Текст книги "Из блокады (СИ)"

Автор книги: Константин Волков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 25 страниц)

Я принялся доказывать, что завидовать гражданам не следует. Недовольные могут из бараков уйти, а если кто по-прежнему там живёт, значит, ему нравится! А если нравится, чего жаловаться? Кто хотел – давно в Посёлок переселился. Ежели принципы не позволяют с властями якшаться, и не надо. Живи, как человек, а большего никто и не требует. Рената, к примеру, возьми: когда-то вашим был, а сейчас – всеми уважаемый человек. Он смог, а вам что мешает?

Мухомор заныл, что некуда бедным барачникам податься! Со всех сторон доносится: "проваливай к хрюшкам, барачная крыса". И Рената в пример не надо ставить. Он когда ушёл? Давно, в самом начале. В те времена по-другому было, барачников за людей считали. А что сейчас? Руки не подадут. Мимо пройдут – отвернутся, а то и плюнут вдогонку, если думают, что не видим! В открытую хамить боятся, а нагадить по-тихому – могут! Поселковые как нас зовут? Пасюками да крысами. Понятно, большинство наших – из лесных ватаг. Было время, покуролесили, досталось от нас людям. Так ведь когда это было? Давно бы простили, да забыли! Дела в Посёлке вести приходится, у кого-то там дружки-приятели имеются – а как без этого? – за одной оградой живём. Только мы видим людское к себе отношение, и понимаем, что ежели и захочет кто уйти, в Посёлке его не примут... а, пожалуй, и свои не отпустят.

Я сказал дяде Мише, что есть в этих словах доля правды. Где-то он преувеличил, но в целом верно подметил – люди косо смотрят на барачников. А кто виноват? Сами виноваты! Вы к ним тоже без дружелюбия относитесь лошарами да быдлм считаете, при каждом удобном случае наколоть пытаетесь. А задираете их зачем?

Да, согласился Мухомор, от нас одно беспокойство. Разное случается, чего греха таить? Люди в бараках собрались норовистые, кто умеет жить по-тихому – переселились в Посёлок. Но вам-то что за дело, как мы промеж собой ладим? Конечно, могут, и в Посёлке набезобразить, а милиция на что? Ловите хулиганов – тогда и порядок будет. Есть и у нас отмороженные, жаль, что по ним об остальных судят. Если разобраться, и среди поселян хватает пришибленных на всю голову. Мы же не кричим, что вы все такие!

Я согласился: у нас люди разные, с этим не поспоришь. Ангелов нет, за каждым глаз да глаз нужен. Но есть же границы.

Дядя Миша припомнил, что на днях один из поселковых двоих братишек порубил! Это, что ли, границы? И не в том беда, что душегуба отпустили, а ещё и в том, что вокруг полно другой несправедливости. Раньше люди хотя бы видели, что Хозяин жизнь организовывает. Думали – всё наладится, потому и терпели. Время идёт, чудища докучать перестали, можно бы порадоваться, да не радостно почему-то. Несправедливо устроилось: барачников теперь, вообще, за людей не считают, терпят, потому что работать кому-то надо – кто ж еще задёшево согласится в свинячьем дерьме копаться? Заступиться некому, человек в управлении Посёлка нужен, да такой, чтобы другим понятно объяснил, что барачники -тоже люди.

Этот человек – Пасюков? – попробовал угадать я.

Мухомор ответил: пусть бы и Пасюков – чем плохо? У одних одна правда, у других – другая. А что уважаем мы разных людей – это нормально, к этому надо с пониманием относиться.

Выбрав кусок сала потолще, Мухомор сунул его в рот. Пока жевал, я слова барачника в голове так и эдак повертел. Что получается? Пасюку надоело быть царём в бараках? Выше метит? Хочет порулить наравне со Стёпой Беловым, а, может, и вместо него? А там, глядишь, и на самый верх закарабкается – почему нет? Если за ним больше ста человек, если эти люди недовольны, если осмелеют настолько, что...

А если у них ещё и оружие будет?!

– Значит, ножи вам для того, чтобы жизнь по справедливости переустроить? Неужели против Клыкова пойдёте? – поинтересовался я.

