Текст книги "Московская хроника 1584-1613"

Автор книги: Конрад Буссов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 21 страниц)

В этом покое они разыграли с бедным Димитрием действо о муках страстных нисколько не хуже, чем евреи с Иисусом Христом. Московиты издеваются над царем. Один дергал и щипал его сзади, другой – спереди, содрали с него царское платье и надели на него грязный кафтан пирожника (eines Pirossnicken), один говорил другому: “Eto zayr pfse Russi” – “Смотрите, каков царь всея Руси”, другой говорил: “Такой царь есть у меня дома на конюшне”, третий говорил: “Я могу царю…”, четвертый ударил его по лицу и спросил: “Эй, ты, сукин сын, кто ты такой? Кто твой отец? Откуда ты родом?”. Он ответил: “Всем вам известно, что я ваш венчанный царь, сын Ивана Васильевича, спросите мою мать в монастыре, или отведите меня на Лобное место и дайте мне говорить”. Тут выскочил со своим ружьем один купец по прозвищу Мюльник и сказал: “Нечего давать оправдываться еретикам, вот я благословлю (Plaslabith) этого польского свистуна”, – и с этими словами он выстрелил и ранил его.

Старый изменник Шуйский разъезжал по Кремлю и без стеснения кричал черни, чтобы они потешились над вором (mit dem Worn). Тогда каждому захотелось проникнуть в покои, чтобы поглумиться над раненым Димитрием. Но там места больше не было, поэтому они столпились снаружи и спрашивали: “Что хорошего сказал польский скоморох (scammaroth)?”. А те отвечали: “Признался, что он не истинный Димитрий” (чего он, однако, не делал, а говорил, что он сын Ивана Васильевича).

Тогда они завопили во все горло свое “Crucifige”[254]254
  Распните его.


[Закрыть]: Бей его! Не оставляйте его в живых и т. п. Князья и бояре выхватили свои сабли и ножи, один ударил его по голове спереди, другой, наоборот, сзади опять по тому же месту, так что у него выпал из головы кусок шириною в три пальца и остался висеть на одной только коже, третий рубанул ему по руке, четвертый по ноге, пятый проткнул ему насквозь живот. Другие вытащили его за ноги из палат на то же крыльцо, на котором был заколот и сброшен вниз его верный рыцарь Петр Басманов (как рассказывалось выше), а отсюда они сбросили его вниз, приговаривая: “Вы были дружными братьями в жизни, так не отличайтесь друг от друга и в смерти”.

Так внизу в грязи валялся гордый и отважный герой, который еще вчера восседал в большом почете и своею храбростью прославился во всем свете. Так свадебное ликование на девятый день после бракосочетания превратилось для жениха, для невесты и для всех свадебных гостей в великое горе. Поэтому всякому следует остерегаться ездить на такие свадьбы, как московская и парижская. Этот Димитрий царствовал без трех дней 11 месяцев.[255]255
  Восстание в Москве 17 мая Буссов описывает как очевидец или по рассказам очевидцев. Так, вероятно, сведения о событиях во дворце, связанных с убийством Лжедимитрия I, Буссов получил от немецкой охраны дворца, уцелевшей во время переворота. Буссов даже называет фамилии двух охранников-лифляндцев: у одного Лжедимитрий взял алебарду, другой был убит в том покое, в котором происходил последний разговор Лжедимитрия I с боярами. Об убийстве этого лифляндца (Фюрстенберга) сообщает также и И. Масса (стр. 139). Сцена бесчинств в комнатах царицы не подтверждается другими источниками. Например. Паэрле сообщает, что бояре оградили от вторжения толпы женскую половину дворца (Н. Устрялов, ч. I, стр. 192). Поведение стрельцов, вознамерившихся защищать Лжедимитрия I, описанное Буссовым. аналогичным образом изображается в “Новом летописце” (ПСРЛ, т. XIV, стр. 69) и в записках Паэрле (Н. Устрялов, ч. I, стр. 191). Буссов преувеличивает количество восставших, определяя его в “несколько сот тысяч человек”, так как общая цифра населения столицы не превышала 100 тысяч. На самом деле утром 17 мая в Кремль сначала ворвался отряд численностью до 200 бояр, дворян и детей боярских – участников заговора. После этого по набатному колоколу с церкви Ильи подле Гостиных рядов, подхваченному всеми церквами Москвы, на восстание было поднято все население столицы (С. Ф. Платонов. Очерки смуты, стр. 223). “Парижская свадьба”, о которой говорит Буссов, известна также под названием Варфоломеевской ночи. В Париже в ночь на 25 августа 1572 г. было убито около 2 тысяч гугенотов, собравшихся на свадьбу Генриха Наваррского с Маргаритой Валуа. Согласно “Дневнику” польских послов в Лжедимитрия стрелял сын боярский Г. Валуев (Н. Устрялов, ч. II, стр. 238).


