Текст книги "Московская хроника 1584-1613"

Автор книги: Конрад Буссов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 21 страниц)

Этот пастор дорогой допросил всех, от капитана до последнего рядового, строго призвал каждого in specie[380]380
  Особо.


[Закрыть], если они писали польскому королю под Смоленск, или получали оттуда какие-либо письма, или знали о каком-либо ином предательстве по отношению к царю Димитрию, сказать как на присяге об этом и ничего не утаить, чтобы можно было так подготовиться к дознанию, чтобы оно прошло без опасности и без вреда и никто ни на кого не указал бы.

Пастор утешает их. После того, как они все вкупе поклялись под открытым небом, что не знают за собой вины перед своим царем, пастор в свою очередь сказал: “Я тоже клянусь, что мне не известно ни о какой измене царю, – и добавил: – Господь всемогущий слышит и видит все это, он знает, что все мы невинны. Так пойдем же без страха вперед. Господь хорошо знает своих детей, и никто не вырвет их из его десницы. В руках его сердце царя, и он так направит его, что не допустит причинить нам какое-либо зло. Лукавый ум всех наших недоброжелателей он превратит в глупость, и все их злоумышления не приведут ни к чему (если на то будет воля господня), как бы хитро они ни поступали. Господь идет иными путями, и все в деснице его”.

Хотя этими словами пастору очень хотелось вдохнуть в немцев неустрашимое мужество, большинство все же продолжало пребывать в грусти и печали, придумывали самые диковинные способы избежать смерти, – ведь жизнь естественна и приятна, а смерть ужасна и отвратительна, – пока они, наконец, не приехали к реке Оке, которая протекает у Калуги, где Димитрий держал двор.

Пастор проникает на женскую половину. Тут пастор приказал задать здесь на лугу корму лошадям и ожидать, пока он их не позовет, сам же собрался идти на ту сторону реки, чтобы узнать у своих духовных дочерей в царицыной женской половине, что могло быть причиной столь великой немилости. Он взял с собой туда ротмистра Давида Гильбертса, прапорщика Томаса Морица и двух дворян из Лифляндии, Иоганна фон Рейнина и Рейнгольда Энгельгардта. Они переправились через реку и незаметно прокрались на женскую половину, что привело в великий ужас гофмейстерину и девиц, которые стали спрашивать пастора, чего ради он путешествует с придворными, почему он не сидит дома со своими и т. п., и начали плакать из-за царского гнева против немцев, жаловаться, что ничьи просьбы у царя не помогают, и сказали, что все приведенные должны сегодня умереть.

Пастор ответил: “Да поможет нам тогда господь. Он знает, что мы невинны. Если нам суждено умереть, мы утешимся тем, что поистине пострадаем не как преступники, а как христиане, которых много раз преследовали клеветой и убивали, но они тем не менее остались слугами господа бога, который в свое время все дела рассудит и за все отомстит”. “Русские, – сказал он, – меня тоже схватили, хотя я служу не царю, а богу и моей маленькой общине, ни в чем не погрешил против царя, а все время с моей маленькой общиной ревностно за него молился, чтобы господь ему помог. Вот он теперь и вознаграждает нас так, как мир всегда вознаграждал христиан. Среди нас нет ни одного, кто в чем-нибудь погрешил бы против царя, в этом каждый поклялся мне по дороге под страхом потери царствия небесного. Поэтому мы спокойно пошли дальше, вручив пути свои богу всеблагому, дабы он поступил с нами, как угодно будет ему. Если бы среди нас были такие, у кого совесть нечиста, то они нашли бы совсем другие пути и дороги”.

После этого пастор попросил гофмейстерину и немецких девиц, чтобы они пали смиренно в ноги милостивой царице и жалостными мольбами и слезами побудили бы ее обратиться к царю с ходатайством за немцев, но не о том, чтобы он пощадил изменников и тех, кто действовал против него, а о том, чтобы он не дал без допроса уничтожить вместе с виновными и невиновных. Пусть они скажут еще, что среди приведенных много невинных отроков, а также их духовный отец, немецкий пастор, и что многие их кровные родственники, оставшиеся еще в живых в этой трехлетней войне, тогда как все остальные погибли на поле брани за его величество, будут самыми несчастными людьми во всей России, если уж и эти теперь будут утоплены. Пусть милостивая царица уж постарается склонить его величество усерднейшими просьбами к тому, чтобы он отделил виновных и наказал их в гневе своем так, чтобы это послужило уроком другим, а невинных во имя божие помиловал. Об этом бедные, тяжко скорбящие немцы нижайше и верноподданнейше и даже еще смиренней позволяют себе во имя божие умолять и царя и царицу.

С этим поручением все женщины отправились к царице в слезах и печали, так что ни старые, ни молодые не могли говорить, отчего сама царица едва не заплакала, тотчас же поняла их намерение, приказала им встать и спросила: “Что, немцы пришли из Козельска?”. А когда они, рыдая, ответили: “Да, русские пригнали всех мужчин и юношей, даже нашего духовного отца” – и тут прежалостно изложили все, что им было поручено, царица сказала: “Дети мои, перестаньте плакать. Правда, государь мой сильно разгневан на них, а также и на тех, которые живут здесь в Калуге, и поклялся не допустить ни одного из них пред свои очи, а также приказал, как только они приедут, отвести всех к Оке и утопить, но я все же попытаюсь, ради ваших воплей и стенаний, не смогу ли я на этот раз выпросить им прощение”.

