Текст книги "Московская хроника 1584-1613"

Автор книги: Конрад Буссов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 21 страниц)

Материалы о тайных переговорах между В. Я. Щелкаловым и Арманом Скровом заключает следующая чрезвычайно важная запись: “А о большом деле о ругодивском немчину Арману Василей не объявил, для того, что от него розведывал, что у ругодивцов хотенье и умышленье”[38]38
  Там же


[Закрыть]. Это упоминание об особо секретном “большом ругодивском деле”, о котором В. Я. Щелкалов “не объявил” даже Арману Скрову свидетельствует о том, что в то время как Арман Скров считал, что он сообщает Щелкалову особо секретные данные о положении дел в Нарве, сам Щелкалов рассматривал свои разговоры с нарвским “палатником” лишь как “разведывание” о “хотенье и умышленье” ругодивцев и вовсе не собирался посвящать Армана Скрова во все секретные связи и действия правительства Бориса Годунова в Нарве и Ливонии вообще. Поэтому есть все основания видеть в записи о “большом ругодивском деле” указание на существование в Нарве другого, еще более секретного заговора, во главе которого и оказался Буссов после приезда в Нарву.

Итак, материалы Посольского приказа свидетельствуют о том, что в 1599—1600 гг. правительство Бориса Годунова не только активно действовало в Нарве через своих тайных агентов, но и опиралось в этой своей деятельности на определенные круги в самой Нарве, причем круги очень влиятельные, что видно из сообщенного Арманом Скровом В. Я. Щелкалову перечня заговорщиков, состоящих из ратманов и “палатников” города Нарвы, во главе с нарвским бургомистром. Замечательно при этом то, что в числе агентов Бориса Годунова, действовавших в Нарве в эти годы, оказывается как раз тот самый Тимофей Выходец, на которого (в подтверждение серьезности своих предложений) ссылался в переговорах с представителями воеводы Голицына в 1601 г. Буссов как на лицо, которое его “знает” (что касается Юстра Иванова, на которого также указывает Буссов, то, как указывает Куник, ссылаясь на архивные материалы, Юстр Иванов привез в 1600 г. в Новгород письмо одного немецкого купца, состоявшего на тайной службе у Бориса Годунова)[39]39
  A. Kunik. Aufklaerungen..., стр. 67.


[Закрыть].

В сопоставлении с этими материалами Посольского приказа достоверность рассказа Петрея о нарвском заговоре и о Буссове как главе этого заговора не вызывает сомнения.

Столь же достоверным следует считать и ту часть рассказа Петрея, в которой говорится о раскрытии шведскими властями заговора в Нарве и о репрессиях в отношении его участников. Кунику удалось найти в сочинении немецкого историка начала XVIII в. Пфефингера “Достопримечательности XVII столетия”, вышедшем в свет в Гамбурге в 1704 г., краткую заметку под 1601 г.: “В этом году Карл, родной сын Карла короля шведского, жестоко расправился с Нарвой и Ревелем”[40]40
  Там же, стр. 66.


[Закрыть]. Характер этой заметки (то, что Карл назван не королем, а сыном шведского короля) говорит о том, что в основе ее лежит какая-то современная запись, сделанная еще до провозглашения Карла Зюдерманландского в 1601 г. королем Швеции под именем Карла IX, и придает ей большую ценность, позволяя связать ее (как это и сделал Куник) с нарвским заговором и казнями его участников. Вместе с тем она дает возможность определить время, когда был раскрыт заговор в Нарве, относя это к 1601 г. Такая датировка нарвского заговора вполне соответствует тому, что говорит сам Буссов о времени своего отъезда из Нейгаузена.

Как сказано выше, этот отъезд мог иметь место не позднее августа 1601 г. Таким образом, Буссов оказался в Нарве во второй половине 1601 г. В это время, очевидно, и был раскрыт нарвский заговор, и Буссову пришлось, спасая свою жизнь, бежать в Россию.

Одиннадцать лет пребывания Буссова в России – с 1601 по 1611 г. – наиболее важная часть его биографии. Именно в эти годы Буссов стал очевидцем и участником крупнейших событий периода Крестьянской войны и польско-шведской интервенции, приобрел тот богатейший запас знаний, сведений, наблюдений и впечатлений, который и лежит в основе его Хроники, придавая ей значение одного из ценнейших источников для изучения данного периода.

