Текст книги "Вдовы по четвергам"

Автор книги: Клаудиа Пиньейро

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 17 страниц)

Глава 41

Лала оглянулась по сторонам. Голубая ваза, которую ей подарила Тереса Скалья, торшер под Тиффани, который она сама купила меньше года назад, хрустальный светильник на ротанговом столе. Сбоку сидела Ариана, она с маниакальной настойчивостью расчесывала одну из своих Барби. У этой куклы розовые волосы. Лала вспомнила себя в восемь лет. Тогда никаких Барби не было и в помине. Она играла в пупсы фирмы Piel Rose. Ей бы хотелось снова стать восьмилетней и, ни о чем не думая, причесывать свою куклу. Она заполнила анкету и отправила ее по электронной почте. В тот же вечер ей позвонили: если это так срочно, то они могли бы все подготовить к следующим выходным. Лала мечтала устроить все как можно скорее. Спешки особой не было, ехать предстояло только через два месяца, но раз уж они покидали этот дом, ей хотелось избавиться от всего поскорее. Пока здесь были ее вещи, дом держал ее. А она не могла больше чувствовать себя привязанной к чему-либо. У каждого предмета была своя история, один взгляд вокруг пробуждал воспоминания. А вместе с воспоминаниями появлялась злость, почти ненависть, она возникала неизвестно откуда, без всякого смысла и причины. Но избавиться от нее было еще труднее. Лала лишь знала, что больше ничего этого видеть не желает. Ничего, что напоминало бы ей о той жизни, которую она вела последние несколько лет и которую больше вести не может.

– Устрой garage sale,[52]52
  «Гаражная распродажа» (англ.) – дешевая распродажа ненужной домашней утвари, обычно организуется в выходной день перед воротами гаража или в самом гараже.


[Закрыть] ты в один день избавишься от старья, а на полученные деньги купишь там что хочешь, – предложила Тереса Скалья и дала ей номер телефона фирмы, с помощью которой Лилиана Ричардс распродала всю обстановку из дома своей свекрови через неделю после ее смерти.

Мысль о переезде в Майами пришла в голову ее отцу. Лала сначала не восприняла ее всерьез. А Мартин об этом и слышать не хотел. У них не было в Майами ни родственников, ни друзей, не было и предложений о работе. А она даже не говорила по-английски.

– Почему в Майами? – спросил Мартин.

– Потому что там можно чего-то добиться, там все идет как надо, есть прорва возможностей провернуть какое-нибудь дело, ты сразу вздохнешь свободнее. В Майами если у тебя есть деньги, то есть и будущее. А тут у нас скоро не будет ничего, – повторила Лала слова своего отца.

После восьми лет работы на транснациональную корпорацию Мартин потерял свой пост директора по развитию, потому что компанию не просто реорганизовали, а перекроили всю ее структуру. Это увольнение стало для них жестоким ударом, ничего подобного они не ожидали. Но у Мартина безупречное резюме, степень МВА американского университета и множество контактов, так что нужно всего лишь немного подождать, думала Лала вначале. Однако время шло, и, хотя она пыталась жить как ни в чем не бывало, терпение ее мужа таяло от месяца к месяцу вместе с деньгами на счете. Однажды вечером Мартин усадил ее перед собой за стол и показал лист со списком расходов. Зачем он это делает? Она не понимала. Лала никогда не была сильна в математике. Эти подсчеты казались ей слишком запутанными и даже скучными. Мартин что-то говорил. Что восемьдесят процентов его сбережений хранятся в облигациях, которые стоят с каждым днем все меньше. Лала не могла его понять: раньше он никогда не говорил о процентах или облигациях. В общем, если они будут и дальше жить в Лос-Альтосе, водить Ариану в ту же школу, а Ариэль в следующем году поступит в университет, если будут так же часто выходить в свет и покупать новую одежду, будут продолжать играть в теннис, гольф, заниматься живописью и верховой ездой, то денег им хватит лишь на пять месяцев. Лала почувствовала, как земля уходит у нее из-под ног. Деталей она не уловила, но смысл был именно такой. Пять месяцев – это слишком мало. До следующего лета. Почти до дня рождения Арианы.

