Текст книги "Из блокады (СИ)"

Автор книги: Константин Волков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 25 страниц)

Совсем я растерялся, а Пасюк за мной наблюдает. Что бы я ни выбрал, ему хорошо. Откажусь – верёвку на шею наденет, соглашусь – ошейник. Буду тявкать на коротком поводке, да помнить, какую гнусную цену за жизнь уплатил.

Кому-то из пасюков стало невтерпёж, послышался окрик:

– Давай, не тяни! Смелее!

И в самом деле: чего это я? В сущности Степан – тот ещё душегуб. Если кто и заслуживает петлю, это он и есть! И не скажешь, что совсем уж несправедливо. Он и сам это понимает. Правда, ко мне кум всегда относился хорошо, опекал, может, даже, по-своему любил. Только мне надо выжить – любой ценой, пусть самой подлой. Ради Посёлка, не для себя, ну, я же объяснял...

Подковылял я к Степану, а тот спокойно так глянул, словно тоже заинтересовался, как я буду из этой ситуации выпутываться. Я засуетился – поправил верёвку, чтобы узел оказался не под ухом, а сзади, воротничок зачем-то пригладил.

– Ты извини, Степан, – покаялся я, – как-то нехорошо получается. Ну, тебе же без разницы, кто тебя вздёрнет, а мне ещё жить.

Пасюковские прихвостни, те, кто расслышал эти слова, заухмылялись. Степан презрительно сощурился, а люди притихли, ждут.

– Прости, – чтобы как-то подбодрить Степана, я неуклюже потрепал его по плечу. Белов глянул на меня, как на мокрицу. Нет, как на мокрое место, оставшееся от попавшей под сапог мокрицы. Зачем так глядишь? Какая разница, кто сделает? Ты всё равно покойник, сам так учил, помнишь? Я постараюсь сделать быстро и не очень больно, хорошо? Опыт у меня небогатый, так что извини, как получится. Зато будет шанс расквитаться. За нас обоих потом расквитаюсь, понимаешь? Мне и так тяжело, поэтому не усложняй, Степан. Закрой глаза, не смотри. Прости... да, я бы сам не пожал руку человеку, совершившему такую подлость. Но выбора нет...

Я, лишь бы убежать от наполненного презрением взгляда, поспешно встал за спиной Степана. Затем я суетливо проделал множество ненужных вещей: зачем-то проверил наручники на запястьях приговорённого, одёрнул ему куртку, поправил задравшийся рукав.

– Хватит копаться, – недовольно сказал Пасюк. – Считаю до трёх, или ты его вешаешь, или встаёшь рядом с ним. Раз...

– Сапоги у него хорошие, – набравшись наглости, заявил я. – Мои твой полицай забрал, видишь, в чём хожу?

– Ладно, – презрительно скривился Пасюк, – Получишь свою награду. После заберёшь.

– Как же, заберёшь, – заныл я. – Твои же все вещи и потырят.

– Хватит! – сорвался на крик Пасюков. – Два...

– Носи, не стаптывай, – Степан аккуратно, чтобы не потерять равновесия, поддев носком одного сапога пятку другого, разулся. Теперь он топтался босыми ногами, на которых болтались полуразмотавшиеся портянки, в луже. Я быстро переобулся. На меня уставились пасюки; даже они меня презирают, а сами, что ли, лучше? Асланян отвернулся, граждане опустили глаза. А вы как думали? Жизнь у меня начинается тяжёлая. Продавщицы и кладовщицы теперь вряд ли будут мне улыбаться, разве что из жалости, а вещи мёртвым ни к чему, вещами должны пользоваться живые.

Я поставил свою стоптанную обувь рядом со Степаном.

– Обуйся, замёрзнешь.

– Потерплю...

– Три, – сказал Пасюков.

Надо решаться, а не могу. Зябко, я съёжился и сунул руки в карманы. Ладно, всё равно когда-то придётся... что-то полиционеры разнервничались. Чего вы? Не видите, я ваш. Со всеми потрохами ваш.

– Не сердись, – я потянул верёвку. Степан привстал на носочки, вместо дыхания из горла вырвался хрип, голова задёргалась. Надо бы решиться, закончить одним рывком, да не могу я так. Всё внимание охраны привлечено к Степану. Чего им бояться, они вооружены, а я сломлен. Они видят, что я сломлен. Они расслабились. Зря!

Я решился...