Для русского периода биографии Буссова единственным источником (если не считать его писем герцогу Брауншвейгскому и Пепарино) становится его Хроника. При этом Буссов исключительно скуп по части сообщения каких-либо данных автобиографического порядка. Те немногочисленные места сочинения Буссова, которые содержат автобиографические моменты, известны, можно сказать, наперечет. Но и из них большая часть имеется лишь в одной из редакций его Хроники (именно в той, которая публикуется в настоящем издании) и отсутствует в других редакциях его сочинения.

Столь большая сдержанность Буссова по части упоминаний о себе вряд ли может быть отнесена к его авторской скромности. Гораздо вероятнее и правильнее эту черту сочинения Буссова объяснить его сознательным нежеланием привлекать внимание к своей биографии, содержащей в себе такие деликатные моменты, как пребывание на службе у Бориса Годунова в качестве тайного агента и заговорщическая деятельность в Нарве. Этим же можно объяснить и то, что, даже когда в рассказе о тех или иных событиях или лицах Буссов называет себя очевидцем этих событий, он большей частью избегает говорить о том, где он находился и что делал во время этих событий.

Поэтому история жизни Буссова в России является почти столь же темной и загадочной, как и на ее предшествующих этапах.

Загадочным является, прежде всего, то положение, которое занял Буссов по приезде в Россию. Заголовок Дрезденского списка его Хроники для этого этапа, в отличие от Ливонского периода, не указывает никаких должностей или служб Буссова в России, а ограничивается лишь указанием, что “впоследствии” Буссов – “владелец имений Федоровского, Рогожны и Крапивны в Московии” и т. д. – и только. Сам Буссов в своей Хронике несколько раз касается вопроса о своих имениях (стр. 75, 158, 159), дает даже их подробную характеристику (стр. 158—159). О том, что он лишился своих имений в России, Буссов пишет и в письме герцогу Брауншвейгскому. Однако ни разу Буссов не сообщает, когда и как он стал владельцем своих имений.

Правда, в одном случае Буссов, на первый взгляд, дает материал для решения вопроса о происхождении его поместий. Материал этот содержится в рассказе о попытке Лжедимитрия II в 1610 г. в Калуге учинить расправу над находившимися у него на службе немцами.

Буссов видит в этом козни советников Лжедимитрия II – Шаховского и других – и дает следующее объяснение мотивов, которыми руководствовались советники Лжедимитрия: “Все они получили и заняли те превосходные поместья, которые в свое время Димитрий дал немцам за верную службу. Поэтому они опасались, что если немцы останутся в милости, то эти поместья могут быть у них отняты и снова отданы немцам. По этой причине они день и ночь обдумывали, как бы изгнать нас навсегда, лишить нас жизни и удержать наши поместья. (И это, невзирая на то, что мы три полных года верою служили Димитрию, проливали за него свою кровь, потеряли здоровье и многих родных)” (стр. 168).

Из этого рассказа следует, что немцы получили поместья от Лжедимитрия II[41]41
  Хотя Буссов говорит просто “Димитрий”, но то, что здесь имеется в виду не Лжедимитрий I, а именно Лжедимитрий II, следует не только из всего контекста рассказа, подразумевающего, что расправиться с немцами хотел тот же самый Димитрий, который дал им поместья “за верную службу”, но из прямого указания, что немцы служили Димитрию “три полных года”, т. е. 1608—1610 гг. В другом месте Хроники Буссов вкладывает в уста Лжедимитрия II речь, обращенную к немцам, о том, что за их службу он их наградил – дал им владенья князей и бояр.


[Закрыть].

А так как рассказ Буссова (в его второй части) ведется в первом лице, то можно было бы заключить, что и Буссов получил свои имения также от Лжедимитрия II. Вообще говоря, такое толкование данного рассказа возможно, и именно так и толкует слова Буссова Аделунг, считавший, что, “как кажется”, Буссов получил свои поместья от Лжедимитрия II в подарок “за оказанные им услуги”[42]42
  Ф. Аделунг. Критико-литературное обозрение..., ч. II, стр. 28.


