он ругался, предлагал идти лесом и говорил, что нет у него желания каждому кретину объяснять, что он кретин. Если кому-то хочется без пользы сгинуть, так это и в Посёлке можно, зачем в такую даль переться? Ладно бы, недалеко просился, хотя бы, в Нерлей! Я ему объяснял, что в Нерлее я ничего не забыл, не интересно мне в Нерлее, мне бы куда подальше, и вообще – интеллигентным людям негоже так ругаться; интеллигентные люди всегда находили общий язык, давай и мы попробуем. Так бы и препирались, но тут стали экспедицию собирать. Наконец, сообразили, что там, куда они пойдут нужно не только уметь стрелять, там не плохо бы ещё и думать. Может, ценные записи попадутся. Они сами ко мне пришли, и попросили, чтобы я вызвался добровольцем. Поняли, что без науки никуда. И что же, что я не лесник? Кое-кто другой тоже в лесу ни разу не бывал, и ничего, идёт, хотя неизвестно, кто из нас полезнее будет! Я знаю про лес побольше других-некоторых! Где нужно работать кулаками, я, конечно, слабоват. А если голова понадобится, тогда и пригожусь. Может, и за тебя похлопотать? С нами пойдёшь!

– Знаешь, не стоит.

– Как хочешь, – сказал Архип. – Было бы неплохо вместе в лесу побывать.

– Ага, – обрадовался я, – Было бы просто здорово!

А сам подумал: не нужно мне такого счастья. И без умников там не сахар, а с ними, так вообще. Да как может взбрести в голову: самому, добровольно, туда... сиди в тепле да сухости, изучай пришлых тварей, да картиночки рисуй. Чего тебе ещё-то надо?

* * *

В бараки даже менты без особой нужды не суются, там чужая территория. Тем более – дело к вечеру, значит, «макаров» лишним не будет. Нож – подарок Степана – за голенище, и вперёд.

Раньше зону огораживал забор, поверху – колючая проволока, на вышках – вооружённая охрана. Сейчас вышки перенесли на Ограду, колючкой опутали северную границу, а забор использовали для разных поселковых нужд. Одинокие ворота там же, где и прежде, но теперь они распахнуты настежь, а вокруг разросся кустарник.

Около ворот я заметил подозрительного типчика: стоит, опершись плечом на створку, дымит сигареткой, лицо капюшоном от начавшего накрапывать дождика закрыл.

– Здорово, Олег! – помахал типчик рукой, оказалось, и вовсе он не подозрительный, а свой, прожжённый ментяра Сашка Зуб.

– И тебе здорово! – ответил я.

– Каким ветром занесло?

– Дело у меня к Пасюкову.

– Ого, – Сашка присвистнул. – Если нужен – вызови к нам. Захочет – придёт. А не придёт – ещё раз вызови. Не дело это, самому в крысятник ходить – много им чести.

– Да мне задать пару вопросов.

– Ну, как хочешь. А может, вместе пойдём? Оно спокойнее будет.

– Спасибо, – искренне поблагодарил я, – справлюсь. Дельце-то пустяшное.

– Ну, как знаешь.

Серые бараки угрюмо выстроились в шеренгу. На них посмотришь – уныло становится, а жить здесь – вообще тоска. Даже пахнет это место гадко: гнилью, безнадёгой и нечистотами. На лавочке сгорбилась женщина – неопрятная и потухшая. Дуська – личность в Посёлке известная.

– Хочешь? – угрюмо спросила она, распахнув ватник. Наружу вывалились обвисшие сморщенные груди. Ощутимо повеяло крепким перегаром.

– Отвали, Дуська, – брезгливо сказал я. – Чё к людям клеишься? Местных не хватает?

– Козлы эти местные. Что с них толку? Измучают почём зря. Хорошо, если за выпивку. А могут и по-простому – в глаз двинуть. Козлы и голодранцы. А ты – парень другого сорта.

– Вроде не совсем глупая баба, – сказал я. – Выпороть бы тебя, может, за ум бы взялась?

– Вот и выпори. А хочешь – отпори. Тебе как больше нравится?

– Дура, – плюнул я, и нырнул в подъезд. А вслед услышал равнодушное:

– Тоже козёл... как жить? Одни козлы вокруг!

В бараке запах крепкой махорки перешибает все прочие ароматы. Деревянные щиты разделили помещение на ячейки. Везде, где осталось свободное пространство, развешена сушиться одежда – от неё разит сопрелым тряпьём. Полумрак – на весь коридор два маленьких окошка, а в большинстве ячеек окон вообще нет. В одной из таких нор и обитает Пасюков.