[Закрыть]

ГЛАВА V
Как поступили с Сандомирским воеводой и с поляками после убийства Царя

Двор, где остановился господин воевода Сандомирский со своими слугами и гайдуками, находившийся в Кремле, поблизости от царских палат и от патриаршего дома, окружили со всех сторон много сотен московитов. К воротам подвезли даже несколько пушек, и все так охранялось, что ни одна собака, не говоря уже о человеке, и то не смогла бы оттуда выйти, пока длился мятеж. Воевода не мог вызволить своего зятя, царя, но был готов защищаться, если бы московиты вздумали напасть на него.

Убивают 100 музыкантов. Все музыканты, певцы и инструменталисты, мальчики, юноши и взрослые мужчины, помещенные на монастырском дворе в Кремле, были убиты первыми вслед за царем и Басмановым, сто безвинных, искусных и честных душ. После них пришел черед пострадать полякам в Китай-городе и в Белом городе. Некоторые из них залезли и заползли на чердаки, другие – в развалины и в погреба, часть зарылась в солому, другая – в навоз. Как в одних рубахах повыскакивали из постелей, так и попрятались, но все-таки их нашли, одних забили насмерть дубинами, другим саблями перерубили шеи. Женщин и девиц забрали.

Брат царицы, пан староста, со своими людьми и находившимися близ него польскими дворянами крепко держался в Валашском доме, против Литейного двора, храбро оборонялся, и многим московитам пришлось у этого двора вылететь из седла и протянуть ноги на земле. В это же время хорошо оборонялись царицын зять и польские послы, жившие в доме, где умер блаженной памяти его княжеское высочество герцог Иоганн, брат его королевского величества короля датского и пр. Всего там было 700 человек, и они угрожали, что станут метать огонь в город, подожгут свой дом, сядут на коней и будут защищаться до последнего человека, если русские клятвенно не обещают оставить их в живых. Подобным же образом поступили старые польские конники Димитрия на своем дворе. Они держались так крепко, что ни один московит не смог к ним прорваться. Московиты подтащили к дому пушки и стали угрожать разнести дом до основания, если они не сдадутся добром, и дали два выстрела по двору брата царицы.

Тогда поляки запросили мира при условии, что московиты поклянутся не посягать на их жизнь и имущество. Московиты поклялись своим Николаем и распятием. Но поляки не поверили им, потребовали к себе знатных вельмож. Тогда пришел старый предатель Шуйский со своими приспешниками, и они поклялись, что не причинят полякам никакой обиды, пусть только несколько дней спокойно посидят дома и не выходят на люди, так как жители очень озлоблены против поляков из-за своевольства и насилия, учиненного ими над московитскими женами и детьми. Такая же милость выпала и другим полякам, сплотившимся на больших дворах. Те же, которые находились на маленьких дворах примерно по 8, 10 или 12 человек, все были перебиты, как собаки, без всякой жалости.

Несколько поляков успели вскочить на коней и уехать из Москвы в надежде найти прибежище в Немецкой слободе у тамошних немцев. Но по дороге они попали к дурным, бессовестным немцам, которые, заслужив виселицу и четвертование в Лифляндии и Германии, тут, в России, переменили веру, стали мамелюками и христопродавцами и поэтому были скорее русскими, чем немцами, отчего Димитрий и не счел их достойными служить в его охране. Он говорил, что раз они не остались верны господу богу, который дал им тело и душу, так уж тем более они не будут верны ему. Поэтому они ненавидели Димитрия и его поляков и еще более злобились на них, чем сами исконные московиты. Бедняги поляки ушли от медведей и попали в пасть ко львам. Эти архиплуты отняли у них коней, сняли одежду, убили их и бросили в речку Яузу.