Подфартило, я не поскользнулся на раскисшей от дождя земле. Второй раз повезло – Асланян топтался рядом с виселицей, и когда я метнулся к нему, ничего не успел предпринять. А самая большая удача – Степан, разуваясь, не выронил из сапога лезвие ножа, я умудрился незаметно зажать его в кулаке, а потом переложил в карман. Спустя несколько мгновений я прикрылся Асланяном, как щитом. Получилось быстро и, на удивление, ловко. Прижавшись к Артуру сзади, я, в попытке обездвижить, обхватил его одной рукой за туловище, а вторая рука с зажатым в ней лезвием под густой бородой отыскала беззащитное горло.

Асланян поначалу не сопротивлялся, но вскоре растерянность прошла, и он завертелся в моих объятиях. Ещё несколько секунд, и пасюки опомнились, но острый металл прижался к глотке нового хозяина. Артур замер и выкрикнул:

– Не стрелять, не стрелять!

Барачники уставились на Пасюкова – ситуация-то щекотливая, пусть начальник думает, ему виднее. Скажет – издырявят меня, только и Асланяну при этом достанется.

А мне терять нечего, чик, по горлышку, и всё! Лучше бы, конечно, порешить Пасюкова, но ты, Асланян, оказался ближе, тебе и отдуваться. Извини!

– Никто не дёргается! – завопил я, надеясь заглушить ором и страх, и неуверенность. – Порежу его! Клянусь, порежу! Ко мне не приближаться! Освободите Белова! Быстро, я сказал!

И – тишина. Барачники удивлённо таращатся, да соображают, как быть, потому что Пасюк ни словом, ни жестом не показал, чего от них ждёт. С одной стороны – руки чешутся пострелять, но если с Асланяном что-то случится, как начальник отреагирует? Может, и похвалит, а вдруг – наоборот?

– Никто не будет стрелять, я обещаю, – сказал Сашка. – Только не психуй, отпусти Артура.

Степан стоит, изредка переступая босыми ногами в грязи. Лицо его побагровело, глаза выпучились.

– Шевелитесь, или перережу ему глотку, – заорал я, а пальцы судорожно стиснули лезвие. Вот гадство, порезался! Ладно... другие, верно, думают, это я горло Асланяну проткнул, вон как хлынула кровища. Я надавил сильнее. Нервы у Артура вовсе не стальные. Как понял, что я шутить не собираюсь, завопил:

– Делайте, что велит!

– Ты, Олежка, успокойся, – заговорил Пасюков. – Побаловался, и хватит. Отпусти его, и мы всё обсудим... я обещаю.

– Освободите Белова, – упрямо повторил я.

Полиционеры не спешили, а Пасюк думал, как лучше обыграть ситуацию. Может, и неплохо, если я, своими руками, на глазах у честного люда, зарежу Асланяна? Только обставить это дело нужно красиво, чтобы Клыков ничего не смог предъявить, и, заодно, моё злодейство увидел. А для этого Пасюку надо хотя бы сделать вид, что пытался спасти Артура, который, вообще-то, хотел как лучше, даже убийцу и врага помиловал, а этот убивец злом отплатил за добро. Получается, что бы Пасюков ни сделал – всё ему на пользу, а у меня снова, кажется, не вышло. Ох, тоска, тоска!

Тут через толпу обалдевших от происходящего барачников, к виселице протолкались Ренат и Ольга.

– Не трогать их. Пусть, – сказал Пасюков, наблюдая, как стаскивают петлю с шеи Степана, и пристально посмотрел на меня. Толстые губы тронула улыбка. – Куда они денутся?

– Наручники с него снимите! – заорал я, рассудив, что если уж начал наглеть, лучше не останавливаться. Странно, барачники послушались, а Пасюк их не остановил. Степан, первым делом, грязными ногами залез в мои сапоги, а потом принялся командовать.

– Ренат, возьми пистолет у Асланяна, – сказал он сиплым голосом и тут его согнул кашель.

Ренат взял оружие, и замер; барачники приготовились открыть огонь. Им больше не нужна команда вожака: пистолет в руках Рената – сам по себе повод начать стрелять во всё, что движется. Теперь полиционеров может спровоцировать любая ерунда. У одного сдадут нервы, второй его поддержит, и понесётся веселье! Не важно, уцелеет ли Асланян, мы точно этого не переживём.

– Не стрелять, я скажу, когда можно, – чуть помешкав, приказал Пасюк. – Попробуем спасти Асланяна. Если не получится, этих можете не жалеть...