Поэтому она послала одного из своих каморников к кровожадному князю Григорию Шаховскому (ему было приказано привести в исполнение приговор царского гнева над немцами, когда они приедут) и приказала сказать ему, чтобы он под страхом потери жизни и имущества воздержался от выполнения полученного приказания впредь до дальнейшего распоряжения от нее. Гневный ответ Димитрия. Второго каморника она послала к царю, приказав просить его величество снизойти к ее просьбе и прийти к ней на одно слово, но царь отказал в этом и сказал: “Я отлично знаю, что она будет просить за своих поганых немцев, я не пойду. Они сегодня же умрут, не будь я Димитрий, а если она будет слишком досаждать мне из-за них, я прикажу и ее тоже бросить в воду вместе с немцами”.

Этот гневный и немилостивый ответ очень смутил благочестивую царицу, а женщин и девушек еще больше. Царица сказала: “Бог знает, какое зло содеяли эти люди”. Одна девушка побежала с воплями и плачем к пастору и сообщила ему, что царица на свою просьбу получила немилостивый ответ и ни на какое помилование надеяться не приходится, ибо царь сказал, что они все умрут, не будь он Димитрий.

Нужда учит молиться. Пастор ответил: “Ну, что же. Да свершится воля господня во веки веков”, – после чего послал одного из дворян, по имени Рейнгольд Энгельгардт, туда, за Оку, и велел всем остальным переправиться на этот берег и захватить с собой церковную утварь, чтобы сначала всем вместе причаститься, а потом во имя божие взять на себя крест и последовать за господом Иисусом Христом. Пока они не прибыли, пастор молился и пел молитвы и псалмы, которые он сам сочинил в этой беде и которые можно найти в конце этой книги.

Между тем царица вместе со своими женщинами собралась и сама пошла к своему супругу. Бьет челом и говорит весьма взволнованно. Вместе с женщинами и девушками она бросилась на колени перед ним и стала с плачем и слезами смиреннейше просить, чтобы он не миловал мерзавцев, воров и изменников, но и в гневе необдуманно не пролил бы невинной крови, дабы не пришлось ему потом раскаиваться так же, как он раскаивался в казни воеводы Скотницкого, когда обнаружилась его невиновность.

Пусть он подумает только: из Козельска пришло 52 души, да еще все те, кто живет в Калуге. Среди них есть пастор, невинные юноши, есть и женатые люди, жены и дети которых останутся в бедственном положении и тотчас же начнут кричать и вопить, жалуясь на него. Не должно ему по злобе без причины увеличивать число вдов и сирот и взваливать на себя их слезы, вздохи, сетования и укоры. Если ему известны предатели, пусть он выделит виновных и накажет их по заслугам.

Хотя сначала царь держал себя неприступно и строго, в конце концов он все же был растроган и смягчен столь взволнованными словами царицы, встал, подошел к ней, сам взял ее за руки и поднял, велел подняться и женщинам, спросил своего каморника, как далеко отстоит Козельск от Калуги, и когда тот ответил, что двенадцать миль, он сказал: “Если это так далеко, а они уже с вечера здесь, а я ведь только вчера послал туда приказ привести их сюда, значит мои князья и бояре из ненависти наговорили на немцев больше, чем может быть в действительности, я удивлен их быстрым прибытием”. Немцы помилованы. Обратившись к царице, он сказал: “Ну, так и быть. Это твои люди они помилованы, бери их и делай с ними что хочешь”.

Каморник передает немцам радостное известие. И вот, когда немцы в глубокой печали собрались у меня дома и каждый готовился к исповеди, отпущению грехов и причастию, пришел старший каморник царицы с радостной вестью и сказал, чтобы мы больше не грустили, а радовались, ибо царский гнев утих, царица добилась для нас помилования, а поэтому нам следует от всего сердца благодарить господа бога и царицу, а также молиться за нее и за царя и за их всяческое благополучие. Ведь царица для немцев не только царица, а и добрая мать, и всем нам, немцам, следует все наши помыслы направить на то, чтобы нас считали верными, покорными и хорошими детьми и т. п.

Пастор ответил за всех нас: “Да сохранит господь нашу праведную и добрую царицу и любезного ее супруга, нашего всемилостивейшего царя и государя, на долголетнее, благоденственное житие! Мы смиреннейше и от всего сердца благодарим нашу добрую достохвальную царицу за большие труды и за приложенные благие старания. Мы будем неотступно взывать к господу праведному и просить, чтобы во всемогуществе своем он даровал нашему всемилостивейшему царю и нашей всемилостивейшей царице постоянное благополучие и преодоление всех их врагов, чтобы он отечески оградил и сохранил их от всякой напасти. Мы обещаем также быть готовыми в любое время без колебаний предоставить себя и свою жизнь для любой службы, требующей преданности, впредь, как и раньше, днем и ночью, по мере надобности. С божьей помощью мы везде будем так себя держать, что у его величества не явится никакого повода для справедливой немилости”.