– И что мы будем делать через пять месяцев? – спросила она.

– Не знаю, – ответил муж.

Лала заплакала. Но тут ей позвонил отец, и пришлось утереть слезы.

– Мы продадим дом, а с полученными деньгами переедем в Майами и там устроимся, начнем какое-нибудь дело, там из денег можно делать деньги, а здесь их у тебя только крадут.

И расходов там было бы меньше. Ариана пошла бы в государственную школу.

– Потому что там это возможно, те школы лучше наших частных, а она девочка коммуникабельная, легко адаптируется, даже не заметит перемены, и ты не представляешь, чему ее там научат.

Они бы сняли на первое время небольшой дом или квартиру, тогда не придется платить служанкам, стали бы меньше ходить по ресторанам или вообще на время перестали бы это делать.

– А если бы мы проделали то же самое здесь? – спросил Мартин.

– Здесь? Что значит «здесь»? Все кончено, Мартин, «здесь» больше не существует. Ты можешь себе представить, что мы живем в однокомнатной квартире и Ариана ходит в школу Бернаскони?[53]53
  Речь идет об открытой в Буэнос-Аайресе в 1929 г. на средства Феликса Бернаскони «школе-дворце» – бесплатном среднем учебном заведении, призванном дать доступ к образованию всем детям.


[Закрыть]

– Я учился в Бернаскони.

– Не такого будущего мы хотели для своих детей.

– Ты не говоришь по-английски.

– В Майами это не важно. Там почти все говорят по-испански. Все там будет для нас как здесь, только лучше, как тогда, когда наши дела шли хорошо.

Больше она не плакала.

Служащие фирмы пришли за день до объявленной даты и все организовали.

– Вы пометьте то, что хотели бы взять с собой, а мы приготовим этикетки с ценой для остального, – сказал ей сотрудник, который устраивал распродажу, призванную превратить в деньги все то, что было их домом восемь последних лет.

Ариэль наотрез отказался ехать и решил перебраться к бабушке с дедушкой по отцу. Вместе с золотистым ретривером, за которого Лала так и не расплатилась с Карлой Масоттой. Ариана завидовала брату: будь она чуть постарше, тоже осталась бы с Ариэлем. Но она была слишком мала.

– Я увезу с собой моих Барби, – сказала девочка.

– Никто ничего не увезет, – ответила ей Лала.

– Почему?

– Ты уже большая, чтобы играть в куклы!

Ариана не поняла. Она оглянулась на отца:

– Почему, папа?

Мартин не ответил.

– Потому что тебе пора понять: ничто не дается навсегда, – добавила мать.

Хотя распродавали всю домашнюю обстановку, в объявлении почему-то говорилось только про гараж: «Garage sale: домашняя обстановка, в т. ч.: электромобиль для гольфа, набор клюшек Callaway, аудиосист. Marantz, Sony, две ракетки Head Titanium, 2 комп-ра Pentium, аудиоплеер, магнитола, DVD-плеер, ноутбук, много др. электроники, светильники, украшения, мелочь». Она так и не поняла, что означала эта «мелочь». «Стир. машина авт., фронт, загр., пост, белье, полотенца, одежда муж/жен размер М, одежда детск., беговая дорожка, духи, мягкие игрушки, куклы Барби, проч. Приходи и забирай».

Лала швырнула газету на стол. Никто не сказал ей, что к объявлению добавят «Приходи и забирай».

– Таков формат, сеньора, мы всегда так пишем, – объяснили ей.

И вот наступила суббота, восемь часов утра.

«Единственный день, в субботу с девяти до семнадцати часов».

– Только не моих Барби, – заплакала Ариана, увидев, что ее кукле в костюме медсестры на лоб тоже прикрепили этикетку с ценой.

Лала отправила ее играть к Софии Скалье. Ариэль исчез еще вчера и сказал, что до вечера не появится. Мартин ушел с Тано – в первый раз за несколько лет тот пригласил его поиграть в теннис.

