Текст книги "Суровые дни. Книга 1"

Автор книги: Клыч Кулиев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 19 страниц)

Глава шестая
ЗАПАДНЯ

Благополучно перевалив через Кемерли, Адна-сердар велел до наступления ночи сделать привал в широком лесистом ущелье, неподалеку от Куня-Кала. За исключением дозорных да нескольких человек, отправившихся на охоту за «языком», все джигиты расположились на отдых в тени деревьев. Утомленные трудным переходом люди спали. Только сердару не спалось, хоть он и устал не меньше других. Его одолевали беспокойные мысли.

Рядом, раскинув руки и широко раскрыв рот, храпел Илли-хан. Сердара злил его храп. Он несколько раз неприязненно взглянул на сына, наконец, раздраженно сел. Хотелось чаю. Но он сам строго-настрого запретил жечь в ущелье огонь – дым раньше времени мог выдать их неприятелю.

Сердар кинул под язык щепотку наса и долго сидел, поглядывая по сторонам. Потом сплюнул жгучую зеленую слюну, поднялся, накинул на одно плечо халат и, припадая на левую ногу, пошел по склону.

Под развесистым деревом, обняв саблю, как молодую жену, сладко спал дозорный. Адна-сердар разъярился и с силой пнул его ногой. Не успевший проснуться джигит кубарем покатился вниз и, вероятно, свалился бы на спящих воинов, не задержи его разлапистый куст крепкой, как железо, арчи[41]41
  Арча – вид можжевельника.


[Закрыть]. Он вскочил, потирая ушибы и моргая, с опаской посмотрел на сердара.

– Иди сюда, сын безухой собаки! – приказал сердар.

Джигит приблизился и остановился в двух шагах, не решаясь подойти ближе.

– Тебя отсыпаться сюда поставили? – грозно шевеля усами, спросил сердар. – А ну быстро лезь на дерево и наблюдай за дорогой, скотина ты этакая!

Довольный, что дешево отделался, джигит подобрал свою саблю и мигом, как кошка, вскарабкался на самый верхний сук. Ему была ясно видна крепость Куня-Кала, скот, пасущийся вокруг нее. Только людей почему-то не было. Дорога, проходящая неподалеку от дерева, упиралась в еле заметный силуэт крепости Шатырбека, словно замыкающей широкое ущелье.

Адна-сердар пошел было назад, когда дозорный крикнул с дерева:

– Перман со своими едет, сердар-ага! Кизылбаша гонят!

Сердар остановился, поджидая разведчиков.

Они подъехали оживленные и веселые, довольные удачей. Перман ткнул плетью в сторону пленника:

– Дрова собирал. Мы его без шума захватили. А Тархан ближе к крепости пошел: может быть, нукера захватить сумеет.

Еще не старый по возрасту, пленник был невероятно худ. Один глаз его закрывало бельмо, во втором, мутном и слезящемся, еле угадывался зрачок. Ветхая одежда состояла, казалось, из одних заплат. На голове была замызганная шапка из кошмы, халат подпоясан веревкой, на ногах – стоптанные чарыки[42]42
  Чарыки – самодельная обувь из сыромятной кожи.


[Закрыть].

С неприязнью оглядев жалкого пленника, сердар спросил его:

– Турки мидани?[43]43
  Турки мидани (перс.) – «По-туркменски можешь?»


[Закрыть]

Пленник отрицательно покачал головой.

Сердар подумал и распорядился:

– Разбудите Джуму. Пусть быстро идет сюда!

Один из джигитов, привязав коня, побежал выполнять приказание. Сердар протянул руку к Перману:

– Дай-ка плеть!

Покрутив в воздухе витой ремень с плоской бляшкой на конце, он неожиданно с силой стегнул пленника по спине.

– Не понимаешь по-туркменски, собака? Плеть научит! Врать станешь, до смерти запорю! Вот так!.. Вот так!.. Вот так!..

Пленник сначала молча вздрагивал от ударов. Потом упал на колени, умоляюще протянул руки к сердару, говоря что-то по-персидски. Сердар стегнул его по протянутым рукам, потом, распалившись, стал бить ногами.

– Успокойтесь, сердар-ага! – хмуро сказал Перман, становясь между сердаром и его жертвой. – До смерти забьете– говорить некому будет!

Запыхавшийся сердар, отдуваясь, кинул плеть и сказал подошедшему Джуме:

– Спроси у этой скотины, из какой он крепости! Да пусть не врет, а то всю шкуру спущу!

