Текст книги "Вдовы по четвергам"
Автор книги: Клаудиа Пиньейро
Жанр:
Современная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 17 страниц)
Клаудиа Пиньейро
Вдовы по четвергам
Габриэлю и моим детям
В мире без прислуги не случается трагедий, одни лишь гнусные буржуазные драмы. Пока ты сам моешь свою чашку или вытряхиваешь пепельницу, страсти утихают.
Мануэль Пуиг. Под звездной мантией
Все персонажи и события, описанные в этом романе, являются вымышленными, любые совпадения с реальностью случайны.
Глава 1
Открыв холодильник, я какое-то время просто стояла без единой мысли в голове, держалась за ручку и рассеянным взглядом скользила по его содержимому, залитому холодным светом. До тех пор пока не зазвенел индикатор, напоминающий о том, что дверца открыта слишком долго и холодный воздух начал выходить. Лишь тогда я вспомнила, зачем здесь стою. Я поискала чего-нибудь поесть. Положила на тарелку вчерашние остатки, разогрела в микроволновке и поставила на стол. Скатерть стелить не стала, просто положила пальмовую салфетку, ту, что несколько лет назад привезла из Бразилии, из отпуска, который мы в последний раз провели все вместе, втроем. Всей семьей. Я села напротив окна, а не там, где обычно сидела, – когда я одна, мне нравится за едой смотреть в сад. В тот вечер, в тот самый вечер, Рони ужинал у Тано Скальи. Как всегда по четвергам. Но это был необычный четверг. Сентябрь 2001 года. Двадцать седьмое сентября. Тот самый четверг. Тогда мы все еще не отошли от шока, вызванного разрушением башен-близнецов в Нью-Йорке, и открывали письма в резиновых перчатках, опасаясь получить в конверте белый порошок. Хуани уже ушел. Я не спросила его, куда и с кем. Хуани не любил, когда я задавала ему такие вопросы. Но я и так знала. Или догадывалась, а значит, все равно что знала.
Тарелки я почти не испачкала. Уже несколько лет, как я смирилась с тем, что мы не можем позволить себе домработницу на полный день, только пару раз в неделю к нам приходила женщина, выполнявшая черную работу. С тех пор я взяла за правило как можно меньше пачкать посуду, научилась не мять одежду и очень аккуратно снимать покрывало с кровати. Не потому что это такой уж большой труд, нет, просто когда я мыла тарелки, заправляла постель или гладила белье, всякий раз вспоминала о том, что у меня раньше было и чего теперь я лишилась.
Я хотела выйти прогуляться, но побоялась встретиться с Хуани: вдруг он решит, что я за ним слежу. На улице стояла жара, ночь выдалась звездной и светлой. Мне не хотелось укладываться в постель и ворочаться без сна, раздумывая о какой-нибудь сделке с недвижимостью, которую никак не удавалось довести до конца. Тогда мне казалось, что все сделки распадаются раньше, чем я успеваю получить свои комиссионные. Уже несколько месяцев продолжался экономический кризис, и кому-то удавалось лучше, чем другим, делать вид, будто все идет по-прежнему, но так или иначе жизнь изменилась у всех. Или вот-вот должна была измениться. И у нас тоже. Я сходила к себе в комнату за сигаретами, решив все-таки прогуляться, что бы там ни взбрело в голову Хуани, а на улице мне всегда хочется курить. Проходя мимо комнаты сына, я подумала было заглянуть туда за сигаретой. Хотя знала, что все равно не найду там того, что искала на самом деле, просто мне нужно было оправдание, чтобы войти, несмотря на то что утром я уже все проверила, когда заправляла его кровать и убиралась в комнате, и тоже ничего не нашла. На моем прикроватном столике лежала новая пачка, я открыла ее, вытащила сигарету, зажгла и спустилась по лестнице к выходу. Но тут вернулся Рони, и планы пришлось поменять. Этой ночью все шло не так, как хотелось бы. Рони направился прямо к бару.
– Странно, ты сегодня так рано… – сказала я, все еще стоя на лестнице.
– Да, – ответил он и двинулся наверх, прихватив стакан и бутылку виски.