Мухомор одолжился табачком, и объяснил, что понял я правильно, да не совсем:

– Против автоматов, конечно, не пойдём, дураков у нас нет. Дураки все померли, остались умные. Драться неохота никому, потому что это дело может выйти боком. Мы с вами пятнадцать лет за одним забором, и что? Вы граждане, а мы как были пасюками, так и остались. Вот ежели покажем Хозяину, что мы сила – и без драки обойдётся. А если молчать – так и подохнем крысами. Нас мало, и вся сила у Клыкова. Если б он захотел, взял бы под себя Посёлок. И кто бы пикнул? Никто! Попробуй на такого дёрнуться – в капусту искрошит, и скажет, что так и было. Но, сам подумай – придёт время, и автоматы Клыкову не помогут. Патроны закончатся, а ножи останутся – такой интересный расклад выпадает.

Я задумался. Да, с патронами туго – пока есть, а завтра может и не быть! А что потом: самострелы, ножи? Барачники, значит, к этому и готовятся? Ну-ну, посмотрим. Если что, уж вас-то Клыков и без автоматов... этот церемониться не станет.

– Что-то не пойму, – спросил я, глядя в глаза откровенно ухмыляющемуся барачнику, – для чего ты мне это говоришь? Доложу Белову, он из тебя душу вытрясет, а про всё дознается.

– А не надо из меня душу вытрясать. Я и так, что спросите, расскажу. А куму непременно доложи, – Мухомор затянулся самосадом, – вдруг похвалит? Только я так думаю, что в этих делах кум лучше нас с тобой разбирается. Если бы ты что-то конкретное знал, тогда другое дело, а так... решать, конечно, тебе, стоит ли беспокоить человека из-за врак, да пьяных разговоров? Он сплетен больше нас с тобою слышал. А ты что подумал? В бараках и не такое по пьяни сболтнут, нельзя же всему верить! А для того, чтобы ты понял, про что мы думаем, я и рассказал. Ты меня в стука... э-э, предлагал сотрудничать. Я в камере отдохнул, и докумекал – в покое не оставите! Лучше с тобой иметь дело, потому что ты нормальный мент. У тебя к каждому свой подход, всех под одну гребёнку не стрижёшь и в грязь мордой только за то, что мы барачники, не макаешь. Или, к примеру, баба ваша, Олька: она, конечно, злая, но правильная. Справедливая! Мы таких уважаем. А то всякие бывают: к некоторым доверия ни на копейку – и с вашего стола жрут, и с нашего крошки подбирают.

– Зря не болтай, – сказал я резко. – Ты, вообще, о ком говоришь? Среди ментов крыс отродясь не водилось! Да с вас и взять-то нечего!

– Это как посмотреть! Немножко здесь, немножко там – и наберётся. Кто из ваших крысячит – не скажу, слишком я мелкая сошка, чтобы знать, но советом поделюсь – не со всяким откровенничай. Друзьям, и тем лишнего не сболтни. А то по молодости да неопытности влетишь сам, и подставишь других. Я в жизни много чего повидал, и до сих пор живой. Значит, плохого не посоветую. Просёк?

Я кивнул, мол, понял тебя, дядя Миша. Наверное, врёт барачник, но, такое дело: несмотря на дружбу нашу крепкую, Ольга, если сую нос в её служебные дела, посылает далеко-далеко. Значит, даже мне до конца не верит. Не раз я над этим фактом задумывался.

– Если просёк, слушай дальше, – сказал Мухомор. – Кто знает, как повернёться? Если буча случится, может кровь пролиться, а мне пачкаться резона нет. Раньше удавалось мокрые дела обходить стороной, и сейчас не собираюсь в них залезать. Хороший ты парень, душевный, Хозяин тебя не зря выделяет. Не пропадёшь ты, если умных людей будешь слушать. А там и обо мне вспомнишь, заступишься по старой дружбе.

– Ладно, – сказал я, – посмотрим, как получится. За добрый совет, конечно, спасибо, да не о том сейчас разговор – мы с тобой об оружии говорили. Если действительно решил помочь, скажи, где ещё поискать? Ведь есть же, а?

– Откуда мне знать? Я говорю – мне бы спокойно жизнь дожить. Не лезу я в эти дела. Мне велели сходить, забрать да припрятать, и всё. Ты стукачков поспрашивай, что меня сдали, они ж, наверное, знают! А я не при делах.