[Закрыть]. Однако если и допустить, что некоторые из своих владений Буссов получил от Лжедимитрия II, то во всяком случае одним из них, селом Крапивной с тремя деревнями, которое, по словам Буссова, “находилось в 36 милях от Москвы” (стр. 158)[43]43
  Наиболее вероятным видеть в калужском поместье Буссова именно Крапивну, расположенную, по словам Буссова, “тридцати шести милях от Москвы”, т. е. в районе Калуги. Ни Федоровское (“в 14 милях от Смоленска”), ни Рогожна (“в семи милях от Москвы”) не могли быть калужскими.


[Закрыть], он владел уже в 1606 г. Именно его имеет в виду Буссов, когда пытается объяснить свое пребывание в Калуге во время осады там Болотникова войсками Шуйского в 1606—1607 гг.: “...одно из моих поместий было в той же местности, и мне пришлось там остаться” (стр. 140).

Нет никаких оснований считать, что село Крапивну с деревнями Буссов получил от Лжедимитрия I. Сам Буссов ничего не говорит о такого рода актах Лжедимитрия I, хотя и очень подробно рассказывает и о личности самозванца и о его правлении. Напротив, он даже отмечает, что пострадал в связи с приходом к власти Лжедимитрия I, “потеряв свое имущество”, как и “многие другие честные люди, из тех, кто жил за городом в незащищенных поселениях и ввиду приближения войска (Лжедимитрия I, – И. С.) перенесли все свое добро в докторские дома” (лейб-медиков Бориса Годунова, – И. С.), которые были разгромлены москвичами. “При этом, – добавляет Буссов, – и я и мои близкие тоже потерпели немалый убыток” (стр. 107).

Этот эпизод с “убытками”, понесенными Буссовым при воцарении Лжедимитрия I, важен не только в плане рассмотрения вопроса о времени получения Буссовым его имений. Он не менее важен и в том отношении, что позволяет составить себе представление о лице Буссова в 1605 г., в конце царствования Бориса Годунова. Положение Буссова в этот момент можно расценить как весьма устойчивое и благополучное. Такой вывод в равной мере вытекает как из того, что Буссов обладал в это время достаточно ценным имуществом, которое он стремился сохранить от случайностей войны, так и из факта хранения этого имущества в домах столь привилегированных лиц, как придворные врачи-иностранцы Бориса Годунова.

Этот последний вывод заставляет сделать заключение, что Буссов получил свои имения при Борисе Годунове. Надежным подтверждением такого заключения служит рассказ Буссова о раздаче 18 декабря 1601 г. в Разряде поместий и денежного жалования группе лифляндцев – тех самых, которых не пустил в Нейгаузен преемник Буссова фон Фитингофен и которые затем вышли из Ливонии в Россию, вероятно, почти в одно время с Буссовым.

Подробнейшим образом описывая всю историю с лифляндскими выходцами, начиная от перехода ими русской границы и вплоть до верстания земельным и денежным жалованьем в Разряде 18 декабря 1601 г., Буссов ни разу не упоминает о себе. Но щедрость правительства Бориса Годунова, подчеркиваемая Буссовым в его рассказе о лифляндцах, по отношению к Буссову, бегство которого из Ливонии в Россию явилось следствием его действий в Ливонии в качестве тайного агента Бориса Годунова, была во всяком случае не меньшей (а, конечно, большей), чем по отношению к простым выходцам-иностранцам.

Итак, можно думать, что Буссов сразу же по приезде в Россию стал служилым человеком, осуществив свой план – поступить “ко государю в службу”, о котором сообщал в своей отписке Борису Годунову псковский воевода Голицын. Однако в чем состояла эта “служба”?

Аделунг, касаясь вопроса о занятиях Буссова, замечает: “...он жил в Москве, но чем занимался, этого из его сочинения не видно”[44]44
  Ф. Аделунг. Критико-литературное обозрение..., ч. II, стр. 27.