Я немного выждала и поднялась следом за ним. Прошла в спальню, но его там не было. В ванной тоже. Заглянула на открытый балкон. Там он и оказался – сидел в шезлонге и потягивал виски. Я пододвинула стул, тихо села рядом с ним и стала молча глядеть в том же направлении, что и он. Хотела, чтобы он мне что-нибудь сказал. Я не ждала ничего важного, или забавного, или просто осмысленного – мне надо было, чтобы он всего лишь произнес несколько слов, выполнил свою часть того обмена банальностями, в который со временем превратились наши разговоры. В цепочку пустых фраз, которые заполняли тишину, хотя сами по себе они были ничем не лучше молчания. Скорлупки от слов. В ответ на мои жалобы Рони отговаривался тем, что мы проводим вместе слишком много времени: о чем рассказывать, если большую часть дня мы не расстаемся. Это началось шесть лет назад, когда Рони потерял работу и все никак не мог устроиться на новое место. Пару раз что-то наклевывалось, но дело ничем не кончилось. Не то чтобы мне обязательно нужно было выяснить, почему из наших отношений исчезли слова, скорее мне хотелось понять, почему я только недавно обнаружила: молчание прижилось в нашем доме, словно дальний родственник, – и выгнать нельзя, и терпеть дальше нет мочи. И еще мне было важно разобраться, почему это меня не огорчает. Вероятно, боль воцарялась постепенно, в молчании. Как и само молчание.
– Пойду возьму еще бокал, – наконец сказала я.
– И принеси лед, Вирхиния! – прокричал мне вслед Рони.
Я пошла на кухню и, пока доставала лед из морозильника, все думала о том, почему Рони сегодня вернулся так рано. Скорее всего, он там с кем-то поссорился. Конечно, с самим Тано Скальей или с Густаво. Точно не с Мартином Уровичем, Мартин уже давно перестал с кем-нибудь спорить, даже с самим собой. Вернувшись на балкон, я прямо спросила его – не узнавать же о ссоре завтра за игрой в теннис от жены одного из них. С тех пор как он остался без работы, Рони вечно ходит обиженный и умудряется выплескивать досаду в самый неподходящий момент. Тот самый механизм социальной адаптации, из-за которого мы не говорим того, чего не следует, в случае моего мужа в последнее время определенно стал давать сбой.
– Нет, я ни с кем не ссорился.
– А почему же ты вернулся так рано? По четвергам ты никогда не приходишь раньше трех часов ночи.
– А сегодня пришел, – отрезал он.
Больше он ничего не добавил, да и мне ответить было нечего. Рони встал и подвинул шезлонг поближе к перилам, и теперь я видела лишь его спину. Но он поступил так не для того, чтобы обидеть меня. Он вел себя как зритель, которому хочется получше разглядеть сцену. Наш дом расположен по диагонали от жилища семейства Скалья, участка через два-три. Но наш дом – самый высокий на улице, поэтому, хотя тополя во дворе у Итуриа немного закрывали обзор, с балкона были неплохо видны крыша, сад и бассейн наших знакомых. Рони смотрел на бассейн. Фонари не горели, так что ничего особенного разглядеть не удавалось. Только общие очертания, силуэты, рябь на воде, тени, скользящие по бирюзовой плитке.
Я подошла и облокотилась на спинку шезлонга Рони. Было очень тихо, лишь тополя у Итуриа шумели, шелестели листьями в теплом воздухе, будто посреди этой звездной ночи вдруг пошел дождь. Я не знала, уйти мне или остаться, потому что, несмотря на свой отсутствующий вид, Рони не дал мне понять, что хочет, чтобы я ушла, а это уже значило довольно много. И я смотрела на него сзади. Муж нервно двигал шезлонг туда-сюда, никак не мог найти подходящее положение. Потом я поняла, что он не нервничал, а боялся, но тогда я этого не знала. Такое сложно было заподозрить, он же никогда ничего не боялся. Даже того, чего боялась я, этот страх появился несколько месяцев назад и не оставлял меня ни днем ни ночью. Из-за него я застывала перед открытым холодильником, забывая, что ищу. Этот страх я испытывала постоянно, даже когда притворялась, даже когда смеялась, даже когда разговаривала на любую тему, даже когда играла в теннис или подписывала договор. Он терзал меня и той ночью, когда, несмотря на дистанцию, которую сохранял Рони, мне удалось выговорить довольно естественным тоном:
– Хуани ушел.
– С кем? – поинтересовался муж.
– Я его не спросила.
– И когда вернется?
– Не знаю. Он пошел кататься на роликах.
Мы еще немного помолчали, и я добавила:
– На автоответчике было сообщение от Ромины, она сказала, что ждет его гулять. А вдруг «гулять» у них – это какое-то тайное слово?