В ответ на вежливый стук из-за двери проворчали: "Кого черти принесли! Заходи!" Я зашёл. Комнатка небольшая, зато через окошко в неё проникает бледный вечерний свет. В углу самодельная буржуйка – тоже, по местным понятиям роскошь. Стол, деревянная кровать, полка на стене.

Сам Пасюков разлёгся, отдыхает после трудного дня. На нём – только штаны. В одежде он казался здоровяком, сейчас видно – жирный пузан. Под седым курчавым волосом, покрывшим тело, просматривается картинная галерея – множество нехитрых синих наколок. Днём Пасюков лучился добродушием – сейчас на физиономии недовольство пополам с удивлением. Дескать, не ожидал я тебя здесь увидеть, парень, да вот увидел, и не очень обрадовался.

– Ого, кто пожаловал! Наш герой! – Пасюков удивительно проворно для грузного человека сел на кровати. – Чем обязан?

– Да вот, – ответил я, – шёл мимо, решил заглянуть. Уважить.

– Ну, заглянул, – проворчал Пасюков, – ну, уважил. Дальше что?

– Ничего, – я поискал глазами, куда бы присесть, и увидел в углу трёхногий табурет.

– Возьми с печки чайник, – попросил Пасюков, а сам достал с полки две кружки. – Сейчас мы с тобой по чайку вдарим. У меня крепкий, зараза. Люблю, понимаешь, чтобы покрепче. Только сахара нет, уж извиняй.

Алюминиевые кружки вызвали некоторое сомнение: снаружи почернели от времени, а изнутри к стенкам прилип густой коричневый налёт. Я подумал, что в гостях не привередничают, и стал разливать из чайника пахучую жидкость. Пасюков следил за мной тяжёлым взглядом.

– Ты по поводу Мухомора, что ли? – спросил он. – Я думал, мы это дело закрыли!

– Чёрт с ним, с Мухомором, – махнул я рукой. – Мне другое интересно. В мастерской говорят, что у тебя имеется документик, разрешающий делать ножи. Посмотреть бы.

Пасюков даже глаза вытаращил.

– Ты, Олежка, меня в эту ерунду не впутывай! – с угрозой в голосе отчеканил он. – Тебе же спокойнее будет! А разрешение, да, есть. На пять разделочных ножей – мы на свиноферме работаем, хрюшек режем! Поручил я это дело Мухомору, а он, понимаешь, жадный и глупый, вот и попал в историю. Как со слесарями договаривался – не знаю. Наделали они лишних инструментов, пусть и отвечают. А с Мухомора будет особо спрошено, по-нашему. Мы ему мозги-то вправим!

– Ладно, понял, – я деликатно отставил в сторону кружку с чаем. После глотка этого напитка язык онемел, будто я объелся лесной черёмухи. Уж не знаю, из чего здесь изготавливают это ядрёное пойло, но без привычки много употребить не получится. – Извини, что побеспокоил. Кстати, насчёт разрешения – можно глянуть? Так, для порядка.

– Отчего ж нельзя? – Пасюков насмешливо сощурил глазки. – Где-то лежит. Здесь я, понятно, бумажек не держу. А ты, ежели такой любопытный, завтра приходи ко мне на ферму, там увидишь. Да не переживай, документ в порядке: и печать имеется, и подпись Асланяна. Всё, как положено.

Опять Асланян каким-то боком к этому делу притёрся! Хотя, кому ещё подписывать такой документ, как не завхозу?

Ничего нового я не узнал, да не очень-то и рассчитывал. Пасюков – большая рыба. По местным, барачным, меркам – акула, да и в посёлке величина заметная. Не по мне она. И ладно, на мальках отыграюсь. Уж с ними-то другой разговор выйдет, с ними обойдёмся без церемоний. Корнил, и, этот... которого Сусликом кличут. Раз я здесь, надо с ними пообщаться – чтобы второй раз не ходить!

Вышел я из барака. На лавочке у крыльца, там, где прежде Дуська сидела, теперь мелкий и востроносый дед расположился. Я вспомнил, что старичка зовут Митрием.

– Слышь, батя, – позвал я, – Корнил и Суслик, знаешь таких? Дело у меня важное, покажи дорогу, а я тебя за это куревом отблагодарю.