[Закрыть]. Действительно, то, что Буссов с 1601 г. жил в Москве, с бесспорностью вытекает и из заголовка Дрезденского списка его Хроники, где Буссов прямо назван “жившим тогда в Москве немцем”; и из его описания голода 1601—1603 гг., где Буссов говорит, что он видел “собственными глазами” ужасы этих лет в Москве (стр. 97); и из рассмотренного уже эпизода с “убытками”, из которого мы узнаем даже о том, что Буссов жил вне городских стен Москвы (“в незащищенной местности”), т. е., вероятнее всего, в Немецкой слободе; и из описания времени правления Лжедимитрия I, содержащего колоритный рассказ о том, как Буссов был в гостях у Басманова и обсуждал с ним вопрос: истинный ли царь Димитрий или самозванец (стр. 132); и, наконец, из рассказа о восстании в Москве 17 мая 1606 г., где Буссов говорит, что он сам наблюдал сцены расправы москвичей с польской шляхтой (стр. 123), а также, что он “очень хорошо знал” Лжедимитрия I, “когда он еще был жив”, и “видел его после того, как он был убит” (стр. 129).

К этим материалам о пребывании Буссова в Москве, извлеченным из его Хроники, можно добавить содержащееся в письме Буссова герцогу Брауншвейгскому заявление, что он, Буссов, участвовал в похоронах принца Иоганна Датского, умершего в Москве 28 ноября 1604 г. и похороненного у церкви в Немецкой слободе.

Но, будучи чрезвычайно красноречив в изображении описываемых им событий и лиц, Буссов тщательно избегает говорить о том, что он сам делал в Москве и в каком отношении находился к этим лицам и событиям. Пожалуй, лишь рассказ о Басманове дает некоторую возможность более конкретно представить себе занятия Буссова в 1601—1606 гг.

Этот интересный и важный рассказ имеет следующий вид: “Господина Басманова, который был преданнейшим слугой Димитрия и отдал за него свою жизнь (о чем уже говорилось выше), я однажды, когда он, будучи очень благосклонным и расположенным ко мне, пригласил меня в гости, всячески, но в большой тайне просил и уговаривал открыть мне доверительно правду о нашем милостивом государе: прирожденный ли он наследник или нет? Тогда он доверительно сказал мне следующее: „Вы, немцы, имеете в нем отца и брата. Он вас любит и возвысил вас более чем кто-либо из прежних царей, и я знаю, что вы верны ему“” (стр. 132).

Как и когда могли сложиться такие отношения между Буссовым и Басмановым? Конечно, многое в рассказе следует отнести за счет стремления Буссова как можно больше сократить дистанцию между первым советником Лжедимитрия, каким являлся боярин П. Ф. Басманов, и служилым иноземцем – автором рассказа. Однако нет оснований ни отрицать самый факт нахождения Буссова “в гостях” у Басманова, ни ставить под сомнение возможность “доверительного” обсуждения Басмановым и Буссовым вопроса о личности Лжедимитрия. В пользу наличия в рассказе Буссова реальной основы говорит, в частности, такая стилистическая деталь, как называние Буссовым Лжедимитрия I “нашим милостивым государем” (в настоящем времени, – словообразование, ведущее именно ко времени правления Лжедимитрия I). Но отсюда следует, что отношения между Буссовым и Басмановым действительно были достаточно близкими и тесными.

Из рассказа Буссова о его беседе с Басмановым можно извлечь и еще некоторый материал, характеризующий положение Буссова. Слова Басманова о “немцах”, которых “возвысил” Лжедимитрий и которые “верны” ему, имеют в виду и самого Буссова. Это дает основание рассматривать их как указание на то, что Буссов не только продолжал “верно” служить при Лжедимитрий I, но и был им “возвышен”. Иными словами, можно полагать, что Буссов при Лжедимитрий I занимал пост какого-то начальника среди иноземных наемников. Но если признать это предположение верным, то наиболее вероятным следует считать, что этот же пост Буссов занимал и до Лжедимитрия, еще при Борисе Годунове. То же следует сказать о “благосклонности” и “расположении” Басманова к Буссову. Можно думать, что и они ведут свое начало еще от времен Бориса Годунова. Основания для такого заключения дает опять-таки сам Буссов.

Буссов отводит много места описанию борьбы Бориса Годунова против Лжедимитрия I, подробнейшим образом прослеживая все стадии этой борьбы, от указа Бориса Годунова от 28 октября 1604 г. о мобилизации служилых людей, включая “всех чужестранцев”, и вплоть до перехода Басманова на сторону Лжедимитрия I и приезда Лжедимитрия в Москву 20 июня 1605 г., причем главными героями этой борьбы у Буссова оказываются Басманов и служившие в войске Бориса Годунова немцы.

