Текст книги "Собрание сочинений в 4 томах. Том 3. Тайное свидание. Вошедшие в ковчег"

Автор книги: Кобо Абэ

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 28 страниц)

– Но если стремиться к этому, достаточно взорвать сторожевой пост, и все в порядке.

– Учтите, вы отняли у меня девочку, а я ведь у вас никого не отнимал.

– Какая разница – кто? Клиника отняла.

– А может, ваша жена сама подала прошение о допуске ее к участию.

– В чем…

– В праздничном конкурсе. Стоит прийти к этой мысли, и все сразу становится на свои места. Запись на конкурс проводилась достаточно широко, не исключено, что и похищение пилюль – результат сговора. А вот «скорая помощь», я об этом думал, – здесь чувствуется рука человека, связанного с клиникой и прекрасно знакомого с тем, что в ней происходит.

– Вам это, возможно, покажется странным. Но мы с женой совершенно здоровы, и у нас не было ни малейшей необходимости иметь дело с клиникой.

– Граница между клиникой и внешним миром не так четко обозначена, как вам кажется. Если ваша жена сама подала прошение, то, даже обнаружив ее местонахождение, вы в дальнейшем столкнетесь с большими трудностями.

– Если девочка из восьмой палаты по собственной воле покинет больницу, то, даже обнаружив ее местонахождение, вы в дальнейшем столкнетесь с большими трудностями.

– Учтите, местонахождение вашей жены мне не известно.

– Учтите, местонахождение девочки мне не известно.

Да, мы с жеребцом обменялись хорошими ударами. Жеребец все время стоял, а я сидел на стуле, и мы, даже не пытаясь скрыть прерывистого дыхания, злобно уставились друг на друга. Я первым отвел глаза. Просто контактные линзы сдвинулись с места – никакой другой причины не было.

– Видите, я могу только стоять. И мозолить глаза.

Жеребец распустил пояс, расстегнул молнию, опустил брюки до самых колен и задрал рубаху. От поясницы почти до колен он был затянут в черный корсет из синтетической резины толщиной миллиметров в пять. Поверхность корсета была опутана сложным переплетением разноцветных проводов, в каждой точке их соединения находился позолоченный ввод. У нижнего края корсета зияла прорезь, как в почтовом ящике.

– Посмотрите, способен я на что-либо?

– Все ясно, можете подтянуть брюки.

Стоило перехватить корсет микрокомпьютерным поясом и присоединить дополнительную нижнюю часть тела к малогабаритным аппаратам поддержания жизненных функций, как сразу же возникало слияние чувственных восприятий. Один раз в три дня корсет сдается для промывания в отделение искусственных органов, но самому снимать его нельзя, а в нем можно лишь стоять или лежать. Если когда-нибудь я буду так великодушен, что прощу жеребца (пока что этого не предвидится), то постараюсь сконструировать для него специальный стул, в котором он сможет отдыхать стоя.

* * *

Подтягивая брюки, жеребец сказал:

– Хорошо. Если вы позволяете себе такие заявления, давайте, как мы договаривались, подвергнем вас испытанию на детекторе лжи.

– Не возражаю.

По правде говоря, меня очень беспокоило, что будет с девочкой из восьмой палаты, и хотелось как можно скорее отделаться от жеребца. Уже почти пять часов она ждет меня в подземелье. Водой и пищей она обеспечена. Но ей, наверно, тоскливо одной, и, конечно, она чувствует себя покинутой. К тому же, опасался я, дождь может затопить подвальный этаж.

Но там вокруг здания притаились преданные секретарше юнцы, только и ждущие моего появления, чтобы выследить, куда я пойду. А местность мне совершенно незнакома, и я не уверен, смогу ли обмануть преследователей. К счастью, жена жеребца, которая была специалистом по детектору лжи, кажется, жила отдельно от него в гостинице, расположенной рядом с лабораторией лингвопсихологии. Аппаратура принадлежит лаборатории, поэтому, естественно, испытание должно проводиться на месте. Лаборатория находилась в белом прямоугольном здании, восточнее главного корпуса, через дорогу от больничного кладбища. Чтобы предотвратить проникновение извне шума и света, здание спроектировано без окон, а вход и выход находятся в подвале. Если бежать оттуда, то, используя пересеченный рельеф кладбища, можно уйти от любой погони.