Джума повторил вопрос по-персидски – пригодились знания, почерпнутые у Махтумкули.

Размазывая по грязным щекам слезы, с ужасом глядя на сердара, пленник ответил:

– Из этой крепости я, ага-джан! Из Куня-Кала!

– Спроси, много ли народу в крепости? – сказал сердар, выслушав Джуму.

Пленник вздохнул:

– Совсем мало, ага.

– Почему мало? Куда делись люди?

– Всех Шатырбек увел в Серчешму. Там, говорят, идут большие бои с туркменами.

– А ты почему остался?

– Больной я, ага-джан. Только сегодня с постели поднялся.

– Не врешь? – грозно спросил сердар, ликуя в душе и боясь поверить такой удаче.

– Валла, зачем врать! – с жаром воскликнул пленник. – Отрубите голову на месте, если вру! Никого не осталось в крепости, человек десять-пятнадцать таких, как я, не больше. Все остальные ушли на ту сторону гор. Валла, правду говорю!

– Тархан едет! – сообщил с дерева дозорный.

Сердар задал пленнику еще несколько вопросов, затем приказал отвести его вниз, в ущелье и заковать в цепи.

На дороге появились трое джигитов. Перед ними на куцем ишачке ехал связанный человек. На шею ему был накинут аркан, конец которого держал Тархан. Этот пленник был того же возраста, что и первый, но поплотнее, с проворными глазами и маленькими усиками, точно приклеенными под большим, похожим на огурец, носом.

Тархан дернул веревку:

– Слезай!

Кизылбаш, навалившись животом на холку ишака, слез, поклонился сердару. Ему были заданы те же вопросы, что и первому. Он подтвердил, что в крепости не осталось никого, кроме нескольких стариков к хворых. И добавил, что все люди в смятении, все, от мала до велика, клянут Шатырбека.

– Валла! – клялся он, преданно глядя в глаза Адна-сердара. – Пусть соль меня покарает, если вру! Двое детей есть у меня – их именами клянусь!

– Попробуй соври, если жизнь надоела! – сказал сердар. – Никуда не денешься. Где начнется твоя ложь, там кончится твоя жизнь.

– Понимаю, ага! Глаза выколи, если хоть слово неправды сказал! Зачем стану помогать Шатырбеку? Будь он проклят! Мы все, ага, готовы его живьем в землю закопать!

Переводя ответы пленного кизылбаша, Джума думал: правильно говорил Махтумкули-ага, что вражда и набеги нужны только правителям. Народу они не нужны, вон и кизылбаши тоже страдают от этой смуты, проклинают Шатырбека.

Пленник с любопытством вертел круглой головой и, видимо, нисколько не тяготился своим положением. Насупленный Перман смотрел на него тяжелым испытующим взглядом. Пленник заметил его взгляд и улыбнулся – открыто, доброжелательно.

Результаты допроса пленных подтверждали, что все идет, как задумано. Сердар был доволен. Значит, ханы, с которыми он договорился о взаимных действиях, не обманули и в назначенное время появились у Серчешмы. Сейчас там идут бои, и Шатырбек, конечно, бросил туда все свои силы. Надо было, не теряя времени, занимать Куня-Кала и идти на крепость Шатырбека.

Однако, когда Адна-сердар изложил свои соображения старейшинам, некоторые из них не согласились с его доводами. Махтумкули сказал:

– Не надо занимать Куня-Кала. Это грозит задержкой, а лишний шум может насторожить защитников крепости Шатырбека: там он наверное оставил больше людей, чем в Куня-Кала. И еще не следует забывать, сердар, что враг хитер и коварен. Шатырбек не вчера опоясался саблей, он старый и опытный воин. Нам представляется подозрительным то, что он так обезлюдил Куня-Кала.

Раздраженный противодействием в тот момент, когда дело казалось совершенно ясным, сердар язвительно сказал:

– Мы, поэты, тоже не из тех слепцов, которые отдают свой посох любому встречному! Мы тоже не вчера взяли в руки саблю и видели немало всяких хитростей и уловок!

– Тигр силен и смел, сердар, – со своим обычным спокойствием возразил Махтумкули, – однако и он порой попадает в капкан. Мы не отказываем вам в сердце тигра, но, когда идешь, все же следует смотреть себе под ноги.