– Отойди, Олег, я присмотрю за Артуром. – Степан едва отдышался, лицо ещё пунцовое, зато в слезящихся глазах бесенята пляшут. Он забрал у Рената пистолет, и приставив к голове Асланяна, громко добавил: – Наденьте ему наручники. Теперь дайте нам оружие! Быстро!

– Ну, ты наглец! – почти одобрительно сказал Пасюк. – Нет, оружие не получишь. Вы отпускаете Асланяна, я отпускаю вас из Посёлка – мотайте к Терентьеву. Договорились?

Я бы не рискнул поверить Пасюку на слово, Степан тем более не отличается наивностью, поэтому Асланян ещё немного побудет с нами.

– Мы уходим, – сказал Белов. – Асланяна отпустим, когда выйдем за ворота. Не дёргайтесь, я нынче нервный, могу с перепуга стрельнуть.

Я на дрожащих ногах пошёл сквозь толпу. Вот... сейчас... ещё шаг, и начнут стрелять... Заныли порезанные пальцы. Я сжал ладонь в кулак – кровь не останавливалась. Тяжёлые капли падали на землю, перемешиваясь с грязью. Шаг, другой, третий... полиционеры расступились... Асланян, будто набитая ватой кукла, чавкал по грязи подгибающимися ногами, он вполголоса матерился, но шёл туда, куда его вёл Степан. Неожиданной стороной жизнь повернулась, да, Артур? У меня в последнее время каждый день крутые виражи, уже привык. И ты, на всякий случай, привыкай!

Мы вклинились в толпу – люди освобождали дорогу. Вдруг мы попали в плотное кольцо, нас окружили клыковские парни. Лишь казалось, что они безоружны, мужчины достали из-под курток кто нож, кто самострел, а двое держали в руках обрезанные ружья. "Молодец, Олежка": хлопнул меня по плечу дружинник Серёга. Зелёный платок обмотан вокруг головы, из-под него выбиваются пряди слегка тронутых сединой волос, а борода встопорщилась – такого можно испугаться, даже если он без оружия, а нас обложил десяток похожих на Серёгу головорезов.

– Бегом, к Северным воротам, – велел дружинник, и мы побежали. Теперь моя спина прикрыта. А что, может, и до ворот доберёмся? А там, глядишь...

Створки приоткрыты, за ними – свобода, а на пути к ней встал Клыков: ноги широко расставлены, на плече пулемёт. Рядом с командиром пятеро. Эти тоже вооружены по-настоящему. А барачники уже близко.

– Клыков, – заорал Пасюк, – Ворота закрыть, никого не выпускать! Или повешу!

– Вот, дурак, – сказал Клыков негромко, а потом заорал в ответ. – Ты кто такой, чтобы мне приказывать?! Катись ты в лес, крыса помойная! Лучше к мутантам, чем вас, свинопасов охранять, и уже нам: – Чего встали? Давай быстрее! Долго вас ждать?

Пасюк, почуяв неладное, юркнул за спины барачников, а те замерли, увидев смотрящий на них чёрный зрачок пулемёта. Мы бросились к воротам. Тут до Асланяна и дошло, что сейчас он попадёт за Ограду.

– Отпустите, – заверещал он. – Вы не понимаете. Я должен быть в Посёлке.

– Не скули, – оборвал его Степан, и грубо вытолкал за ворота.

Едва нас укрыли деревья, я повалился на землю, и пил, пил, пил из лужи дождевую воду. Глотал до тех пор, пока живот не переполнился, а горло всё равно осталось сухим и шершавым.

Повисла неловкая тишина: слышится лишь тяжёлое дыхание, и шорох листьев. А на лицах дружинников растерянность. Совсем недавно я так же смотрел на оставшийся за спиной Посёлок. Тогда казалось – всё кончено, за Оградой человек жить не может. Теперь я знаю, что это враньё, а эти люди ещё не знают.

– Отпустите, – жалобно попросил Асланян. – Вы не понимаете, что натворили. Без меня Пасюков натворит бед.

– Это ты ни черта не понимаешь! – рявкнул Клыков. – О чём думал, когда связался с этой мразью? Пасюк тебя не трогал, пока я был в Посёлке! А сейчас за чью спину спрячешься? Ни ментов, ни армии – полный ноль! Ты и нам без надобности, иди, если думаешь, что тебя пустят за ворота. Скорее, шлёпнут, чтобы не мешался, а людям наврут, будто мы. Никому ты больше не интересен.

