Текст книги "Гермес Трисмегист и герметическая традиция Востока и Запада"

Автор книги: Константин Богуцкий

Соавторы: Гермес Трисмегист
сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 40 страниц)

Воздействие Египта на греческую философию до Александра, хотя и менее невероятно, чем воздействие Иудеи, все-таки очень неясно. Все, что можно было бы отнести на его счет, – это склонность большинства философов к унитарным догмам и теократическим или монархическим формам правления; это предпочтение объясняется также естественной тенденцией философии реагировать против той среды, в которой она развивается. В многобожном и республиканском обществе это противостояние должно было привести к единобожию в религии и авторитарности в политике, так как эти две идеи соотносимы. Человеческий ум искушается простыми формулами, которые позволяют ему без труда охватить целый ряд вещей; самолюбие тяжело смиряется с идеей равенства, и философы, как и другие люди, склонны были предпочитать господство части свободе всех. Те, кто путешествовал в Азии и в Египте, встречая там идеи и нравы, отвечающие их вкусам, должны были приписывать тамошним народам высокую мудрость и предлагать их примеры своим согражданам. Египетское духовенство было похоже на ту интеллектуальную аристократию, которую они хотели видеть правящей в Греции, при том, что они составляли бы ее часть; иудейское духовенство, если они его знали, вызвало бы у них тот же восторг, и у них не было бы причин это скрывать.

Греческая философия, которая с самого начала была связана с вопросом о первопричине вещей, воспринимала единство (единобожие) как абстрактную форму. Иудеи представили его в более живой форме; мир был для них монархией, и их религия была наиболее полным выражением единобожия в античности. Для египтян божественное единство никогда не отличалось от единства мира. Великая река, оплодотворяющая Египет, сияющая звезда, дающая жизнь всей природе, – все это преисполняло египтян внутренней силой, единственной и многократной сразу, разнообразно проявляющейся регулярными переменами и бесконечно возрождающейся в самой себе. Господин де Руже обратил внимание на то, что все толкования "Погребального ритуала" египтян наделяют всем, что обыкновенно присуще всевышнему Богу, бога Ра, который по-египетски есть не что иное, как Солнце. Эта звезда, которая каждый день, кажется, сама себе дает новое рождение, была символом непрерывного божественного рождения. Хотя символические формы разнообразны как в Египте, так и в Индии, не нужно излишнего абстрагирования, чтобы привести все эти символы к пантеизму.

"У меня был случай показать, – говорит господин де Руже, – что вера в единство всевышнего существа никогда в Египте не была полностью угашена многобожием. Берлинская стела XIX династии называет его "единственный живущий в субстанции". Другая стела из того же музея и из той же эпохи называет его "единственной вечной субстанцией" и далее "единственным родителем в небе и на земле, который сам не рожден". Доктрина единственного Бога в двух лицах Отца и Сына также сохранилась в Фебах и в Мемфисе. Та же берлинская стела, происходящая из Мемфиса, называет его "Бог, делающийся Богом, существующий сам собой, существо двойное, родитель с самого начала". Фебский урок в почти идентичных терминах говорит об Аммоне в папирусе господина Харриса: "Существо двойное, родитель с самого начала. Бог, делающийся Богом, рождающий сам себя". Особая функция, присваиваемая Сыну, не разрушала единства; и в этом смысле ясно, что этот Бог был назван "уа эн уа", один из одного, то, что Ямвлих позже довольно верно перевел словами "яр сото той яр атои вей", которые он применяет ко второй божественной ипостаси" [3]

[Закрыть].

Когда философские доктрины Греции и религиозные доктрины Египта и Иудеи встретились в Александрии, у них было слишком много общих точек, чтобы они не делали взаимных заимствований. Из их сближения и ежедневных контактов вышли многие школы, общим характером которых был эклектизм или, скорее, синкретизм, то есть смесь различных элементов, дополняющих друг друга. Эти элементы присутствовали все, хотя и в разных пропорциях, в каждой их этих школ. Первой была иудейская школа, которую представлял Филон, силой аллегорий извлекавший платонизм из каждой страницы Библии. Филон рассматривается как главный предвестник гностицизма. Под этим названием объединяют многочисленные христианские секты, соединявшие традиции иудеев с традициями других народов, преимущественно греков и египтян. Слово "гностик", применявшееся иногда к христианам вообще, например у Климента Александрийского, обозначает просто тех, кто владел "гнозисом", высшей наукой, интуицией божественных вещей.