– Гулять значит гулять, Вирхиния.
– Думаешь, можно не волноваться?
– Думаю.
– Он будет с ней.
– С ней.
И мы снова замолчали.
Потом мы, наверное, говорили еще о чем-то, я не помню. Все те же штампы, предусмотренные нашим негласным договором. Рони снова налил себе виски, я пододвинула ему лед. Он схватил слишком много, целую пригоршню, и несколько кубиков упали на пол и покатились к перилам. Рони уставился на них, на некоторое время позабыв о доме напротив. Он смотрел на лед, а я смотрела на него. Так бы мы и продолжали глядеть каждый на свое, но тут у бассейна Скальи вдруг зажглись фонари и сквозь похожий на шум дождя шелест тополей стало возможно различить голоса. Смех Тано. Музыку, что-то вроде современного джаза в миноре.
– Диана Кралл?[2]2
Диана Кралл – канадская джазовая пианистка и певица.
[Закрыть] – спросила я, но Рони не ответил.
Он вдруг насторожился, встал, раздавив кусочки льда, сел обратно, поднес кулаки ко рту и стиснул зубы. Я поняла, что он о чем-то умалчивает, поэтому и закрывает рот, чтобы не проговориться. Он должен был что-то там увидеть, вот и не мог оторвать глаз от бассейна. А еще раньше случилась ссора, сцена ревности или прозвучали резкие слова, на которые он обиделся. Или шутка, за которой крылась издевка, – любимый прием Тано, подумалось мне. Рони снова встал и подошел к самым перилам, чтобы получше видеть. Он выпил свой виски. Он стоял между тополей, смотрел и не давал хоть что-нибудь разглядеть мне. Вдруг я услышала плеск воды и подумала, что это кто-то нырнул в бассейн.
– Кто это прыгнул? – спросила я.
Ответа не последовало. Не то чтобы мне хотелось услышать чье-то имя, но меня раздражало молчание, оно словно стена, на которую я натыкаюсь всякий раз, когда хочу стать ближе к своему мужу. Все бесполезно, лучше мне уйти. Я не разозлилась, просто было очевидно, что Рони сейчас не здесь, не со мной, а там, через улицу, плещется в бассейне вместе со своими друзьями. Я уже начала было спускаться вниз по лестнице, когда джаз, доносившийся из дома Тано, вдруг оборвался на середине музыкальной фразы, будто сломав ее.
Я прошла на кухню и вымыла стакан тщательнее, чем нужно. Голова моя буквально пухла от разных мыслей, кажется, они там уже не помещались. Я думала о Хуани, а не о Рони. Эти мысли приходили мне в голову против моей воли, и я изобретала всякие средства, чтобы избавиться от них. Некоторые считают овец, чтобы заснуть, а я старалась думать о незакрытых сделках с недвижимостью, о тех людях, которым я показывала дом Гомеса Пардо, о том, что мне повезет, если Канетти получат кредит на покупку, о том, что я забыла получить кое-какие бумаги от Абревайи. Перед глазами опять стоял Хуани, а вовсе не Рони. Я видела Хуани отчетливо, ярко. Я вытерла стакан и поставила на полку, но потом снова взяла его и налила воды: этой ночью, чтобы заснуть, мне потребуется какое-нибудь лекарство. После которого я рухну на кровать как подкошенная. В аптечке должна еще оставаться подходящая таблетка. К счастью, я не успела ничего принять, потому что вдруг услышала быстрые шаги на лестнице, а затем крик и тяжелый звук падения. Я выбежала и увидела своего мужа на полу, из кровавой раны на ноге у него торчал осколок кости. Меня зашатало, все вокруг поплыло, но надо было взять себя в руки, ведь кроме меня ему никто не поможет, я поблагодарила судьбу за то, что не успела ничего выпить. Нужно наложить жгут, а я понятия не имею, как этот жгут накладывается, хотя бы перевязать ногу первой попавшейся под руку чистой салфеткой – остановить кровь – и позвонить в «скорую», хотя нет, «скорая» обычно едет очень долго, лучше самим ехать в больницу и не забыть оставить записку Хуани: «Мы с твоим отцом уехали по одному делу, но скоро вернемся, если что – звони мне на мобильный. Все хорошо. Надеюсь, у тебя тоже. Целую. Мама».