– Да я с удовольствием, погоди минутку, – старичок, почуяв возможность разжиться махоркой, обрадовано юркнул в барак. Конечно, за минуту дед не обернулся, но воротился достаточно быстро – он нацепил ватник, и дырявую вязаную шапочку.

До нужного барака всего-то сто шагов. Только сперва дорогу нам перешла развесёлая баба с пустым ведром, и деду захотелось общения со слабым полом, затем провожатый, авансом за будущую работу, одолжился табаком, а когда закончился перекур, деду приспичило помыть в луже сапоги. И всё же, мы дошли. Старичок проводил меня до нужной ячейки. Я постучал, в ответ – тишина. Я поднял щеколду, дверь отворилась, за ней темнота, пустота и ещё не развеявшийся запах недавно затушенной лучины.

– Ну, батя, – сказал я, – хороший из тебя проводник. И где теперь искать?

– Не знаю, – сокрушённо вздохнул дед. – Ежели к бабе своей побёг, тогда у неё.

– Ага, – съехидничал я, зажигая лучинку, – сильно ему приспичило. Сидел, и вдруг захотел бабу! Даже недокушал, бедняга.

– Оно ведь такое дело – по-разному бывает!

Я осмотрелся. Разостланная постель. На тумбочке миска, в ней покусанная картофельная лепёшка, которую, воспользовавшись отсутствием хозяина, грызёт наглый рыжий таракан. Ничего подозрительного. Скорее всего, на самом деле, по делам ушёл человек.

– А может, и не к бабе, – начал рассуждать дед. – Может, покурить вышел, или до ветра. Ты подожди немного, раз у тебя важное дело, а я на воздух пойду, мне полезно перед сном свежим воздухом дышать.

Пока я раздумывал, ждать, или зайти в другой раз, дедушки и след простыл – и обещанного табака ему не надо. Ладно, у самого быстрее выйдет, чем с таким помощником.

На улице посерело, ветер плеснул брызгами дождя. Едва добежал я до нужного барака, мне навстречу вышел Суслик. За плечами у него рюкзак – увесистый и подозрительный. Может, не узнал бы я барачника: сумерки сгустились, а Суслик, вдобавок, капюшон до носа нахлобучил, только нервишки у человека сдали, меня увидел и к стене прижался. Тут я и понял, кто передо мной. Суслик поборол оторопь, но мимо проскочить у него не получилось, ухватил я беглеца за ворот, и снова к стенке прижал, теперь носом.

– Далеко ли собрался? – спросил я, – Покурить, наверное, или в туалет?

– Ага, это... в сортир я, – промямлил Суслик.

– Ладно, бедняжка, пошли, – я легонько подтолкнул барачника к открытому подъезду. – Потерпишь чуток, не обгадишься. А рюкзак лучше мне отдай. Тяжёлый, небось?

Сопроводил я Суслика в его же ячейку, он покорно сел на кровать. Я запалил лучину.

– Ну, – я посветил Суслику в лицо, – признаваться будешь?

– Я же ничего не сделал, начальник! – Суслик часто-часто заморгал красными глазками.

– Что-то, наверняка, сделал, – ответил я, осматривая комнату. – Сделал, раз убежать хотел. Кто предупредил-то? Дед Митрий или кто другой?

Я огляделся – убогое и грязное жилище. В углу, на истоптанных и заплёванных половицах аккуратно, будто коврик, лежит ватник – наверное, неспроста. Отодвинул его ногой, и точно – показалась щель. Кусок половой доски выпилен, и получилось место, подходящее для небольшого тайника.

– Там, что ли прятал? – я начал распутывать рюкзачные завязки.

Тут нервы у Суслика не выдержали, на колени он бухнулся и куртку на груди рванул – аж пуговицы в разные стороны брызнули. Заголосил барачник:

– Не моё, клянусь, не моё!

Не ожидал я такого, на миг остолбенел. Дурак ты, Суслик, ох, дурак! С тобой надо ухо держать востро, потому что дураки непредсказуемы.

– Разберёмся! После расскажешь, чьё, – я вытряхнул содержимое рюкзака на пол. Металл глухо зазвенел по доскам, у меня рот сам собой от удивления распахнулся. То, что там будут ножи, предполагалось. Но пистолет Макарова – круто! Двуствольный обрез – тоже сильно! А это, случайно, не граната закатилась под лавку? А вот ещё мешочек. Патроны? Нет, слишком лёгкий. Шишки дурмана – вот что это! Удивил ты меня, Суслик, очень удивил! А я-то каков! Ай да я! Ай да молодец! Тоже, выходит, не зря ментовский хлеб ем! В Посёлке стволы наперечёт. Да что стволы! Мне патроны выдают под роспись, а здесь – мешок оружия. Дела...