Второй по значению после Филона и гностиков была школа Аммония Саккаса и Плотина, которая, заимствуя в Азии и в Египте их унитарные и мистические тенденции, непосредственно приближалась к греческой философии, пытаясь растворить в себе все ее различные секты. В последние времена многобожия уже не было чистых стоиков, эпикурейцев, перипатетиков и даже платонистов; все эти секты пришли к сумме идей, и все они были представлены с какой-либо стороны в общей философии. Эти компромиссы не были новы, Платон много заимствовал у элеатов и пифагорейцев. Демонология, занимавшая так много места в александрийской философии, вовсе не была изобретением ни Платона, ни даже Эмпедокла или Пифагора; ее истоки можно найти и в "Трудах и днях" Гесиода.

Наряду с этими школами – и как бы для создания связей между ними – из них развилась другая, не связанная ни с каким историческим именем и представленная только герметическими книгами. Эти книги – единственные известные нам памятники того, что можно назвать египетской философией. Правда, они дошли до нас только по-гречески, и более того, представляется маловероятным, чтобы они были когда-либо написаны на египетском языке; но Филон тоже писал по-гречески, и от этого он не стал менее иудеем. Можно также сказать, что герметические книги принадлежат Египту, но Египту сильно эллинизированному и находящемуся на пороге христианства. В настоящих греческих книгах не встречалось такого экстатического восторга, который переполняет книги Гермеса; набожность греков была намного более скромной. Что еще чуждо греческому характеру, так это апофеоз царственности, встречающийся в некоторых герметических книгах и напоминающий божественные титлы, присваиваемые фараонам и, позднее, Птолемеям. Эти апокрифические произведения всегда писались в форме диалогов. В одном Исида передает своему сыну Гору посвящение, полученное ею от своего великого предка Камефиса и от Гермеса, секретаря богов; в другом добрый демон, которым, возможно, являлся бог Кнеф, учит Осириса. Наиболее часто Гермес посвящает своего ученика Асклепия или своего сына Тата. Иногда Гермес играет роль ученика, а посвящает его Разум (Нус) или Поймандр. Письмо Порфирия адресовано пророку Анебо, или Анубису, чье имя совпадает с именем бога, которого греки отождествляли с Гермесом.

Но кем же был Гермес Трисмегист, под именем которого до нас дошли эти книги? Человек он или бог? Комментаторам кажется, что и то, и другое. Многие аспекты приводят к тому, что его путают с разными богами Египта, имеющими с ним какое-либо сходство. Ранее верили, что путаница в генеалогии преодолена, и говорили, что было несколько Гермесов.

Согласно Манефону, Тот, первый Гермес, писал на стелах и колоннах принципы наук на языке и в характерах иероглифических. После потопа второй Гермес, сын доброго демона и отец Тата, перевел эти надписи на греческий. Здесь Гермесы даны как исторические личности. В Египте жрецы, так же как и цари, брали себе имена богов, и так как в герметических книгах посвящающий имеет характер скорее духовный, чем божественный, первые издатели приписывали их этой семье пророков. Им не хотелось верить, что эти так обожаемые ими произведения были написаны таинственным и анонимным автором, выдающим свои идеи под именем бога. Однако подлог был невинный; автор "Имитации", который вложил речь в уста Христа, не считается фальсификатором. В герметических книгах философия возвышена Разумом или Богом, которые являются ее персонификацией.

"Гермес, ведающий словесами, – говорит Ямвлих, – есть, согласно традиции, общий бог для всех жрецов; он ведет к настоящей науке, он есть один во всем. Вот почему наши предки приписывали ему все открытия и подписывали свои произведения именем Гермеса". Отсюда такое количество книг и речей, приписываемых Гермесу. Ямвлих говорит о двадцати тысячах, но не упоминает названия ни одной из них. Сорок две книги, о которых говорит Климент Александрийский, составляли настоящую духовную энциклопедию. Согласно Галиену, жрецы писали на колоннах, не подписываясь, то, что было придумано одним из них и одобрено всеми. Колоннами Гермеса служили стелы и обелиски, ставшие, по сути, первыми книгами, прежде чем был изобретен папирус. Согласно Яблонскому, имя Тот по-египетски обозначает "колонна". К сожалению для науки, вместо книг, упомянутых Климентом Александрийским, и тех, которые, согласно Плутарху, объясняли имена богов, мы имеем только философские произведения эпохи декадентства. Однако те герметические книги, которыми мы владеем, также имеют свою относительную ценность. Они знакомят нас с религиозной мыслью античности, не в ее наилучшей – но именно в ее последней форме.

