Текст книги "Суровые дни. Книга 1"

Автор книги: Клыч Кулиев

– Народ ждет вас, Махтумкули-ага!

И отступил в сторону.

Никогда еще за свою долгую жизнь Махтумкули не приходилось говорить перед такой массой людей. Он испытывал необычную робость и смущение, и в то же время ему очень хотелось поговорить с народом, раскрыть ему душу. Стоя на возвышении, он собирался с мыслями. Молчали и люди, ожидая, что скажет поэт.

Махтумкули медленно поднял голову, и голос его, казалось бы тихий, властным зовом суриая долетел до самых задних рядов:

 
Нет больше равновесья на земле..
Какие судьбы смотрят в наши лица!
Клокочет мысль, как кипяток в котле:
Не тронь ее, она должна пролиться!
 

Толпа сдержанно зашумела, и шум походил на грозный рокот моря перед бурей. Голос старого поэта стал тверже и громче:

 
За Соны-Даг врага! И племена
Покроют славой наши имена.
Туркмены, в битву! Чтобы вся страна
Не плакала над нами, как вдовица!
 
 
Мы не напрасно кровь свою прольем:
За наши семьи, за родимый дом.
Друзья, мы все когда-нибудь умрем,—
Настало время смерти не страшиться.
 
 
Народу ныне говорит Фраги:
Мечь доблести, отчизну береги,
Да не коснутся наших роз враги!..
Клекочет месть, как ярая орлица!
 

Толпа снова заколыхалась, послышались возгласы одобрения. Сердар Аннатувак сердечно пожал руку Махтумкули, громко, чтобы все слышали, сказал:

– Да сбережет вас аллах для народа!

Со всех сторон протянулись руки, раздались слова одобрения и благодарности. Народ гордился своим поэтом.

* * *

Попив чаю и посовещавшись с сердаром Аннатуваком, Махтумкули стал собираться к отъезду в Хаджи-Говшан. В это время вошел Борджак-бай. Он был зол и испуган, его холеное лицо покрывали лихорадочные пятна, глаза суетливо бегали. Не ожидая приглашения, он прошел в глубь комнаты, нервно швырнул в сторону тельпек и, тяжело дыша, сказал:

– Зря вы мутите людей, поэт! Напрасно подогреваете их чувства!..

Махтумкули промолчал, ожидая, что еще скажет Борджак-бай, – ведь не затем же он пришел, чтобы только высказать свое недовольство.

– Мутите! – повторил Борджак-бай, распаляясь. – Мост поломали, народ взбунтовали!.. А что дальше?.. Что дальше делать будете?

– Напрасно, бай, поднимаете пыль, – спокойно возразил Махтумкули. – Разве я взбунтовал народ? К бунту никто не стремится, но он неизбежен, когда жизнь становится тяжелее каменной горы. Нестерпимый гнет – вот что взбунтовало народ! Но если вы болеете душой за людей, если вы имеете возможность облегчить их положение, я берусь успокоить их.

– Разрушить мост приказал я, – добавил сердар Аннатувак. – Если вы найдете иной выход из положения, исправить разрушенное недолго.

Борджак-бай дрожащей рукой налил чаю в пиалу, пододвинутую сердаром, выпил одним глотком, налил снова и снова выпил.

– Бейся до крови, но оставляй путь к миру, – сказал он, отдуваясь. – Надо и о завтрашнем дне думать! Легко ли меряться силами с государством? Завтра кизылбаши придут сюда с огромным войском, – что тогда станем делать!

Аннатувак сощурился.

– Что же вы хотите предложить, бай?

– Надо постараться отвести беду с полдороги, пока еще не поздно. Давайте поедем снова к господину хакиму. Он человек разумный, – поймет.

– А если не поймет?

– Ну, тогда посмотрим…

В разговор вмешался Махтумкули.

– Я вижу, что бай действительно заботится о народе! – сказал он со скрытой иронией. – Верно, что от беды полезно уйти с полдороги. Что ж, Астрабад совсем недалеко, пусть бай съездит к хакиму. Может быть, ему посчастливится поймать птицу Хумай[79]79
  Xумай – сказочная птица, даже тень которой, упав на голову человека, делает его счастливым и удачливым.


[Закрыть].

Борджак-бай свирепо уставился на Махтумкули.