Убивают 2135 поляков. Эта дьявольская охота с душегубством и убийством длилась с 3 часов дня до 10-ти, были убиты и зарублены 2135 поляков, среди них много достойных студентов, немецких ювелиров и купцов из Аугсбурга, имевших при себе много добра и золота. Всех раздевали донага, выбрасывали, как падаль, на улицу, так что их пожирали собаки, а русские знахари вырезали жир из их трупов. Так они лежали под открытым небом, пока на третий день убийца Шуйский не приказал увезти их и похоронить в божьем доме (Bossdum).

Этот день, 17 мая, будут помнить, пока существует мир. Это был горестный и страшный день, в который иноземцы испытали такой страх и ужас, что всего в точности даже и рассказать невозможно, а уж тем более вряд ли поверит тот, кто про это прочтет или услышит. Шесть часов подряд ничего иного слышно не было, кроме набата, стрельбы, ударов, топота, стука копыт. Московиты кричали и вопили: секи, секи их, таких-сяких (Secci, Secci, В....). Милосердия к полякам безжалостные русские не знали, не помогали ни просьбы, ни мольбы, ни обещания, ни уговоры.

Один благородный, достойный дворянин как выскочил в рубашке из постели, так и зарылся в погребе в песок, взяв с собой в кошельке 100 дукатов. Русские его нашли, когда искали, не зарыли ли чего поляки. Он добровольно отдал им 100 дукатов, просил сохранить ему жизнь и взять его в плен, говорил, что он ни перед кем не грешен, ни перед царем, ни перед кем из вельмож, а если они его и кормили, то у него в Польше достаточно имущества, чтобы оплатить это, пусть его отведут в Кремль к вельможам, и там он оправдается. Как этот бедняга сокрушался, какой у него был несчастный вид, как тяжко он вздыхал, увидев, что все его слуги, зверски порубленные, валяются перед воротами, когда его повели по их телам, я сам видел собственными глазами.

Какой-то московит зашел с другой улицы на эту и, увидев, что ведут связанного польского дворянина, закричал: “Руби, руби его, сукина сына”. Тот склонился чуть не до земли перед убийцей и стал молить его так, что даже камень в земле смягчился бы, бога ради сохранить ему жизнь. Так как это не помогло, он стал просить Христа ради, потом ради Николая и пречистой девы Марии, но мольбы его все равно не были услышаны.

Убийца замахнулся на него. Он вырвался от тех, кто его вел, отскочил назад, низко склонился перед ними и сказал: “Ах! вы, московиты, именуете себя христианами, где же ваше христианское сострадание и милосердие? Пощадите же меня ради вашей христианской веры и ради моей жены и детей, покинутых в Польше”. Но его просьбы и мольбы были тщетны. Убийца рассек ему надплечье, так что из раны длиною в пядь со всех сторон полилась кровь. Несчастный все же побежал еще дальше, думая спасти свою жизнь. Но на этот новый шум в ту улицу прибежали еще и другие убийцы, они так обласкали его саблями, что он упал на землю и жалостным образом испустил дух. Тогда негодяи стали ссориться из-за окровавленной рубашки и портков (Portken).

Так этот бедный дворянин лишился не только своего добра и одежды, золота и серебра, слуг, лошадей, ружей и пищалей, но и жизни, что, конечно, было прискорбно для его близких в Польше, точно так же, как и для многих сотен других жен и детей, братьев, родных и друзей, которые потеряли своих близких. Этот день был для всех иноземцев несчастливым, злополучным и печальным.

Иноземцы теряли, а коренные жители приобретали. Какой-нибудь голодранец тащил в свой дом доставшиеся ему в добычу бархатные и шелковые платья, собольи и лисьи меха, золотые цепи, кольца, ковры, золото и серебро, чего ни он, ни его предки никогда не имели. В этот день слышно было неимоверно много хвастовства и похвальбы. Говорили между собою: “Наш московитский народ очень могуч, весь мир его не одолеет. Не счесть у нас народу. Все должны перед нами склоняться”. Да, любимые московиты, когда вас сто против одного безоружного, то вы отважные герои, да когда вы к тому же нападаете на спящих, а не то, пожалуй, плохо обстояло бы с вашим могуществом, сколько бы сот тысяч вас ни было.