Пока я тащила Рони к автомобилю, он кричал от боли, и вот тут-то я окончательно пришла в себя.
– Вирхиния, отвези меня к Тано! – кричал он.
Я не обратила на его слова особого внимания, решила, что он бредит от боли, и как могла запихнула его на заднее сиденье автомобиля.
– Да отвези же меня к Тано, твою мать! – снова заорал он и тотчас потерял сознание.
Потом в больнице мне сказали, что от боли, но нет, вряд ли. Я ехала с максимально возможной скоростью, не обращая внимания ни на знаки «Осторожно, дети», ни на лежачих полицейских. Я не притормозила, даже когда увидела Хуани, перебегавшего босиком боковую улицу. Следом мчалась Ромина. Как будто за ними кто-то гонится, да, эти двое постоянно убегают от кого-то, подумала я. Коньки он уже где-то забыл. Хуани вечно все теряет. Но сейчас я не могла позволить себе думать о Хуани. Только не этой ночью. По дороге к главным воротам Рони очнулся. Все еще не совсем придя в себя, он выглянул в окно, пытаясь сообразить, где находится, но, кажется, так и не понял. Он уже не кричал. За два квартала до выезда из Лос-Альтоса нам встретился джип Тересы Скальи.
– Это Тереса? – спросил Рони.
– Да.
Рони схватился за голову и заплакал, сначала тихо, как-то жалобно, а потом со всхлипами. Через зеркало заднего вида я смотрела на него, скорчившегося и несчастного. Попробовала поговорить с ним, успокоить, но все было бесполезно, так что мне пришлось терпеть его причитания. Как тупую боль, которая понемногу овладевает тобой, как разговоры, состоящие из слов-скорлупок.
Когда мы приехали в больницу, я уже не обращала внимания на рыдания мужа. Но он еще плакал.
– Что же вы так плачете? – спросил его дежурный врач. – Вам очень больно?
– Мне страшно, – ответил Рони.
Глава 2
Вирхиния всегда говорила, что клиенты, которые обращаются в ее агентство недвижимости, чаще всего интересуются домом семьи Скалья, хоть он и не самый лучший в поселке Лос-Альтос-де-ла-Каскада. А ведь она, как никто другой, знает и хорошие и плохие дома нашего поселка. Без сомнения, у Скалья был самый большой дом в стиле кантри, и это тоже его отличало. У многих из нас их дом вызывал зависть, в которой мы сами не всегда могли себе признаться. Дом из гладкого кирпича с черепичной крышей, черными водосточными трубами и отделкой из светлого дерева, двухэтажный, шесть спален, восемь ванных, не считая комнаты для прислуги. Благодаря связям архитектора статьи об этом доме появились в двух или трех журналах по декору. На втором этаже был расположен домашний кинотеатр, а рядом с кухней – комната отдыха с ротанговыми креслами и тяжелым столом из дерева и искусственно состаренного металла. Гостиная располагалась рядом с плавательным бассейном, и когда ты сидел в кресле песочного цвета перед стеклянными дверями во всю стену от пола до потолка, создавалось ощущение, что ты находишься на палубе корабля, длинной деревянной палубе.
В саду каждый куст был высажен на строго определенное место в соответствии со своим цветом, высотой, пышностью и другими особенностями.
– Это моя визитная карточка, – говорила Тереса, которая вскоре после переезда сюда забросила изучение графологии и занялась ландшафтным дизайном.
И хотя работать ей было не обязательно, она, кажется, постоянно искала новых клиентов, будто их оценка и благодарность значили для нее больше, чем возможность заполучить еще один участок, на котором можно применить свои таланты. У нее в саду не было увядших цветов, сорняков, которые выросли только потому, что куда-то случайно упало семечко, не водилось муравьев или слизней. Газон напоминал плотный зеленый ковер: однотонный, без малейшего изъяна. На некоей воображаемой линии, там, где оттенок травы слегка менялся, заканчивался сад и начиналось поле для гольфа: семнадцатая лунка посередине, «бункер» из песка слева и «ловушка», небольшой искусственный водоем, справа – они дополняли вид из окна этого дома.