– Здесь я все равно только путаюсь под ногами.

Он взял ракетку у кого-то из знакомых, потому что его ракетка лежала рядом с клюшками для гольфа и к ее грифу был приклеен ценник «100 долларов». Лала не хотела уходить. Ей было интересно увидеть, кто купит каждую вещь, как они будут их трогать, ходить по ее дому, откладывать в сторону то, что их не интересует, как будут торговаться или выпрашивать скидку при покупке нескольких предметов сразу. В итоге она не смогла собраться с силами и разложить вещи, это сделала сотрудница фирмы.

– Я ничего не хочу брать, продайте все, что возможно, а остальное выкиньте.

Так что она удивилась, но ничего не сказала, увидев на кровати две стопки поношенного белья, к которым прикрепили ценники. Стопку трусиков Victoria's Secret продали еще до полудня. Отечественное белье купила новая жена Инсуа.

– Для девушки, которая работает у нас дома, видела бы ты, что она носит… Уму непостижимо!

Наполовину использованный дезодорант, полбутылки виски, открытые коробки английского чая, начатые флаконы духов. Друзья, соседи, незнакомые люди приходили по объявлению и забирали все. Не купили только покрывало, на котором было паленое пятно в форме утюга, и ту одежду, что совсем вышла из моды.

К вечеру в доме остались лишь кровати, зубные щетки, одежда, что была на них, несколько пластиковых пакетов с покупками – их по какой-то причине не унесли сразу и оставили до завтра, а также два чемодана – туда Лала сложила вещи, которые они возьмут с собой на север. Джип, стоявший перед домом, им уже не принадлежал, они немного попользуются машиной, а затем отдадут отцу Лалы в счет погашения долга. Они поживут здесь еще несколько дней, пока не придет пора передать дом новым владельцам, затем им придется на какое-то время переехать к родителям Мартина, а оттуда – прямо в Северную Америку.

– Кто забрал моих Барби? – спросила Ариана у матери.

– Они уже больше не твои.

Ариана сжала губы и попыталась сдержать слезы.

– Не забывай, что ты уже большая, Ариана.

– Могли бы оставить мне хотя бы одну, – захныкала девочка.

– Так было бы еще хуже, – ответил ей отец.

Они пошли спать. Среди ночи Ариана вдруг проснулась. Она ожидала увидеть своего брата на соседней кровати, но его там не было. Обошла то, что когда-то было их домом. Среди пластиковых пакетов, отложенных до завтра, она разглядела тот, где лежали ее Барби. На крепко завязанный пакет была приколота бумага с надписью «Рита Мансилья». Ариана была с ней знакома, это бабушка одной из ее здешних подружек. Она представила себе, как подружка расчесывает ее кукол. Гладит их по волосам, одну за другой. А ведь сама в Майами на бабушкины деньги накупила себе игрушек гораздо интереснее, об этом говорила ее мама: там есть такое, чего мы тут в жизни не видали и даже не знаем, как это называется. Девочка развязала пакет. Там лежало десять кукол. Пять блондинок, три брюнетки и две рыжеволосые. Барби-медсестра была блондинкой, как и она. Ее любимая кукла. Ариана хотела бы стать медсестрой, когда вырастет, если в Майами есть медсестры. Конечно же есть. Если только она не вернется в Лос-Альтос с Ариэлем. Да, с Ариэлем, но уже не в Лос-Альтос, он конечно же тоже больше не будет жить здесь, подумала она. Кроме Барби в пакете лежали пара туфель и три пары белых трусов ее мамы. Девочка пошла к себе в комнату, достала из своего школьного рюкзачка ножницы, вернулась обратно, села на пол у открытого пакета и по очереди обрезала волосы всем Барби – под корень. На паркетном полу валялись пряди светлых волос вперемешку с темными и рыжими. Все вокруг было усыпано искусственными волосами. Она отстригла прядку волос со своей челки и перемешала их с кукольными. Сгребла все руками и сунула волосяной ком в карман своей пижамы. Девочка в последний раз глянула на кукол, сложила их в пакет так, чтобы они не соприкасались с трусами, и завязала узел. А затем пошла спать.