Я не собирался всерьез подвергнуться испытанию. Важно было под каким-нибудь благовидным предлогом избавиться от жеребца и, договорившись с его женой, упросить ее отменить или по крайней мере отложить эксперимент.

* * *

Как обманулся я в жене заместителя директора! Я счел было ее умной, поскольку, благодаря одной-единственной статье «Логика лжи применительно к структуре, базирующейся на формализации», она сразу же превратилась из заурядной машинистки-больной в сотрудницу лаборатории. Достаточно расчетливая, чтобы, сославшись на импотенцию мужа, поселиться отдельно от него, она представлялась мне лишенной округлостей женщиной, этаким треугольником в платье.

Но едва я увидел ее, все мои предположения рассыпались в прах. Прекрасно сложена, миловидна, правда, остренький носик и верхняя губа производили неприятное впечатление. Глаза, серьезные и печальные, похожи на спелые виноградины; голос мягкий, прерывающийся; ворот халата сверкает крахмальной белизной.

Я изменил тактику и решил согласиться на испытание. Я жаждал нормальных ощущений, как ныряльщик под водой жаждет воздуха. И не просто спасовал перед фантасмагорией – этим жеребцом и всем, связанным с ним. Я уже не испытывал уверенности в том, что мое собственное зеркало по-прежнему останется незамутненным и будет верно отражать события.

Ничего страшного, на худой конец, если вопрос окажется слишком опасным, я откажусь отвечать на него.

Она отнеслась ко мне так, как я и ожидал. Откровенно рассказала, почему живет отдельно от мужа. С первого дня супружества они заключили своеобразное соглашение: любую происходящую между ними беседу удостоверять с помощью детектора лжи. Дело было вовсе не в ревности или недоверии друг к другу, а в бесхитростном желании снова и снова убеждаться во взаимной любви. Они стремились исключить любые недомолвки, связанные со словом «ложь», не ради взаимных упреков, а во имя взаимного прощения.

Вопреки ожиданиям, все это обернулось против них. День ото дня их интерес друг к другу ослабевал, и в конце концов осталась лишь опустошенность.

– Я не могу сказать, что в наших отношениях что-то изменилось. Они – как бы сказать поточнее – стали лампочкой, отключенной от сети. Детектор лжи – штука бездушно-холодная, согласны? Правда – лицо, ложь – изнанка. Во всем происходящем есть лицо и изнанка.

– Вообще это ужасно тоскливо.

– Компьютеры тоже рассматривают все как плюс или минус. Да или нет. Может, это и хорошо, когда между чувством и разумом нет противоречия. Но что произойдет, если человека лишить такого противоречия? Если исчезнут ложь и правда и останутся одни лишь голые факты…

– В логичности вам не откажешь.

– Этим-то я себе и противна.

У супругов, лишенных прелести свободного общения, исчезло и взаимное влечение. Не с чем соглашаться, не на что возражать – остались одни их сердца, иссушенные, как трупики насекомых. Заместитель директора начал страдать острой импотенцией, и заведующий лабораторией лингвопсихологии помог ей поселиться отдельно.

– Пережитое в то время, наверно, и легло в основу вашей статьи «Логика лжи»?

– Читали?

– Бессмысленно такому человеку, как я…

– Например, существует узаконенная социальная ложь: оповещению о начале близости между мужчиной и женщиной дают наименование свадьбы; временный отъезд, чтобы без помех предаться любви, называют свадебным путешествием. Таким образом вуалируется непристойность. Обряды ничем не отличаются от процедуры выдачи водительских прав – придание стабильности стержню человеческих отношений.

– Я сегодня уже второй раз слышу о стержне человеческих отношений…

– Вы хотите сказать, что третий раз грозит вам сердечным приступом? – Она засмеялась. Проверка аппаратуры была закончена. – Ну как, начнем?