Обмяк Мухомор после сытного обеда, лицо расслабилось – хорошо ему. Трубочка дымит, на плите чайник закипает, а молоденький мент, открыв рот, доверчиво слушает наставления тёртого мужика – что ещё для счастья надо? Самое время дожать Мухомора: несколько вопросов, глядишь, и ляпнет, забывшись, что-нибудь интересное. Я почти собрался поднести дяде Мише стаканчик шнапса – фирменного, ментовского, чтобы подумалось барачнику, будто в рай попал. Может, забудет об осторожности, язык и развяжется. Не успел я уважить дядю Мишу, потому что явился нежданный гость. Ох, не простого человека занесло к нам, совсем непростого! Сам Пасюк в гости пожаловал!

Не нравится ему, когда его так называют. Говорят, пытался он себе другое погоняло выдумать, а ещё, поговаривают, любит Пасюков, когда его по имени величают. Только в бараках по имени разве что близкого кореша назовут. Опять же, прозвище позабыть можно, а фамилия-то останется, от неё избавиться не выйдет. Есть такие, кто в глаза побоится назвать человека прилипшим к нему ещё до Катастрофы прозвищем, а за глаза всё равно скажет, да ещё и ухмыльнётся ехидно.

Встал нежданный гость посреди комнаты, губищи в улыбке растеклись, зубы, как на витрине; каждый рассмотреть можно, и ни одного настоящего – все жёлтым металлом блестят. Сам здоровущий – на голову меня выше, и вдвое шире! Как вошёл – неуютно сделалось, пахнуло свинарником и немытым телом. Я от неожиданности растерялся – надо же, сам пришёл. Мухомор скукожился, хотя гость на него и не глянул.

Следом появился Захар. Щёки в пунцовых пятнах, губы до белизны сжаты, усы встопорщились. Видно – взбешен человек. Накостылял бы кому-нибудь, лишь бы повод нашёлся.

– Здравствуй, Олежка, – сказал, будто кот мурлыкнул, Пасюков. – Наслышан, наслышан о твоих подвигах. Молодец!

– Ага, – ответил я вежливо, – здрасьте. Чайку налить?

Я поднялся за чайником.

– Ты себе налей. А мне чаи гонять некогда, работа, понимаешь. Я на минутку, надо бы уладить одно недоразумение. Давай, Захар Викторович, как договорились.

Захар сел на моё место. Его взгляд пронзил Мухомора, желваки заиграли, а пальцы сжались в мосластые кулаки. Если бы на меня так глянули, я бы, пожалуй, струхнул. И Мухомора проняло. Потух дядя, вся самодовольная уверенность куда-то подевалась! А Захар посмотрел-посмотрел, и зарычал:

– Вали отсюда. Собирайся и... пока я не передумал.

– Как это? – не понял Мухомор.

– Так это, – процедил Захар. – Так это! Свободен ты, Михаил. Иди на все четыре стороны. С тебя сняты обвинения, ты опять честный гражда... тьфу, человек. Открылись новые обстоятельства, и в связи с этим... да, чуть не забыл. Я извиняюсь перед тобой за причинённое беспокойство! А сейчас – быстро встал и пошёл. И чтобы духа твоего здесь не было!

Мухомор понял, что ситуация чудесным образом переменилась, но ещё не понял, хорошо это для него, или не очень. На всякий случай он вежливо заулыбался. Я застыл с горячим чайником в руке. А Пасюков опять замурлыкал:

– Давай, Миша. Пойдём домой. Я всё уладил. Нечего тебе здесь околачиваться, чужие харчи лопать.

Мухомор наконец-то смекнул, что к чему, и сказал развязно:

– Я же знал, ты приятеля в беде не бросишь. Ты, Беня, человечище! Можно я тебя обниму?

– Ни к чему, Миша, ни к чему. Люди должны помогать друг другу.

Когда они уходили, Мухомор украдкой посмотрел на меня, и еле заметно пожал плечами, мол, а я причём?

Потом, когда Захар, махнув полстакана, немного успокоился, я поинтересовался:

– Объяснишь?

– Чего объяснять? Сам не видишь?! Попросили отпустить, вот и отпустил. Очень сильно попросили, – ответил почти спокойно Захар.

– Кто попросил-то? – ошарашено спросил я. Не так много в Посёлке людей, к чьим такого рода просьбам Захар может прислушаться. Человека три, самое большее – четыре.