– Не твоё? – спросил я. – Чьё же?

Тут барачник и понял: пришла пора отчаянных поступков! Трясся человечек, сидя на полу; голова виновато поникла, лицо перекривилось в страдальческой гримасе. А в следующий миг Суслик, завизжав, как баба, изо всех сил дёрнул меня за ноги. Хорошо, что комнатёнка крохотная, иначе рухнул бы я на пол, а так лишь спиной навалился на стену. Дальше и вовсе удачно получилось: брыкнул ногой, сапог впечатался в физиономию. Потом я ещё пару раз, от избытка чувств, двинул Суслика – по рёбрам да по уху. К тому времени барачник лежал на спине, прижав руки к носу, а из-под ладоней хлестала кровь. Суслик выглядел жалко и беспомощно, такого и бить не в радость. Но пистолет лучше держать наготове – ну его к чёрту, непонятно, что на уме у этого психа!

Плохо, что я один. Знал бы, чем обернётся...

С этим хлюпиком я легко справлюсь, не в том проблема. Проблемы начнутся, когда на шум прибегут барачники. Ладно, понадеемся на то, что здесь не принято соваться в чужие дела.

Собрал я рассыпанное железо обратно в рюкзак, мешочек с хмелем положил в карман. Эх, даже наручников с собой нет; я и помыслить не мог, что пригодятся. Мне, хотя бы верёвку.

– Ну, – я закинул рюкзак на плечи, – вставай, руки за спину, и чтоб никаких больше глупостей.

– Ты же бде дос сдомал, – захлюпал Суслик.

– Не плачь, – успокоил я, – не долго тебе мучиться, виселица вылечит. Вставай и топай.

Ливень припустил нешуточный, ветер срывает капюшон, а вокруг темень – за десять шагов ни черта не видно! Суслик идёт впереди, руки за спиной, я в двух шагах сзади. А чтобы у барачника даже мысли дурной не возникло, я время от времени подталкиваю его стволом пистолета в спину. Напоминаю: не глупи, мол, я на стороже. А голова одним занята – не оступиться бы, не грянуться в слякоть.

Безлюдье: кому придёт в голову гулять ночью под дождём? И всё ж не перевелись любители прогулок на свежем воздухе – около ворот я разглядел едва заметные в темноте силуэты. Кажется, двое. Мне-то что за дело? Ждут кого-то, и пусть ждут.

– Братишка, табачком не богат? – прозвучал гундосый голос.

И оба, вразвалочку, ко мне – один справа заходит, второй слева. Не дурак, понимаю, что попал на крысюковский гоп-стоп! Но в Посёлке, где мента Олега Первова каждая собака знает? Вы, наверное, перепутали, кого-то другого ждали? На всякий случай, стараясь, чтобы получилось вежливо, говорю:

– Мужики, освободи дорогу. Милиция!

– Нет, так нет. Чего ругаешься? Мы нормальные слова понимаем! – а сами ещё на шажок приблизились. Точно, будут бить!

– Суслик, замри, – говорю, а сам затвор пистолета передёргиваю, чтобы показать: не лезьте, себе дороже выйдет.

Остановились крысюки. Хотите приключений? Сейчас...

Ох, ё... ошибочка вышла! Бить меня не собирались. Они хотели меня убить. Эти двое отвлекли, а третий сзади подобрался – в кустах сидел, что ли?

За спиной послышался звук чавкающих по грязи сапог, я дёрнулся, но обернуться не успел. Точно, везунчик я! Убийца всадил нож в набитый железом рюкзак: то ли моё движение сбило его с толка, то ли в темноте не разглядел, куда бьёт. Лезвие бандитского ножа сломалось, но толчок получился чувствительный. Я развернулся, ноги заскользили по раскисшей земле, и мне помогли рухнуть плашмя в грязь. Фонтан брызг, лицо ткнулось в мокрую траву, и пронеслась дурацкая мысль: "чёрт, куртка-то новая, на куски порву гадов!"

Приподняв голову, я увидел, что Суслик норовит удрать. Куда? Всё равно найдём! Но бежать от меня – наглость! Я кричу: "Стой, гад, стрелять буду!" Выстрел, а следом – сухой щелчок. Осечка! Так бывает – патроны старые – но почему сейчас, чёрт возьми? Ведь уйдёт!