Когда каморник ушел, пастор сказал: “Дорогие друзья! Это уже третий раз, что мы так постыдно оклеветаны и оговорены перед царем. Нас могут опять оговорить и оклеветать в такое время, когда у нас не будет возможности обратиться к царице, и тогда с нами будет покончено, а кто мертв, тот и останется мертвым. Совет пастора. Женщины же и дети немного выиграют от того, что мы умрем невинными. Давайте подадим прошение царице и усерднейше и смиреннейше поблагодарим ее за неизменное усердное заступничество (благодаря которому она добилась, что царский гнев не поразил нас и мы, ни в чем неповинные, не были брошены в воду); и будем умолять царицу (поскольку ни о какой измене царю нам не известно), чтобы она просьбами убедила его величество призвать тех, которые нас оговорили, вместе с нами на суд в присутствии всех. Если письмами или как-либо иначе будет установлена доказана какая-либо наша неверность или измена, то тогда пусть мы все, невиновные и виновные, понесем наказание за это и умрем.

Так как этот совет всем нам очень понравился, то такое прошение тотчас же было изготовлено и переправлено к царице, она его прочла про себя и тотчас же передала царю. Царь склоняется проявить справедливость. Когда царь тоже прочел прошение, он улыбнулся и сказал: “Это правда, я никогда не замечал, чтобы мои немцы были мне неверны, вот уже три года, как они несли у меня трудную и тяжкую службу. Завтра утром под открытым небом перед всем народом я по их просьбе буду судить их”, – что действительно и произошло.

Когда он на следующее утро собрался ехать в церковь на молитву и заметил немцев, которых он тотчас же узнал, он назвал некоторых по имени и сказал: “Вы, немцы из Козельска и из Калуги, очень долго служили мне, и я вас хорошо наградил, пожаловал вам владения князей и бояр и так обеспечил, что никто из вас не знал никакой нужды, а стали все богатыми людьми, что вы и сами должны признать и вашим соседями известно. Ныне я отнял у вас эти владения и поделил их между моими князьями и боярами, потому что вы изменили мне, предали меня, крепость мою Козельск, в которой вы живете, предложили поганому польскому королю и хотели перейти к нему. Поэтому я вытребовал вас сюда и намеревался утонить вас”.

Ответ немцев. Мы сделали царю надлежащий поклон и сказали: “Дай бог тебе, нашему царю, доброго здравия. Мы невиновны, мы проливали за тебя свою кровь, служили тебе верою и не знаем ни о каком предательстве. Мы никогда и в мыслях не имели того, что на нас наговорили твоему величеству. Мы не просим милости, если мы виновны, то вот мы стоим здесь и просим бога ради суда. Кто из нас виновен, тому воздай по заслугам, но вели нашим обвинителям сказать свое слово раньше нас, чтобы мы могли слышать, что они донесли твоему величеству, и могли бы на это дать ответ”. Царь указывает немцам на их врагов. Царь со своими вельможами спустился с крыльца и сказал немцам: “Здесь некоторые из них у вас перед глазами”, – и, указав пальцем на князей и бояр, прибавил еще: “Мне сообщили это ваш козельский воевода и некоторые попы, бояре, горожане и крестьяне”. Мы ответили: “Твоему величеству подвластны как князья, бояре, воеводы, попы, горожане и крестьяне, так и мы, иноземцы, заставь их загладить ошибку или поставь их на наше место”.

Димитрий требует от русских доказать то, чего они наговорили на немцев. Царь между тем вскочил на своего коня, повернулся к своим вельможам и сказал: “Я вижу невиновность моих иноземцев, и сдается мне, что вы возводите на них напраслину. Слышите, что они говорят? Если у вас есть письма или вы что-нибудь о них знаете, то покажите их сейчас” и т. п. А так как у них ничего не было и они не могли ничего предъявить, то они обругали нас пришлыми и сказали: “... латыши (Lattuschi). Мы здешние жители, они жрут с нами, а не мы с ними”.

Тогда царь ласково сказал нам: “Я вижу, что с вами поступили несправедливо и что мои вельможи вам враждебны и ненавидят вас. То, что я у вас отнял, будет возвращено вам сполна”. Русским он тогда же сказал: “Вы, князья и бояре, верните им их поместья, ради которых вы этих честных людей подвергли такой опасности, что если бы бог не судил иначе, то вы уже радовались бы их гибели. Вы же, немцы, будьте и впредь мне так же верны, как были до сих пор, я пожалую вас еще и другими поместьями, а кроме того, вам не нужно больше жить в Козельске среди ваших врагов; живите здесь, у меня в Калуге, чтобы вы были у меня на глазах, и мои князья и бояре оставили бы вас в покое”. Так это зло послужило к добру и великой чести для праведных, а для важных персон к посрамлению.

Уходя, по дороге, господин пастор сказал своим козельским прихожанам: “Любезные друзья мои, не презрим возможностью избавиться от несчастий. Мы достаточно ясно слышали от царя о том, что вокруг нас живут наши враги, для которых наши дома и дворы и все, что в них есть, – как бельмо в глазу. Я откажусь от ненадежного поместья и первый перевезу сюда жену и детей, а потом, при случае, вывезу и другое. Кто со мной согласен, пусть будет к утру готов. Не будем искушать бога, мы достаточно натерпелись. Кто любит опасность, тот от нее и погибнет. Бог, конечно, не оставит ненаказанными этих злодеев, откуда бы ни взялся бич”.