Адна-сердара несколько поколебала спокойная рассудительность старого поэта. Шайтан знает, может, Шатырбек и в самом деле замыслил какую каверзу, – от него все можно ожидать. Однако не станет же сердар признавать перед всеми правоту Махтумкули, дело которого – стихи сочинять, а не военные дела решать.

– Ладно, – сказал он, – посмотрим. Одни попадают в капкан, другие его обходят… Перман, прикажи садиться в седла!

Догнав подошедшего к своим пожиткам сердара, Перман тихо сказал:

– Сердар-ага, старики правы. Как бы действительно не попасть впросак – не нравится мне этот шустроглазый кизылбаш. Да и шуму лишнего следует избегать.

– Дался вам этот шум! – проворчал сердар, поправляя сползший с плеча халат. – Пусть шумят! Нам некого бояться.

И отвернулся недовольный.

В сторонке, всеми забытый, сидел Нурулла, покачивая перевязанную руку. Перман жестом приказал ему подняться и повел его к остальным пленникам. Увидев Нуруллу, они удивленно переглянулись, а Нурулла отвернулся с подчеркнуто равнодушным видом. Они тоже разом сделали бесстрастные лица. Перман покачал головой: что-то здесь нечисто. Эх, напрасно упорствует и торопится сердар!

Шатырбек не хвастался, говоря, что у Куня-Кала поставил капканы на Адна-сердара. Опытный полководец, он предполагал, что туркмены попытаются ударить со стороны гор, – по крайней мере, он сам поступил бы так. Поэтому, используя сарбазов, услужливо предоставленных ему Абдулмеджит-ханом, он послал двести всадников во главе со своим двоюродным братом Салим-ханом в Куня-Кала, разрешив Селиму действовать по-своему усмотрению. Селим-хан, тоже не новичок в ратном деле, приказал жителям крепости уйти в горы, прихватив наиболее ценное из имущества и скот. Однако часть скота была оставлена: для отвода глаз.

Сам со своим отрядом Селим-хан расположился верстах в десяти от Куня-Кала, послав в Кемерлийское ущелье лазутчиков. Он решил поступить, судя по обстановке: если туркмены останутся на ночь в Куня-Кала, он обрушит на спящих сабли своих воинов, а если они сразу пойдут к крепости Шатырбека, то выгоднее ударить по ним одновременно с сарбазами Сулейман-хана и джигитами Шатырбека. Тогда наверняка ни один из них не уйдет живым. Лазутчикам было приказано по возможности «попасть» в плен и обмануть врага.

В крепости для вида были оставлены человек пятнадцать пожилых нукеров и несколько старых женщин, на честь которых вряд ли покусится даже самый невзыскательный женолюб. Нукерами руководил Тачбахш-хан, некогда славный воин, а ныне дряхлый старик, живущий одними воспоминаниями. Частенько, накурившись терьяка, он целыми часами многословно и красочно расписывал свои походы с шахом Агамамедом против турок и арабов.

Вот и сейчас, собрав нукеров в просторной, чисто убранной комнате, он говорил о том, как однажды ночью выкрал одного турецкого военачальника и бросил его под ноги шаху Агамамеду. Хотя эта история была давным-давно известна, слушатели одобрительно кивали головами и издавали удивленные восклицания: болтовня Тачбахш-хана отвлекала от тревожных мыслей. Все знали, что до наступления ночи туркмены не придут – разбойные дела только ночью вершатся, – а многие втайне надеялись, что вообще все обойдется тихо и благополучно: Шатырбек располагал слишком сильным войском, чтобы Адна-сердар решил напасть на крепость, мстя за последний набег.

Поэтому когда в комнату ворвалась растрепанная старуха и завопила, что идут туркмены, ее слова не сразу дошли до сознания сидящих. Тачбахш-хан, недовольный, что его прервали на самом интересном месте, даже прикрикнул:

– Чего визжишь, как дурная! Кто идет?

– Туркмены напали на крепость! – повторила старуха.

Нукеры побледнели, вопросительно глядя друг на друга. Тачбахш-хан встревожился не меньше других, однако постарался скрыть это от окружающих и, бодрясь, сердито сказал:

– Чего замолчали? Идите встречать негодяев! Все остается, как я вам говорил. Если хоть один из вас не так ступит, – на себя пеняйте, не говорите потом, что не слышали! Селим-хан всех ваших родственников до седьмого колена в землю зароет! А ты, – Тачбахш-хан ткнул сухим пальцем в щуплого, как и он сам, нукера, – ты выйдешь через малые ворота и сообщишь о нападении Селим-хану – пусть известит Шатырбека и сарбазов. Мы постараемся занять «гостей» до вечера. Идите все!