– Почему это я должен ехать один? А вы? Боитесь? Что, у меня две жизни, что ли?!

– Разве в этом дело? – пожал плечами Махтумкули.

– А в чем же?

– В том, что вы верите хакиму, а я не верю. В этом мире не может быть хороших хакимов. Все они, как голодные волки, рвут добычу. Может ли волк быть чабаном? Не может, бай, даже если его нарядить в шкуру овцы. Вы говорите о жизни, бай. Если бы ценой моей жизни можно было хоть немного улучшить положение народа, поверьте, я не задумался бы пожертвовать ею сейчас же! Все горе в том, что это не поможет. И смелость, бай, тоже надо проявлять в нужное время. Как говорится: «Не трудно мнить себя Рустемом[80]80
  Рустем (Рустам) – главный герой эпопеи Фирдоуси «Шах-наме», а также многих народных сказок, образ неустрашимого и всепобеждающего героя.


[Закрыть] – трудно быть им».

Не находя, что ответить, Борджак-бай молча посапывал. Сердар Аннатувак заметил:

– Скажем, что хаким действительно разумный и хороший человек. Но что он может сделать, если у него приказ свыше? Не возьмет же он наши беды на свою голову?

– В этом-то и суть дела, – сказал Махтумкули, – зло – в сидящих наверху.

Борджак-бай надел тельпек, поднялся.

– Посмотрим, чем это кончится! – с угрозой бросил он и вышел.

Его никто не стал задерживать.

Глава тринадцатая
ХАКИМ ПРИХОДИТ В ЯРОСТЬ

Бурное время… За месяцы пребывания в Астрабаде у Ифтихар-хана не было такого беспокойного н неприятного дня. Сначала, не дав как следует доспать, на самом рассвете разбудили его галдящие туркмены, пришедшие выручать своего поэта. Потом своим спокойствием и непреклонностью суждения Махтумкули вывел хакима из себя. После его ухода заявились старейшины Алиабада, Шахра6ада и Чахарчиля и вконец расстроили его жалобами на плохое положение в селениях. В довершение ко всему пришло сообщение из Файзабада: крестьяне, не желая сдавать лошадей, взбунтовались и перебили старейшин.

Сердито покусывая тонкие губы, хаким думал: «Мало хлопот туркмены доставляют, так теперь еще свои бунтовать вздумали!..»

– Ну, погодите, скоты! – сказал он вслух, словно перед ним уже стояла толпа усмиренных бунтовщиков. – Я вам покажу, как не подчиняться приказу шах-ин-шаха! Вы еще узнаете хакима! Абдулмеджит верно говорит, что с вами надо разговаривать только языком витой ременной плети!..

Он начал ходить по комнате, поминутно роняя с ног широкие домашние туфли.

Вошел юзбаши, поклонился, протягивая письмо:

– Поэт Махтумкули посылает вам, ваше превосходительство.

– Махтумкули? – искренне удивился хаким.

– Так точно, ваше превосходительство!

– Сам принес?

– Нет. Какой-то туркмен передал часовым у ворот.

Сдвинув брови, хаким еще раз перечитал надпись: «Это письмо должно быть вручено лично в руки господина хакима» – и разорвал конверт. Познакомившись с его содержанием, он некоторое время молчал, потом сделал несколько глубоких вдохов, чтобы успокоиться, но все же в голосе его прозвучала ярость:

– Какой мерзавец принял это?

Чувствуя что-то неладное, юзбаши несколько раз поклонился:

– Сарбазы, ваше превосходительство!..

– Какие сарбазы?

– Часовые у ворот, ваше превосходительство!

– Позови сюда того, кто принял! Быстро!

– Бе чишим! – снова склонился юзбаши.

Оставшись один, хаким опять поднес листок со стихами к глазам. Он прекрасно понимал, кому адресованы эти напитанные горечью и ядом строки – Феттахом туркмены иронически называли шаха Фатали. Значит, пророчишь падение престола, проклятый туркмен? В тюрьму шах-ин-шаха собираешься запрятать? «Я жив, но распятым считаю себя…»? Будешь распятым, мерзавец, будешь!

В дверях безмолвно возникли юзбаши и рослый усатый сарбаз. Хаким грозно уставился на сарбаза,

– Ты принял это письмо?

– Я, господин хаким!

– Кто тебе разрешил его принять?