Передёрнуть затвор я не успеваю, что-то падает мне на спину. Гундосый барачник пытается вырывать пистолет – пальцы хрустят, я рычу сквозь стиснутые зубы, но оружие не выпускаю. Капюшон сорван, горячее дыхание в затылок, чесночный перегар, тихая сдавленная брань. Кто-то хватает за волосы, тянет. Прижимаю голову к земле. Трава щекочет лицо. Вода и грязь во рту.

– Чего копаешься, кончай его! – командуют из темноты.

– Давай сам, у меня перо сломалось, – хрипят над ухом.

Сгибаю в колене левую ногу, рука тянется к сапогу.

– Вертится, гад! Чего уставился, режь!

Дотягиваюсь. Нож на месте.

Крепкий удар по затылку. Искры из глаз, лицо вжалось в землю. Не могу вздохнуть – ноздри забила слякоть.

– Чего стоите? Помогайте! – сипят над ухом.

Сжимаю рукоятку ножа.

– На, сука, получи! – гундосят рядом.

Удар по рёбрам. Воздух со свистом вылетает из груди. Судорожный вдох!

Нож в руке. Бью наотмашь за спину. И ещё раз. И ещё. Лезвие без труда входит в мягкое. Хрип. Булькающий звук. На затылок льётся густое и тёплое.

Скинуть со спины тяжесть. Вскочить на ноги – чёрт, в голове стучит, колени подгибаются. Передёрнуть затвор пистолета, чтобы вылетел негодный патрон.

– Ментяра, сука, Ваську зареза-а-ал!!!

Барачник, что напал сзади, теперь лежит на боку, ноги поджаты, а руки размётаны. Двое поодаль, и патронов у меня два. Значит, промахиваться нельзя. А если снова осечка?

– Кто следующий, – выплёвываю сквозь частое дыхание, – а ну, подходи.

Стрелять не пришлось. Из бараков на улицу высыпали люди. Зажёгся один фонарь, за ним второй, донеслись голоса. Барачники переглянулись, отступили. Гундосый сказал:

– Живи пока. Недолго тебе осталось. За Ваську ответишь!

И оба ушли в темноту.

– Эй, стоять, – неуверенно проговорил я. Почему-то не остановились.

За барачниками я не побежал, в любом случае найду, куда они денутся? Но это потом. Сейчас для подвигов не осталось ни сил, ни желания. Зато растерянности – хоть отбавляй. Как они могли? Меня? Свои же, поселковые. Ну, хорошо, это барачники, но всё равно. Сказали бы мне час назад, что такое возможно – как бы я посмеялся!

Спрятал я нож за голенище, потрогал затылок – там набухала здоровенная шишка. Волосы слиплись от крови – то ли моей, то ли Васькиной.

Подоспели люди. Близко пока не подходят, но скоро решатся. Они ещё не сообразили, что произошло, и как на это реагировать. Лежит окровавленный труп, рядом грязный и такой же окровавленный человек размахивает пистолетом – ничего себе картинка!

– Разойдись, – закричал я отчаянно, – покинуть место преступления, живо! Работает милиция!

Сначала – тишина, потом из толпы донёсся голос Пасюкова:

– Братцы, что же делается?! Долго будем терпеть беспредел?! Сыч наших положил, теперь этот ментяра Ваську порезал! Извести нас решили, сучары!

– Пасть закрой! – сказал я зло, но предчувствие беды хлестнуло жгучей болью по колотящему в рёбра сердцу. – Смелый за чужими спинами прятаться? А ты сюда выйди. Один.

– Люди, – продолжал орать Пасюк из толпы. – Сколько терпеть будем? Дождёмся, когда всех порешат? Нас же много, проучим падлу!

Неуверенный ропот. Они ещё не решились, но достаточно искры, и толпа учинит самосуд. Ощущаю, как вокруг сгущается тупая злоба. Ещё немного, и...

...наконец-то! Появился патруль, значит, жить будем! Вовремя вы, парни!

Сквозь толпу, раздвигая плечами оторопевших барачников, протиснулись Захар, Игорь и Витька.

– Не с места. Оружие на землю. Руки за голову!

Я бросил пистолет, а рот в улыбке расплылся. Пронесло...

– Ребята, это я.

Тусклый свет масляного фонаря плеснул в лицо. Глаза у Захара сделались большими-пребольшими.