Некоторые поехали тогда с пастором, перевезли оттуда своих жен и детей и стали жить спокойно в городе Калуге у царя. Те же, которые не вняли добросердечному увещанию и предостережению словом божиим, а, помышляя более о корысти, полагали, что в Калуге слишком велики будут расходы на пропитание, тогда как в поместьях оно ничего не стоит, предпочли остаться там, в Козельске, среди богохульников и христопродавцев, вскоре подпали под бич божий вместе с безбожными варварскими народами.[381]381
  Рассказ Буссова о намерении Лжедимитрия II расправиться с немцами – это рассказ очевидца. Правда, когда речь идет о немцах, Буссов всегда сгущает краски, тем не менее приводимые им сведения любопытны для характеристики неуверенной политики Лжедимитрия в последние дни его жизни.


[Закрыть]

Войско короля захватывает Козельск и сжигает его дотла. Из королевского лагеря пришли 4000 “вольных людей” (Wolnaludi), служивших под Смоленском королю польскому с намерением порыскать по местности и пограбить. В первый день сентября они быстро и внезапно, совершенно неожиданно появились под Козельском, в котором в то время совсем не было войска. Когда они это заметили, они так лихо налетели, что за два часа захватили и город и крепость, убив при этом 7000 человек и старых, и молодых и обратив в пепел город и кремль. Князья и бояре вместе с воеводою и немцами (теми, которые пренебрегли достойным доверия искренним предостережением своего пастыря и остались там, в Козельске) были уведены в плен вместе с женами и детьми, многие из них были очень тяжело ранены, и им пришлось бросить все свое добро на произвол судьбы.

Что случилось с женщинами и девушками, когда они попали в панибратовы руки (Panni Bratschi Haende), увы, легко себе представить. Всего этого с ними не произошло бы, если бы они последовали совету своего пастора и перешли жить вместе с ним и другими немцами в Калугу. Таким образом, по удивительному предначертанию божию, преследователи и враги немцев столь быстро погибли, и те, которые перед тем намеревались лишить жизни невиновных, сами погибли и вместе с близкими были посрамлены и уничтожены, за что да будет вечная хвала всеблагому господу богу.[382]382
  По поводу разграбления Козельска в Дневнике осады Смоленска под 26 сентября 1610 г. сказано: “Запорожские казаки, вышедшие было на поиски из королевского войска, разграбили Козельск и Мещерск, которыми овладели изгоном, и изрубив всех жителей, никому не давая пощады, возвратились в королевский лагерь с полоном и большою добычею” (РИБ, т. I, стлб. 672).


[Закрыть]

ГЛАВА XIX
О свержении Шуйского с престола и о гибели Димитрия II, а также об избрании господина Владислава, сына Сигизмунда, короля польского и пр.

Большие опасения в Москве. Так как Жолкевскому, о чем сообщалось выше, посчастливилось одержать победу под Клушином, прогнать московитов с поля битвы, одолеть всех немцев Понтуса, которые не были освобождены от осады, переманить под Царевом-Займищем и Валуева к королю и осадить город Москву со стороны Можайска, и так как в Москву, кроме того, пришла весть, что Димитрий второй со своими полками, выступив от Угры, снова двинулся в поход, захватил силой Пафнутиевский монастырь, убил всех монахов, попов, князей, бояр и 500 стрельцов (посланных туда из Москвы), а монастырь разграбил и сжег и т. п., то московиты были в большом страхе, что их снова будут осаждать, да еще два врага сразу, а они ведь только-только освободились от прошлой длительной осады.[383]383
  Лжедимитрий II и Сапега 30 июня 1610 г. покинули берега Угры и направились к городу Боровску (Калужской губ.), который осаждали царские воеводы – князь М. Волконский, Яков Змиев, Аф. Челищев – с отрядом войск до 10000 человек. Осаждающие при приближении войск Лжедимитрия II сняли осаду и укрепились в Пафнутьевом монастыре в 3 верстах от Боровска. 5 июля Лжедимитрий II подошел к монастырю и захватил его, жестоко расправившись с осажденными. Погибло до 4000 человек с обеих сторон, из 50 монахов в живых оказалось только 10 (Д. Бутурлин, ч. III, стр. 186 – 188). 16 июля Лжедимитрий II с войском пришел под Москву (РИБ, т. I, стлб. 201).


[Закрыть]

Бояре выступают против Шуйского. Поэтому три знатных боярина, которые уже давно были заодно с Жолкевским и совсем ополячились, а именно – Захарий Ляпунов, Михаил Молчанов и Иван Ржевский, решили поднять бунт против Шуйского. Они взошли 14 июля на Лобное место (на котором обычно обсуждаются все важные дела) и. созвав весь народ, стали с сокрушением говорить о бедственном и тяжком положении Московской земли, о том, что ее опустошают (как волки овчарню) и бедных христиан столь ужасающе уничтожают, и никого нет, кто бы мог или хотел защитить землю. Все, мол, знают, что Шуйскому вот уже третий год нет ни счастья, ни удачи в правлении за то, что он такими ухищрениями добился престола. Столько, мол, сотен тысяч людей из-за него погибло, и этому кровопролитию не будет конца, пока он сидит на царском престоле, а кроме того, как только он, или его братья встречаются с врагом, чтобы вступить с ним в бой, они всегда терпят поражение, покидают поле сражения и устремляются в Москву, отчего страна разоряется и приходит в упадок, люди гибнут, а конца войне не видно. Если их слова могут иметь хоть какой-либо вес, то они советуют православным свергнуть Шуйского и с единодушного одобрения всех сословий избрать другого царя, который был бы предназначен для этого и дан богом.