Сарбаз молчал, переминаясь с ноги на ногу и испуганно тараща глаза на разгневанного хакима. Язык не повиновался ему.

– Чего молчишь, сын праха? – раздраженно спросил хаким. – Или ты считаешь себя главой дивана, дурак?

– Виноват, господин хаким! – залепетал сарбаз. – Простите, ага!.. Была пятница… Поэтому и принял…

– «Пятница была»! – передразнил хаким. – А в субботу не принял бы, ушибленный богом?.. Говори, кто принес письмо!

– Один джигит, ага!.. Туркмен!

– Узнаешь его, если увидишь?

– Узнаю, ага! Сразу узнаю!

– Тогда иди и разыщи его, где бы он ни был! Не найдешь, получишь пятьдесят плетей! Убирайся с моих глаз, дурак из дураков!

Согнувшись в три погибели, кланяясь, как заводной, сарбаз задом выбрался из комнаты. Он был несказанно рад, что его отпустили целым и невредимым. А хаким сказал сотнику:

– Дай ему, юзбаши, еще трех-четырех человек в помощь! Пусть весь город обшарят, но приведут ко мне этого письмоносца!

Не успел юзбаши выйти, как пришел Абдулмеджит-хан. Он сразу понял, что хаким чем-то расстроен, и некоторое время выжидательно молчал, не зная, с чего начать. Однако, по всей видимости, молчание грозило затянуться надолго, поэтому он сказал безразличным голосом:

– Сто пятьдесят всадников послал, ваше превосходительство!

– Сколько? – переспросил хаким, с трудом вникая в смысл сказанного Абдулмеджит-ханом.

– Сто пятьдесят!

– Мало! Надо было послать побольше! Пусть было уроком для всех окрестных селений!

– Не тревожтесь, ваше превосходительство, – успокоил его Абдулмеджит-хан, – и эти сделают все, что надо. Их не подогревать, а сдерживать надо…

– Не надо сдерживать! – буркнул хаким. – Если эти чертовы туркмены не ответят мне до завтрашнего утра, в назидание всей провинции огнем зажгу степь! Всем от мала до велика глаза прикажу выколоть!

Он тяжело опустился на подушку, знаком указал Абдулмеджит-хану место рядом с собой. Немного успокоившись, сказал:

– Возьмите вот эту бумажку… Прочитайте. Абдулмеджит-хан взял, но после первой же строфы опустил руку, удивленно вскинул брови и посмотрел на хакима.

– Читайте, читайте! – рассердился тот. – До конца читайте!..

Прочитав, Абдулмеджит-хан задумался: что сказать? Напомнить, что предупреждал хакима в отношении Махтумкули? Нет, это будет горстью соли на свежую рану. Но хаким сказал сам – и совсем не то, что ожидал услышать Абдулмеджит-хан:

– Приходите на ужин ко мне!

После обильного ужина, затянувшегося почти до полуночи, подняв настроение изрядной порцией вина и терьяка, Ифтихар-хан отправился на покой. Однако не успела голова его коснуться подушки, как послышался осторожный стук в дверь.

– Что там еще случилось? – недовольно спросил хаким.

В дверь заглянул Абдулмеджит-хан. На лице его испуг боролся с удивлением.

– Простите, что побеспокоил ваше превосходительство, – начал он вкрадчиво.

– Почему не отдыхаете? – ворчливо сказал хаким. – Пора дать покой телу и мыслям! – Прошедший день сильно повлиял на Ифтихар-хана, и он, не в силах обрести свою обычную показную бесстрастность, брюзжал, как сварливая старуха – Целый день покоя нет и еще ночью тревожат!..

– Простите! – повторил Абдулмеджит-хан. – Я тоже собирался лечь, но пришел Хайдар-хан. Он поймал Адна-сердара, ваше превосходительство!

Хаким привскочил на ложе и сел, моргая глазами.

– Адна-сердара?

– Да!

– Где поймал?

– На дороге между Ак-Кала и Куммет-Хаузом!

Хаким помолчал, обдумывая неожиданную и приятную весть. Он сразу успокоился. Усталость сняло как рукой.

– Где Адна-сердар? – деловито спросил он, одеваясь.

– Стоит во дворе со связанными руками! – ответил Абдулмеджит-хан таким тоном, будто он сам поймал и притащил на аркане строптивого гоклена.