– Тебе какое дело? Ну, Асланян, дальше что? Дабы не нагнетать напряжённость. Его слова, не мои. Так и сказал: "дабы не нагнетать напряжённость". Понимаешь?

Я не понял:

– Асланян что, совсем обалдел? Ему, вообще, какое дело?

– Мне плевать на Асланяна. Ты подожди. Немного подожди. Вот где у нас эти пасюки будут! – Захар сжал кулаки, показывая, где у него будут пасюки. – А сейчас не бери в голову. Работай, как работал.

И саданул кулаком по столу:

– Сволочи!

И ещё раз, гораздо сильнее:

– Суки!

* * *

Ржавый мялся; ладони суетливо комкали замызганную тряпочку. Его взгляд постоянно убегал, и я не мог за него зацепиться. Понятно – человечек волнуется. А чего, спрашивается, нервничать, если не виноват? Кое-какие его делишки мне известны – подворовывает немного. А кто безгрешен? Главное, Ржавый меру знает, не зарывается: там ненужную железку прихватит, здесь пару гвоздей в карман положит, а в Посёлке на металл всегда найдётся покупатель. Если кому инструмент нужно сладить, лопату, или нож – тоже к Ржавому обращаются, сделает качественно, и дёшево. Каждый вертится, как может – понятно, жизнь у нас такая. Подружка у мужика, значит, деньги нужны – и это мне понятно: кому эдакое чучело без денег надобно? Опять же, если нужда возникнет, его всегда можно взять за одно место, и будет человечек весь наш. Но сейчас я пришёл по другому поводу. Так что, Ржавый, напрасно ты беспокоишься. Береги нервы.

– Что, – я в очередной раз попытался заглянуть Ржавому в глаза, – сумеешь такой ножик смастерить?

И показал один из конфискованных у Мухомора тесаков.

– Т-так это, – Ржавый стал заикаться больше обычного, видно, совсем разволновался, бедолага, – с-с-с-с-сумею. С-с-мас-стерю. Т-только разрешение нужно. Если милиция раз-з-зрешит, сделаю. А так не, не-не-нельзя.

– Ты что? – удивился я, – Я, по-твоему, кто? Я и есть милиция!

– Ну да, – заулыбался Ржавый, – Что-то я по-по-попутал.

Он взял нож, близоруко поднёс к глазам, зачем-то даже понюхал. Слюнявые губы брезгливо поджались. Вердикт оказался короток:

– Дрянь! Для чего тебе это?

– Да понимаешь, – я стал придумывать на ходу, – в лес мы вчера ходили. А там без такого ножа тяжко. Кусты рубить, ветки. Слыхал про мачете?

– А, – обрадовался Ржавый, – Так я те-тебе и с-с-сделаю ма-мачете, а не та-такую фигню.

– Договорились. А этот нож тоже делали с разрешения милиции?

– К-как-же, к-как-же, мы же по-понимаем. З-закон. Ты с-с-спроси у Толика. Он д-д-делал.

– Толик? – переспросил я. – Ладно, Ржавый, спасибо, ты мне очень помог. Когда придти за мачете?

– Так завтра ве-вечером и заходи. Будет в лучшем виде.

– Сколько за работу-то возьмёшь?

– Нисколько, подарок, – радостно брызнул слюной Ржавый.

– Ладно, там посмотрим.

Толика я отыскал во дворе под навесом, рядом с кучей металлолома, в которой он выискивал что-то подходящее для своих целей.

– Твоя работа? – я показал нож.

– Точно, моя, начальник, – не стал отпираться Толик, – а что, нельзя?

– Можно, если по закону. Разрешение есть?

– Разрешение-то? Было. Как же без него?

– И предъявить можешь? – не поверил я. Если у Толика есть эта бумажка, зачем бы тогда Мухомору париться в камере? Незачем! Объяснил бы, что всё по правилам, и никаких претензий к человеку не возникло бы. Опять же, стал бы он прятать легальное оружие? И Захар ни сном, ни духом.

– Не, нечего мне тебе предъявлять. Нет у меня. У Пасюка оно. Там всё, как надо. И печать, и подпись.

– Чья подпись? – поинтересовался я.

– Вот уж не знаю! Не разбираюсь я в ваших загогулинах. Печать стоит, подпись стоит, а кто расписался, ты лучше у Пасюка спроси.