– Пожалуйста.

Потянулся бесконечный ряд монотонных, отчетливых вопросов. Любите собак?.. Сейчас утро?.. Дождь идет?.. Ели когда-нибудь помидоры?.. Вы чистите зубы перед умыванием?.. Сегодняшний сон был цветным?..

Потом вдруг обрушилась лавина совершенно неожиданных вопросов, заставших меня врасплох.

– Вы хотите спать со мной? – Я сидел, не отвечая ни слова, и жена заместителя директора, глядя на волнистую линию, бегущую по бумажной ленте, засмеялась, прикусив нижнюю губу. – О, солгали.

– Я же еще ничего не ответил.

– Любой ваш ответ будет ложью.

– Напрасно обвиняете меня.

– Тайная связь – серьезнейшая угроза стержню человеческих отношений.

– Задайте мне еще раз этот вопрос.

– Вы хотите спать со мной?

– Да.

– Странно…

– Показывает, что правда?

– Что-то похожее на снижение функций стержня человеческих отношений. Может быть, детектор лжи выполнил роль формализатора?

– Ну что ж, задавайте свой последний вопрос.

Но она вместо этого выключила аппарат и принялась освобождать меня от датчиков.

– Почему-то сначала у меня не было желания отвечать на ваш вопрос.

Перехватило дыхание, ощущение, будто говорит кто-то другой, находящийся далеко от меня. Возможно, я все еще чувствовал себя подключенным к детектору лжи? Она – я не исключаю этого – прекратила свои вопросы вовсе не ради меня, а решила тем самым довести до сведения заместителя директора, что, поскольку он излечился от импотенции, они могут теперь жить вместе. Мне стала отвратительна сама мысль об их близости, едва я представил себе, как все с это будет происходить.

– Еще не пропало желание спать со мной?

Отвечать не хотелось. Возможно, потому, что обряд закончился одновременно с отключением датчиков. Сконфузившись, она сказала, что хотела бы сфотографировать меня, и с помощью поляроидной камеры с разных ракурсов пять-шесть раз сняла меня во весь рост, в трусах. Представив себе, как ночью она в одиночестве будет рассматривать эти фотографии, я испытал некоторое раскаяние. Мне показалось слишком несправедливым, когда такое прекрасное тело одиноко. И в то же время промелькнула мысль, что одиночество почему-то подходит ему.

* * *

С некоторым сожалением проводив ее до гостиницы, я вернулся на дорогу, огибавшую больничное кладбище. В свете ртутных фонарей мокрая лента асфальта чернела, как вода в грязном канале. Немыслимо ничто более черное – перебеги ее черный котенок, заметить его было бы невозможно. Медленно перейдя на ту сторону, где было кладбище, я перемахнул через бетонную ограду почти в рост человека и, спрятавшись в густых зарослях вишни, стал осматриваться. Не прошло и трех секунд, как пять силуэтов пересекли дорогу. Интересно, те ли это юнцы, которые убили моего предшественника, или пять вообще любимое число секретарши?

Я пошел вперед, пиная ногами камни, шелестя ветвями деревьев, чтобы привлечь внимание преследователей. А потом припустился бежать. Но не по дороге. Устроив соревнование в беге с препятствиями, я, пренебрегая дорогой, несся напрямик, перемахивая через могильные плиты. К счастью, в такую погоду можно было не опасаться вспугнуть какую-нибудь парочку, устроившую на кладбище тайное свидание. Дождь прошел, и месяц, проглядывавший сквозь разрывы среди туч, освещал мокрые могильные плиты. В туфлях для прыжков с ходу перемахнуть через них ничего не стоило, а в простых ботинках нужно сперва вскочить на плиту, потом спрыгнуть с нее. Одно это уже давало преимущество во времени. Вдобавок могильные плиты были расположены в шахматном порядке, а не параллельно друг другу, и тропинка петляла между ними, выписывая причудливые арабески. Планировщику кладбища, как видно, претила мысль о дружеском общении покойников. Но в затруднительном положении оказались не только покойники – моим преследователям, перебравшись через очередную плиту, всякий раз приходилось определять, к какой могиле нужно бежать, чтобы продолжить движение по прямой. Когда расстояние между нами достаточно увеличится, они потеряют представление, куда бежать, рассыплются в разные стороны и, гоняясь друг за другом, в конце концов потеряют меня из виду.