Глава 42

После встречи с Альфредо Инсуа и разговора о «причастии» Тано как никогда много думал о страховании. И о смерти. Почему-то казалось, что смерть словно бы разлита в воздухе. Два самолета разрушили Всемирный торговый центр, будто карточный домик, и теперь никто не мог избавиться от чувства страха. В тот день дети остались дома, катастрофа совпала с Днем учителя – занятий не было. Но в полдень они отправились на день рождения.

– Проверь, не откладывают ли праздник из-за этих башен, – сказал он Тересе.

– А при чем здесь это? Трагедия случилась в Нью-Йорке! – ответила жена и повезла детей на день рождения.

Тано снова остался дома наедине со своими мыслями.

У него в Troost был страховой полис. И там отсутствовал пункт о досрочном расторжении. Обычная страховка, которую эта компания делала для своих сотрудников во всех странах мира. Тано охотно согласился на такие условия, ему никогда не приходило в голову, что она может понадобиться раньше. Он ведь считал, что и дальше все пойдет как прежде. Или даже лучше. В его карьере каждая смена работы означала увеличение зарплаты, более высокую должность и более важные задачи. У него не было СПИДа или другой смертельной болезни, из-за которых Альфредо Инсуа перекупает страховые полисы. А если и были, то он об этом не знал. Хотя, если подумать, любая жизнь ведет к смерти. Иногда ее можно предсказать, иногда она наступает в самый неожиданный момент, но смерть неминуема. Он сел за компьютер. Через окно увидел, как вернулась Тереса, она пошла в сад пересаживать недавно купленные растения вместо засохших. Саженцы до сих пор находились в особых пластиковых пакетах питомника Green Life. Название он прочел через окно. Звонил отец, спрашивал, как у него дела с его новым бизнесом.

– Прекрасно, – солгал он.

– Другого я от тебя и не ожидал, у тебя хорошая школа, – ответил отец и пригласил его в октябре вместе съездить в Карило, чтобы снять на лето, на январь, дома рядом.

– Вы же поедете летом в Карило, да?

– Конечно, – солгал Тано еще раз.

Он повесил трубку. Открыл в интернете страницу своего банка. Ввел имя и пароль. Посмотрел на остаток средств. Взял калькулятор, сложил цифры. Добавил ту сумму, что была у него на другом счете. Облигации, стоимость которых резко упала в связи с ростом уровня рисков в стране. Если подождать, то, возможно, цена их снова возрастет, но в этом он сомневался. Открыл на компьютере файл Exel с записями расходов. Разделил свои накопления на сумму ежемесячных трат. Пятнадцать месяцев. Через пятнадцать месяцев при том же уровне жизни у них начнутся проблемы. У него самого, у Тересы, у детей. У всех. И думать нечего о том, чтобы снять дом в Карило, где они обычно проводили лето. А лето уже близко. Он просмотрел список со статьями расходов. Прикинул, от чего можно было бы отказаться. Например, не платить за обучение в школе, как в конце концов поступил Мартин Урович в начале года. Или отказаться от прислуги, как Рони Гевара. Но он не Урович и не Гевара. Если он не будет платить, то окажется в списке должников. А если продолжать жить в Лос-Альтосе, то совершенно невозможно отказаться от занятий спортом для детей, от игры в теннис, от абонемента в спортзал и еженедельных сеансов массажа для Тересы. Кино, вино, одежда, музыка – если они хотят поддерживать прежний уровень жизни, то все это необходимо. А другой жизни Тано себе не представлял. Отъезд Уровича казался ему глупостью – одной из многих, что совершал его друг. Для того чтобы сменить образ жизни, Мартин выбрал другую страну, на другом континенте, где говорят на другом языке. Там он отправит детей в государственную школу, не будет нанимать служанку, снимет небольшую квартиру, не станет ходить в кино или играть в теннис. Но это будет уже в Майами, достаточно далеко, так что никто не увидит, как низко он пал. Даже если место, где найдет наконец пристанище Урович, окажется хуже Ла-Патерналя,[54]54
  Ла-Патерналь – считающийся неблагополучным район Буэнос-Айреса.