После 10 часов трагедия была окончена, и с оставшимися еще в живых поляками был заключен мир. Во всей Москве стало тихо, и иноземцы немного вздохнули. Подобно этому, когда рев и завывание бури и огромные морские волны утихают и наступает совсем тихая, ясная погода, моряки становятся веселее и радостнее, чем они были во время бури, потому что они остались целы. Такая же радость была и у нас, когда мы узнали, что со злодействами и убийствами покончено, а мы остались живы в бунте и мятеже столь многих сотен тысяч людей.[256]256
  Описание Буссовым событий 17 мая показывает, что в восстании приняли участие широкие массы городского населения столицы. Благодаря этому, события 17 мая оказались не просто дворцовым переворотом, а переросли в вооруженное восстание против интервентов. Буссов сообщает, что бояре-заговорщики, удовлетворенные низвержением и убийством Лжедимитрия I и опасаясь возможности перерастания народного движения против интервентов в антифеодальное движение городских низов, всеми способами старались свести восстание на нет и даже спасли знатных польских панов. Так, бояре взяли под защиту дома, в которых жили Ю. Мнишек, его сын, Константин Вишневецкий и др. Были приняты меры к тому, чтобы посольский двор и все люди, связанные с польско-литовским посольством, остались неприкосновенными (Очерки истории СССР. Конец XV – начало XVII в., стр. 502). Число убитых поляков, сообщаемое Буссовым, – 2135 человек, – значительно больше, чем в показаниях других авторов. Так, И. Масса сообщает, что было убито 1500 поляков (И. Масса, стр. 142), в дневнике польских послов указывается 1000 убитых (Н. Устрялов, ч. II, стр. 249), в дневнике Диаментовского – 1500 человек (A. Hirschberg. Polska a Moskwa w piermszej polowie wieku XVII, we Lwowie, 1901, стр. 59; в дальнейшем: A. Hirschberg). При описании справедливой расправы восставших жителей Москвы с польскими панами и шляхтой Буссов стремится очернить русских и вызвать у читателя жалость к иноземцам. На эту черту Хроники Буссова указал еще в свое время Устрялов, отметив, что Буссов всегда говорит “с каким-то сердечным умилением о немцах и поляках, превозносит их до небес за малейшее доброе дело и слегка укоряет за мрачные преступления” (Н. Устрялов, ч. I, стр. 5). Необъективность Буссова в этом отношении характерна для всей его Хроники.


[Закрыть]

ГЛАВА VI
Что учинили московиты с царицей и ее отцом

После того как мятеж утих, изменническая шайка князей и бояр собралась перед царицыными покоями и велела сказать ей, что хоть они и хорошо знают, что она дочь знатного человека, но она лучше знает, кто и кем был тот обманщик и вор (Worr), который выдавал себя за Димитрия и наследника царства русского, ибо она зналась с ним еще в Польше. Если она хочет, чтобы ее отпустили и отправили к отцу, то пусть она отдаст все, что вор украл из казны и послал в Польшу или же дал ей здесь.

Она отдала им не только свои платья и украшения, драгоценные камни и все, что у нее было, но даже сняла с себя платье, оставив на себе только спальный халат, и попросила, чтобы они все это взяли, а ее с миром отпустили к отцу, она оплатит также и все, что она проела со своими людьми. Русские ответили, что они говорят не о том, что она проела, а о том, чтобы она вернула 40000 и 15000 рублей деньгами (Denninge), которые вор послал ей вместе с другими ценными вещами и украшениями, и только после этого, а не иначе, ей разрешат уйти к отцу.

Царица сказала, что все это – и еще столько же своих денег – она, из уважения ко всем московитам и к их государю, истратила на путешествие, а то, что у нее еще оставалось в ее покоях, они ведь забрали и получили обратно. Она попросила еще, чтобы к ней был допущен один из слуг ее отца, и тогда они с отцом доставят все, что будет в их силах, а остальное будет прислано из Польши после того, как ее отпустят из России. Тогда одному из слуг ее отца было дозволено входить и выходить и передавать вести.

Отец попросил, чтобы вельможи пришли к нему, обратился к ним и сказал: “Господа! Вы не хотите отпустить ко мне мою дочь, если она не выложит вам 55 000 рублей, которые Димитрий, ваш царь, послал ей, чтобы она могла достойно его и всего государства снарядиться в путь; да еще столько же стоило снаряжение моей дочери и мне самому. Ведь все это вы уже взяли обратно, поубивали людей и ограбили их, да еще смеете опять требовать от нас денег. Вот у меня есть, – сказал он, – при себе еще деньги на расходы. Я по-честному взял их из моей собственной казны и привез из Польши, вот они – 60000 рейхсталеров и 20 000 польских серебряных монет в 3 гроша каждая; если вы отпустите за это меня, мою дочь и всех наших остальных людей, то все это я отдам вам, а остальное пришлю потом”.