Простонародью это очень понравилось, они сказали: "Совет хорош, и нужно привести его в исполнение". Затем эти три боярина, услышав, что чернь склонна к этому, велели всем жителям идти в Кремль, потребовать к народу главных бояр (Senatoren) Шуйского и открыть им свое намерение, что тотчас же и произошло, но многим важным персонам и купцам не слишком понравилось. "Господин Omnis" побежал с тремя вышеназванными боярами к царю Шуйскому в палаты; у него взяли царскую корону и скипетр, отложили их в сторону, а его самого увели из государевых палат и совсем из Кремля на его прежний двор, выстригли ему гуменце, надели на него клобук и скуфью и сделали его против его воли и желания монахом.

Московиты советуются о том, кто должен стать царем. На следующий день они все собрались в открытом поле за городом на той стороне, где не было осады, чтобы всеми сословиями держать совет, кого из знатных вельмож избрать новым царем. Пока один подавал голос за одного, другой – за другого и так далее, из толпы вышли несколько человек и сказали: в самом высоком сословии князей (откуда по справедливости должен быть избран царь) нет никого, кто мог бы похвалиться и сказать, что он выше и знатнее, чем кто-либо другой. Если мы сейчас выберем одного из них царем земли нашей, другие тотчас же начнут его ненавидеть и тайно преследовать, ибо никому не охота кланяться и подчиняться себе равному, в чем мы сами наглядно убедились на примере Бориса Федоровича Годунова. Если бы его не считали недостойным такой чести и оставили его при короне и скипетре без преследования, то нынешние несчастья и бедствия не постигли бы нашу землю.

Поэтому мы полагаем, что разумнее будет избрать совсем чужого вельможу, который был бы прирожденным государем по отцу и по матери и не имел бы себе равного в нашей земле. Ему должны будут по справедливости покоряться и повиноваться как вельможи нашей земли, так и мы, остальные. Что касается теперешнего Димитрия, то всякому хорошо известно, что он вор (Woor), обманщик и прельститель, что он был в Белоруссии школьным учителем и слугой у попа и что ему больше приличествуют вместо короны и скипетра виселица и колесо. Если теперь все вельможи в христианском собрании намерены согласиться на это, тогда нам нужно будет подумать об условиях, при которых мы проведем эти выборы, и на что обратить особое внимание, для того чтобы мы остались при своих правах, обычаях и нравах, при своем богослужении и т. д. и нам не навязали бы никаких новшеств, а также – на что еще нужно и желательно обратить внимание для блага нашей земли и всех нас. Пусть вельможи незамедлительно объявят нам, что они, по их лучшему разумению, думают об этом.[384]384
  Рассказ Буссова о свержении Василия Шуйского не вполне соответствует действительному ходу событий. Клушинское поражение сделало положение Шуйского отчаянным. Москва была окружена врагами: с одной стороны двигались поляки, с другой – Лжедимитрий II, а у правительства не было войска, чтобы остановить их. В самой Москве было неспокойно. Против Шуйского были все слои населения. Непосредственным поводом к свержению Василия Шуйского явилось то обстоятельство, что представители из лагеря Лжедимитрия II вошли в прямые сношения с московскими жителями и договорились с ними о том, что москвичи свергнут своего царя, а тушинцы – Лжедимитрия и изберут “сопча государя” (ПСРЛ, т. XIV, стр. 99). 17 июля 1610 г. дворяне и посадский люд под руководством Захара Ляпунова свергли Шуйского с престола. Кроме Захара Ляпунова, источники в числе руководителей называют какого-то Феодора Хомутова и И. Н. Салтыкова. Лица, названные Буссовым помимо Захара Ляпунова, – М. Молчанов и И. Ржевский – в других источниках не упоминаются в качестве руководителей. Собрав сначала народ на Красной площади, Ляпунов, Хомутов и Салтыков перешли за Арбатские ворота (С. Ф. Платонов. Очерки смуты, стр. 339), где решили просить царя об отказе от престола. Помимо “заводчиков”, которые руководили толпой, к царю был послан его свояк князь И. М. Воротынский. Шуйский не согласился на добровольный отказ от престола, тогда его вывезли на старый боярский двор Шуйских, а братьев его арестовали. Затем Шуйский был пострижен в монахи и заточен в Чудов монастырь. При свержении Шуйского с престола, по мнению Платонова, боролись две группировки, обе они были дворянскими, – это Ляпуновы, с одной стороны, и М. Г. Салтыков, за спиной которого стоял тушинский “патриарх” Филарет, – с другой. Захар Ляпунов на московском “вече” со своими рязанцами предлагал “на господарстве поставити” князя Василия Голицына. Группа, в которую входил митрополит Филарет, напротив, придерживалась договора от 4 февраля 1610 г. об избрании на русский престол королевича Владислава. Последняя точка зрения отвечала интересам боярско-княжеской верхушки, которая не желала престол передавать никому из себе равных по происхождению. Боярско-княжеская верхушка была представлена такими именами, как князья Ф. И Мстиславский, И. М. Воротынский, А. В. Трубецкой, А. В. Голицын, И. Н. Романов, Ф. И. Шереметев и Б. М. Лыков Именно они, по мнению Платонова, были те “седьмочисленные” бояре московские, которые “всю власть Русские земли предаша в руце литовских воевод” (А. Попов. Изборник, стр. 200). Во главе этой боярской думы стоял Ф. И. Мстиславский. 17 июля на “вече” было высказано мнение “...никого из Московского господарства на господарство не избирати” (С. Ф. Платонов. Очерки смуты, стр. 333).