– А как же Ограда? – зашептал Асланян. – Что же ты наделал, Клыков. Давай вернёмся вместе... ты должен охранять Посёлок! Ты обязан...

– Дурак, – сказал Клыков.

– Что об этом думать, – сказал я. – Теперь там рулит Пасюков, пусть и охраняет. А у нас полно других проблем.

– А ты, Олегжка, молодец, – похвалила Ольга. – Здорово разыграл там, на площади. Даже я поверила, что ты Степана, того...

– Да уж, – ухмыльнулся Белов, – я тоже, грешным делом, решил, пока ты про сапоги не стал ныть. Кстати, возвращай мою обувь.

– Да ладно, возьми, – я не стал объяснять, что до последнего сомневался. Не верилось, что у меня получится. Честно, всё само вышло; разве такое спланируешь? Каждый надеялся, что у него будет шанс переиграть ситуацию в свою пользу. И вооружённые дружинники оказались кстати: тоже, ведь, к чему-то готовились, и Ольга с Ренатом пришли, и Клыков сумел раздобыть пулемёт... Нет, возможности спланировать такое у меня не было, но если думают, что я замыслил этот финт загодя, пусть так и будет.

Я вздохнул, и обул свои отвратительно-мокрые и холодные сапоги. После того, как Степан залез в них грязными ногами, они стали грязными и скользкими ещё и изнутри.

– Что дальше? – спросил Степан.

Я не сразу понял, что это он ко мне обратился. Так получилось, я здесь единственный, кто хоть немного знает лес, мне и командовать. Ох... ну, ладно.

– Проще простого, – беспечно сказал я. – Плёвое дело, вообще-то. Пойдём в Ударник, там наши, а главное – там оружие. А после уж – к эшелону!

День десятый

– Не расслабляйся, парень, – Серёга несильно пихнул меня в плечо. – На-ко вот, хлебни.

Легко сказать: "не расслабляйся". Глаза таращатся в темноту, и ничего, кроме этой темноты, не видят. Ни тварь, ни человека не разглядишь, пока они совсем близко не подберутся, а если подберутся, будет поздно рассматривать. Попробовал я по-своему, как научил дядя Дима, но услышать лес не получилось.

Вокруг много людей. Они не придают большого значения эмоциям, изливают их, как факелы изливают зыбкий и тусклый свет, но, в отличие от факелов, ничего не освещают, а, наоборот, окутывают в туман. Другим этот туман не виден, я тоже его не вижу, зато чувствую. В Посёлке не так, там всё будто утонуло в киселе, а здесь клубится лёгкая, почти незаметная, дымка. Но я устал, выжат до последней капли, мне трудно пробиться даже сквозь такую хлипкую завесу.

Я взял предложенную Серёгой фляжку, и сделал хороший глоток – не сильно помогло, хотя дрожь унялась. А мысли петлёй возвращаются во вчерашний день. Забыть бы и успокоиться, да не получается.

Разболелась ладонь. Не было времени серьёзно заняться порезами. Архип обработал рану, но, пока я готовил огневую точку, повязка растрепалась, под неё набилась грязь, и всё это теперь сочилось сукровицей. Ноющая боль раздражала, и, в то же время, помогала отвлечься.

Ночью было не до сна: я искал в развалинах окрестных домов брёвна, доски, кирпичи – всё, что могло бы пригодиться для сооружения баррикад. После того, как мы укрепили расположенные близ околицы избы, Клыков разрешил немного передохнуть.

И вот мы лежим на чердаке старого дома, готовые к встрече гостей, если у них хватит наглости прийти. Неритмичная дробь дождевых капель по металлическому карнизу нагоняет дрёму, глаза будто запорошило песком...

– Хорош кемарить, смотри, – вернул меня к действительности негромкий голос. Я вскинулся, и понял: уже рассвело, а по железке, не таясь, движется ватага в два десятка человек, и тот, что идёт чуть сбоку и позади, Сашка Зуб, собственной персоной. Долетели громкие голоса, похоже, барачники для храбрости выпили, некоторых изрядно мотает. Я потянулся за автоматом.

– Обожди, мы сами, – Серёга легонько хлопнул меня по плечу, а Клыков приник к пулемёту, и приказал себе:

– А-а-гонь.

Коротко грохотнуло. Барачники заметались, кто-то застыл на месте, кто-то бросился в кусты. Клыков закричал:

– Я предупредил! Больше шутить не буду! Кто спрятался, выходи, всё равно я вас вижу! Оружие на землю, и сюда по одному!