Не успели нукеры разогнуть колен, как в дверях появился Перман в сопровождении нескольких джигитов. Махнув обнаженной саблей, он приказал:

– Всем сидеть! Никуда не двигаться! – И добавил по-персидски – Бенишин![44]44
  Бенишин (перс.) – «Сидите.»


[Закрыть]

– Сидите, если приказано сидеть! – повторил за ним Тачбахш-хан и пошел навстречу Перману с протянутой рукой, досадуя, что не удалось отправить посланца к Селим-хану, и надеясь, что это можно будет сделать немного попозже.

– Давай поздороваемся, сынок, как делают добрые люди! Добро пожаловать к нам! Добро пожаловать!

Не принимая протянутой стариком руки, Перман спросил:

– Ты – кто?

– Я? Вот эти, сидящие, называют меня своим яшули, сынок.

– Как звать?

– Гуламали[45]45
  Гулам – слуга, никогда не бывает именем частью имени знатного человека.


[Закрыть] меня зовут, сынок, Гуламали!

– Где жители крепости?

– Вах, сынок, разве здесь остались жители? Всех мужчин Шатырбек погнал на Серчешму! Там, говорят, большое сражение с туркменами, чуть сам, говорят, не попал к вашим в плен. Жаль, что удалось ему сбежать…

– А женщины и дети где?

Тачбахш-хан лукаво сощурился.

– Женщины и дети, говоришь, сынок? Где могут быть женщины и дети, когда мужчины на войне, а неприятель подходит к порогу дома? Испугались женщины и дети, на ту сторону гор пошли прятаться.

– А вы почему остались, не бежали?

– Зачем нам, сынок, бежать? Мы люди старые и бедные. Только и можем надеяться, что на милость всевышнего. Пожалей нас, сынок, и аллах воздаст тебе по справедливости!

Перман оглядел безмолвствующих нукеров: действительно ни одного человека в богатой одежде, все – преклонного возраста, все худые, как тазы[46]46
  Тазы – борзая собака.


[Закрыть], невольно вызывают сострадание.

Заметив, на его лице сочувствие, Тачбахш-хан повел вокруг рукой:

– Взгляните, сын мой, на этих сидящих! Ни у кого в глазах вы не найдете следа радости. А почему? Этот выживший из ума Шатырбек обращался с нами хуже, чем с собаками. Вах, увидеть бы когда-нибудь, как будет обрублена нить его жизни.

В комнату заглянул Махтумкули. Кизылбаши приняли его за сердара, разом вскочили на ноги, дружно кланяясь, – так приказал накануне Тачбахш-хан. Махтумкули вежливо ответил на приветствие, опустился на кошму и сказал Перману:

– Ты бы, сынок, присмотрел за своими джигитами – как бы, неровен час, бедных да слабых обижать не стали.

– Хорошо, – почтительно ответил Перман. – Из наших никто безобразничать не будет. Но… – он строго посмотрел на кизылбашей, – выходить из крепости не разрешается никому! Запомните и не говорите, что недослышали! Если кого поймают за крепостной стеной, на месте голову отрубят!

«А если не поймают?» – ехидно подумал Тачбахш-хан, но вслух сказал:

– Мы поняли ваши слова, храбрый джигит… А ну, глупцы, чего стоите, как истуканы! Идите, прислуживайте гостям! Варите обед, кипятите чай! Быстро!

Тачбахш-хан забылся и спохватился только тогда, когда встретился с испытующим взглядом Махтумкули. На его счастье Перман уже ушел и не слышал, как властно он командовал – яшули так с людьми не обращается. Досадуя на свой промах, который мог обернуться большой неприятностью, Тачбахш-хан подсел к Махтумкули, заискивающе улыбнулся, обнажив черные обломки зубов:

– Приветствую вас, – сердар-ага! Добро пожаловать!

Он, как и с Перманом, говорил на туркменском языке с грубым акцентом. Махтумкули ответил по-персидски:

– Я не сердар, добрый человек.

Услыхав чистую, без малейшего акцента, персидскую речь, Тачбахш-хан неподдельно удивился и с новым интересом посмотрел на Махтумкули.

– Вы знаете наш язык? Кто же вы такой? Брат сердара?