Тереса вошла домой через дверь, ведущую на стоянку. Ключи не понадобились – в Ла-Каскаде никто не запирает двери. Потом она говорила, что удивилась, не услышав смеха мужа и его друзей. То есть наших друзей. Веселого пьяного хохота. Она даже обрадовалась тому, что не придется идти и здороваться со всей этой компанией, слишком уж она сегодня устала, чтобы выслушивать их обычные шуточки. Как всегда по четвергам, мужчины собрались выпить, закусить и поиграть в карты, а их жены, по столь же давней традиции, пошли вместе в кино. Все, кроме Вирхинии, она уже давно отказывалась идти с ними под разными предлогами, в которые никто особо не вникал, так что все просто решили, что это связано с ее финансовыми проблемами. Детей Тересы и Тано сегодня тоже не было дома: Матиас ночевал у Флоринов, а София, скорее всего по желанию отца, осталась у бабушки с дедушкой, родителей Тересы. У приходящей служанки по четвергам был выходной, на этом настоял сам Тано, чтобы вечером никто его не беспокоил и не отвлекал от карт.
Тереса поднималась по лестнице, боясь того, что мужчины, выпив как следует вина и шампанского, спят сейчас, как сурки, в домашнем кинотеатре перед включенным телевизором, по которому показывают какой-нибудь фильм или спортивную передачу. Но там никого не было, а по пути к своей комнате она уже могла не опасаться нежелательных встреч. Казалось, дом был пуст. Это не обеспокоило ее, а скорее удивило. Ведь даже если друзья мужа вышли куда-нибудь прогуляться, они не могли уйти далеко, на парковке у дома стоят машины Густаво Масотты и Мартина Уровича. Она выглянула с балкона. Кажется, на деревянной «палубе» валялось несколько полотенец. Стояла теплая ночь, хотя был только конец сентября, а с тех пор как Тано распорядился об установке в бассейне водонагревателя, купаться можно в любое время и в любую погоду. Конечно же они поплавали в бассейне и теперь переодеваются, решила она. И так как больше ей ни о чем думать не хотелось, она надела пижаму и легла в постель.
В четыре часа утра она проснулась одна. Левая сторона кровати даже не была смята. Она выглянула на улицу и увидела, что машины все еще припаркованы у дома. Вокруг по-прежнему было тихо. Она спустилась вниз, прошла через гостиную, убедилась, что с балкона она видела именно полотенца и футболки. Но разглядеть их удалось с трудом, ведь свет у бассейна не горел. Потом она прошла в комнату отдыха – там все было как обычно: открытые бутылки, забитые окурками пепельницы, перевернутые карты, будто партия только что закончилась. Прошла к беседке. В раздевалке по скамейкам была разбросана мужская одежда, чьи-то трусы валялись на полу, а один носок без пары даже залетел в душевую. Только одежда Тано была сложена аккуратно на скамеечке рядом с его ботинками. Не пошли же они гулять в такое время и в одних плавках, подумала Тереса. Затем она приблизилась к бассейну. Попробовала включить свет, но лампы не зажглись, словно перегорел предохранитель, хотя у них же нет никакого предохранителя, есть автоматический переключатель. Вода в бассейне была гладкой как стекло. Тереса потрогала полотенца и поняла, что ими не пользовались, ткань лишь слегка намокла от росы. На краю бассейна стояло три пустых бокала из-под шампанского, и это очень ее удивило. Но не тот факт, что мужчины пили в бассейне шампанское, они могли пить где угодно, просто это были хрустальные бокалы из набора, который отец Тано подарил им на свадьбу, так что сам Тано доставал их только в исключительных случаях. Тереса решила убрать их, пока целы. Вдруг кошка, лягушка или просто утренний ветерок опрокинут их, и бокалы разобьются. А кроме таких вот мелких неприятностей природного характера в Лос-Альтосе опасаться нечего. Так считалось.
Собирая бокалы, Тереса мельком взглянула на неподвижную воду. Но тут два бокала вдруг стукнулись друг о друга, и от звона хрусталя она вздрогнула. Осмотрела бокалы, убедилась, что ничего с ними не случилось. И направилась к дому. Она шла очень медленно, стараясь, чтобы бокалы больше не задевали друг друга. Ушла, так и не увидев того, о чем на следующий день будет говорить весь поселок: там, в теплой воде на дне бассейна, лежали ее муж и его друзья. Мертвые.