Барачники не послушались. Один пальнул, второй подхватил, и уже все ошалело лупят в белый свет. Нам что? Мы в укрытии, а всё ж глухие шлепки впивающихся в деревянные стены и мешки с землёй пуль изрядно мотают и без того растревоженные нервы. Дружинники стреляют в ответ, я тоже, не целясь, палю в сторону пришлых, и через несколько секунд воевать становится не с кем. Барачники резво прячутся в кустах и за деревьями.

Троим не повезло, разметались в траве недалеко от железки. Может, ещё живы, бедолаги, помочь бы им, но дружки урок усвоили, не хотят подставляться; схоронились, стараются не отсвечивать. Пусть посидят, им там холодно и сыро. Только это не мои проблемы, мне на чердаке тепло и сухо, а сверху открывается прекрасный вид. А вижу я, что из кустов высунули палку, с привязанной к ней грязной тряпицей. Похоже, вняли умному совету Клыкова, надумали сдаваться.

– Выходи! – закричал Клыков. – И, это. Хенде хох! Руки подымай, говорю.

Из кустов на карачках выполз Слега. Он встал, и, обтерев ладони о штаны, послушно задрал руки.

– Сюда иди! – позвал Клыков.

Барачник неуверенно, то и дело оглядываясь, подковылял к дому.

– Чего хотел-то?

– Надо бы переговорить! – заявил Слега.

– Поболтать я завсегда готов, – согласился Клыков. – С кем говорить-то, с тобой, что ли?

– Нашему командиру нужен Олег! – сказал барачник.

– Зачем ему Олег? Здесь я командую!

– И командуй себе. У нас в отряде пока ментяра за главного, – Слега поморщился, будто надкусил дикое яблочко, а оно оказалось не только кислым, но и с червяком внутри, – и ты ему на фиг не нужен, а нужен ему Олег. Если хотите решить дело по-хорошему, пусть выходит. Зуб обещает его не трогать. Надо бы попробовать договориться, а если не получится, тогда уж будем решать, мочить друг друга дальше, или разойтись в разные стороны.

Выдержав паузу, Клыков сказал:

– Ладно, пусть приходит без оружия, и чтобы руки над головой. Заметим неладное – стреляем. Если начнёте первыми – всех положим, это я обещаю.

Слега ушёл. Я спустился с чердака в дом, там ждал Степан.

– Ну, что? – усмехнулся он, – хочешь поболтать со старым дружком?

– Не хочу, – угрюмо сказал я, – но договариваться надо. Не нравится мне по своим стрелять.

– И давно бандюки тебе своими стали? – зло спросил Клыков. Спустившись вслед за мной, он привалился плечом к стене. – Они своими никогда и не были. Ты уж извини, Ренат, не про тебя это. И, понятно, не про тебя, Стёпа. Давние дела не в счёт – и среди моих парней многие через зону прошли, сейчас я за каждого из них пасть порву. А я про тех, кого в смутное время позабыл к стенке поставить. Разбойничали они в лесах, а как прижало, к нам прибежали. Хозяин их принял, а они хоть и жили рядом, как были чужими, так чужими и остались. Сейчас, вот, силу почуяли, значит, надо окорачивать. Зря Хозяин с ними церемонился. Доцеремонился, блин! Стёпа, ты должен знать, где теперь Хозяин.

– Где, где, в... одном месте, – нехотя ответил Степан. – Я знаю, где. С этими разберёмся, и найдём. Значит, слушай меня, Олег, если даже Зуб что-то дельное предложат, сразу-то не соглашайся. Обсуждать будем.

А выглядит Сашка не очень: поник, спрятал руки за спину, одежда, напитавшись дождём, потемнела. Мокрые волосы прилипли к голове, и стала видна обычно едва заметная плешь.

– Привет, – Зуб, наконец, посмотрел на меня и неуверенно протянул руку.

– Чего хотел-то? – спросил я, не ответив на приветствие.

– Ладно, – вздохнул Сашка. – Друзьями нам больше не быть, может, хотя бы врагами не станем... По крайней мере, с тобой мне делить нечего.

– Говори, если есть, что, – нарочито грубо прервал я.