Чтобы изложить всю систему герметической теологии, я не могу сделать ничего лучшего, как воспроизвести резюме, которое господин Вашро дал на эту тему в своей "Критической истории Александрийской школы". "Бог, – говорит он, – рассматривается здесь как принцип, который выше, чем разум, душа и все, чему он служит причиной [4]

[Закрыть]. Благость не является его атрибутом, это само его естество; Бог есть Благость, как Благость есть Бог. Он есть небытие, поскольку он выше, чем бытие. Бог производит все, чем сам является, и содержит все, чего еще не создал. Совершенно невидимый в себе, он есть начало всякого света [5]

[Закрыть]. Разум не есть Бог, он есть только от Бога и в Боге, так же, как смысл есть в Разуме, душа в смысле, жизнь в душе, тело в жизни [6]

[Закрыть]. Разум отличается, но не отделяется от Бога, как свет от своего источника; он, как и душа, есть действие Бога, его сущность, если Бог вообще ее имеет [7]

[Закрыть]Для Бога производить и жить есть одно и то же [8]

[Закрыть]. Наконец, отличительная черта божественной природы есть в том, что ничто из того, что подходит иным существам, не может быть присвоено ему; он есть вещество для всего, не будучи ничем [9]

[Закрыть]. По этому признаку узнают Отца всех вещей, Бога. Это есть блеск Блага, освещающий Разум, затем всего человека и превращающий его в поистине божественную сущность [10]

[Закрыть]. Бог есть всеобщая жизнь, все, чего отдельные существа суть только части; он есть начало и конец, середина и окружение, основа всех вещей, источник, питающий в изобилии, душа, дающая жизнь, добродетель, которая производит, Разум, который видит, дух, который вдохновляет [11]

[Закрыть]. Бог есть все, все преисполнено им; нет ничего во вселенной, что не было бы Богом [12]

[Закрыть]. Как Отцу Вселенной ему подходят все имена, но, поскольку он есть Отец всех вещей, никакое имя не может быть ему присуще [13]

[Закрыть]. Один есть все, и все есть один; единство и совокупность суть тождественные слова в Боге" [14]

[Закрыть].

Первая мысль, возникающая в уме при изучении этой философии, – это сблизить ее с философией брахманов. К примеру, в Бхагавадгите мы часто видим те же идеи, представленные в почти идентичных выражениях: "Я есмь источник и распространение Вселенной. Нет ничего более великого, чем я; от меня зависят вещи, как жемчужины, подвешенные на шнуре; я есть влажность в воде, красота в Солнце и Луне, святое слово в Ведах, сила в воздухе, мужество в человеке. – Я есмь запах земли, сияние огня, разум разумных, сила сильных. Я есмь вещи минувшие, настоящие и грядущие, но меня не знает никто. – Я наполняю Вселенную теплом, я держу и изливаю дожди, я есть смерть и бессмертие, я есть сущий и несуществующий, о Арджуна! – Я есмь родитель всех вещей, из меня развивается Вселенная. Я есмь дух, пребывающий в груди всех существ; я есмь начало, середина и конец" [15]

[Закрыть]. Так как нет убедительных доказательств существования контактов между Индией и Египтом, эти аналогии нельзя объяснить заимствованием. Но любопытно встретить у двух разных народов одинаковые доктрины наряду с одинаковыми общественными формами: пантеизм отвечает системе каст, как единобожие – монархии, а многобожие – республике.

Господин Вашро узнает в герметической теологии как неоплатоновские мысли и выражения, так и другие, заимствованные у Филона и в других иудейских книгах; в них также легко узнать египетский пантеизм, лишенный своих символических форм и переодетый в абстрактные формы греческой философии. Так, в надписи в храме в Саиз, цитированной Плутархом [16]

[Закрыть]и Проклом, Нэйс (Neith) провозглашал: «Я есть все, что есть, что было и что будет». Согласно господину Руже, всевышний Бог определен в многочисленных формулах «Погребального ритуала» как «тот, кто существует сам по себе», «тот, кто сам себя бесконечно рождает» [17]