Глава 3
Лос-Альтос-де-ла-Каскада – так называется наш коттеджный поселок. Здесь живем все мы. Сначала тут поселились Рони и Вирхиния Гевара, почти одновременно с ними – Уровичи, через несколько лет – Тано, и одним из последних переехал Густаво Масотта. Так мы стали соседями – кто раньше, кто позже. Наш поселок закрыт для посторонних, огорожен по периметру забором из сетки, который скрыт за кустарником. «Лос-Альтос-де-ла-Каскада Country Club», или коттеджный поселок. Но большинство из нас сокращает это название до Лос-Альтоса или просто Альтоса, и лишь немногие называют его Ла-Каскада. Поселок с полем для гольфа, теннисными кортами, бассейнами, двумя «клубными домами». И с частной службой безопасности. Пятнадцать охранников дежурят днем и двадцать два – ночью. В целом это около двухсот гектаров территории, куда можно попасть лишь по приглашению кого-нибудь из нас, жителей Лос-Альтоса.
Проникнуть в наш поселок можно тремя путями. Через главные ворота со шлагбаумом, где требуется приложить к считывающему устройству свою личную магнитную карточку. В боковые ворота, тоже со шлагбаумом, – для тех, кто прибывает по приглашению, там охрана сначала записывает ваши личные данные: номер паспорта, водительских прав и так далее. Еще есть вход для персонала, где проверяют документы и содержимое сумок, коробок и так далее у сотрудников служб доставки на дом, домашней прислуги, садовников, маляров, строителей и других рабочих.
А вокруг тянется забор, на котором через каждые пятьдесят метров установлены видеокамеры с углом обзора сто восемьдесят градусов. Несколько лет назад пробовали установить камеры с углом обзора триста шестьдесят градусов, но затем их вынуждены были отключить и заменить, так как жители поселка, чьи участки подходят к ограде, жаловались на вторжение в их частную жизнь.
Дома друг от друга отделяет живая изгородь. То есть те же кусты. Но не любые. Всякие ягодные кустики или синие колокольчики, что раньше любили высаживать у железных дорог, теперь вышли из моды. Нет и ровно подстриженных зеленых стен. Тем более шарообразных кустов. Кусты теперь стригут будто бы небрежно, так, чтобы они выглядели естественно, хотя за всем этим стоит серьезный расчет. На первый взгляд кажется, что эти кусты по какой-то случайности, капризу природы, сами выросли между домами, чтобы обозначать границы соседних участков. К тому же разрешены только живые изгороди. Никаких заборов, решеток, тем более стен. Не считая двухметровой сетчатой ограды по периметру, которую установила администрация поселка, – кстати, ее скоро должны заменить на каменную, отвечающую самым современным требованиям безопасности. Хозяевам участков, граничащих с полем для гольфа, не разрешено высаживать рядом с площадкой даже живые изгороди: определить, что ты выходишь за пределы поля, можно разве что по изменению цвета или структуры газона. А так повсюду видишь зеленую траву, и складывается ощущение, что все вокруг – твоя собственность, без ограничений.
Улицы названы в честь разных птиц: Ласточкина, Дроздовая, Щегловая. Здесь нет обычной линейной планировки. Наоборот, множество тупиков, улиц, заканчивающихся небольшими сквериками. Дома в переулках стоят дороже: там спокойнее и людей ходит меньше. Все хотели бы жить в конце тупика. В других районах, где нет ограды и службы безопасности, людям страшно заходить в глухие тупики темной ночью: они боятся, что там их могут убить или ограбить. В Лос-Альтосе такого не бывает, здесь можно абсолютно спокойно гулять где угодно и когда угодно, ничего плохого ни с кем не случается.
Тротуаров у нас тоже нет. Люди ездят на машинах, мотоциклах, квадроциклах, велосипедах, автомобильчиках для гольфа, скутерах или катят на роликовых коньках. А если идут пешком, то прямо по дороге. Вообще говоря, если на пешеходе нет спортивного костюма, то скорее всего это прислуга или садовник. Впрочем, садовников в Лос-Альтосе называют «специалистами по паркам», ведь площадь любого участка здесь не меньше полутора тысяч квадратных метров, так что каждый сад у дома можно считать парком.
Тут нет проводов, висящих высоко над головой. Нет ни электрического кабеля, ни телефонного, ни телевизионного. Конечно же в каждом доме есть свет, телефон и телевизор, но провода скрыты под землей, не бросаются в глаза и не портят вид. Кабели упаковали в специальный короб, который проложен параллельно с трубами канализации.
Кроме того, не разрешено устанавливать на виду цистерны для хранения воды, их следует прятать, окружать специальными стенками со всех сторон. И сушить белье на виду тоже запрещено. Техническое управление поселка визирует план застройки, в том числе и место для сушки белья, и если потом кто-нибудь развесит простыни так, что их будет видно из соседнего дома, за такое могут и оштрафовать.