[Закрыть] это, что ни говори, Майами.

Какая трусость с его стороны, подумал Тано. Трусость худшего сорта. Сам он не мог допустить, чтобы его семья в чем-то нуждалась – ни здесь, ни на другом конце света. Дело не в том, чтобы никто не увидел твоего краха, а в том, чтобы краха не случилось. Он должен что-то придумать. Снова пересчитал: пятнадцать месяцев. Или даже меньше, если облигации снова упадут в цене, а он так и не решится продать их. И еще есть страховой полис с покрытием в пятьсот тысяч долларов, но эти деньги получить нельзя, ведь никакого несчастного случая не произошло. Он не стоит таких денег, пришло ему в голову. Но в соответствии с общей политикой Troost все директора компании по всему миру должны быть застрахованы на эту сумму. И Тано при уходе с работы договорился о продлении страховки еще на полтора года. Срок почти вышел. Через три месяца исполнится полтора года с тех пор, как голландцы его уволили. Полтора года без работы. Полтора года он надеялся, что от него потребуется какая-нибудь консультация, рассылал резюме, ждал ответов. Полтора года. Пятнадцать месяцев. Пятьсот тысяч долларов. И он сам – с неизвестной датой смерти.

Глава 43

После того как он упал с лестницы той самой ночью, когда его друзья купались в бассейне у Тано Скальи, Рони пришлось остаться в больнице. Его отвезли в лабораторию и в рентгеновский кабинет. Я позвонила домой сказать сыну, что мы задержимся, потому что той записки, что я написала под крики мужа – «Мы с твоим отцом уехали по одному делу, но скоро вернемся, если что – звони мне на мобильный. Все хорошо. Надеюсь, у тебя тоже. Целую. Мама», – мне показалось недостаточно. Прежде всего для меня самой. Хуани не звонил, и я хотела выяснить, что с ним. Мне нужно было это знать, чтобы успокоиться и заняться Рони с его сломанной ногой, как он того заслуживал. Я попала на автоответчик. Повесила трубку. Интересно, неужели он до сих пор бегает с Роминой босиком по улицам, как тогда, когда он попался мне на глаза при выезде из Лос-Альтоса. Или он снова надел коньки? Куда же они, хотелось бы знать, бежали? Почему? Может, спасались от кого-то или от чего-то? Или сами за кем-то гнались. Или просто бегали безо всякой цели. Я попыталась выкинуть все эти вопросы из головы. Поискала в сумочке сигареты, но их там не оказалось. Решила пройтись поискать киоск. По тому же коридору мне навстречу шли трое мужчин в белых халатах. Я узнала дежурного врача, потом поняла, что он шел из отделения травматологии вместе с хирургом, который должен оперировать Рони. При встрече со мной они остановились. И только стоя перед ними – одна перед тремя незнакомцами в белых халатах, – я вдруг поняла: то, что происходит вокруг, гораздо серьезнее, чем я могла себе представить. И это касалось не только сломанной ноги моего мужа. Но тогда я еще не представляла себе, насколько все серьезно. Врачи пытались доходчиво и в подробностях рассказать, что намерены делать. Речь шла не только о том, чтобы наложить на сломанную ногу гипс и зашить рану. Перелом сложный, он требует операции, общего наркоза, нужно соединить обломки кости и закрепить их болтами. Меня поразило упоминание о болтах. Я скривилась, и ноги у меня стали ватными. Хирург все говорил какие-то слова о большой и малой берцовых костях, об их соединении, но травматолог понял, что со мной что-то происходит, и попытался успокоить:

– Это почти что обычная операция, очень простая, не волнуйтесь.

Я кивнула, не объясняя им, что выражение моего лица изменилось не из-за операции или боли, даже не из-за мысли о возможном риске. Дело было в болтах. Меня поразило, что их вставляют в тело и они не стареют вместе с остальным организмом. Куски железа, пластика или резины останутся целыми даже тогда, когда надобность в них отпадет. Когда плоть вокруг них разложится и истлеет. После того как умер мой отец, мама вдруг решила вынуть его зубные протезы, а я стала возражать:

– Ты не должна трогать папины зубы.