[Закрыть]; в других текстах его называют «Господь сущего и несуществующего». Именно в этом Бог герметического пантеизма, благодаря которому и в котором все существует, этот вселенский Отец, чья единственная функция состоит в том, чтобы творить, тот, о котором книги Гермеса говорят нам: «Вечное не рождено иным, оно рождено самим собой или, скорее, оно творит себя бесконечно» [18]

[Закрыть]; «если Творец есть не что иное, как то, что творит, он неизбежно творит сам себя, ибо именно творя становятся Творцом» [19]

[Закрыть]; «он есть то, что есть, и то, чего нет». Идея, которую античные тексты передают как «уа эн уа», «один из одного», «тср(вто»; той пропои" у Ямвлиха, или «пау ти», «двойной Бог» или «двойное существо», то есть Отец и Сын, согласно сущности той мистерии, которую мы хотим разобрать [20]

[Закрыть], – эта идея присутствует также в книгах Гермеса, где часто упоминается сын Бога [21]

[Закрыть], Бог рожденный. Этим вторым Богом является мир, видимое проявление невидимого Бога [22]

[Закрыть]. Иногда эта роль приписывается Солнцу [23]

[Закрыть], которое создает живых существ, как Отец творит сущности идеальные. В этом герметическая мысль приближается к древней египетской теологии. «Стела из музея в Берлине, – говорит господин Мариет (Mariette), – называет Солнце „первым рожденным“, сыном Бога, Глаголом». На одной из стен в храме в Филе… и на двери храма в Мединет-Абу читаем: «Это оно, Солнце, сделало все, что есть, и ничто никогда не было сделано без него», – то, что святой Иоанн точно в тех же терминах скажет о Слове четырнадцатью веками позже [24]

[Закрыть]. «Третий Бог» герметических книг, человек [25]

[Закрыть], рассматриваемый в своей абстрактной сущности, не лишен сходства с Осирисом, которого иногда принимают за идеальный тип человека; в «Погребальном ритуале» душа, предстающая перед судом, всегда называется «Осирис такой-то». Эта герметическая троица – бог, мир, человек – не более далека от древних египетских триад, чем от абстрактных концепций платоников.

II

Общность доктрин, изложенных в герметических книгах, позволяет отнести их к той же школе; но едины они не настолько, чтобы нельзя было выделить три главные группы, которые я назвал бы иудейской, греческой и египетской, не придавая этим словам исключительного и абсолютного значения, а только указывая на относительное преобладание того или иного элемента и различных тенденций, которые понемногу приближают герметическую школу к каждому из трех народов, составляющих население Александрии. Прежде всего внимание должно быть уделено иудейской группе, которая более непосредственно касается столь интересной для нас проблемы истоков христианства. Между первыми гностическими сектами и эллинскими иудеями, представленными Филоном, не хватало одного звена: его можно найти в некоторых герметических книгах – в частности, в «Поймандре» и в «Нагорной проповеди»; возможно, в них найдется также объяснение так часто констатируемых различий между тремя первыми и четвертым евангелиями.

"Поймандр" значит "пастырь мужейо"; выбор этого слова для обозначения высшего Разума объясняется в следующем фрагменте Филона: "Наш разум должен вести нас, как пастырь ведет коз, коров или овец, предпочитая для себя и для своего скота приятному полезное. Это знаменательно и почти уникально для божьего провидения, что части нашей души не должны быть без руководства и должны иметь пастыря безукоризненного и совершенно доброго, который не позволял бы нашей мысли случайно заблудиться. Нужно, чтобы одно-единственное направление вело нас к одной цели; нет ничего более невыносимого, чем подчиняться нескольким правителям. Совершенство действий пастыря таково, что они даны не только царям, мудрецам, душам, очищенным посвящением, но самому Богу. Тот, кто сие утверждает, не есть первый – это только пророк, которому хорошо верить, который писал гимны; вот что он говорит: "Господь есть мой пастырь, и ничего мне не будет недоставать". Пусть каждый говорит так для самого себя, ибо песнь сия должна быть прочувствована всеми друзьями Бога. Но особенно она подходит миру: как своего рода стадо, земля, вода, воздух, огонь, все растения и все твари, вещи смертные и вещи божественные, природа неба, времена обращения Солнца и Луны, вращения иных звезд и их гармоничные танцы следуют за Богом, как за пастырем своим или своим царем, который ведет их согласно справедливости и закону, руководя ими своим здравым смыслом (Глаголом), его первородным сыном, на которого была возложена забота об этом священном стаде и обязанности министра великого и царя; ибо где-то было сказано: "Вот, это я; я пошлю моего ангела пред твоим лицом, чтобы он охранял тебя в пути". Пусть весь мир, превеликое и пресовершенное стадо истинного Бога, говорит: Господь есть мой пастырь, и ничего мне не будет недоставать" [26]

[Закрыть].