Все дома разные – любой хозяин мечтает чем-то отличиться. Хотя на самом деле отличия не слишком большие. Трудно построить что-то совсем оригинальное, если приходится подчиняться общему плану. Или ты желаешь следовать моде. При этом каждому хочется, чтобы его дом был самым красивым. Или самым большим. Или самым удобным.
Согласно плану застройки весь поселок разделен на несколько секторов, в каждом из которых можно строить дома лишь определенного вида. Есть сектор белых домов. Сектор кирпичных домов. Сектор домов с крышами из черной черепицы. И другие дома там строить запрещено. Если смотреть с высоты птичьего полета, то район разделен на три части: красную, белую и черную.
В кирпичном секторе расположены «спальни», своего рода квартиры, где живут те, кто приезжает сюда лишь по выходным и не хочет тратиться на содержание целого дома. Издалека эти постройки напоминают три огромные виллы, но там много маленьких комнат. А перед ними ухоженный парк.
И еще об одном следует сказать, описывая преимущества нашего поселка: о запахах. У нас они зависят от времени года. В сентябре всюду пахнет белоснежным жасмином. И это не поэтическое преувеличение, а констатация факта. В Лос-Альтосе у каждого в саду есть хоть один куст жасмина, который цветет весной. Триста домов, триста садов и как минимум триста кустов белого жасмина на закрытой территории площадью около двухсот гектаров с оградой по периметру и частной охраной – это отнюдь не поэзия. Благодаря жасмину весной воздух здесь обычно тяжелый и сладковатый. Даже приторный – для того, кому это внове. Но у некоторых из нас он вызывает привыкание, или привязанность, или ностальгию, и мы, стоит куда-то отлучиться, уже мечтаем вернуться обратно, чтобы снова вдохнуть этот сладкий цветочный аромат. Будто больше нигде не можем дышать нормально. Воздух Лос-Альтоса тяжелый, густой, его постоянно чувствуешь, наверное, потому мы и живем здесь, что нам нравится вдыхать его и слышать, как пчелы жужжат над кустом жасмина. И хотя запах меняется в зависимости от времени года, ты неизменно хочешь вдыхать этот воздух и никакой другой. Летом в Лос-Альтосе пахнет свежепостриженными мокрыми после поливки газонами и хлоркой от бассейнов. Лето – время звуков. Плеск воды, крики играющих детей, ночные сверчки, жалующиеся на жару птицы, музыка, летящая из открытых окон… Иногда раздается одинокий стук барабана. Никаких решеток на окнах – в Лос-Альтосе нет решеток. Нам они не нужны. Только москитные сетки, чтобы не досаждали насекомые. Осенью пахнет только что срезанными, но еще живыми ветками. Ветки никогда не остаются гнить на земле, есть специальные люди в зеленых комбинезонах с эмблемой поселка, которые сгребают ветки и листья даже после дождя или сильного ветра. Любые следы непогоды исчезают зачастую гораздо раньше, чем мы позавтракаем и отправимся на работу, в школу или на утреннюю прогулку. Так что о непогоде можно догадаться лишь по мокрым дорожкам и по запаху влажной земли. Иногда мы даже сомневаемся, действительно ли была гроза, разбудившая нас ночью, или это нам только приснилось. Зимой у нас пахнет дровами, горящими в каминах. Пахнет дымом и эвкалиптом. А еще у каждого дома появляется свой собственный тайный запах. Который складывается из множества компонентов, известных лишь его хозяевам.
Мы, поселившиеся в Лос-Альтосе, говорим, что искали «зеленый район», хороший микроклимат, возможности для занятий спортом, безопасность. Цепляясь за эти объяснения, мы даже сами себе не признаемся до конца, зачем на самом деле переехали сюда. А со временем и вовсе об этом не вспоминаем. Переезжая в Лос-Альтос, ты каким-то волшебным образом забываешь прошлое. Теперь это слово означает прошлую неделю, прошлый месяц, прошлый год, «когда мы играли на клубном турнире и победили». Ты забываешь о тех людях, с которыми дружил всю свою жизнь, о тех местах, куда раньше обязательно заходил, забываешь родственников, воспоминания, ошибки. Будто бы в зрелом возрасте возможно вырвать страницы из дневника и начать писать все заново.