– Ты прав, не до болтовни. Давай сразу к делу. Вот что велел передать Пасюк: он не в обиде, наоборот, очень тобой доволен. Теперь Асланяна в Посёлке нет, и Клыкова нет, и дружинники ушли, а у тех, кто остался, нет оружия, – Сашка посмотрел на меня, и в его взгляде я не заметил ничего, кроме равнодушной усталости. Но я почувствовал, а в последнее время я чувствителен к таким вещам, Зуб ненавидит меня. Он продолжил: – Теперь Пасюков главный. Понимаешь, Олег, что ты натворил? Пасюков – главный в Посёлке! И он хочет, чтобы ты вернулся. Не бойся, ничего тебе не сделают, хуже, чем в лесу, точно, не будет. А ещё Пасюк хочет, чтобы вернулись прохвессор и дурачок. И Партизана, если живой, отдайте. А ежели отбросил копыта, нас устроит и на труп посмотреть. Так вот, если явитесь добровольно, будете жить. И даже, как того и заслуживаете, жить хорошо. Это Пасюков гарантирует.

– Спасибо, – ехидно сказал я. – Знаю, его гарантии. Потом не расплатишься.

– Понимаю, – кивнул Сашка. – Но сейчас не время для обид. Он перегнул, погорячился, и пожалел об этом. Всё! Надо простить и забыть! Теперь он говорит искренне...

– Какая разница, искренне, или как всегда. Лучше скажи, что будет, если мы откажемся?

– Плохо будет, – посмотрел мне в глаза Сашка. – И вам, и нам плохо. Пока вы четверо здесь, мы отсюда не уйдём, и вам уйти не дадим. Сколько надо, столько и будем караулить, потому что другого выхода у нас нет. Мы сможем меняться, а сколько протянете вы? На дружинников мне плевать, ничего про них сказано не было, значит, им самим решать, как жить дальше. Хотят остаться в лесу – их дело. Хотят возвратиться – пусть с новой властью договариваются. А вы четверо вернётесь в Посёлок. В любом виде вернётесь. Решай!

– За себя-то я решил, уж мне-то в лесу безопаснее, чем рядом с Пасюком.

– Вот и хорошо, – равнодушно, будто заранее знал ответ, сказал Сашка, – значит, будем воевать. Я не хотел, чтобы гибли люди, ты сам выбрал! Ладно, у меня последнее предложение, только сразу-то не отказывайся, сперва подумай. Я предлагаю решить это дело между собой, никого в наши дела не впутывая. Ты и я, один на один. Короче, я вызываю тебя на поединок.

– Поединок? – опешил я. – Ты стал бандюком?

– Какая разница, – перекривился Сашка. – Так, в любом случае, прольётся меньше крови. Вот мои условия: дерёмся на ножах, до смерти. Когда я закончу с тобой, то вызову Савелия. А потом прохвессора; захотят вернуться в Посёлок – останутся живыми, не захотят – это будет их выбор.

Наверное, Сашка предложил не самый плохой вариант. Не идеальный, но не самый плохой – это точно. По крайней мере, он каждому позволил выбирать. Правда, есть во всём этом маленький недостаток: драться он собирается всерьёз, а, стало быть, и умереть кому-то из нас придётся по-настоящему. Вчера у меня была возможность, а больше что-то не хочется.

– Просто из любопытства, – поинтересовался я, – если я тебя... убью, что мне с того будет?

– Ты? Меня? – хохотнул Зуб. – Тогда барачники отсюда уйдут, я гарантирую. Принимаешь вызов?

– Конечно, нет, – ответил я. – У нас, это не у вас. У нас живут по закону.

– Олег, – набычившись, сказал Сашка, – Не знаю, по какому закону вы живёте, но долго не протянете. Ты будешь драться, потому что я так решил. Я каждого сумею заставить! Поверь, для нас обоих будет лучше, если ты сам согласишься.

Клыков посмеялся от души. Наверное, Сашке кажется, что мы загнаны в угол; согласны хоть за решётку, хоть на виселицу, лишь бы разрешили вернуться. Клыков оценил ситуацию по-другому: хорошо укреплённые позиции, боеприпасы, и, как долгожданный приз – возможность навалять пасюкам. Ради этого стоит рискнуть всем, что ещё осталось, а осталось не так уж много. Значит, и плата, даже в худшем случае не окажется чрезмерной.

– Козёл! – сказала Ольга. – Пожалуй, я бы с ним помахалась.

– Я бы тоже, я бы его полвал за Палтизана, – поддакнул Савелий.