[Закрыть]

Московиты сообщают королю, что они избрали царем его сына. Тогда все сословия закричали, что такое мнение и решение хороши, и разумно будет последовать им, после чего все вернулись в согласии и радости в город, заключили перемирие с Жолкевским, полководцем короля, известили его о своем намерении и отправили своих послов под Смоленск к королю сообщить его величеству, что они решили избрать своим царем его сына Владислава и усерднейше просят его величество, чтобы он милостивейше дал свое согласие и одобрение и помог бы им способствовать и содействовать всему, что необходимо для полного завершения и благополучного окончания всего этого дела, дабы они как можно скорее опять получили постоянного государя, и тем самым от междоусобицы, кровавой войны и разорения страны вернулись, наконец, снова к благодетельному миру и спокойному состоянию.

Король дал послам благоприятный ответ, очень благосклонно отнесся к этому делу, послал своего доверенного к полководцу Жолкевскому под Москву и дал последнему все полномочия и права вести переговоры с московитами, как он найдет это лучшим и как будет удобнее и приличнее всего. Его величество присовокупил к этому обязательство одобрить и безоговорочно выполнить все то, о чем Жолкевский условится с московитами и в чем он им поклянется. Только два пункта должны быть оговорены и соблюдены, а именно – что сына его величества ни в коем случае не перекрестят, не обратят в московитскую веру, что при его дворе будут и поляки, ибо одним русским его королевское величество не может доверить своего сына. В свою очередь, русским оставят и сохранят в неприкосновенности их религию, нравы, обычаи, законы и суд, и при сыне его величества они будут преуспевать и благоденствовать, а не слабеть и хиреть.

Условия принимаются и закрепляются клятвой. Этими условиями московиты были очень довольны и удовлетворены, затем обе стороны поклялись: московиты – в том, что они примут и признают господина Владислава своим государем и будут почитать его и соблюдать ему верность, если он будет соблюдать условия договора, а Жолкевский поклялся за королевского сына, господина Владислава, что упомянутые статьи тоже будут нерушимо соблюдаться, а Владислав прибудет скоро сам, примет царство и станет управлять.[385]385
  Сведения Буссова об отправке послов из Москвы к Сигизмунду II и о заключении договора нуждаются в исправлении. Будучи под угрозой захвата Москвы войсками Лжедимитрия II и боясь восстания народных масс, правительство “седмочисленных бояр” стало на путь предательства национальных интересов и обратилось за помощью к польским интервентам. Оно решило отдать Москву гетману Жолкевскому, который в начале августа был уже под Москвой. Переговоры с Жолкевским закончились подписанием 17 августа договора (СГГД, ч. II, № 199, стр. 391 и 399; сб. РИО, т 142, стр. 93 – 109), в основу которого был положен договор 4 февраля 1610 г. Однако, в отличие от февральского договора, отражавшего интересы дворян и служилых людей, настоящий договор был боярский. Из него были убраны статьи о повышении служилых людей “по заслугам” и было добавлено обязательство короля “московских княженецких и боярских родов приезжим иноземцам в отечестве и в чести не теснится и не понижаити”, – т. е. статьи, отвечавшие интересам бояр (Очерки истории СССР, конец XV в. – начало XVII в., стр. 548 – 549). Буссов прав, что отдельные вопросы в переговорах с Жолкевским остались неразрешенными: так, хотя русские на этом настаивали, Жолкевский без согласия короля не решался утвердить статью о принятии Владиславом православия, о вступлении его в брак с особой русского происхождения, о возвращении Московскому государству городов, захваченных Сигизмундом, об обмене пленными без выкупа и о прекращении осады Смоленска. После подписания этого договора жители Москвы и других городов начали присягать Владиславу. В сентябре 1610 г. под Смоленск к Сигизмунду для обсуждения договора было отправлено посольство, состоявшее из 1200 человек, во главе с князем В. В. Голицыным и митрополитом Филаретом. С отъездом посольства из Москвы были удалены все наиболее видные политические деятели, в чем были заинтересованы поляки, только что занявшие Москву. Результаты переговоров под Смоленском Буссов изложил неточно. В действительности из этих переговоров стало ясно, что Сигизмунд сам желает занять московский престол и что под предлогом молодости королевича Владислава он не хочет отпускать его в Москву Поляки требовали от членов посольства сдачи Смоленска, от чего послы категорически отказались. Переговоры закончились безрезультатно, а самих послов, вопреки праву неприкосновенности их, отправили в Польшу и заключили в Мариенбургскую крепость.


[Закрыть]

После того как это было завершено, Жолкевского с его слугами и военными чинами отвели в царский дворец в Москве, отменно угостили и почтили богатыми дарами, а после этого его и прислугу поместили в особые палаты, чтобы он в Кремле представлял царя, остальные же вернулись снова в лагерь к своим. Затем наступил добрый мир между поляками и московитами, последние ходили в лагерь к полякам, а поляки в город, они вели друг с другом всякие дела, и было между ними большое согласие и единение.[386]386
  Опасаясь народного возмущения, изменники-бояре в ущерб национальным интересам искали сближения с поляками. Маскевич в своем дневнике подробно описывает “дружбу и согласие” между боярами и поляками в Москве (Н. Устрялов, ч. II, стр. 45 – 46).