– Это не папа, это всего лишь труп, – ответила она.

Мы страшно поругались. Было уже почти не важно, что отец мертв, главное – что она собиралась сделать с его вставными зубами.

– Зачем они тебе? – закричала я.

– На память. – Мама удивилась, что я этого не понимаю.

– Это отвратительно!

– Еще отвратительнее будет, если однажды из земли достанут его истлевшие кости вместе с зубным протезом.

И добавила:

– Пусть этим придется заниматься тебе, а не мне.

Так оно и случилось. Однажды мне позвонили с кладбища Авельянеда: кто-то из нашей семьи должен был подписать бумагу о том, что мы согласны на извлечение останков моего отца. Мы тогда уже жили в Альтос-де-ла-Каскада, и ехать на кладбище мне было слишком далеко и долго. Я очень редко бывала там, с тех пор как мы переехали в новый дом. В тот самый, который купили у вдовы Антьери. В тот, где мы живем сейчас. Но кто-то из родственников обязательно должен был явиться. И это сделала я, потому что мою маму к тому времени уже сожгли в крематории согласно ее воле. Папа же лежал в земле. До того самого дня. И тут эти челюсти, сохранившиеся, несмотря на время и работу червей, напомнили мне не столько об отце, сколько о саркастической ухмылке матери. Болты тоже сохранятся, как и зубные протезы. Будут лежать в земле, пока их не извлекут оттуда. Хотя ни Рони, ни я, ни наши знакомые из Лoc-Альтоса не попадем ни на Авельянеду, ни на какое-нибудь другое муниципальное кладбище. А на частных кладбищах не нужно вынимать из земли останки, чтобы освободить место. Там покупают дополнительный участок. Расширяют кладбище. Или придумывают что-нибудь еще. Там вокруг много места для дальнейших захоронений. Но если такое произойдет, если на частных кладбищах тоже начнут извлекать покойников, чтобы освободить место, или если мы однажды не сможем оплачивать расходы и утратим право на участок, если нам позвонят с кладбища и попросят кого-нибудь присутствовать при эксгумации того, что останется от Рони, то я, или Хуани, или наши внуки увидим среди останков эти болты.

Пока я ждала у дверей операционной, все думала о разных имплантатах. Вспоминала их разновидности. Заставляла себя вспоминать. Чтобы не думать ни о Рони, ни о Хуани, который все еще не брал трубку. О стентах, кардиостимуляторах, протезах, за которыми специально едут в США или Германию. О ВМС.[55]55
  Внутриматочная спираль.


[Закрыть] Хотя нет, ВМС не подходит, пожилым ее себе устанавливать нет надобности, а представить себе женщину детородного возраста в могиле я не могла, это было уже слишком. Интересно, вырезают ли кардиостимуляторы из трупов перед похоронами? Это ведь дорогая вещь. Почему бы не наладить своего рода вторичное использование? Странно, что никто в поселке не заговаривал о таком бизнесе. Я бы не позволила, чтобы из Рони вырезали болты. То же самое можно сказать и о силиконе, ясное дело. Такие вставки тоже переживут свою хозяйку. Сохранятся нетронутыми среди истлевшей плоти, земли и червяков. В моей могиле кто-то сможет обнаружить два силиконовых полушария. Хотя для чего они там… И в могилах многих наших соседок тоже найдется силикон. Я представила себе частное кладбище, где будут покоиться жительницы Лос-Альтоса: на глубине в пару метров под идеальным газоном лежат силиконовые полушария уже без грудей. И протезы. И болты.