Размеренно дыша, напружинив мышцы, я бежал плавно и быстро. Скоро топот пяти человек, потерявших ориентировку, должен остаться там, далеко позади. Но как ни странно, все пятеро неотступно, словно повторенная пятикратно моя тень, следовали за мной. Может быть, мне это кажется, подумал я и побежал быстрее. Топот сзади ускорился. Я свернул в сторону. В ту же секунду изменил направление и топот. Наверно, эти юнцы тоже достали туфли для прыжков. Кому-то из моих сослуживцев удалось продать их. Обскакали меня, подлецы. А может, они сами заказали их. Но сбытом туфель занимаюсь я, и лучше бы провести эту сделку через меня. Мне бы достались и комиссионные, и все заслуги в области сбыта.

Я начал задыхаться. Юнцы, кажется, догадались о моих намерениях и, рассыпавшись в цепь, прибегли к тактике охоты на зайца. Стоило мне изменить направление, как появлялся новый преследователь. Но я был один против них, так что погоне рано или поздно должен был наступить конец. Похоже, они не хотели схватить меня – эта игра в пятнашки будет, наверно, продолжаться, пока я не выдохнусь и не приведу их в свой тайник. Если же я не вернусь, что станется с девочкой из восьмой палаты? Доведенная до отчаяния моим предательством и страшными крысами, она будет громко плакать и звать на помощь. Это тоже на руку моим преследователям. Я оказался в западне.

Постой-постой, разве я не главный охранник с тремя нашивками? Нравится им или нет, но я их прямой начальник. Не знаю, что приказала им секретарша, но именно сейчас было бы неплохо продемонстрировать свою власть. Даже если это мне не удастся, я ничего не теряю.

Вскочив на могильную плиту (звук, раздавшийся при этом, походил на звяканье колокольчика), я повернулся в их сторону и насколько мог громко скомандовал:

– Стой! Ни с места!

Повторять не пришлось. Возможно, то, что я возвышался над ними и кричал так громко, возымело свое действие. Преследователи превратились в неподвижные силуэты и растворились во тьме. Стал слышен стрекот цикад. Такое я испытал впервые, они, мне кажется, – тоже. Знай мой предшественник, как подавать команды, ему бы, возможно, удалось избежать смерти.

* * *

Я пересек ночную дорогу, обогнул больничный корпус и добрался до погребенных в густой траве развалин старого здания клиники. Слышен был лишь стрекот цикад. Убедившись, что меня не преследуют, я нырнул в канализационную трубу, наполовину заполненную водой, и вылез через дыру, оставшуюся от унитаза. Я продвигался вперед на ощупь по проходу, заваленному обломками стены, и дошел до металлической трубы, служившей мне ориентиром (она торчала из потолка, и, приложившись к ней ухом, я почему-то услышал шум дорожных работ), и только тогда зажег карманный фонарь.

Пробравшись сквозь узкую щель между грудами кирпича, я прошел еще немного и наконец оказался в почти целом бетонном коридоре. За дверью напротив – мое убежище. Мне послышались жалобные стоны, и я, забыв об осторожности, бросился вперед. Однако на грохот, поднятый мною, никто не откликнулся, я испугался. Распахнув дверь, я увидел девочку, она притворялась, что не замечает меня. Она лежала скорчившись, должно быть, ускорился процесс таяния костей. Потом она крепко обняла меня за шею, заплакала, ее била дрожь, которую невозможно было унять.