Русские ответили: “Отпускать тебя с твоими людьми еще слишком рано, если же ты хочешь, чтобы твоя дочь была с тобою, то отдай нам 80000 талеров в нашу казну, и тогда мы тебе ее доставим”. Бедняга сказал: “Что ж поделаешь! Я свою дочь не покину, а в остальном пусть будет со мной, что господу богу угодно. Вот деньги, приведите ко мне мою дочь с ее гофмейстериной и дамами”.

После этого царица и гофмейстерина были доставлены к воротам отцовского двора, но внутрь их не пустили, прежде чем отец не выслал за ворота 80000 талеров.[257]257
  Сообщение Буссова о разговоре бояр с Мариной, о том, как требовали у нее денег и отобрали ее имущество в день восстания, противоречит показаниям Диаментовского, который сообщает, что бояре, выставив стражу у покоев царицы (“чтоб никто не оскорбил камерфрейлин”), “все вещи их (камерфрейлин и царицы) спрятали в кладовые за печатью; царицу же со всеми дамами отвели в другую комнату и старались уверить в безопасности” (A. Hirschberg, стр. 52). Сведения Диаментовского о положении царицы более достоверны, так как в день восстания (во 2-й его половине) Юрий Мнишек был допущен во дворец и беседовал с дочерью и, конечно, мог сообщить полякам по возвращении в свой двор более точные сведения (A. Hirschberg, стр. 60). В другом месте Диаментовский, говоря о переходе Марины в дом своего отца (2 июня нового стиля), сообщает, что она покинула при этом “во дворце все, что было подарено царем ей и дамам ее. Утром 3 июня прислали ей пустые сундуки, шкатулки и несколько платьев, уборы же драгоценные, нарядные одежды, жемчуг, лошади, повозки задержаны” (A. Hirschberg, стр. 62). Следовательно, вещи у Марины были отобраны при выезде ее из царского дворца. Вряд ли достоверен факт, сообщенный Буссовым, что воевода заплатил за выдачу ему дочери 80 тысяч талеров. Диаментовский об этом молчит.


[Закрыть] Отец царицы разговаривает с московитами. Они забрали деньги и впустили царицу к ее отцу, а он сказал московитам с горькими слезами и тяжкими сетованиями: “Вы поступили с нами не так, как поступают честные люди; вы говорите, что мой покойный зять не был Димитрием, сыном Ивана Васильевича, и все же вы приняли его год тому назад, когда он с немногими людьми пришел в вашу землю из Польши. Вас много тысяч отпало от вашего Бориса, перешло к нему, приняло и признало его своим истинным царевичем и государем, благодаря чему и мы, поляки, имели основания верить, что он истинный наследный государь. Ради него вы лишили жизни Бориса Федоровича Годунова и искоренили весь род Годуновых. Вы короновали его своим государем и даже благодарили нас через посла вашей державы, что мы его так добросовестно сохранили, хорошо воспитали и помогли ему встать на ноги. Документ, в котором вы все приложением руки и печати удостоверяете, что он законный наследный государь Московской земли, и просите, чтобы мы согласились дать ему в жены и отпустили к нему нашу возлюбленную дочь, находится у нас в Польше, и всего этого вы никак не можете отрицать. Мы не навязывали нашу дочь вашему государю, он же через вас, князей и бояр, весьма настойчиво добивался ее и сватался к ней. Мы не хотели давать своего согласия, не получив прежде согласия всего вашего государства, а также свидетельства, что он истинный наследник престола. Вы доставили таковое нам в Польшу, и оно в полной сохранности лежит и по сей день у его королевского величества. То же самое засвидетельствовали также и ваши послы перед нашим королем в Польше. Как же вы теперь смеете говорить, что он им не был? Как вам не совестно жаловаться на нас, поляков, что будто бы мы вас обманули? Мы, будучи честными людьми, слишком положились на ваши слова, грамоты и печати, да и на ваши клятвы и целования креста; вы нас, а не мы вас обманули. Мы приехали к вам как друзья, а вы поступили с нами как злейшие враги. Мы жили среди вас без лукавства, чему свидетельством то, что мы поселились не все вместе, а жили врозь, кто здесь, кто там, один тут, на этой улице, другой там, на другой улице и т. д., чего мы, конечно, не сделали бы, если бы таили какой-либо злой умысел против вас, русских. Вы же подстерегали нас, как коварные убийцы, устами нас приветствовали, а в душе проклинали, что теперь, помилуй господи, воочию видно и что во всем Польском государстве сотни покинутых вдов и сирот, опечаленных родителей и родственников, которых вы создали этими убийствами, будут оплакивать, непрестанно вздыхая и денно и нощно воссылая свои жалобы к господу богу на небесах. Как оправдаетесь вы перед вечностью в таком злом деянии, в столь ужасных убийствах? А если мой покойный зять и не был законным государем и наследником престола, а мы можем на основании ваших посланий и грамот утверждать обратное, то чем же провинились сто человек невинных музыкантов? Чем погрешили против вас ювелиры и купцы, которые у вас ничего не отняли, а привезли вам хорошие товары? Какой вред причинили вам другие безвинные люди, среди них женщины и девицы, с которыми вы так дурно поступили? Если бы мы питали к вам вражду, мы приехали бы к вам, которых 1 100 000, не с тремя или четырьмя тысячами человек, а могли бы взять с собой в вашу страну значительное войско. Мы с дружескими чувствами приехали к вам на свадьбу, а у вас нашим пришлось обожраться смертью, выблевать душу, да еще отдать все грабителям. Неужели вы думаете, что господь на небесах не накажет вас и всех ваших за это убийство? О нет, нет, невинная кровь будет взывать к богу. Плач удрученных вдов, сирот и родных прекратится не раньше, чем господь увидит, рассудит и покарает, можете этому смело поверить. Если вы хотите нас полностью пожрать и поглотить, то вы вольны это сделать, бог нас рассудит. Мы с чистой совестью уповаем на бога, ибо ни единой злой мысли против вас мы не таили”.