[Закрыть]

До этого избрания и примирения к Димитрию второму из Москвы перебежали несколько бояр и казаков и сообщили ему приятные вести, а именно, что меньшие московские люди (die kleine Gemeinde) тоже на его стороне и если он снова подойдет к городу, то они вызовут в городе несогласие с большими людьми (die grosse Gemeinde), и когда это начнется, он поведет дело в соответствии с этим и ему легко будет действовать в городе и т. д.[387]387
  Из москвитян, перебежавших в лагерь Лжедимитрия в то время, о котором пишет Буссов, Бутурлин приводит фамилии двух “известнейших”. Это были Михайло Бучаров и Федор Чулков. Сообщение Буссова о том, что из московских жителей, в особенности из низших слоев, многие предпочитали русского самозванца польскому королевичу Владиславу, не чуждо истине. Из городов Суздаля, Владимира-Юрьева, Галича и Ростова к Лжедимитрию II присылали гонцов с заявлением о готовности передаться ему (Д. Бутурлин, ч. III, стр. 224).


[Закрыть] Димитрий двинулся со своими поляками, немцами, казаками, русскими и татарами от Пафнутьева монастыря и встал лагерем между Москвой и Коломенским монастырем в твердой надежде, что таким образом в Москве начнется такой мятеж, как ему донесли, и меньшие люди перейдут на его сторону, а он придет им на помощь и благодаря этому достигнет победы над всем городом.

Но его надежды оказались тщетными, ему пришлось ловить рыбу на суше. Московиты ежедневно делали большие вылазки, храбро схватывались с его людьми и держались крепко, из чего он ясно понял, что дело не пойдет так, как ему представлялось. Поэтому он приказал, чтобы, когда московиты на следующий день опять выйдут, его ратники окружили их со всех сторон и с силой ударили на них, что и произошло, когда московиты снова вышли; их так отколотили, что они едва помнили, как вернулись в город, и с этого дня не отваживались выходить иначе, как с несколькими конными сотнями польских копейщиков из лагеря Жолкевского. Вместе с ними они общими силами нападали на лагерь Димитрия.

Димитрий бежит. Когда Димитрий увидел таких гостей и это множество сотен польских копейщиков у московитов, а вскоре смекнул и понял, как оборачивается дело и что он напрасно надеялся и в особенности, что его поляки уже не так смело и отважно идут в бой, он еще раз дал тягу и в день св. Варфоломея пришел назад в Калугу с большим позором и срамом, но с малым войском – лишь в несколько сотен казаков и романовских татар.[388]388
  Летом 1610 г. Лжедимитрий II, находясь под Москвой, отверг предложение Сигизмунда III отказаться от дальнейших притязаний на московский престол и удовлетвориться городом Самбор или Гродно по своему выбору. В этом плане интересно сообщение Буссова о надеждах Лжедимитрия II на восстание в Москве. Возможно, что эти надежды на восстание в его пользу в Москве явились одной из основных причин отказа Лжедимитрия II от предложения польского короля. Сведения Буссова о военных событиях под Москвой в конце августа можно дополнить. Чтобы прекратить набеги самозванца на окрестности Москвы, гетман Жолкевский в ночь с 25 на 26 августа выступил из Москвы с польским войском и, соединившись с 15000 русским войском под начальством князя Мстиславского, предстал неожиданно перед войсками Сапеги. Избегая кровопролития между своими соотечественниками, оба польских гетмана сумели мирно и быстро договориться о прекращении борьбы. После этого гетман Жолкевский вернулся в свой лагерь, а Мстиславский – в Москву. Однако, узнав, что Лжедимитрий, несмотря на увещания Сапеги, никоим образом не соглашается на сделанное ему Сигизмундом предложение, Жолкевский решил напасть на него внезапно. С этой целью Жолкевский со своим войском прошел через московский Кремль к Коломенской заставе, где в поле ожидало его 30-тысячное московское войско. Оба войска направились к Угрешинскому монастырю, куда 18 августа Лжедимитрий, испугавшись, что будет выдан войсками Сапеги гетману Жолкевскому, бежал к Марине. Предупрежденный о приближении войска Жолкевского, Лжедимитрий II вместе с Мариной поспешно вернулся в Калугу в сопровождении нескольких сотен донских казаков под начальством Заруцкого. Пафнутьевский монастырь, упоминаемый Буссовым, находится в Калужской губернии; что касается Коломенского монастыря, то, по-видимому, Буссов имел в виду церковь в селе Коломенском.