"Поймандр" Гермеса Трисмегиста сравнивали с "Пастырем" святого Гермаса или Гермеса, современника апостолов. Этот "Пастырь" – апокалиптическое произведение, очень плохо написанное и совсем уже не читаемое, но оно пользовалось большим авторитетом в ранней Церкви. Я процитирую фрагмент, который может объяснить название и в котором находится зародыш доктрины чистилища: "Я вышел в поле, и он показал мне ребенка, одетого в желтое и пасущего множество скота. И эти животные были как будто в радости, весело резвясь и подпрыгивая то здесь, то там. И сам пастырь был очень веселый на своем пастбище и бегал вокруг своего стада. И я увидел в одном месте других животных, резвящихся, но не подпрыгивающих. И он сказал мне: "Ты видишь этого пастыря?" "Вижу, Господин", – ответил я. "Это, – сказал он, – ангел удовольствий и наваждений; он развращает души рабов божьих, отвращает их от истины, обманывает их плохими желаниями, в которых они теряются, забывая заповеди живого Бога и входя в безрассудные удовольствия и наваждения этой жизни". "Слушай, – сказал он мне, – животные, которых ты видишь веселыми и подпрыгивающими, – это те, которые отделились от Бога до конца и предались желаниям этого века. В них нет раскаяния, возвращающего к жизни, потому что имя Бога для них кощунство. Жизнь таких, как они, – это смерть. Те, которых ты видел не прыгающими, но пасущимися на одном месте, – это те, которые преданы удовольствиям и иллюзиям, но не кощунствуют против Бога. Они отделены от истины, но у них есть надежда на раскаяние, возвращающее жизнь. Их развращенность поэтому оставляет некоторую надежду на воскресение; но смерть (других) – это вечное разрушение". Мы прошли немного вперед, и он показал мне другого пастыря, дикого вида, большого, одетого в шкуру белой козы; на плечах у него была котомка, в руках – грубый и узловатый кий, взгляд у него такой угрюмый, что я испугался. Этот пастырь получал от первого, молодого, животных, резвящихся в радости, но не подпрыгивающих, и гнал их на очень крутой склон, усеянный шипами и колючими кустарниками, такими, что животные не могли выпутаться, но оставались погрязшими в этих шипах и колючках. И он осыпал их ударами и ходил так вокруг них, не давая им ни отдыха, ни передышки. И видя, как он их бьет и терзает, я опечалился от их непрерывного мучения. И я обратился к ангелу, с которым я разговаривал: "Господин, кто этот пастырь, столь свирепый и бессердечный?" И он мне сказал: "Это ангел наказания; один из справедливых ангелов, но он назначен наказывать. Он получает тех, кто заблудился и ушел далеко от Бога и пошел за своими желаниями, и он наказывает их, как они того заслуживают, различными ужасными наказаниями"*.

[* Святой Гермас, "Пастырь", книга III, фрагмент VI. Еще один отрывок этого произведения, а именно первые его строки, мы приводим для сравнения с первыми строками "Поймандра" (см. наст. изд.). – Прим. пер.]

Особенно важно заметить, что Филон и святой Гермас представляют два разных аспекта этого иудейского мира, столь многообразного в своем кажущемся единстве. Третий аспект нам даст "Поймандр". Иудеи, несмотря на свои усилия, направленные на самоизоляцию, стали (в связи с переселениями, добровольной ссылкой или эмиграцией) тем, чем их старшие братья финикийцы стали благодаря торговле, – связными между другими народами. Филон настолько же грек, как и иудей; автор "Пастыря" – слегка эллинизированный иудей; в "Поймандре" египетские доктрины и, возможно, даже некоторые отголоски халдейских или персидских верований смешиваются с "Тимеем", первой главой Книги бытия и началом Евангелия святого Иоанна.