– Ты? – удивился он. – Ну, у тебя и рожа, Первов! Красавчик! Что, вообще, происходит? Зуб доложил, ты в бараки подался, мы и забеспокоились, решили проверить. Потом выстрел услышали.

Я опустил руки. Может, на этом бы и закончились мои неприятности, но влез Пасюков:

– Товарищи начальники, что же вы творите? Этот ирод зарезал двоих, и стоит, лыбится! Всё ему нипочём. Его не защищать надо, а повесить!

– Молчать! – заорал во всю глотку Захар. – Олег, рассказывай!

– Вы обалдеете, ребята, – начал я. – Такое дело... сразу и не соображу. Пойдёмте лучше в отделение.

– Не сообразит он! Чего там соображать? – вновь заскулил Пасюк. – Люди огонька у него спросили, хотели покурить, а он их ножом... покурили, бедолаги.

– Свидетели есть?

– Люди видели! – зачастил Пасюк. – Я видел! Как на духу! Стояли, значит, мужики, разговаривали. Тут этот идёт. Дай, говорят ему, прикурить, он и дал. Два жмура в итоге.

– Одного вижу, – сказал Захар, – а где второй?

– В кустах лежит, – показал рукой Пасюк

– Захар, – растерялся я, – врёт он.

– Помолчи, – оборвал меня Захар. – И, это... руки подними.

Я покорно дал себя обыскать. Ох, нашли мешочек с дурманом – про него я в суете позабыл.

– Тебе многое придётся объяснить. Сумеешь? – потухшим голосом спросил Захар. И бросил Виктору с Игорем: – Уведите. Пока в камеру, а там посмотрим.

– Захар, – прошептал я, – ты что, Захар?!

Но тот уже отвернулся. Лежащий в грязи труп ему оказался важнее, чем я.

– Захар, – позвал я. – Вот рюкзак, а в нём – оружие. Ты проследи...

Я, сцепив руки за спиной, направился в Посёлок. Люди расступились. Кто-то сказал:

– Отмажется, гад.

Кто-то подхватил:

– Ничего ему не будет. Они своих не сдают.

* * *

Темно, лишь из-под двери пробивается зыбкий свет лампы. Он почти ничего не освещает, и пусть: какая радость смотреть на белёные стены и забранное решёткой окно? От щелястой оконной рамы под потолком веет влажным холодом, но даже постоянный сквозняк не выветрил доносящийся от стен запах сырости и плесени. В камере две кровати; я сел на ту, что дальше от окна – меньше дует. Какое-то время я смотрел на оранжевую щель под дверью, потом меня начала колотить дрожь. Прилечь бы.

Я стянул сапоги. Звякнул, упав на пол, нож – под матрас его...

Раздевшись, я повесил мокрую и грязную одежду на спинки кроватей – хотя в таком холоде едва ли просохнет. Что-то мне поплохело: знобит, трещит голова, в затылке – там, где налилась шишка, пульсирует. Я замотался в одеяло.

Вскоре Ольга принесла тазик с тёплой водой. Сестричка зажгла свечу, и, уходя, забрала грязную одежду. Я умылся.

Поздно ночью усталый Захар принёс немного еды. Мы вдвоём пили чай, и я отвечал на бесчисленные вопросы. Следом навестил кум. Этот ни о чём не спрашивал, лишь сказал: "ничего не бойся", и ушёл. Когда, наконец, меня оставили в покое, я, свернулся калачиком под одеялом, навалилась тревожная полудрёма. От резкого скрипа двери я встрепенулся.

– Собирайся, – Ренат положил на кровать выстиранную и высушенную одежду.

На миг подумалось – худшее позади, они во всём разобрались. Сейчас Захар для порядка взгреет, может, пару раз, для воспитания, двинет в зубы. Хотя, за что? Я за собой вины не чувствую. Но если ему хочется, то пусть... а потом – спать!

– Гражданин Первов, на выход, – голос монотонный, а сам Ренат потерянный: глаза спрятал, нахохлился.

Ольга нас дожидается у лестницы, в руках "калаш", а взгляд убежал в сторону. Понятно – ничего не кончилось, скорее всего – ещё и не началось как следует!

– Не дури, рыжий, ладно? – голос у Ольги зазвенел.

– Ладно, – покладисто сказал я, – куда идти-то?

– В правление. Трибунал собрался. Большой трибунал, в полном составе.

– Ничего себе!

– Иди, иди...