– Ладно, – сказал я, – обязательно спрошу. И сколько, говоришь, ножей ты сделал?

– Сколько разрешили, столько и сделал. Пять штук, – соврал Толик.

– Не, – замотал я головой,– здесь не сходится. Больше, гораздо больше. Ты скажи, как есть, а то знаешь, что может случиться? Я ходил вчера за Ограду. Слышал? Конечно, слышал – все слышали! Плохо в лесу, врагу не пожелаю там оказаться. Подумай, стоит ли тебе?

Не хотелось Толику неприятностей. А кому хочется? Сомневаться человек начал. Посомневался минутку и пробурчал:

– Я для Пасюка много чего делал. Ножей – десятка два. Говорит, не волнуйся, это законно, документ есть. А сколько изготовишь, пять или двадцать, никто считать не будет. Нашёлся, говорит, покупатель. В долю, говорит, возьму. Разживёшься деньгой. Не обижу.

– Да, – опечалился я, – плохи твои дела, Толик. Как же тебя угораздило?

– А как откажешься? Он же Пасюк! Жить спокойно все хотят, начальник. Мне и с вами проблем не надо, а против Пасюка переть – ещё хуже.

– Ладно, – я беспечно махнул рукой, – что было, то прошло. Ты вспомни, оружие он сам забирал? Или кто ещё?

– Так это... Пасюк только договаривался. Потом его шестёрки здесь крутились. Корнил, Мухомор ещё, и Суслик бывал. А больше никого я не видел. Чё теперь будет, начальник?

– Чё будет, чё будет? Может, ничё не будет, посмотрим, как дело повернётся, – успокоил я Толика. Зачем хорошего человечка обижать? Глядишь, ещё сгодится на что-нибудь. – А другие работяги тоже Пасюкову... э-э... услуги оказывали?

– Врать не буду, начальник. Чего не знаю, того не знаю. Только барачники без ножа за голенищем на улицу не выходят. А где берут? Кто-то, значит, им делает, верно?

– Верно, – согласился я, – кто-то делает. Помог ты мне. Не болтай о нашем разговоре, и Ржавому скажи, чтобы не трепался. Мне же проще будет вас в это дело не впутывать.

– Вот за это спасибо, начальник. Я добро не забываю.

– Ладно, – сказал я в ответ. – Ещё свидимся.

Видно, придётся с Пасюковым пообщаться. Не лежит душа, а надо. Интересно, что за разрешение у него, и, главное, кем выдано, если милиция ни сном, ни духом? Вечерком к нему и загляну чаи погонять.

Веронику, женщину почти молодую, и вполне симпатичную заветный талон, выданный мне Хозяином, не сильно впечатлил. На бумажку кладовщица едва посмотрела, зато меня её взгляд ощупал с ног до головы. Потом, когда она шла вдоль стеллажей, настал мой черед таращиться на плавно покачивающийся пышный зад. Не прошло и трёх минут, как я примерял обновки. Вера объяснила, что подобрала одёжку из спецхранилища – такую самые большие начальники получают. Рада бы дать лучше, да лучше не бывает. Я заикнулся, что до начальства ещё не дорос, и услышал, что здесь Вера и есть самое высокое начальство. Уж она-то разбирается, кто до чего дорос. Героям положено лучшее, вот и бери, пока дают.

Неплохая одёжка. Куртка удобная, легкая, с капюшоном, и совсем не пахнет кожей. Добротные сапоги тоже сделаны весьма искусно, а новый, не ношеный, камуфляж, сохранившийся с тех ещё времён – вообще роскошь. И, что самое приятное, это богатство досталось мне практически даром.

Вырядился, как жених на свадьбу, сам на себя не могу налюбоваться. Вера одобрительно посмотрела: улыбка, искорки в глазах, значит, и ей нравится.

– Ты заходи, – пригласила Вера. – Парень ты видный. Посидим, поговорим, чаёк попьём. Сам понимаешь – женщина я не простая, складом заведую. С такой, как я, дружить полезно. Коли подружишься, будешь как сыр в масле. Катька твоя, когда ещё вырастёт. А жизнь-то проходит. Да не красней ты, шучу я.

Может, и шутит, но с намёком. А намёки я понимаю.

– Ладно, Вера. Я очень польщён твоим приглашением.

Вера засмеялась:

– Это хорошо, что польщён...