– Прикажите привести его в диван!

Хаким имел все основания быть недовольным Адна-сердаром. Ему много рассказывали о сердаре, как о хитром и жестоком противнике. К тому же он, невзирая на приказ хакима, не явился в четверг в Астрабад, просидел это время под видом болезни в Ак-Кала. Неоднократно говорил о нем и Шатырбек, представляя его как весьма опасного противника для Ирана. Конечно, Шатырбек преувеличивал, но хаким был рад, что этот сердар попался ему в руки! Сейчас он ему даст такой урок, что на всю жизнь запомнится!..

Адна-сердар, понурившись, стоял у двери дивана. Увидев хакима, он вздрогнул и торопливо поклонился. Хаким сердито кашлянул и прошел мимо, не повернув головы. Абдулмеджит-хан подтолкнул Адна-сердара к двери.

Хаким долго безразлично расхаживал по комнате. Потом подошел к окну и стал смотреть в темноту. За все это время он не проронил ни слова и ни разу не глянул в сторону Адна-сердара. Абдулмеджит-хан тоже хранил молчание. Постороннему наблюдателю могло показаться, что не живые люди собрались в диване, а темные духи ночи вершат здесь какое-то волшебное таинство. Но посторонних не было никого. Просто три матерых зверя наблюдали исподтишка друг за другом, три волка, один из которых случайно попал в лапы двум другим.

Наконец хаким отвернулся от окна и, подойдя к Адна-сердару, начал рассматривать его, как рассматривают бездушную вещь. Сердар ему понравился: богат – два халата, шелковый вязаный кушак, новые сапоги, дорогая папаха; смел – глаза невеселые, но смотрят дерзко, без приличествующей положению робкой покорности. Огрызаешься, сердар? Ничего, огрызайся, твои острые зубы пригодятся и нам, а средств, чтобы сделать тебя покорным, у нас имеется в достатке!..

– Как же вы, сердар, оказались в таком положении? – спросил хаким, и в голосе его прозвучали умело поставленное участие и мягкий дружеский упрек. – Пришли бы, когда мы вас приглашали, и беседовали бы мы с вами за чашкой чая, а не так вот.

– Болел я, господин хаким! – хрипло сказал Адна-сердар, введенный в заблуждение мягким тоном Ифтихар-хана.

– Гм… болел… – продолжая игру, с сомнением покачал головой хаким. – Знаем мы о вашем недуге… Что же будем делать дальше?

– Ваше слово, господин хаким.

Хаким посмотрел на Абдулмеджит-хана.

– Слыхали? «Ваше слово», говорит… С каких пор вы стали таким уступчивым, сердар? Если бы вы всегда следовали своим словам, не пришлось бы вам стоять сейчас в таком виде. Я свое слово сказал раньше, теперь ваша очередь, говорите вы, только побыстрее, – время позднее.

– Если можно, пусть дадут пиалу воды! – попросил Адна-сердар, давно уже мучимый жаждой.

– Воды вам? – переспросил хаким. – Сначала давайте закончим разговор, а потом не только воды, но и чаю, и вина можно будет выпить, если пожелаете.

– Аллах свидетель, я не виноват, господин хаким! – облизнув губы сухим языком, сказал Адна-сердар. – Трудно разговаривать с народом… Каждый считает себя хозяином страны… Если бы я решал сам… Я готов поровну поделиться с государством всем, что имею!

– Слышите, хан? – снова обратился хаким к Абдулмеджит-хану. – Готов, говорит, поделиться поровну… Очень приятно слышать такие слова. Сколько же у вас лошадей, сердар?

– Четыре, господин хаким!

– Только четыре?

– Да.

– Не больше?

Адна-сердар уловил скрытую в голосе хакима насмешку, понял, что переборщил, и задумался, как вывернуться из щекотливого положения. В этот момент хаким обратил внимание на темную фигуру, стоявшую за спиной сердара. Он поманил пальцем:

– А ну, подойди-ка ближе!.. Ты кто такой?.

– Нукер сердара, ага!

Это был Тархан, захваченный в плен вместе с Аднасердаром.

– Нукер, говоришь? – прищурился хаким. – Скажи, сколько коней у твоего хозяина? Только правду говори, а не то глаза со стороны затылка вынем!