Ответ московских князей и бояр: “Ты, господин воевода (Woywod), не виноват, мы, бояре и князья, тоже не виноваты, а виноваты твои своевольные поляки, которые позорили русских женщин и детей, насильничали на улицах, били, ругали и грозились убить русских и этим возмутили всех жителей города. Кто может противостоять сотням тысяч, раз уж они пришли в движение, – это во-первых. Во-вторых, и твой убитый зять сам подал много поводов, послуживших к его гибели. Он пренебрегал нашими нравами, обычаями, богослужениями и даже нами самими. Он предпочитал нам любого иноземца, вопреки своим обещаниям и присяге. Ведь земля Московская – это наша земля, мы ее ему вверили, он должен был быть благодарен и понимать, до какого почета и какого величия мы его вознесли. Он должен был держаться больше нашего народа, чем чужеземцев, тогда бы весь свет несомненно почитал бы его за Димитрия, несмотря на то, что он им не был. Он же сам хорошо знал, что он не Димитрий, а то, что мы его приняли, произошло потому, что мы хотели свергнуть Бориса, мы полагали, что с его помощью улучшим свои дела, но жестоко обманулись и даже, напротив, сделали себе много хуже. Он жрал телятину, держал себя как язычник и, в конце концов, заставил бы нас делать то, что нам совсем не по нраву. Поэтому мы предупредили все это, и если бы он не был убит, мы его все равно уничтожили бы. Что касается безвинных музыкантов и других людей, которые при этом тоже лишились жизни, то нам хотелось бы, чтобы они были живы, но ничего не поделаешь. Это произошло во время мятежа ожесточенного народа, и при таком возмущении невозможно было противостоять сотням тысяч человек, ни тем более противоречить им. Горничные твоей дочери не пропали, они у наших жен и дочерей, им даже лучше, чем твоей дочери. Но если ты хочешь, их могут привести к тебе в любой день. Если ты дашь нам клятву, что ни ты, ни все твои близкие, ни кто-либо от вашего имени не станет ни сам, ни через других мстить нам и нашему государству за эти обиды, – это во-первых; во-вторых, что ты добьешься, чтобы твой король не поссорился с нами из-за убийства его людей во время мятежа; в-третьих, что ты вернешь деньги, которых недостает до 55 000 руб., и все то, что, как тебе известно, Димитрий послал твоей дочери; мы этого сейчас не нашли в ее казне, – если ты дашь нам эту клятву, то тогда ты будешь отпущен, если же нет, то у нас есть так много тюрем, что даже если бы вас было еще столько же, мы все же вполне смогли бы посадить вас под замок. Решай по сему”.