Темой произведения является космогония, представленная в форме откровения, сделанного автору Поймандром, который есть Ну с греческой философии, Разум, всевышний Бог. Как и в "Тимее", Бог выше материи, но он не извлекает ее из небытия. Разум управляет миром согласно идеальной модели, которой является смысл или Слово, Логос Платона и Зенона. Этим словом Бог рождает другой творческий разум, Бога огня и дуновения, или дух, Пневма. Здесь можно увидеть египетскую тему (реминисценцию); согласно Евсевию [27]

[Закрыть], Фта была рождена из яйца, вышедшего изо рта Кнеф. Но эта космогония «Поймандрэса» близка также к греческой философии, особенно к «Тимею», поскольку это творческое дуновение очень напоминает душу мира.

Примечание в начале рукописи приписывает Гермесу предвосхищенное видение христианской троицы и даже извлекает из этого абсурдное объяснение имени Трисмегиста. Сюидас воспроизводит это мнение и цитирует герметический фрагмент, аналогичный этому фрагменту из "Поймандра". Он уверен, что эта теология напоминает догму Троицы в той форме, которую ей дала греческая Церковь, выводящая Духа из Отца через Сына. Но из этого нужно было бы заключить, что "Поймандр" принадлежит более поздней эпохе, чем та, в которой установилась эта догма. Зародыши идей долго существуют в умах, прежде чем приобретают окончательную форму.

Второй творец, которого Бог родил своим словом, произвел семь управителей, управляющих небесными сферами и напоминающих Амшаспандов в Персии. Что касается человека, Бог создал его по своему образу. Возможно, это реминисценция из Библии, хотя эта идея существует также и в многобожии: Finxit in effigiem modersntum cuncta Deorum. Вылепил точно по образу всех Богов.

Согласно Филону, ангелы принимали участие в сотворении человека; именно так он объясняет употребление множественного числа в рассказе Моисея: "После того, как он сказал, что все остальное было сотворено Богом, только в сотворении человека он показывает странную кооперацию. Бог сказал: "Сделаем человека по нашему образу". Слово "сделаем" указывает на множество. Вселенский Отец обращается к своим Силам* и возлагает на них формирование смертной части нашей души, подражая искусству, с которым сам он создал нашу рассудочную часть, потому что он справедливо решил, чтобы главная часть человека была творением правителя, а то, что должно подчиняться, было бы творением подчиненных" [28]

[Закрыть]. Это мнение есть в «Поймандре»; типичный человек сотворен Богом через семь кругов, чьи правители сделали его таким, чтобы он участвовал в их природе. Та же идея высказана Макробием в его комментарии ко «Сну Сципиона». Что касается тела, то человек сотворил его сам, рассматривая свое отражение в воде и свою тень на земле; он воспылал любовью к своему образу, материя отдала ему свою любовь, и из их союза родилась форма. Возможно, здесь есть намек на легенду о Нарциссе. Эта легенда, объясненная одним из комментаторов Платона, связана с религией мистерий; это было одно из многочисленных выражений общей веры в мистические религии и философии: жизнь тела и смерть души, которая, увлеченная желаниями, ниспадает в потоки материи.

[* В богословском значении этого слова. – Прим. пер.]

Гермафродитный характер первичного человека в "Поймандре" можно было бы сравнить с соответствующей идеей в "Пире" Платона, где она представлена в гротескной форме; но более вероятно, что это отголосок Библии: "он сотворил их мужчину и женщину". Согласно Филону, который обширно комментирует Моисеев рассказ с точки зрения платоновских теорий, Бог сначала сотворил род людской, прежде чем сотворить личности разного пола. Кажется, Поймандр был еще более непосредственно инспирирован Книгой бытия, когда он добавил, что после разделения полов Бог сказал своим творениям: "Растите в рост и размножайтесь в количестве". Правда, эта многословная форма, хотя и соответствует иудейскому гению, не встречается в Библии, которая говорит просто: "Растите и размножайтесь". Поэтому можно допустить, что автор имел в виду какую-то другую космогонию, не дошедшую до нас. Однако эта незначительная разница не может вызвать серьезных сомнений. Примечание Пселла к этому месту указывает на то, что многие века в этом видели иудейское влияние. "Этот чародей, по-видимому, хорошо знал Святое Писание… Нетрудно разглядеть, каким был Поймандр у греков: это тот, которого у нас называют Принц мира, или кто-то из его приближенных, потому что, говорит Василий, дьявол – это вор, он обворовывает наши традиции".

Соответствия между "Поймандром" и Евангелием святого Иоанна еще более значительные:

Поймандр

"Этот свет – это я, разум, твой Бог, предшествующий влажной природе, вышедшей из мрака, сияющий Глагол Разума, это Сын Бога."