Так, победа над Лжедимитрием I под Новгородом-Северским – результат того, что в битву “вмешались 700 немецких конников (которые также пришли в стан из своих поместий)” (стр. 101). Здесь же Буссов подчеркивает “верную службу и рыцарское благородное поведение” Басманова, подробно описывает почести, оказанные Басманову в Москве, и полученные им награды и отмечает, что “Басманов был также очень любим и почитаем всеми” (стр. 101). Немцы же (“2 эскадрона немецких всадников”) решают исход и битвы при Добрыничах 20 января 1605 г. (стр. 102), за что Борис Годунов приказал “выдать немцам их годовое жалованье и отблагодарить их за высказанную верную службу и честное поведение” (стр. 103).

Очень эффектно изображен у Буссова и переход на сторону Лжедимитрия Басманова, незадолго до того назначенного молодым царем Федором Годуновым на пост главнокомандующего войсками, действовавшими против Лжедимитрия. На этот раз немцы (только что приведенные Басмановым к присяге на имя Федора Годунова) выступают у Буссова как образец верности, отказавшись последовать за Басмановым и вернувшись “в Москву к своему государю, молодому царю, которому очень по душе пришлось их постоянство, и он щедро пожаловал и одарил их, да еще приказал объявить их всенародно самыми верными и постоянными” (стр. 103).

Наконец, немцы фигурируют у Буссова и накануне вступления Лжедимитрия I в Москву – в сцене подачи “всеми немцами” “челобитной” Лжедимитрию, “с просьбой не гневаться на них, если они причинили какое-либо зло его величеству и его войску под Добрыничами. В то время этого требовала их присяга и честь, ибо они были людьми подневольными, служили своему тогдашнему государю господину Борису, клялись ему великой клятвой преданно стоять за него и не могли поступить против этого, не замарав своей совести. Но как они верою и правдою служили Борису, так они будут служить и ему”.

В ответ на челобитную немцев “Димитрий позвал к себе их начальников..., хвалил их за стойкость и преданность и взял их к себе на службу” (стр. 108).

Все эти материалы о действиях немцев и их роли во время борьбы между Борисом Годуновым и Лжедимитрием I, будучи открыто апологетическими в отношении немцев, вместе с тем представляют большой интерес в плане биографии Буссова. Есть все основания считать, что Буссов описывает все перипетии борьбы не только как очевидец, но и как ее непосредственный участник. В этой связи особый интерес в рассказе Буссова приобретает такая деталь, как то, что немцы приехали в войско “из своих поместий”, очень хорошо увязывающаяся с повышенным интересом Буссова к теме о его поместьях, а также сообщение об отъезде немцев от Басманова (после его измены) в Москву, что делает понятным, как мог Буссов заблаговременно принять меры, – хотя и оказавшиеся, по его признанию, неудачными, – для укрытия своего имущества от приближавшегося к Москве войска Лжедимитрия I. В итоге всех этих наблюдений и соображений не будет слишком рискованным допустить, что в числе тех “начальников” немцев, которые 20 июня 1605 г. договорились с Лжедимитрием I о службе, был и Буссов, сохранивший, таким образом, и упрочивший при Лжедимитрии I положение, которое он занимал и при Борисе Годунове. Косвенным подтверждением этого может служить отзыв, даваемый Буссовым о Маржерете (см. стр. 102, 112).

Воцарение Василия Шуйского, по-видимому, отрицательно отразилось на положении Буссова. Такой вывод вытекает не только из общих соображений, что с гибелью Лжедимитрия I и Басманова Буссов потерял своего сильного покровителя, но и, прежде всего, из резко отрицательного отношения самого Буссова к личности Василия Шуйского на всем протяжении его Хроники. Однако можно думать, что – во всяком случае формально – Буссов остался в числе служилых немцев и при Шуйском[45]45
  Правда, в одном месте своей Хроники (именно в главе VIII, посвященной доказательству самозванства Лжедимитрия I) Буссов употребляет следующую фразу. “После этого убийства (Лжедимитрия I, – И. С.) я ехал вместе с одним немецким купцом (но имени Бернд Хопер, родом из города Риги) из Москвы в Углич” (стр. 132). Основываясь на этом месте, и Аделунг (Критико-литературное обозрение..., ч. II, стр. 28) и Куник (Aufklaerungen..., стр. 54) считают, что после воцарения Шуйского Буссов уехал из Москвы – сначала в Углич, а оттуда в Калугу. Однако в цитированном месте Буссов говорит не об отъезде из Москвы в Углич, а о поездке в Углич, когда он, Буссов, жил в Москве (и о самой этой поездке вспоминает лишь в связи с вопросом об убийстве царевича Димитрия в Угличе в 1591 г.)