– Мне врать ни к чему! – невесело сказал Тархан. – Четыре коня-производителя у него, ага. Он вам правду сказал…

– Та-ак… А не производителей – сколько?

Опережая ответ Тархана, Адна-сердар поспешно сказал:

– Шестьдесят лошадей у меня, господин хаким! Ровно шестьдесят, можете сосчитать! Половину из них на этой же неделе я…

– Не спешите, – сказал хаким. – Вы обещали поделиться с государством не только лошадьми. Скажите, сколько у вас овец, коров, верблюдов, а потом мы подсчитаем долю государства.

Сердар промолчал, чувствуя, как от размеренного спокойного голоса Ифтихар-хана где-то в душе начинает шевелиться противный червячок страха. Если бы хаким кричал, топал ногами, было бы проще. Но он смотрел ледяным взглядом змеи и ронял слова, как солнце – сосульки с ветвей деревьев. И от этого Адна-сердару становилось зябко, уверенность уходила, уступая место жути. Такое с ним случалось редко, он даже не помнил, когда это было последний раз.

Хаким подошел к Адна-сердару, схватил его за бороду и с силой дернул ее.

– Говори, мерзавец, что тебе дороже – жизнь или имущество?

Голова сердара мотнулась вниз раз, другой, третий. Глаза его чуть не вылезли из орбит, лицо почернело от прилива крови. Это было не оскорбление, это был невиданный позор! Тщетно пытаясь унять мелкую дрожь в коленях, он сказал плачущим голосом:

– Жертвой вашей буду, справедливый хаким, берите все, что хотите, только не позорьте так своего верного слугу!

Хаким отпустил бороду Адна-сердара, брезгливо вытер ладонь полой халата.

– «Не позорьте»!.. Если в течение этой недели лошади не перейдут Серчешму, тогда узнаешь, что такое позор! Глупцы! Я вам покажу, как перечить государству! Сейчас твой нукер отправится в Хаджи-Говшан – говори, что, хочешь передать своим. Выбирай одно из двух – или имущество, или жизнь. Третьего я тебе не оставлю.

– Хаким-ага, нукер ничего не сможет сделать! – взмолился Адна-сердар, поняв, что не удалось провести хитрого хакима. – Лучше я сам поеду туда! Клянусь честью, сделаю все! Может, смогу народ убедить, а не смогу – все, что имею, разделю пополам. Поверьте, справедливый хаким, клянусь аллахом, не обману!

– Нет, теперь не вырвешься из моих рук! – сказал хаким. – Не выпущу до тех пор, пока кони не перейдут Серчешму. Поспеши передать повеление своему нукеру, ибо время не ждет…

Не глядя на Тархана, сердар сказал рвущимся голосом:

– Скажи Илли-хану… пусть обойдет всех… всех гокленов… Пусть поклонится в ноги Аннаберды-хану, Карлы-баю и другим… Пусть приведет две тысячи лошадей… приведет в Серчешму… Если надо, пусть продаст все… все, вплоть до овец. Ничего не жалейте…

Последние слова он выдавил с трудом, представив себе свои необъятные отары, пасущиеся в широкой степи. Мысль, что все это может исчезнуть, была настолько страшной и дикой, что Адна-сердар почувствовал головокружение, прислонился к стене, чтобы не упасть.

Разгадав его состояние, Ифтихар-хан внутренне улыбнулся, весьма довольный собой, и сказал Абдулмеджит-хану:

– Дайте сердару воды. Пусть охладит свое сердце.

Когда Адна-сердар напился, хаким спросил:

– Больше никаких поручений не передадите?

– Нет, справедливый хаким! – с глубоким вздохом ответил сердар.

Тогда хаким повернулся к Тархану.

– Ты слышал, нукер, что сказал твой господин?

Все это время Тархан со злорадством наблюдал за унижением Адна-сердара. Его радовало, что этот грубый, самодовольный человек, не считающийся ни с чем, кроме собственной прихоти, не признающий за людей никого, кроме самого себя, стоит перед хакимом со слезами на глазах. Потом у Тархана мелькнула мысль, что он сам находится не в лучшем положении, но он подумал с равнодушной горечью: «Ай, будь что будет! Все равно плакать обо мне некому!» Однако вспомнил Лейлу и устыдился своих мыслей. Появилось страстное желание вырваться отсюда во что бы то ни стало.