* * *

С холма, где находятся развалины старого здания клиники, я только что осмотрел место, отведенное для праздника. Людей стало немного больше, и все по-прежнему слонялись без дела. Но что-то все же происходило: в лотках на обочине дороги, шедшей вдоль парка, готовясь к открытию, зажигали переносные печки. Я поел на скорую руку хлеба, пропитанного соусом кари, запив его яблочным соком. Чтобы девочка перестала укорачиваться, я положил ее на кресло-каталку, откинув спинку, и начал массировать ей позвоночник, но вскоре массаж пришлось прекратить, так как она стала выказывать признаки возбуждения. Вставил ей в ухо наушник, подключенный к радиоприемнику, чувствительность которого повысилась благодаря тому, что вентиляционную трубу я использовал как наружную антенну; девочка задремала.

Может, попытаться продолжить записки?

Я не собираюсь оправдываться и потому не буду приводить правдоподобных доводов, объясняющих противоречивость моих действий: скрываясь от всех с девочкой из восьмой палаты, я одновременно пытаюсь выяснить, где находится моя жена. Придумать правдоподобные объяснения не смог бы никто. У каждого будут все основания осуждать мое двуличие, издеваться надо мной – это несомненно.

Но не нужно забывать – я только вчера узнал, что моя жена, возможно, причастна к похищению пилюль. Прежде всего именно вероломству жеребца, делавшего вид, будто ему ничего не известно, нет никаких оправданий. Хотя бы во имя мщения, я не должен возвращать ему девочку из восьмой палаты. Первым долгом сегодня утром я позвонил в управление охраны и приказал самым тщательным образом собрать всю информацию о похищении пилюль. (В действенности моих приказов я смог убедиться вчера ночью.) После этого я каждый час регулярно выхожу к дороге и по телефону-автомату принимаю донесения. Увы, до сих пор ни одного обнадеживающего донесения не поступило.

Неужели секретарша, эта подлая женщина, чинит препятствия? Что, если и убийство моего предшественника диктовалось не столько любезностью по отношению к заместителю директора, пожелавшему заменить им дежурного врача, сколько решением секретарши заткнуть рот бывшему главному охраннику, который сумел кое-что выведать о похищении пилюль? Нужно быть настороже, не то она и со мной расправится. Да уж, она предпочтет не выпустить меня живым из рук, а навеки оставить здесь мертвецом.

Каждый раз, выходя наружу, я обогащался слухами. Возможно, сам белый халат главного охранника с тремя черными нашивками обладал какой-то магической силой – во всяком случае, я не встретил ни одного человека, который не согласился бы оказать мне содействие. Врачи, медсестры, служащие клиники и больные – все охотно снабжали меня информацией. Но сообщения их были явным вымыслом. Я выслушивал либо общие рассуждения о воровстве, либо предположения о новых преступлениях, связанных с употреблением пилюль, – на основе такой информации невозможно было приступить к каким-либо действиям или хотя бы наметить их. Если исключить наличие у них злого умысла, подобное поведение можно объяснить и так: они считали немыслимым ответить «не знаю» на вопрос, исходящий от самого главного охранника. Похоже, похитители пилюль сделали свое дело в полнейшей тайне.

Но, невзирая на всю таинственность, поимка их – лишь вопрос времени. Как только начнется праздник – похитители обречены. К задуманному представлению необходимо подготовиться – значит, волей-неволей им придется раскрыться. Как и каждый год, ровно в пять часов вечера заместитель директора клиники перережет ленточку и начнут бить в барабан, созывая участников празднества. А через час или два я неизбежно встречусь с похитителями. Встреча эта приближается с каждой минутой. Ибо никому не дано замедлить течение времени.

Я с детства не люблю праздников. Меня на любых торжествах охватывали дурные предчувствия. Я был убежден, что с какого-то другого праздника, происходящего где-то вдали, за мной следят страшные чудовища.

Все произошло (сейчас вспомню: да, так и есть) на другое утро после назначения меня главным охранником. Мне была отвратительна мысль, что, молчаливо одобряя смерть моего предшественника, я становлюсь сообщником убийц, и потому я собирался сообщить заместителю директора о том, чему был свидетелем, и выяснить у него, кто же несет ответственность за содеянное. Но он в главном корпусе клиники не показывался, и я решил встретиться с ним в отделении хрящевой хирургии.