[Закрыть]

Поляки же, после того как они таким образом помогли московитам прогнать их врага Димитрия, воспользовались этим обстоятельством, чтобы совсем незаметно, день за днем, постепенно, чем далее, тем большими отрядами прокрадываться в Москву, пока там не оказалось около 5000 поляков и 800 иноземных солдат. Последние были размещены в Кремле, в стольницкой (Stulnitzkl) (самой лучшей крепости в Москве, называемой "Jmperatoria sedes"), и в их власти был порох и пули и все военные припасы. Эти 5000 поляков расположилось в посаде внутри стены, где, собственно, и есть самый город, не желали квартировать ни в каком другом месте и не давали убедить или принудить себя вернуться в лагерь, как этого ни желали и ни добивались московиты, ибо здесь было теплее и лучше, чем в поле, они получали для себя, для слуг ч для лошадей корм и муку, а кроме того, ежемесячно полное жалование из московской казны, отчего казна еще больше истощалась и опустошалась, чем во времена Шуйского.[389]389
  На основании договора от 17 августа, заключенного боярами с Жолкевским, войска гетмана должны были отойти к Можайску. Однако поляки и русские бояре, опасаясь возмущения народных масс, недовольных избранием на царский престол польского королевича, договорились о введении в Москву польского войска. 16 сентября Гонсевский и Струе были посланы в Москву, для того чтобы расписать квартиры для польского войска, но один из монахов ударил в набат – собралась на Красной площади огромная толпа, – и полякам пришлось удалиться. Тогда они решили войти в город незаметно – ночью. В ночь с 20 на 21 сентября в Москву вошло 800 пеших иноземцев и 3500 поляков (у Буссова – 5000). Жолкевский и Гонсевский с пехотой расположились в Кремле, где сам Жолкевский занял бывший дом Бориса Годунова. Полк Зборовского поместился в Китай-городе, в соседстве с Кремлем, на Посольском дворе, а полк Казановского – в Белом городе, на дворах князей Димитрия и Ивана Шуйских (Д. Бутурлин, ч. III, стр. 259). О том, как дорого обходилось русским содержание польского войска в Москве, пишет Маскевич: “...октября 14 (4 октября, – М, К.), с согласия бояр, назначены войску города для кормления в расположении ста миль и более от столицы; на мою роту достались два города: Суздаль и Кострома, в 70 милях от Москвы. Мы немедленно послали туда товарищей с пахоликами, для собрания съестных припасов. Но наши, ни в чем не зная меры, не довольствовались миролюбием москвитян и самовольно брали у них все, что кому нравилось, силою отнимая жен и дочерей у знатнейших бояр. Москвитяне очень негодовали и имели полное к тому право. Для устранения подобных беспорядков, по нашему совету, они согласились платить нам деньги по 30 злотых на коня, собирая их с городов сами чрез своих чиновников” (Н. Устрялов, ч. II, стр. 46).


[Закрыть]

Димитрию был очень тягостен его позор, а именно то, что поляки вторично ему изменили, а его земляки, русские, ему налгали. Не ожидая больше ничего хорошего ни от тех, ни от других, он сказал себе: "Я должен набрать турок и татар, которые помогут мне вернуть себе мои наследные владения, иначе я ничего не добьюсь, а уж если я и тогда не получу эти владения, то так разорю и разрушу их, что они немногого будут стоить, и пока я жив, я Россию в покое не оставлю".

После этого он послал одного из еще оставшихся у него поляков, пана Кернозитского (он был более предан Димитрию, чем полякам), в Татарское царство (так называют его московиты, а оно только королевство) Астрахань, расположенное в 500 милях от Москвы. Этот Иоанн, предтеча Димитрия, должен был проложить ему дорогу в Астрахань через широкие невозделанные степи, передать от него привет и большую милость астраханцам и сказать им, что он со своей царицей приедет к ним и будет держать свой двор у них по той причине, что Московитская и Северская земли слишком опоганены нехристями.

Если бы этот переезд состоялся, России пришлось бы еще хуже, но бог не захотел этого и чудесным образом отвратил беду,[390]390
  Выбор Лжедимитрием II Астрахани для продолжения авантюры, как пишет об этом Буссов, не случаен. Благодаря скоплению в этом городе казацкой вольницы и бежавших от феодального гнета крепостных, в Астрахани находил приют не один самозванец. “Невеле откуды имахуся такие воры”, – замечает летописец (ПСРЛ, т. XIV, стр. 89). Упоминаемый Буссовым поляк Кернозитцкий (Корнезитский у Буссова) был одним из начальников русского отряда у самозванца (РИБ, т. I, стлб. 809).


[Закрыть] лишив Димитрия разума и сделав так, что он начал свирепствовать и среди тех немногих татар и казаков, которые были его самыми верными и любимыми воинами, состояли при нем день и ночь, охраняли его, ездили с ним на охоту и на другие потехи, так что ни один немец или поляк не был к нему так близок. Утоплен Касимовский – татарский царь. Он приказал тайком бросить в реку Оку и утопить татарского царя Касимовского по той причине, что родной сын этого царя из ненависти ложно донес на него Димитрию, будто бы он намеревается отпасть и уехать в Москву.

Когда об этом жестоком убийстве узнал татарский князь Петр Урусов, он сильно рассердился на Димитрия и на сына утопленного татарского царя, который был источником предательства против собственного отца и не мог отрицать, что явился причиною его смерти. Этот Урусов решил подкараулить его ночью в Калуге и убить, когда он выйдет от царя и поедет домой. Но ему повстречался другой знатный татарин, по платью и по внешности очень похожий на того, и он снес ему своей саблей голову. Димитрий, которому донесли об этом и подали жалобу на князя Петра Урусова, велел бросить его в тюрьму, несмотря на то, что очень его любил (за то, что он очень хорошо знал дороги на Астрахань). Приказал он посадить за приставов еще и 50 других татар и сильно помучить их несколько дней.