[Закрыть].

И действительно, в Хронике Буссова имеется целый ряд рассказов, написанных очевидцем и свидетельствующих о том, что Буссов оставался в Москве почти до конца 1606 г. Таков знаменитый рассказ Буссова об избрании Василия Шуйского царем московским и “пирожниками и сапожниками” (Piroschnicken und Saposchnicken, стр. 134); описание церемонии переноса в Москву тела царевича Димитрия и провозглашения его “святым” (стр. 134—135); рассказ о поражении воевод Шуйского под Ельцом в августе 1606 г., записанный Буссовым несомненно со слов участников этого сражения, прибывавших в Москву, от которых Буссов только и мог узнать про насмешливую кличку царя Василия Шуйского “шубник” (Subenick), которой его называли во время Елецкого сражения участники войска восставших (стр. 137); наконец, как очевидец Буссов описывает и осаду Москвы Болотниковым.

В том, что Буссов первое время при Василии Шуйском оставался в Москве, нет ничего невозможного, ибо правительство Василия Шуйского вовсе не предполагало отказываться от услуг иноземцев-наемников, а напротив, сохранило у себя на службе иноземцев, в том числе и военных. Обращаясь к Хронике Буссова, можно найти в ней прямые данные об этом. Так, Буссов говорит о том, что одновременно с “местными жителями” Шуйскому присягнули и “иноземцы” (стр. 134). В другом месте Буссов, рассказывая о секретных переговорах “немецких начальников из лагеря Шуйского” с Лжедимитрием II накануне Волховского сражения 30 апреля – 2 мая 1608 г., обвиняет их в том, что “они не посмотрели на то, что присягнули Шуйскому и уже второй год служили ему и получали от него жалованье” (стр. 150). Наконец, особенно интересен рассказ Буссова о некоем Гансе Борке.

Рассказ этот помещается в Хронике Буссова под 1608 годом и имеет следующий вид: “У Шуйского был один немец по имени Ганс Борк, который некогда был взят в плен в Лифляндии. Его-то Шуйский и послал с 100 немецкими конниками под Брянск, а этот Борк прошлой зимой перешел от Шуйского в войско Димитрия в Калуге, но потом, оставив там на произвол судьбы своего поручителя, снова перебежал к Шуйскому, который за доставленные сведения пожаловал его ценными подарками, но у Шуйского он не долго задержался и вторично перебежал к Димитрию Второму, который воздал бы этому изменнику по заслугам, если бы его не упросили польские вельможи. Однако, не пробыв и года у Димитрия, он чуть было не переманил у него крепость Тулу (перед тем сдавшуюся Димитрию) и не передал ее Шуйскому, но поняв, что его лукавые козни замечены, он убрался восвояси в Москву к Шуйскому, который опять с радостью принял его и, как и в первый раз, щедро одарил его за замышлявшуюся пакость в Туле” (стр. 149).

Чтобы правильно понять и расценить этот рассказ, необходимо, прежде всего, определить во времени похождения Ганса Борка. Посылка Борка с сотней немецких конников под Брянск относится к зиме 1607/1608 г., когда в декабре 1607 г. там произошло сражение между Лжедимитрием II и воеводами Василия Шуйского[46]46
  И. С. Шепелев. Освободительная и классовая борьба в Русском государстве в 1608—1610 гг. Пятигорск, 1957, стр. 55.


[Закрыть]. Зима 1607/1608 г. и должна явиться опорной точкой для всех дальнейших хронологических расчетов.