Расстались мы довольные друг другом и в прекрасном настроении. А на улице к тому времени совсем распогодилось! Всё лето дожди, а тут – второй день солнце сияет, сейчас даже облаков нет! Я пробежался по лужам, куртка нараспашку, тёплый ветерок треплет волосы, улыбка на лице. Встречные улыбаются в ответ. Погожий день каждому в радость.

Вот и больница – Катюшка там работает, несколько дней не видел – соскучился, она же мне, как младшая сестрёнка; росли вместе, вместе играли.

Это здание: серое, хмурое, двухэтажное, построили задолго до Катастрофы. Кирпич потемнел от сырости, местами раскрошился. У основания наросла толстая подушка зелёного мха. Зато внутри тепло и сухо. Больничные палаты на втором этаже, а на первом оборудованы учебные классы. Здесь же библиотека и лаборатории, чтобы умники работали. "Работали", наверное, громко сказано. Непонятно, чем они вообще занимаются. Если честно, порой удивляюсь, за что мы их кормим? Признаю, какая-то польза от них есть. Например, ветряной генератор придумали. Молодцы, вещь нужная. Сделали бы ещё, чтобы ветер постоянно на него дул, цены бы не было такому изобретению.

Нам повезло, что в те давние времена среди заключённых оказалось несколько шибко умных людей, даже учёные были. Кого смог, Терентьев собрал в Посёлке. Я же понимаю, что прока от умников много, а вреда почти нет, и ворчу я не по-настоящему. Пенициллин, к примеру. За то, что учёные придумали, как его в наших условиях делать, можно позволить им оставшуюся жизнь ерундой страдать. Или вытяжка хмель-дурмана – без неё, вообще, никуда.

Однажды Хозяину пришло в голову, что ребятня должна получать лучшее, насколько возможно, образование. Зачем? А затем, что дети – это надежда. Хочется верить – конец человечества ещё не наступил, только ничто не говорит о том, что кроме нас на Земле остались люди. Потому нельзя утратить доставшиеся нам от прежнего мира крохи культуры и знаний. Есть разница, кто станет у истоков нового человечества – вооружённые дубинами дикари, одетые в звериные шкуры, или люди в кожаных куртках и с автоматами Калашникова? Хозяин считает, разница есть.

Вышло так, что языку меня учил настоящий писатель, математике – крупный спец по компьютерам, биологии – бывший заведующий кафедрой, химии – заслуженный учитель, а истории – просто забавный дядька, который почему-то называет себя философом. Так вышло, что я самый образованный человек в округе, а, возможно – надеюсь, что это не так! – на всей Земле. Честно-честно, могу и про гуморальную регуляцию рассказать, и модульное линейное неравенство решить. Жаль, никому это не интересно. Кстати, меня это тоже мало занимает.

Я шёл по длинному и почти не освещённому коридору. Еле слышно поскрипывали новые сапоги, пронзительно визжали под ними рассохшиеся половицы. И, надо же, навстречу Архип Петрович. В одной старой книжке про животных я видел на картинке журавля. Зоолог точно такой. Высокий и худющий, он шёл, забавно вскидывая голенастые ноги. На длинном носу болтались перемотанные бечёвкой, с трещиной на правом стекле, очки.

Я, бочком, бочком, хотел юркнуть в открытую дверь учебной комнаты, да куда там. Профессор меня увидел.

– А, Олег! Ты-то мне и нужен! – закричал он, глядя поверх очков близоруко сощуренными глазами. – Почему сразу не зашёл? Я, как узнал, что ваша группа вернулась, так и жду. Чай заварил. Фирменный. Знаю же – ты обязательно заглянешь, побалуешь рассказами. Жду, жду, а тебя нет и нет! Пойдём, буду слушать о вашем героическом походе!

Чёрта с два профессору наш поход интересен. Профессора всякая живность и растительность занимает. О том и будет спрашивать, а заодно мозги прокомпостирует умными разговорами. Но теперь от Архипа не отделаешься. Остаётся расслабиться и получить удовольствие.

– Здрасте, Архип Петрович! – радостно сказал я. – Ты же понимаешь – работа. Дел накопилось – уйма! Очень мне сейчас некогда. Про то, как мы сходили, Лешего расспроси. Или Антона. Этот ещё лучше расскажет! А я пойду, ладно?