– Слышал, ага! – ответил он на вопрос хакима. – Все слышал!

– Хорошо понял?

– Понял, ага!

– Проводите его к Исмаилу, – сказал хаким Абдул-меджит-хану. – Пусть тот возьмет с собой десять-пятнадцать сарбазов и переведет нукера через реку. А на прощание… – хаким помедлил, словно раздумывая, оттопырил нижнюю губу. – На прощание пусть отрежут ему правое ухо и дадут в руки, чтобы не забывал о своем приезде в Астрабад.

Тархана словно обожгло огнем.

– Лучше прикажите отрубить мне голову, ага! – дрогнувшим голосом сказал он. – Чем я провинился перед вами? Я простой нукер! Вчера был нукером сердара, сегодня– вашим стал… Пусть лучше умру, чем жить опозоренным!

Ифтихар-хан с любопытством посмотрел на него, кивнул Абдулмеджит-хану.

– Что вы скажете на это, хан? Клянусь аллахом, нукер разумнее своего хозяина. Похвально, очень похвально… Что ж, джигит, если так, не станем тебе резать ни ухо, ни голову. Но помни: ты обязан без промедления выполнить приказ сердара.

– Выполню, ага! – воскликнул обрадованный Тархан. – Не позже завтрашнего вечера буду в Хаджи-Говшане!

– Похвально твое старание, – одобрил хаким. – Иди.

Но когда Тархан повернулся к выходу, хаким остановил его:

– Подойди ко мне, нукер!

Он отвел Тархана в сторону и тихо сказал:

– Передай сыну сердара: если сможет схватить поэта Махтумкули и передать его сарбазам в Серчешме, я в тот же день отпущу его отца. В тот же день, понял?

Пораженный Тархан кивнул:

– Понял, ага!

– Но только об этом никто из посторонних не должен знать.

– Понимаю, ага!

Хаким достал с полки коран, переплетенный в зеленый бархат.

– Поклянись на священной книге.

Тархан мысленно произнес: «Говорю неправду… Говорю неправду… Говорю неправду…» – и со спокойной совестью поклялся:

– Клянусь сохранить тайну!

Он повторил это трижды и коснулся лбом корана.

Внимательно наблюдавший за ним хаким сказал:

– Молодец! Похвально… Как звать тебя, нукер?

– Тархан.

– Очень хорошо… Хан, подарите джигиту красный халат и острую саблю – пусть знает, что хаким ценит верных слуг.

Когда Абдулмеджит-хан увел Тархана, хаким сел и спросил безмолвно стоящего Адна-сердара:

– К какому же вы решению пришли в Ак-Кала?

Адна-сердар переменил затекшую ногу, угрюмо сказал:

– Там, где присутствуют Махтумкули и сердар Аннатувак, трудно придти к разумному решению, ваше превосходительство.

– Почему? – поинтересовался хаким, хотя знал, что может ответить сердар.

Однако ответ удивил и насторожил его.

– Они ждут защиты издалека, от русских!

– От русских? – удивленно спросил Ифтихар-хан. – А вы? Вы у кого ищете?

– Мы выросли на иранской земле! – твердо сказал Адна-сердар. – Нам нет защитников, кроме Ирана!

– Так-так… А вы Шукри-эффенди знаете?

Лицо Адна-сердара покрылось красными пятнами.

– Он проделал большой путь, – ехидно продолжал ха-ким, откровенно наслаждаясь замешательством сердара. – Он прибыл из самого Стамбула, чтобы повидаться с вами. Было у вас свидание?

Сердар глухо сказал:

– Я его, ваше превосходительство, видел один только раз… у Эмин-ахуна…

– Всего раз, говорите?.. У Эмин-ахуна?..

Торопливо вошел Абдулмеджит-хан, извинившись, взял лист бумаги. Твердо нажимая калам, написал: «Пришел сын Борджак-бая. Ждет в соседней комнате. Говорит, есть важные вести».

Ифтихар-хан прочел, тяжело поднялся.

– Вот, хан, – сказал он, – сердар утверждает, что видел Шукри-эффенди всего один раз у Эмин-ахуна. Один-единственный раз!.. Сделайте так, чтобы они смогли еще раз встретиться до рассвета. Пусть наговорятся вдоволь. А нашу беседу мы продолжим завтра.

Пятна на лице Адна-сердара слились в сплошной румянец.