"Они не разделены, потому что в единстве их жизнь."

"Слово Бога устремилось от низших стихий к чистому творению Природы и соединилось с творческим Разумом, потому что он той же сущности."

"В жизни и в свете состоит Отец всех вещей."

"Вскоре опустился мрак… который переменился во влажную и беспокойную природу, и оттуда раздался нечленораздельный кажущийся принадлежащим свету голос; святой Глагол низошел из света на Природу."

"То, что в тебе видит и слышит, – это Глагол Господа; Разум есть Бог Отец."

"Я верю в тебя и я свидетельствую о тебе; я иду в жизни и в свете. О Отец, будь благословен; Человек, принадлежащий тебе, хочет разделить твою святость, ведь ты дал ему на это власть."

Святой Иоанн

"Вначале было Слово, и Слово было с Богом, и Слово было Бог."

"Оно было в начале с Богом."

"Все вещи рождены им, и ничто из рожденного не рождено без него."

"В нем была жизнь, и жизнь была свет людей."

"И свет во тьме светит, и тьма не объяла."

"Был свет истинный, который просвещает всякого человека, приходящего в мир."

"А тем, которые приняли его, верующим во имя его, дал власть быть чадами Божиими. "

Очень вероятно, что «Поймандр» и Евангелие святого Иоанна были написаны со сравнительно небольшой разницей во времени, в среде, где были в ходу те же мысли и те же выражения, – один среди иудо-греков Александрии, другой среди иудо-греков Эфеса. Однако между ними существует глубокая разница, которая выражается следующими словами святого Иоанна: «И Слово стало плотию, и обитало с нами». Воплощение Слова – фундаментальная догма христианства, и поскольку в «Поймандре» нет никакого следа этой догмы, не кажется правдоподобным, чтобы автору было о ней известно; иначе он на нее намекнул бы – или чтобы ее принять, или чтобы ее оспорить.

Весьма вероятно, что "Поймандр" вышел из той школы терапевтов Египта, которую, к сожалению, так часто путают с эссенистами Сирии и Палестины. Филон установил между первыми и вторыми довольно знаменательные отличия. "Эссенисты, – говорит он, – рассматривают рассудочную часть философии как не необходимую для достижения добродетели и оставляют ее любителям словесов. Физика им кажется выше человеческой природы; они оставляют ее тем, кто теряется в облаках, кроме вопросов, касающихся существования Бога и сотворения мира. Они занимаются прежде всего моралью". Затем Филон описывает нравы эссенистов, и это описание можно было бы применить к первым христианским коммунам – настолько разительно подобие. Можно допустить, что именно среди них апостолы нашли своих первых учеников. Мне кажется, что "Пастырь" Гермаса вышел из этой группы и что название произведения и имя автора внушили некоторым иудо-египетским терапевтам идею создать, из духа соперничества, нечто вроде апокалипсиса, но менее моралистского и более метафизического, и приписать его не современному Гермасу или Гермесу, а знаменитому Гермесу Трисмегисту, столь известному во всем Египте.

В "Поймандре" действительно встречается множество черт, точно соответствующих тому, что Филон говорит о терапевтах, которых он считает примером созерцательной жизни: "В исследовании святых книг они трактуют национальную философию в аллегориях и угадывают секреты природы интерпретацией символов". Эта фраза, так же хорошо применимая и к аллегористической системе самого Филона, в то же время касается и космогонии "Поймандра", хотя библейские тексты не взяты здесь как авторитет. Здесь уже появляются гностические системы, которые окончательно выйдут из более тесной комбинации иудаизма и эллинизма. Филон говорит еще, что терапевты, без конца занятые мыслью Бога, находят даже в своих снах видения красоты божественных возможностей. "Среди них есть такие, – говорит он, – которые даже в сновидениях открывают почтенные догмы священной философии". Автор "Поймандра" начинает свое произведение словами: "Размышлял я однажды о вещах; моя мысль витала в высотах, и все мои органы чувств были притуплены, как в тяжелом сне, который следует за сытостью, нервным истощением или усталостью". Затем он рассказывает свое видение, потом, записав его, он с наслаждением засыпает: "Сон тела привел к прояснению разума, мои закрытые глаза видели истину". Согласно Филону, у терапевтов был обычай молиться дважды в день, утром и вечером; автор "Поймандра" после научения людей приглашает их на молитву с последними лучами заходящего солнца.