– Даже не брат, – усмехнулся старый поэт.

– А кто?

– Такой же божий раб, как и вы.

– Как вас зовут?

– Махтумкули.

– Какой Махтумкули? Не поэт ли? – делая ударение на слове «поэт» и еще больше удивляясь странным прихотям судьбы, уточнил Тачбахш-хан.

– Да, он самый…

Тачбахш-хан почтительно привстал:

– Тогда давайте еще раз поздороваемся. Меня зовут Гуламали, я здешний яшули… Для меня счастье видеть ваше лицо – во всей округе нет человека, который не знал бы имени Адна-сердара и поэта Махтумкули!

Старый поэт пожал плечами.

– Мы с ним – разные люди, – сказал он, словно обидевшись, что его имя названо рядом с именем Адна-сердара. – Здесь нет, наверно, ни одной горы, ни одного ущелья, по которым бы он не водил джигитов, а мой удел – не конь и сабля, а калам[47]47
  Калам – тростниковое перо.


[Закрыть] да бумага. Я и в ваши края-то пришел в первый раз.

Тачбахш-хан уловил скрытый упрек в словах поэта и с ловкостью прирожденного царедворца выправил положение:

– Мы жалеем, что вы не посетили нас раньше! Если ханы и сердары завоевывают землю саблей, то вы своими прекрасными строками навсегда покоряете сердца людей, заставляете звучать самые тонкие струны человеческой души!

Хитрый старик пустился в рассуждения о том, как он любит поэзию и поэтов, и в заключение попытался прочитать на память один из рубаи[48]48
  Особый вид стихотворения, четверостишие.


[Закрыть] Омара Хайяма:

 
Гэр бер фэлэкэм дэст беди чун йэздан,
Бердаштэми мэн ин фэлэк-ра змиян,
Аз ноу… Аз ноу…
 

Здесь Тачбахш-хан запнулся и, повторив еще несколько раз «аз ноу», смущенно сказал:

– Старею. Когда-то знал много стихов и этот повторял, наверно, тысячу раз, а вот сейчас забыл, никак не вспомню. Валла, постарел!..

Махтумкули пришел ему на помощь:

 
Гэр бер фэлэкэм дэст беди чун йэздан,
Бэрдаштэми мэн ин фэлэк-ра змиян,
Аз ноу фэлэки дигэр чинаи сахтэми,
Казэде бекамидел расизи асан[49]49
Когда бы случилось быть мне властелином рока,Я б уничтожил рок страданий и порокаИ заново такой бы создал рок,Чтоб люди на земле не старились до срока.

[Закрыть].
 

– Мерхаба! У вас прекрасная память! – похвалил Тачбахш-хан, лукаво играя глазами. – У меня был брат…

– Простите! – быстро перебил его Махтумкули. – Вам случайно не известен человек по имени Мамедсапа?

– А кто этот человек? – поинтересовался Тачбахш-хан.

И Махтумкули, проникшись доверием к собеседнику, откровенно рассказал о причине, побудившей его пуститься на склоне лет в далекий и опасный путь.

– Сочувствую вам, – сказал Тачбахш-хан. – Многолетняя разлука с братом – это черный камень печали, беспрестанно исторгающий слезы у человека. Но от слез он не становится белым и тяжесть его не уменьшается… В окрестных крепостях есть много пленных туркмен. Некоторые из них живут так давно, что стали как бы местными жителями. Может быть, среди них вы и найдете своего пропавшего брата.

Внезапная мысль заставила Тачбахш-хана оживиться:

– Постойте, как, вы сказали, имя вашего достойного брата?

– Мамедсапа, – ответил Махтумкули.

– О, кажется, птица счастья села на вашу голову, уважаемый поэт.

– А что? – встрепенулся Махтумкули. – Вы его видели?

Прикрыв морщинистыми веками лукавый блеск глаз, Тачбахш-хан сказал:

– В крепости Низган у Абдусетдар-хана находится в услужении один туркмен по имени Мамедсапа. Давно уже. Возможно, это тот человек, которого вы разыскиваете.

Старый поэт с трудом сдерживал охватившее его ликование. Хоть он и надеялся отыскать следы брата, он не ожидал, что груз пролетевших лет упадет с его плеч, как с верблюжьей спины падает вьюк, когда лопается гнилая веревка. И он на мгновение увидел молодое, воодушевленное лицо Мамедсапа, услышал знакомый голос… Нет, это было бы слишком большой удачей из всех удач, которыми не баловала его скупая судьба!