– Нет-нет-нет-нет-нет! – замахал руками Архип, и я понял, что улизнуть от профессора не получится. – Конечно, и с этими я при случае пообщаюсь. Но мне важнее, что скажешь ты. У тебя научный склад ума. Ты не забудешь деталей, и не переврёшь.

Делать нечего, раз профессор мне доверяет, нужно это доверие оправдывать. Я-то знаю, что никакой у меня не научный ум, а самый обыкновенный – как у всех. Когда я был мальчишкой, Архип попытался привить мне любовь к обожаемой им науке вообще, и к биологии в частности. Не его вина, что занятия казались мне скучнейшим делом – учёный старался. И я старался – изо всех сил делал вид, что мне ужасно интересно. Вот и выдумал Архип всякое, мол, научный ум у мальчика, и прочие аналитические способности. Иногда казалось, что, общаясь со мной, вспоминает он о чём-то другом. Бывало, назовёт студентом, а взгляд его при этом делается, как у пса, в которого запустили сапогом – грустным и растерянным. Когда я подался в милиционеры, Архип сильно расстроился. Видно, до последнего не оставляла его надежда, что я буду млеть от восторга, изучая богатый внутренний мир очередной убитой дружинниками твари.

Хоть диван у профессора ободранный и скрипучий, зато удобный; я развалился на нём, задрав ноги на подлокотник. В руке стакан с чаем: напиток остыл и пахнет банным веником. По уверениям учёного, этот чай бодрит лучше, чем настоящий, а по мне, пусть бы профессор заваривал смородиновые листья, или, хотя бы, мяту. Может, бодрости от них никакой, только и от этого отвара не много толка. Ну, как говорится, дело вкуса. Архип уселся на табурет; непритворное любопытство на лице. Что ж, если интересно – слушай...

Я рассказывал, почти не сочиняя и не приукрашивая. Профессор внимал, очки время от времени норовили соскользнуть с кончика носа, и Архип машинально возвращал их обратно. Перо скрипело по мятому клочку бумаги, губы профессора шевелились, будто он что-то диктовал сам себе.

Когда я закончил, учёный протянул мне бумажку. Там оказался рисунок. Чернила расплылись, но всё равно вышло красиво – натуральное чудо-юдо! Я бы ни за что не смог изобразить эдакое страшилище. Кажется, Архип нарисовал то самое существо, которое Савелий обозвал гнидой. Правда, картинка совсем не походила на оригинал, но я уверил, что гнида именно такая – точь-в-точь. Профессор положил рисунок в стопку других, выполненных с чужих слов, изображений диковинных созданий, и поинтересовался:

– Ты знаешь, Олег, что я думаю по этому поводу?

– Что? – спросил я, хотя прекрасно знал, что думает Архип, он сам не раз мне об этом рассказывал.

– Это выдумка, – профессор вызывающее задрал подбородок, очки тут же шлёпнулись ему на колени. – Выдумка, и ничто иное. От начала, и до конца – выдумка.

– Знаешь, Петрович, – я стал прикидывать, как бы мне половчее улизнуть, понятно, что дальше начнётся совсем уж неинтересное. Сейчас я услышу, что нашего мира нет, потому что его не может быть. Вообще-то, я не прочь о всяких заумных философиях поговорить, только эта конкретная тема заезжена, и ничего, кроме скуки давно не вызывает. Я встал с дивана, и сделал вид, что слова профессора меня обидели. Я сказал: – Думаешь, мне больше заняться нечем? Сижу и вру тебе.

– Подожди, Олег, не обижайся, – Архип неловко водрузил очки на нос. – Дело не в том, что ты э-э-э, сочиняешь. Просто всего этого не бывает! Не бывает таких мутаций – не бывает, и всё тут! Мы – обитатели невозможного мира.

– Ага, – поддакнул я, – значит, всё вокруг нам снится! И здоровущего медведя не бывает? Того самого, у которого ты на днях потроха разглядывал?

– А что медведь? – отмахнулся профессор. – Медведь, как раз, в порядке. Ярко выраженный случай гигантизма. И даже эта, как её, гнида. По твоим описаниям нельзя точно классифицировать тварь. Возможно, действительно, мутация пресноводного полипа. Гидра, только большая и свободно перемещающаяся. В существование такого примитивного организма я готов поверить. Но муравьиный лев, прости, ни в какие ворота не лезет. Я правильно тебя понял? Ты имел в виду личинку насекомого, похожего на стрекозу, устраивающую ловушки в песке? Маленькая такая, сидит в ямке, и добычу поджидает.