Я зашаркал по лестнице, с трудом передвигая ватные ноги. Что за нелепость? В голове не укладывается: я – преступник. Да, кого-то убил – и что теперь? Они сами хотели меня убить! Видно, прав Степан: ко всякому делу нужна привычка. К убийству – тоже! Вот и привыкаю потихоньку – переживаний особых нет, и совесть не гложет. Меня сейчас больше волнует предстоящий суд. Надо же, трибунал – вон как дело повернулось!

На улицу вышли – мне совсем подурнело. Возле участка народ столпился, человек пятьдесят или шестьдесят: мокнут под дождём, а в руках у некоторых горят масляные фонари. Когда я появился, загалдели. Раздались угрозы, нехорошие слова послышались. Из темноты прилетел ком грязи – шлёп! – по груди расползлась жирная клякса. Я отшатнулся, а ноги совсем ослабли... барачники, дай им волю, порвут на кусочки – так сильна их ненависть: я эту ненависть всем телом ощутил. Спасибо клыковским автоматчикам, выстроили шеренгу между мной и пасюками; если обстоятельства заставят, эти и стрелять начнут, у них не заржавеет.

– Посторонись! Дорогу, дорогу, – гаркнул Ренат.

Обошлось. Мы прошли сквозь толпу. Но я пообещал себе припомнить Пасюкову тот страх, что пережил в эти минуты.

Опять я в кабинете Хозяина. Духота и свечной чад. Запах курева и, почему-то, самогона. Терентьев за столом. Рядом – Асланян: уткнулся грушевидным носом в какую-то бумагу, глаза близоруко сощурились, пальцы густую бороду теребят. Кум, Захар и Клыков на лавке у стены. Народных судей сюда и не позвали – понятно, трибунал! Посторонним здесь не место.

Присесть никто не предложил. Я встал посреди комнаты, руки за спину, глаза в пол, и лицо виноватое сделал.

– Ну, говори, – тихо произнес Степан.

– Что говорить-то? – буркнул я. – Всё уже рассказано.

Асланян посмотрел на меня, тонкие губы брезгливо поджались. Что, не нравлюсь? Я и себе-то противен: мокрый, грязный и побитый.

– Не выпендривайся, Олег. Не к месту, – Захар неодобрительно покачал головой, и я стал рассказывать. Они слушали, уставив на меня пустые, пожалуй, даже равнодушные взгляды.

– Всё понятно? – спросил кум, когда я закончил. – У кого есть вопросы?

– Хочу кое-что уточнить. Можно? – Асланян, часто моргая, посмотрел на меня. – Ты, Первов, утверждаешь, будто нашёл у Суслика оружие. Пасюков говорит, что у Суслика оружия не было, что рюкзак с оружием ему подбросил ты.

– Я?!

– Ну, не я же! Конечно, ты. Свидетели есть!

– Какие свидетели? – опешил я.

– Такие свидетели! Пасюк... э-э-э, Пасюков видел у тебя рюкзак. Ты к нему заходил, не будешь отрицать? Он и увидел.

– Врёт, – растерянно сказал я.

– И дед Митрий врёт? Говорит, был у тебя какой-то мешок. Хотя и не уверен...

– Вот гад! Подожди, Артур Анастасович, как так – не уверен? Мы с ним долго бродили, и не уверен!

– Чего ты от дедушки хочешь? – хмыкнул Асланян. – Он по нужде сходить забывает... Пасюков видел, этого достаточно.

– Я ещё Сашку Зуба повстречал, – вспомнил я. – У него спрашивали?

– У него в первую очередь, – ответил Захар. – Говорит, кажется, не было рюкзака, но ручаться не может.

– Это Сашка-то не может ручаться? – совсем поник я, а потом сказал, будто за соломинку ухватился. – Ладно. Меня ещё Дуська видела. Может, она...

– Искали мы эту... – Захар усмехнулся, – как сквозь землю провалилась. Теперь, пока не проспится, не объявится. Когда ты её встретил, она была пьяной?

– В хлам, – сказал я.

– Значит, и незачем искать.

– Гундосый, и этот, второй, – подсказал я. – Из них столько всего можно вытрясти, если правильно поспрашивать!

– Это кто же тебе даст их трясти? – усмехнулся Захар. – Да нас сейчас и близко к баракам не подпустят, если только с клыковскими ребятами. Но тогда уж война! С них обязательно будет спрошено, но потом, когда немного успокоится. А с тобой уже сейчас надо решать.

– Идём дальше, – усмехнулся Асланян. – По твоим словам, ты задержал Суслика... то есть Суслопарова. За вами шёл Пасюков. Ты его видел?