Здесь, в отделении, восемь часов утра – самое беспокойное и оживленное время. Плачет ребенок, у которого берут кровь, медсестра с градусниками в руках, в развевающемся белом халате носится из палаты в палату, бредет больной с уткой в руке, нянька препирается с другим больным – открывать ли окно, докторша брезгливо отталкивает восставшую плоть третьего, совсем еще молодого больного.

Поднявшись сразу на третий этаж, я постучал в кабинет заведующего отделением, но, хотя на двери висела табличка «На месте», ответа не последовало. Повернув ручку, я открыл дверь. На этот раз здесь не было ни врача, ни заместителя директора – никого, лишь по-прежнему стояли две кровати и в беспорядке валялись электронная аппаратура, измерительные приборы – все это я видел в первый день сквозь щель в потолке восьмой палаты. У стены – рабочий стол. Не уверен, но мне показалось, будто деревянная панель, в которую упирался стол, слегка колебалась. А если оттуда можно проникнуть к люку, ведущему в восьмую палату? Я закрыл дверь и запер ее на задвижку. Наклонился и ощупал панель под столом. Топорная работа – к самому краю ее было приделано проволочное кольцо. Стоило дернуть его, и панель падала вниз. Проделать все это из кабинета было легко, но снизу, со стороны люка, – довольно неудобно.

Из люка проникал свет. Я полз на четвереньках. В нос попала пыль, пахнувшая ржавчиной; стараясь не чихнуть, я задержал дыхание – грудь разрывала боль. Чтобы не шуметь, я спускался, переставляя руки по ступенькам, и наконец, упершись коленями в стену, повис вниз головой. Сквозь щели в занавесе мне удалось увидеть, что делается в комнате. Девочка стояла на четвереньках. Рядом – заместитель директора. Он говорил ей что-то, но я ничего не расслышал. Во всяком случае, для восьми часов утра сцена была малоподходящей.

Я быстро выполз из люка и стал громко топать около панели. Заместитель директора, услышав шаги наверху, поймет, что в кабинете у него кто-то есть и, значит, воспользоваться потайным ходом невозможно. Придется ему возвращаться в свой кабинет обычным путем. Но поскольку дверь заперта, войти туда ему не удастся. Пока он будет пытаться открыть дверь и, наконец, отчаявшись, позовет служащего, пройдет минут двадцать – тридцать.

Именно так все и случилось. Услышав, как захлопнулась дверь восьмой палаты, я единым духом спустился по потайной лестнице. Девочка узнала меня, но нисколько не удивилась. Я засмеялся, и она, посасывая палец, рассмеялась в ответ.

– Быстрее. Где вещи?

– Вещей никаких нет.

– Нужно переодеться.

– И переодеться не во что.

Пальцами ног она подцепила валявшуюся на кровати пижаму. Какие длинные, стройные ноги – даже не подумаешь, что у нее болезнь костей.

– Ладно, надень хоть пижаму.

Девочка, не вставая, послушно стала просовывать руки в рукава. А я тем временем осмотрел тумбочку у кровати. Два банана, разрезанная пополам папайя, фен со щеткой, две шариковые ручки, два иллюстрированных журнала для девочек, начатое кружевное вязание, красный кожаный кошелек с колокольчиком. Кошелек был раскрыт, и его содержимое высыпалось на пол. Денег – шесть тысяч тридцать иен, бирка с обозначением группы крови, регистрационная больничная карточка, крохотная позолоченная фигурка лисы, золотое кольцо с маленьким камешком цвета запекшейся крови и прочие мелочи. Расстелив полотенце, я поставил на него умывальный таз, сложил туда все вещи и завязал крест-накрест. Узел можно будет повесить на плечо, а обе руки останутся свободными, если придется нести девочку.

– Сможешь идти?..

Девочка только что надела пижамные штаны и села, свесив ноги с кровати. Слегка наклонив голову набок и опираясь на руки, она стала сползать на пол. Выпрямилась было, но взмахнула руками и едва не упала. Я протянул ей руку и помог устоять на ногах, она радостно улыбнулась, сверкнув зубами. Опираясь на мою руку, сделала шаг, высунув от усердия кончик языка.