– И не думайте, – отрезал Степан. – Если бы на кулаках, тут я, Савка, поставил бы на тебя. А на ножах, может, у самого Партизана против Зуба и был бы шанс, а у вас едва ли. Уж поверьте, я знаю, кто чего стоит. Вообще-то я Пасюка понимаю. Боязно ему, что вы нас к эшелону проведёте.

– А мы, значит, лишь появится возможность, сразу туда и двинемся, – весело сказал Клыков, и погладил приклад партизановской винтовки. – Говоришь, это Зуб сломал броневик? Там нужно поставить на место предохранители? Это те маленькие штучки, что лежали в кармане Сашкиной ветровки вместе с рацией? Мне Архип показал. Будет у нас машина, тогда и поглядим, кто в этой песочнице главный. А ты, Олег, передай своему дружку, пусть губёнки обратно закатает. Так и передай... странные у него хотелки. Нездоровые. Мы это вылечим, у нас специальное лекарство имеется. "Ба-бах!", и хотелки такие, какие полагаются... нету больше никаких хотелок.

– Погоди, – сказал Степан. – Это успеется. Вылечишь одного, а с другими что делать? Если они грамотно нас обложат, никуда мы не денемся.

– Только до темноты, – усмехнулся Клыков, – потом разбегутся. А кто не разбежался, я не виноват! Мои ребята поодиночке их отловят.

– Я думаю, им того и надо, до темноты нас задержать, – сказал Белов. – Скорее всего, эти специально на рожон лезли, дурачков изображали, а мы и рады, стрелять начали, выдали себя. Хотя, мимо бы они не прошли, не для того были посланы. Мимо, вернее всего, другие направились: тайком, в обход и к эшелону. А эти выяснили, что мы здесь, теперь будут отвлекать, и пытаться вернуть в Посёлок знающих нужный маршрут. Или, на худой конец, укокошат их, и домой вернутся. Пасюкову и так и эдак хорошо. Как думаешь, Олег, если Зуб объяснил, как дойти до эшелона, они дойдут?

– Шансы есть, – ответил я. – Тут ведь что важно? Если Санёк рассказал, где спрятаны костюмы химзащиты, запросто дойдут.

– Точно, – согласился Степан, – иначе бы Пасюк Сашку от себя не отпустил, и уж тем более не позволил бы ему рисковать башкой. А тут он прямо нарывается. Видать, крепко Пасюков прижал Зуба, если тот всё ему выложил. Наверное, и маршруты на карте отметил. Пока мы сидим здесь, они, значит, уже...

– Ох, – помрачнел Клыков, – что-то мне такой расклад совсем не нравится.

Усталое лицо, тусклый и убегающий взор. Утром Сашка держался лучше.

– Ну, что, решился? – глядя под ноги, спросил Зуб.

– Не собираюсь я с тобой драться.

– Будешь. Я же говорил, будешь. Посмотри. – Сашка махнул рукой. – Вон твой приз.

Я посмотрел, и понял – от драки не уйти! Два пасюка выволокли на железку Катю. Она не кричала и не сопротивлялась, лишь иногда переводила затравленный взгляд с меня на пленителей. У девочки связаны руки, подгибаются ноги, она растеряна и покорна. Пропитанная дождём одежда облепила тело. Пряди мокрых волос упали на лицо...

– Ты сам это придумал, урод? – спросил я оторопело. Во рту сделалось сухо, язык стал шершавым и непослушным. Сашка отступил на пару шагов. И правильно – сейчас мне и нож не нужен. Руками на клочки разорву, зубами вцеплюсь.

– Ничего с ней... пока... не сделали, – сказал Сашка. – Всё зависит от тебя Я не в силах помочь... а ты и другим передай: у каждого в Посёлке кто-то остался. Ты всем скажи, они поймут...

– Саша? – выдавил я сквозь зубы. – Как же я раньше-то не разглядел, какая ты сволочь?

– Это не я, – тихо сказал Сашка. – Это решено за меня. И за тебя. Пасюк всех нас держит за... Если бы не ты... увёл Асланяна, и всё пошло прахом. За это я тебя и убью.

Волна ярости схлынула. Я, тяжело дыша, смотрел на Зуба.

– Дурак твой Асланян, – сказал я, – Пасюк им уже попользовался, а теперь он пользуется и тобой. Ладно, давай меняться? Катю на Асланяна?

– Зачем? – усмехнулся Сашка. – Асланян теперь никто. Если не боишься – дерись, если боишься, тоже дерись... пойми, этим сейчас не до шуток, и они, действительно, убьют Катю. Не сразу. Сначала позабавятся, а потом убьют...