Я вышла в сад покурить. Зажгла сигарету. Потом еще одну. И еще. Позвонила Хуани. Никто не взял трубку. Он должен быть дома. Я хотела бы думать, что сын спит слишком крепко и не слышит телефона. Но может быть, он все еще где-то гуляет. Или отключился, и не потому, что уснул. А от алкоголя. Или от чего-то другого. Мне это трудно выговорить. От cannabis, так ее называют в бюллетене American Health and Human Service Department,[56]56
  Конопля (лат.); Департамент здравоохранения и социальных служб США (англ.).


[Закрыть] которую подсунула мне Тереса Скалья, вскоре после того как узнала, «что у вас произошли некоторые неприятности». Нет, этого быть не может, он мне пообещал, что такого больше не повторится, и я «должна верить в своего сына, он сумеет справиться с этой пагубной привычкой». Так нам сказали специалисты-психологи, которые приезжали в поселок и разговаривали с родителями «детей из группы риска», убеждали нас верить в своих детей. Но проблема была не в этом. Многие из нас не верили в самих себя.

Хирург сказал мне, что операция прошла успешно. Мы встретились в том же коридоре, он был еще в халате, снимал резиновые перчатки. Я подождала, пока Рони отвезут в палату и он очнется от наркоза. Позвонила домой, на сей раз Хуани взял трубку. Я рассказала ему, что случилось. Он был какой-то странный, возбужденный и, как оказалось, еще не спал.

– Что-то случилось? – спросила я.

– Ничего, у меня болит голова…

– В чем дело? Ты съел что-то не то?

Он не ответил.

– Или что-нибудь выпил? Когда ты вернулся?

– Хватит, мама… – перебил он.

– Если что, позвони мне.

Он не позвонил.

Благодаря наркозу и успокоительным Рони проспал все утро. Я прикорнула в кресле рядом с ним. После полудня я вышла чего-нибудь поесть. Никому не стала звонить и рассказывать о том, что произошло. Ни клиентам. Ни друзьям. Мне несколько раз звонили на сотовый, но я видела, что это не Хуани, и не брала трубку. В какой-то миг подумала, что надо бы позвонить в службу охраны поселка и рассказать, где мы, но вдруг поняла, что это бессмысленно. Тут меня кольнуло что-то вроде предчувствия. И когда я заканчивала свой завтрак, в больничный буфет зашла Дорита Льямбиас, которая навещала подругу. Она подошла к моему столику, качая головой:

– Как ужасно то, что произошло, Вирхиния! Что ты про все это думаешь?

Я протянула ей руку, и она сильно ее сжала. И тут я поняла, что она говорит совсем не о том, что случилось с Рони.

– О чем ты говоришь, Дорита?

– Как, ты ничего не знаешь? – В ее голосе мне послышались торжествующие нотки – еще бы, ей удастся первой сообщить мне такую новость! Она наклонилась поближе. – Вчера ночью в доме Скальи произошел несчастный случай, короткое замыкание. Тано, Густаво Масотту и Мартина Уровича нашли в бассейне, они утонули. То есть на самом деле не утонули – их убило током.

Я не могла взять в толк, о чем она говорит, мне показалось, что весь мир вдруг качнулся. Я схватилась за стул, чтобы не упасть.

– Представляешь, взрослые мужики в воде зацепили кабель!

– И током убило всех троих?

– Да, похоже, провод упал в бассейн, и они умерли мгновенно.

У меня перед глазами пронеслись картины вчерашней ночи, словно кадры ускоренной съемки. Открытый холодильник, Рони возвращается домой, покинув традиционный четверговый ужин раньше времени, лестница, балкон, его шезлонг у перил и мой рядом, молчание, свет у бассейна Скальи, кусочки льда, покатившиеся по полу, звуки джаза, пробивающиеся сквозь шорох тополей, моя досада, его нервозность, падение с лестницы, крики.

– Бедная Тереса, бедные дети, да кто теперь захочет подойти к этому бассейну! – воскликнула Дорита.

Я подумала о Рони, который ушел из их дома как раз перед тем, как разыгралась трагедия. Рони остался цел. Как останутся целыми его болты в могиле.

– Если Бог от них отвернулся, тут уж ничего не поделаешь… Что за глупая смерть, правда?

– Да, глупая, – ответила я и ушла к своему мужу.