– Ой, как высоко…

– Что?

– Я как будто смотрю из окна второго этажа.

– Ты не пробовала ходить сама?

– Я раньше была такая толстуха.

– Нет, сама ты идти не сможешь.

– Я вдруг стала расти, нервы поэтому вытянулись, и я очень быстро устаю.

Медлить больше нельзя. Если в кабинете на третьем этаже есть еще один вход, то заместитель директора уже обнаружил открытую панель и все понял.

– Селектор включен?

– Нет, выключен.

Повесив узел на шею, я взял девочку на закорки и вышел в коридор. Сперва я думал, что привлеку всеобщее внимание, но в клинике все шиворот-навыворот – странные, казалось бы, вещи никому не бросаются в глаза. Никто даже не глянул в нашу сторону. Нам помогло и то, что было лишь восемь часов утра.

Однако спускаться на лифте показалось рискованным. Девочка прилипла к моей спине, как живая резина, тяжести ее я пока не ощущал. Бегом спустился по лестнице и начал уже пересекать приемную, направляясь к выходу, но вдруг непроизвольно остановился. Спасло чутье. Несколько человек ожидали лифт. Среди них была секретарша. Она, несомненно, разыскивала меня. Толпившиеся у лифта нетерпеливо уставились на стрелку указателя этажей. Наверно, в лифт грузили какие-то тяжести, и он продолжал стоять на месте. Каблук секретарши нервно постукивал по полу. Хорошо бы она, потеряв терпение, решила подняться пешком. Ведь это она затеяла убийство человека, чья дочь прильнула сейчас к моей спине. Озираясь в поисках спасительной лазейки, я вдруг нашел выход. Лестница вела отсюда в подвальный этаж. Я не заметил ее раньше из-за груды деревянных ящиков.

С трудом я протиснулся за ящики. И, стараясь ступать как можно тише, стал спускаться вниз. Я вышел в темный коридор, где, кроме слабого света, проникавшего сквозь щели между ящиками, никакого другого освещения не было. Потягивал сквозняк, воздух был пропитан затхлым запахом старья.

– Куда мы идем?

– А куда ты хочешь, чтобы мы шли?

Вряд ли стоило отвечать ей: куда глаза глядят.

– Если вы устали, давайте отдохнем и съедим по банану.

– Но мы ведь только начали свой путь.

Коридор повернул направо, стало еще темнее. Но потом глаза привыкли и можно было разглядеть, что делается под ногами. Коридор тянулся бесконечно. Я стал припоминать планировку здания, но толком ничего не вспомнил. Решил: если нам и удастся выбраться из коридора, то где-то далеко впереди. Больше не было ни поворотов, ни комнат. Возможно, это не коридор, а подземный переход, ведущий в другое здание.

– Может, вернемся?

– Нельзя.

– Мы же забыли судно.

– Ничего, я куплю тебе новое.

– Куда мы идем?

– А куда ты хочешь, чтобы мы шли?

– Где посветлее.

– Скоро доберемся туда.

Я устал. Наверно, шел уже довольно долго, но сколько – не мог даже представить. Двигался я медленно, так что ушел не так уж и далеко.

– Где твой дом?

– Раньше – третий корпус… До того, как мама превратилась в одеяло.

– Превратилась во что?

– В одеяло… простое ватное одеяло, им укрываются, когда ложатся спать.

– Почему это произошло?

Вдруг девочка за спиной стала еле слышно жаловаться, что у нее все болит. Наверно, долго находиться в одном положении она не может. Я быстро опустил ее, сел на пол, прислонившись к стене, и положил ее на колени. Обессилевшая девочка прильнула ко мне, я обнял ее за плечи, поглаживая по щеке тыльной стороной ладони. Не нужно бояться. Выступы грубой бетонной стены больно врезались в спину. Пол сырой – неуютно. Но я никак не мог заставить себя идти дальше. Вернуться нельзя и вперед идти бесцельно. Кажется, ты заплутался, едва пустившись в путь.

– Тебе легче?