Клыков выпроваживал дружинников из комнаты, а те не спешили возвращаться на позиции. Обида и недоумение на лицах; кое-что из нашего с Сашкой разговора долетело и до их ушей, остальное парни увидели сами. Надрать задницы пасюкам – это с радостью, об этом мечтали! Но заложники... так мы не договаривались! С одной стороны, барачников надо бы проучить, и немедленно, эти ребята давно нарывались! Только... в Посёлке остались друзья и родные. Пасюк намекал, да не верилось.

Эх, сидели бы за Оградой, авось пересидели бы смутное время. Хотели драться по-другому – рвать и крушить врага. Кто же знал, что война окажется такой подлой.

– Не передумал, Олежка? – спросил Степан.

– Что тут думать? – отмахнулся я. – Убью Сашку, а дальше будет видно.

– Хорошо бы, – пробурчал Белов. – А если?.. Ладно. Решил – сделай! Но можно и по-другому. Шлёпнем Зуба, и всё. Зря, что ли, Партизан снайперку тащил? Снимем и тех козлов, что держат Катю, не вопрос. Если выйдет, у девчонки появится шанс улизнуть, лишь бы не растерялась. А мы начнём воевать по-настоящему. Всех положим, я обещаю. Что скажешь?

– Я буду драться, – заупрямился я. План Белова тоже неплохой, но Катю жалко.

– Я не смогу тебя отговорить?

– Нет.

– Ладно, дерись, – буркнул Степан, – я уважаю твоё решение, хотя и считаю его... э-э... неправильным. Надеюсь, ты понимаешь, что Зуб сильнее тебя. Поэтому – забудь всякую чушь о жалости и благородстве, это для других случаев. А Сашка уже покойник. Если он воткнёт в тебя нож, в тот же миг я его застрелю, и дальше всё пойдёт по моему плану. Лучше убей его сам. Если решил драться – не бойся, дерись. Клыков, не в службу, в дружбу, найди парню хороший нож. Поспрашивай у своих.

Крупные капли забарабанили по стеклу, мутные струйки воды сделали мир по ту сторону окна зыбким и размытым. "Дождь не скоро закончится", подумал я, тускло-серый свет, проникающий в комнату сквозь мутное окошко, нагонял тоску.

Вернулся Клыков.

– Выбирай, – сказал он, протягивая мне три ножа, – по-моему, самое то.

Степан забрал оружие. И ладно, пусть сам решит, какой лучше, он в этом деле толк знает.

– Думаю, этот, – кум протянул один из ножей ручкой вперёд. – Попробуй.

Этот, так этот: не хуже других, наверное. Я осторожно взял оружие. Если бы не повязка на ладони... она мешает крепко сжать рукоятку, нож, того и гляди, выскочит. Я переложил его в левую руку. Неудобно и непривычно. Морщась от боли, я размотал тряпицу. Порезанные пальцы распухли, там, где короста оторвалась вместе с тканью, засочилась кровь. Я сжал ручку ножа. Больно, да ничего с этим не поделаешь...

– Дай посмотреть, – велел угрюмо следивший за мной Степан, и, увидев покалеченную ладонь, ещё больше помрачнел.

– Болит? – посочувствовал Клыков.

– Терпеть можно, – ответил я, – дядя Вася, дай закурить.

Клыков поспешно вытащил трубку.

– Всё хуже и хуже, – сказал Степан, – Клык, ещё раз подсуетись, сгоняй за профессором.

И без того неуклюжий, Архип, после бессонной ночи двигался так, будто накануне переборщил с медовой настойкой.

– Партизану совсем худо, – тихо сказал он, шмыгнув распухшим и покрасневшим носом.

– Про это после, – недослушал Степан. – Ты Олегу ладонь посмотри.

– И что? – завёлся Архип, глянув на мою руку. – Тоже мне, рана! Поболит, и пройдёт. Я говорю: "Партизану совсем худо!"

– Не ори, мы тебя услышали, – тихо сказал Степан. – Займись Олегом.

– Обработать надо.

– Так обработай. А вылечить сумеешь?

– Сумею. Через недельку будет, как новенький.

– Надо сейчас.

– Я учёный, а не колдун.

– Значит, обезболь. Хотя бы это...

– Это могу, – сказал Архип. – Ты сам это можешь. Дай ему хмель-дурман, он про эту болячку и думать забудет.