Буссов начинает свой рассказ о событиях 1608 г. с описания зимы 1607/1608 г.: “Вскоре после нового года выпал такой глубокий снег, что в эту зиму (denselben Winter) противники не могли ничего предпринять в поле друг против друга”. “Этой зиме” в рассказе Буссова о Гансе Борке противопоставлена “прошлая зима” как время, когда Борк “перешел от Шуйского в войско Димитрия в Калугу”. Таким образом, под “прошлой зимой” Буссов имеет в виду зиму, предшествующую зиме 1607/1608 г., т. е. зиму 1606/1607 г. Но отсюда следует, что переход Ганса Борка “от Шуйского в войско Димитрия” падает на время осады Болотникова войсками Шуйского в Калуге, продолжавшейся с декабря 1606 г. по май 1607 г., и что под “войском Димитрия” Буссов имеет в виду войско Болотникова, который у Буссова всегда выступает как воевода “Димитрия Второго”: как известно, во время осады Болотникова в Калуге Лжедимитрия II, объявившегося в Стародубе 12 июля 1607 г., вообще еще не существовало. Перебежка Борка из Калуги обратно к Шуйскому, затем вторичная перебежка от Шуйского к Лжедимитрию II и, наконец, оттуда опять “в Москву к Шуйскому” – все укладывается в промежуток времени до 10 октября 1607 г. (дата падения Тулы) и датируется указанием Буссова, что Борк “не пробыл и года” у Димитрия и что он пытался совершить какую-то “пакость”, чтобы помочь Шуйскому овладеть Тулой.

Итак, похождения Ганса Борка падают на время с конца 1606 г. и до начала 1608 г. и дают яркий материал, характеризующий как поведение немцев-наемников в начальный период правления Василия Шуйского, так и политику правительства Василия Шуйского в отношении немецких ландскнехтов. Эта политика характеризуется стремлением Василия Шуйского к тому, чтобы привлекать и удерживать у себя на службе немцев-наемников всеми средствами, в том числе и путем прощения и помилования за акты измены и перебежки в противный лагерь. Что же касается поведения немцев-наемников, то оно может служить своего рода барометром, чутко реагирующим на всякое изменение в соотношении сил борющихся сторон. В этом отношении зигзагообразная кривая маршрутов Ганса Борка – от Шуйского к Болотникову и обратно – точно отразила ход борьбы между Болотниковым и Шуйским. Так, оказавшись в осажденной Калуге, Борк перебегает к Шуйскому. Но победа Болотникова над Шуйским под Калугой в мае 1607 г. и переход Болотникова в Тулу снова притягивают Борка в лагерь восстания – с тем, чтобы в осажденной Шуйским Туле сначала заниматься диверсиями, а затем, после разоблачения, опять перебежать “в Москву к Шуйскому”.

В такой постановке вопроса, однако, кажется необъясненным и требует своего истолкования первый этап похождений Ганса Борка – его переход “от Шуйского в войско Димитрия в Калугу”. Но и Хроника Буссова и история восстания Болотникова дают достаточно материала для отыскания мотивов этого шага Ганса Борка.

В описании осады Москвы Болотниковым у Буссова есть одно интереснейшее место. Рассказав о том, как Истома Пашков стал лагерем в Котлах, под Москвой, и “потребовал сдачи города, а также выдачи трех братьев Шуйского”, Буссов добавляет: “В это время многие из жителей Москвы, как местные, так и иноземцы, считая все уже потерянным, стали тайно уходить из города к врагу” (стр. 138).

Это свидетельство Буссова о тайном уходе “иноземцев” из осажденной Москвы “к врагу”, т. е. к Болотникову, может служить как бы введением к его рассказу о Гансе Борке. И в числе тех “иноземцев”, которые, считая у Шуйского “все уже потерянным”, стали переходить в лагерь Болотникова, можно предполагать и Ганса Борка, оказавшегося затем вместе с войском Болотникова в Калуге. Менее вероятным представляется мне другой возможный момент перехода Ганса Борка от Шуйского к Болотникову – из войска воевод Шуйского, преследовавших отступавшего от Москвы Болотникова.

Материалы о немцах-наемниках в начале правления Василия Шуйского, подкрепляя предположение о том, что Буссов после воцарения Шуйского не уехал из Москвы, а оставался там почти до конца 1606 г., вместе с тем помогают правильно понять и объяснить и новый шаг Буссова – его отъезд из Москвы в Калугу.

Пребывание Буссова в Калуге принадлежит к тем немногим моментам его биографии, которые устанавливаются на основе прямых свидетельств самого Буссова. Из этого, однако, не следует, что в этих свидетельствах содержится и правильное объяснение причин появления Буссова в Калуге. Напротив, Буссов и здесь остается верным себе и тщательно скрывает истинные мотивы своего поведения.