Возражение воеводы: “То, что возлюбленной моей дочери как своей милой невесте послал в подарок мой покойный любезный зять, все это она привезла сюда, и все это вместе со всем, что мы дали ей в приданое, теперь разграблено, а она приведена ко мне в одном спальном халате. Вам всем лучше, чем нам, известно, куда во время беспорядков (когда вы, князья и бояре, похитили у нее ее девушек) все подевалось и куда пропало, поэтому нас немало удивляют ваши безбожные притязания, поскольку вы все разграбили и от нас же, ограбленных, смеете требовать еще чего-то. Из 80000 талеров, которые мы, скорбя о нашей дочери, вынуждены были дать вам, вы ни на копейку не имеете права, это наше в поте лица и честно приобретенное имущество, а из вашей казны там нет ни полушки (ein Polluschen), большим мы не располагаем. За безбожное насилие и неслыханные обиды, которым вы подвергли нас и наших, мы поклянемся не мстить и клятву сдержим, мы не дадим мстить нашим, а предоставим это тому, кто сказал: “Mihi vindicta, et ego retribuam”[258]258
  Мне отмщение и аз воздам.


[Закрыть]. Пусть он рассудит и отомстит. За его величество короля польского и пр., моего милостивейшего государя и короля, я давать обещаний не могу, не зная, сумею ли сдержать их. Большинство убитых были подданными его королевского величества, их смерть он примет близко к сердцу, когда узнает, что с ними поступили так бесчеловечно. Его королевское величество – мой ленный государь, так что мне не приличествует брать на себя здесь от его имени обязательства, поэтому не требуйте от меня невозможного”.

Ответ московитов: “Так как ты не хочешь или не можешь этого выполнить, придется тебе со всеми поляками оставаться у нас под стражей до тех пор, пока мы не увидим, как у нас пойдут дела с вашим королем, и пока ты нам не возместишь того, чего не достает в нашей казне, а также и того, что было израсходовано за все время войны с твоим зятем, если же нет, то все вы останетесь здесь в нашей власти”.

Воевода сказал: “На что будет воля господня, то пусть со мной и произойдет, все, и мой крест и мое счастье, исходит только от него, я терпеливо снесу все, что он мне определит. Предел, до которого вы можете мне вредить, уже поставлен. Делайте все, что бог мне предназначил и что он дозволит вам сделать, большего вы ни мне, ни моим близким причинить не сможете”.

После этого, в конце мая, все они были высланы из Москвы, за исключением королевского посла. Некоторые из них были заточены в тюрьму в Ярославле, а господин воевода (Woywoda) и царица вместе с братом и родственниками были там же, в Ярославле, заточены в одном дворе и так охранялись днем и ночью, что никто не мог и не смел входить к ним или выходить от них, разве что позволят московиты. Часть поляков препроводили в Ростов, часть в Галич, некоторых в Кострому, Белоозеро, Каргополь и Вологду. Было дано распоряжение содержать их там на воде и на хлебе. Польские вельможи вынуждены были продавать за полцены серебряные украшения и то, что еще уцелело у них во время мятежа. Этим они продержались, пока господь бог не пожелал, чтобы Димитрий второй чудесным образом освободил их.[259]259
  Разговор бояр с воеводой Юрием Мнишком, приводимый Буссовым, имел место, вероятно, 9 июня (по новому стилю), когда воевода был вызван во дворец. “Они, – пишет Диаментовский, – долго спорили и жаловались друг на друга. Бояре весь мятеж и кровопролитие приписывали воеводе, как главному виновнику пришествия в Моем Димитрия, вероломного, по их словам, обманщика: пан же воевода оправдывал себя доказывал свою невинность” (A. Hirschberg, стр. 52). Допрос боярами Ю. Мнишка опубликован: СГГД, т II, № 139. – Поляки, задержанные в Москве, при Василии Шуйском были разосланы по северным городам. 26 августа (нового стиля) из Москвы в Ярославль был отправлен воевода Сандомирский вместе с Мариной в сопровождении 375 человек поляков и под охраной 300 стрельцов. Князь Вишневецкий был отправлен в Кострому, Стадницкие – в Ростов, а потом в Вологду и Белоозеро, Тарлы – в Тверь, Казановские – в Устюг (Д. Иловайский. Смутное время Московского государств стр. 81)


[Закрыть]