Он испытующе посмотрел в глаза Тачбахш-хану, словно мог проверить степень его искренности:

– Далеко отсюда Низган?

– Не очень, – ответил Тачбахш-хан и кивнул на видневшиеся в окно горы. – Вон за тем перевалом. Если не мешкая послать человека, он к завтрашнему утру вернется с результатом.

Махтумкули устремил взгляд на чернеющую вдали горную вершину. Тачбахш-хан доверительно добавил:

– О дальнейшем вы можете не беспокоиться. Я все сам устрою.

– Что вы сказали? – очнулся Махтумкули.

– Я сказал, что помогу вам, если тот Мамедсапа окажется вашим братом. Абдусетдар-хан такой же, как и мы, правоверный мусульманин, ревностно соблюдает ежедневный намаз. Он не станет упираться, если я его хорошенько попрошу…

– Вы имеете влияние на хана? – недоверчиво спросил Махтумкули.

Послав тысячу проклятий в душе на свой вторичный промах, Тачбахш-хан поспешил исправить его:

– Не я! Какое я могу иметь влияние! Но есть люди, почитающие мою старость и уважающие горе человека, разлученного с братом. Они помогут. Но надо спешить! – подчеркнул Тачбахш-хан. – Когда стемнеет, трудно переходить горы. А ваше состояние я понимаю – легко ли ждать, когда любимый брат находится почти рядом!

– Да, – сказал Махтумкули, – вы правы: это нелегко. Подождите меня здесь, не уходите никуда. Я скоро вернусь.

Поэт торопливо вышел, чтобы поделиться приятной новостью с Перманом,

* *

Осторожность все-таки не совсем покинула Адна-сердара, и занять Куня-Кала он послал Пермана, дав ему половину всадников. Сам же с остальными джигитами несколько поотстал, создавая резерв на случай внезапного нападения врага или для обеспечения отхода отряда Пермана, если окажется, что пленные кизылбаши сказали неправду.

Когда от Пермана пришла весть, что крепость занята и никого в ней нет, кроме нескольких стариков, Адна-сердар принял решение: не задерживаясь на ночевку, с хода атаковать Шатырбека. Тогда, в споре с Махтумкули и старейшинами, он настоял на своем, хотя и чувствовал, что они правы. Сейчас с ним никто не спорил, и он мог вполне трезво взвесить обстановку.

Ни пленных, ни богатой добычи в Куня-Кала не было, – этого и надо было ожидать. Уведенных кизылбашами аульчан тоже не обнаружили. Поэтому сердар сразу же, не дав коням передохнуть, направился к крепости Шатырбека – стремительный удар сулил легкую победу и богатую добычу.

До наступления сумерек решено было миновать переход Чилинги и таким образом оставить за спиной самую трудную и опасную часть пути.

Недавно прошедший дождь увлажнил землю, и звуки конских копыт гасли, едва успев родиться. Только хлопотливо бормотала речушка да под случайными порывами ветра глухо шумели деревья. В многочисленных дуплах старых деревьев нашли себе приют разнообразные насекомые. Но птиц на ветвях не было, а сами ветви – безлистые, выбеленные солнцем, – напоминали обглоданные кости. Зато молодые деревья стояли зеленые, не сдающиеся осени.

Всадники объехали стороной громадное ореховое дерево, лежащее поперек дороги. Когда-то под его тенистыми ветвями отдыхали путники. Об этом свидетельствовали темные пятна от костров. Были ли это мирные жители, собиравшие сушняк для домашнего очага, или ловкие торговцы контрабандным товаром, или собравшиеся на грабеж разбойники, – дерево всем давало приют. Оно долго жило, много видело и устало от виденного, и прилегло отдохнуть, как старый богатырь, уснувший на полпути к дому, – только сон его был непробуден.

Взглянув на солнце, Адна-сердар приказал сделать короткий привал: к Чилинги уже подошли, нужно было подождать всадников Пермана.

Едва сердар сошел с коня, как Илли-хан, указывая рукой, испуганно закричал:

– Отец, с-с-с-смотри!

Сердар вздрогнул и выругался:

– Чего кричишь?

Однако, глянув по направлению протянутой руки сына, свел крылатые брови и невольно потянулся к сабле: шагах в ста пятидесяти, на противоположном конце поляны лежали два тигра и равнодушно смотрели на всадников. Их желтые полосатые тела почти сливались с листвой кустарника, позолоченной дыханием осени и облитой лучами заходящего солнца.