– Никто за мной не шёл! – буркнул я.

– Это ты говоришь! А Пасюков утверждает, будто шёл, хотел выяснить, за что ты к Суслику прицепился, жаль, догнать не успел; может, и сумел бы тебе помешать. Пасюков видел, что Корнилов попросил у тебя прикурить, а ты его зарезал, потом убил и Суслика. Так?

– Не так. Я защищался!

– Допустим! А хмель-дурман у тебя откуда? Снова будешь валить на Суслика? Если мёртвый, значит, можно все грехи повесить? Так?

Тут я пуще прежнего струхнул – в лесу так не боялся! Сумел Асланян всё наизнанку вывернуть, свидетели у него, то да сё, а я доказать ничего не могу. Всем известно – любое дело можно и так, и эдак представить, но сейчас этот фокус проделывают со мной... Непонятно – зачем? Что-то в отношении ко мне поменялось? Ещё не знаю, что, но предчувствие паршивое. Почему-то, буквально, увидел, как петля на ветру покачивается.

– Не хотел Корнил прикурить, – вмешался Захар. – У него в кармане огниво лежало. И обломанный нож рядом с телом нашли. А лезвие в рюкзаке с оружием застряло, как и говорит Олег.

– Это ничего не доказывает. Может, забыл Корнилов, что у него есть зажигалка, а может, и вовсе табачком угоститься хотел? А нож, что нож? Корнилов защищался, когда Олег напал!

– Так защищался, что в спину засадил? – ехидно поинтересовался Степан. Асланян возражать Белову не решился, и тот продолжил: – Знаешь что, Артурчик? Я прямо сейчас найду в словах Пасюка тысячу неувязок. А если вы мне его приведёте, через час он будет говорить совсем по-другому. Всё расскажет, и про всех! Тебе интересно знать, где Суслик раздобыл пистолет и обрез? Я обязательно дознаюсь. Ты же здесь ни при чём, да, Артур?

– Ну, хорошо, – заговорил Асланян, ни на кого не глядя. – Давайте забудем про здравый смысл, и поверим Олегу. Он говорит одно, Пасюков – другое. Слова Пасюкова подтверждают очевидцы, у Первова очевидцев нет. И почему мы должны верить Первову?

– А потому! Пасюк найдёт в бараках сотню свидетелей. Не очевидцев, Артур – свидетелей. И цена им будет рубль за пучок, – ответил Степан.

– Ты сейчас что говоришь? Ты говоришь, если человек живёт в бараках, значит лжец? Зачем так плохо про людей думаешь?

– Брось, Артур. Ты сам прекрасно знаешь – в бараках действует неписанный кодекс. За нарушение продумана жёсткая система наказаний. Но это для внутреннего пользования, а если дело касается поселян, то и солгать не грешно, даже, наоборот – нельзя говорить правду, если это повредит кому-то из барачников.

– Пусть так. Пусть. Я сам не доверяю Пасюкову, – тихо проговорил Асланян. – Но как сказать это барачникам? "Не верю я вам, потому что вы плохие, недостойные люди", – так? Им-то всё ясно, они защищают свою правду! Пасюков сказал, что видел, как Первов зарезал Корнилова. Так почему барачники должны поверить нам? Докажи им, что Пасюков лжёт! Сумеешь? Ведь Первов, действительно, зарезал Корнилова!

– Если бы не я, он бы меня, – пробурчал я. – Было бы лучше?

– Да, лучше! – сорвался на крик Асланян. – Лучше, раз такой идиот! Зачем пошёл к барачникам?! Тебе разрешали?! Сидел бы дома, жизни радовался, герой! Так нет же! Из-за тебя у всех теперь проблемы!

– Получается что? – я постарался говорить спокойно, а голос задрожал. – Пусть они делают, что хотят, а наше дело – сторона?! Зачем тогда милиция?! Пьяных унимать? Дожили! Барачники на ментов с ножами кидаются! Страх потеряли!

– Вы, оба, не очень-то кипятитесь, – хлопнул по столу ладонью Терентьев, – это не от смелости тебя валили, это с перепуга. Залез, куда не следовало, ткнул наугад, и попал. Пасюков и струхнул. Если бы Суслик начал колоться, много бы занятного всплыло. Пистолеты – не ножи; с ним бы не церемонились. Жаль, не вышло... а так-то мы тебе верим. И Артур верит, просто он тоже напугался. Заставить поверить барачников – вот проблема!