Признание Буссова в том, что он находился в Калуге, содержится в рассказе об осаде Болотникова воеводами Шуйского в Калуге в декабре 1606 г. Сообщив об этом, Буссов делает специальное добавление автобиографического порядка: “...где тогда находился и я, ибо одно из моих поместий было в той же местности, и мне пришлось там остаться” (стр. 140). В таком изображении пребывание Буссова в Калуге оказывается случайным и вынужденным результатом стечения обстоятельств, приведших к тому, что Буссову “пришлось там остаться”.

Однако чисто экономические мотивы поездки Буссова в Калугу должны быть поставлены под весьма большое сомнение, ибо все заокские города (Калуга, Козельск, Лихвин, Медынь, Мещовск, Перемышль, Серпейск) представляли собой во второй половине 1606 г. район наибольшего размаха крестьянской войны. Калуга же, отложившись от Василия Шуйского и целовав крест “Вору” (т. е. на имя “царя Димитрия”) в сентябре 1606 г., с этого момента и вплоть до 1611 г. оставалась в числе “воровских” городов, не признававших власти правительства Шуйского[47]47
  И. И. Смирнов. Восстания Болотникова. М.—Л., 1955; И. С. Шепелев. Освободительная и классовая борьба...


[Закрыть]. Поэтому, не говоря уже о малой вероятности поездки новоявленного калужского помещика (каким изображает себя Буссов) к своим крестьянам осенью 1606 г., самый факт поездки в это время из Москвы в Калугу означал в политическом отношении разрыв с правительством Шуйского и переход в лагерь царя Димитрия. Иными словами, такая поездка легальным путем вообще исключалась. Но отсюда следует, что, как и во многих других случаях, Буссов, рассказывая о тайном уходе из осажденной Болотниковым Москвы “иноземцев”, предпочел умолчать о том, что среди этих иноземцев находился и он сам, – ибо только этим путем он и мог к моменту осады Калуги воеводами Шуйского оказаться и остаться в этом городе.

Итак, отъезд Буссова из Москвы в Калугу осенью 1606 г. означал его разрыв с лагерем Шуйского и переход в лагерь Болотникова. Любопытно, что эта перемена в политическом положении Буссова немедленно сказывается психологически и отражается стилистически в его Хронике. Так, если еще в рассказе о бегстве “иноземцев” из Москвы к Болотникову об этом говорится как об уходе “к врагу”, т. е. рассказ ведется с позиций сторонника лагеря Шуйского, то уже в описании осады Калуги мы читаем: “Враг безостановочно шел сюда из Москвы и осадил Болотникова”. И дальше: “А между тем не появлялось никакого Димитрия, который освободил бы нас (курсив мой, – М. С.) от осады” (стр. 140—141).

С этого момента начинается вторая половина пребывания Буссова в России – “калужская”, как ее можно было бы назвать по сравнению с первой, “московской”, по той роли, которую в течение этого времени играет Калуга в биографии Буссова, надолго становясь и местом его пребывания и центром тяготения его политических и личных интересов.

Буссов был далеко не единственным немцем-иноземцем, оказавшимся вместе с Болотниковым в осажденной Калуге. Это видно не только из рассмотренного выше эпизода с Гансом Борком. Выразительным показателем перехода некоторой части немцев-наемников от Шуйского к Болотникову может служить сообщаемый Буссовым факт наличия в Туле во время осады там Болотникова Шуйским в 1607 г. 52 немцев (в числе которых находился и старший сын Буссова, Конрад), взятых в плен после падения Тулы и сосланных затем в Сибирь (стр. 142, 147). Наиболее вероятным (хотя бы по нахождению среди них сына Буссова) будем считать, что эти 52 немца находились с Болотниковым еще в Калуге, откуда и перешли с ним в Тулу. Наконец, план посылки Шуйским в Калугу немца Фридриха Фидлера с целью отравить Болотникова исходил из того, что Фидлер будет принят в Калуге, как один из немцев-перебежчиков, что и получилось в действительности. И рассказ Буссова о том, как Фидлер раскрыл Болотникову действительную цель своего появления в Калуге, включает в число участников сцены признания Фидлера всех немцев-перебежчиков, “всех нас” (как выразился Буссов), “присутствовавших при этом” (стр. 143).