Сердар оглянулся на своих джигитов, кивнул в сторону зверей:

– Ну, кто самый храбрый? Может, ты покажешь свою удаль? – обратился он к высоченному парню.

– Я на бой седлал коня, сердар-ага, а не на ловлю и потеху, – как бы в шутку отозвался джигит.

– А ты, Тархан, что думаешь?

– Я, сердар-ага, думаю, что нужны два джигита с крепкой рукой и смелым сердцем!

– Только два?

– Да, сердар-ага!

– И один из них, конечно, ты?

– С вашего разрешения да, сердар-ага!

– А кто будет вторым?

Тархан сощурился, пряча усмешку.

– Вторым, думаю, не откажется от случая показать свою храбрость достойный Илли-хан.

У Илли-хана дрогнуло сердце. Его не на шутку испугали слова Тархана, но, стараясь не подавать вида, он высокомерно заявил:

– С-с-сначала сам покажи, что ты м-м-мужчина!

Те из парней, кто присутствовал при ссоре Тархана и Илли-хана во время свадебного тоя у Бегенча, злорадно поддержали Тархана:

– Выходи, Илли-хан, не прячься!

– Принимай вызов, Илли-хан!

– Покажи, на что ты способен, Илли-хан!

Побледневший толстяк пытался отшутиться:

– Т-Т-Т-Тархан и один как-нибудь с-с-справится с этими к-к-котятами.

Выручая сына, Адна-сердар громко спросил:

– Нет больше храбрых?

И сделал движение, словно сам собирался стать рядом с Тарханом.

– Караджа-батыр пойдет! – крикнул кто-то.

Караджа поежился:

– Эй-хо! Когда я отсюда на них гляжу, у меня колени дрожат. А вы говорите…

Джигиты громко засмеялись.

Вперед вышел, запихивая под кушак полы халата, круглолицый крепко сложенный парень, подмигнул:

– Голому вода не страшна! Пойдем, Тархан-джан, нас дома никто не ждет!

Вооружившись боевыми копьями и проверив, легко ли вынимаются сабли из ножен, два смельчака стали осторожно приближаться к тиграм. Звери не обращали на них внимания, однако орлиные глаза сердара заметили, что хвосты тигров нервно извиваются.

Джигиты стояли, затаив дыхание. Подавляющее большинство из них никогда не видело единоборства человека с тигром, а те, кому довелось это видеть, понимали, на какой отчаянный риск пошли два парня ради нелепой прихоти сердара. Да и сам сердар уже сожалел в глубине души, что затеял эту потеху – глупо терять воинов перед началом боя. Надо было просто обойти зверей стороной или в крайнем случае пристрелить их из ружей. Но менять что-либо было уже поздно – парни подходили к тиграм.

– Чего мы стоим? – не выдержав, заволновался Караджа. – Пойдемте ближе, может, помочь придется!

Он тронулся было вслед за Тарханом и круглолицым, но резкий оклик сердара остановил его:

– Назад! Сразу надо было идти, если храбрый такой!

Голос сердара послужил как бы командой для тигров. Они разом сорвались с места и огромными прыжками помчались навстречу джигитам.

– Крепче держи копье! – крикнул товарищу Тархан.

Сам он, уперев древко копья в землю и наступив на него для верности ногой, ждал, пригнувшись, чтобы удар не пришелся мимо цели.

– Я алла!!! – яростно закричал он, увидев прямо перед собой страшную морду зверя.

Отточенное лезвие копья врезалось в толстую шею. Остановленный смертельным ударом, тигр страшно зарычал и, кашляя кровью, рванулся в сторону. Выпустив из рук оружие, Тархан упал на одно колено. Над толпой джигитов пронесся не то вздох, не то стон. Но Тархан успел вскочить на ноги и, предупреждая новый прыжок зверя, обрушил ему на голову саблю. Удар пришелся по переносице, и тигр забился в предсмертных судорогах. Второй зверь, чуть оцарапанный копьем круглолицего джигита, пустился наутек и исчез среди кустарников.

Победителей встретили восторженными криками. Только Илли-хан презрительно хмыкнул и отвернулся, всем своим видом показывая, что такая чепуха не стоит восторгов.

Адна-сердар тяжелым взглядом посмотрел на сына.