– Да.

– Почему твоя мама стала одеялом?

– Знаете такую болезнь «извержение ваты»?

– Нет.

– Это когда из пор извергается вата.

– Наверно, не вата. Какой-нибудь переродившийся жир или что-то в этом роде.

– Нет, вата. В лаборатории долго исследовали.

– Странно.

– Сначала на руках, вот здесь… – Девочка взяла мою руку, которой я гладил ее по щеке, и показала пальцем. – Я была совсем маленькая, но хорошо помню. Как в страшном сне – лезет и лезет вата без конца… На руках открылись огромные дыры, даже кости видно. Мама говорила, что ей совсем не больно, но папа заволновался, решил сделать ей переливание крови. Только вата, она сразу впитывает кровь – так ничего и не вышло. Целая бутыль вмиг опустела. Руки стали как красные перчатки. На свету так красиво просвечивали кости. На другой день ее положили в клинику, но было уже поздно. Шею, ноги, уши, даже грудь забила вата. Врач сказал, пока вата не разошлась по всему телу, нужно побыстрее удалять ее, они вместе с отцом каждый день занимались этим. Мамины руки и ноги стали как набитые костями перчатки и чулки, это было ужасно. Когда мама пролежала в клинике полгода, даже сердце ее превратилось в вату, и она умерла; я так ее жалела. Ватой набили целых три ящика из-под керосиновых плит и потом сделали из нее одеяло. Я хотела им укрываться, а отец сказал, это – дурная примета, и отдал в музей клиники. Думал, наверно, получить похвальный лист. Оно и сейчас там, правда-правда, одеяло из моей мамы.

Едва договорив, девочка задышала размеренней. Заснула. Боясь нарушить ее сон, я сидел не шевелясь, как ни изводили меня корявая стена и мокрый пол.

Опасаясь слежки, я решил каждый раз возвращаться другой дорогой. Через дренажное отверстие в дне водоема (теперь пересохшего), у бывшего хлева, рядом с музеем, я нырнул под землю. Подземный переход бесконечен, малейшая невнимательность – и заблудишься. Зато полная гарантия безопасности. Я и в день праздника думаю воспользоваться этим путем, так что не мешает заранее познакомиться с ним как следует. В одном месте дорогу мне преградила груда обрушившихся кирпичей. Отгреб их в сторону, чтобы можно было провезти кресло-каталку.

Я смотрю вниз со двора музея, как раз напротив меня будет проходить праздник. В парке, у фонтана – чуть подальше от дороги – под истошные вопли своего темпераментного руководителя репетирует ансамбль рок-музыки, за ним наблюдают несколько больных, больше вокруг ни души – праздником даже не пахнет. Может, никто не знает о нем? От больничных корпусов по дороге, огибающей парк, двое стариков, с виду муж и жена, тащат рекламную платформу. Один из них страдает, наверно, трофическим гастритом, другой – водянкой; оба с отсутствующим видом, точно во сне, толкуют, что, мол, каждый год бывает точно такой же вздрюченный дирижер и такой же психованный ансамбль.)

Кажется, я тоже заснул. Разбудил меня голос девочки:

– Что это за звук?

– Жуки, наверно.

– Говорят, на кладбище есть жуки, которые едят покойников, это правда?..

– Но сейчас покойников сжигают.

– Да?

Все тело мое ныло. Скрещенные ноги затекли. Я попытался сесть по-другому. Девочка вскрикнула и тоном взрослой просительно сказала:

– Мои кости понемножку расползаются, как желе. Когда я меняю положение, меняется и центр тяжести. Значит, и кости расползаются по-другому, а нервы от этого натягиваются и болят.

– А как тебе удобней всего?

– Я быстро привыкаю, как ни устроюсь, так что не беспокойтесь…

Рядом с рукой, поддерживавшей ее голову, упала капля. Слеза это или слюна? Свободной рукой я погладил девочку по спине. Линия спины, запомнившаяся мне, изменилась. Было неясно, какое положение заняла девочка. Неужто форма ее костей меняется согласно изгибу моих скрещенных ног?