– Ага, – я опять согласился с профессором. – Не знаю, личинка или нет, а ловушку она, действительно, построила. Только не в песке, а в земле. И замаскировала ветками. А насчёт размеров точно не скажу, а врать не буду. Всё, что осталось после взрыва, поместилось бы в котелке. А жвала у личинки небольшие. Метр, всего-навсего. Их тебе Антон привезёт, когда Савка трактор починит. И не ждёт эта тварь добычу, а сама приманивает. Да так ловко, что и не захочешь – пойдёшь. А в остальном – верно.

– Вот, – обрадовался учёный. – Жвала около метра, говоришь? Значит, туловище ещё больше. Не могло у нас появиться насекомое таких размеров, у него трахеи вместо лёгких! Ты же знаешь, трахеи, не могут обеспечить крупное тело кислородом! Я всякое передумал, только, как ни поверни, а картинка не складывается. Может, в нашем воздухе кислорода стало больше? Так нет же, не похоже! Огонь-то так же, как и раньше горит. А излучение, которым лев тебя зацепил? Этот самый невидимый ментальный поводок? Не представляю, какой орган это излучение генерирует. У них даже мозга нет – вместо него ганглиевые узлы. Так что, сам видишь, не сходится.

– Тебе виднее, ты учёный, – не стал возражать я. – Не бывает, и ладно. Значит, нам показалось – всем одно и то же. А в прошлом году нашествие гигантских тараканов тоже показалось? Всему Посёлку, да?

– В том-то и дело, что не показалось. Были тараканы, сам видел, и про муравьиного льва не от тебя первого слышу. Я говорю, что существование таких монстров противоречит законам природы, а потому, невозможно. Внешние факторы, типа радиации, могут стать причиной мутаций. Ультрафиолет, опять же. Кстати. насчёт ультрафиолета: после ядерных взрывов озоновый слой должно было разнести в клочья. По идее, мы сейчас купаемся в этом самом ультрафиолете, только, вместо того, чтобы почернеть, как негры, ходим бледные, как поганки. Опять же, всякие оптические чудеса в атмосфере. Так вот, мутации... в подавляющем большинстве, эти мутации должны быть регрессивные. Я бы понял, если бы возникали стерильные, нежизнеспособные особи. А мы, вместо этого, наблюдаем лавинообразную эволюцию. То, на что нужны миллионы лет, происходит у нас на глазах. Появляются невероятные, но вполне успешные создания, появляются сразу и в большом количестве, будто приходят из какого-то чуждого для нас мира. А потом так же быстро уступают место другим. Я этого не понимаю, значит, лучше считать, что это – галлюцинация.

– Да, – съехидничал я, – твари нам мерещатся, а на самом деле вокруг тишь да гладь. Куда ни посмотришь, везде идиллия. Сходил бы ты, профессор, за Ограду, там галлюцинации стадами бегают.

Профессор из тех, кому необходимо, чтобы настоящий мир в точности совпадал с его представлениями об этом самом мире, он не успокоится, пока не придумает для всего научное объяснение. Но если уж придумал, начинает он сиять – будто денежку нашёл! Пусть, у каждого свои радости. Мне, например, по барабану, откуда берутся твари, и какой в них смысл. Кто-то говорит, что кроме атомных бомб здесь взорвали, биологическую, и мутации вызывает специальный вирус. Другие предполагают, что в Серове занимались чем-то подобным, отсюда приходим к тому же самому вирусу, только нашему, родному, вырвавшемуся на свободу из секретных лабораторий. Каждый верит, во что хочет верить, и лишь немногим интересна правда.

Лично мне достаточно и версии с радиацией. Если Архип считает это ненаучной ерундой, пусть сам ищет устраивающие его объяснения, а мне хватает того, что я вижу этих тварей собственными глазами.

– И Терентьев говорит, что, как философская концепция, мои умствования представляют некоторый интерес, но к реальности отношения не имеют, в чём легко убедиться, посмотрев в окно, – грустно сказал профессор. – А насчёт похода за Ограду – обязательно схожу. Скоро уже. Тут большая экспедиция намечается. Не знаешь, что ли?