Текст книги "ГАМБИТ МАККАБРЕЯ"

Автор книги: Кирил Бонфильоли

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 15 страниц)

15
Маккабрей теряет веру в матримонию, принимает духовный сан pro tem[94]94
  На время (лат.).


[Закрыть] и видит дантиста, испуганного больше пациента

Только звон гиней смягчит ту боль,

которой ноет Честь.

«Замок Локсли»

КОГДА У ВАС ЗАБИТА КУХОННАЯ РАКОВИНА И нужно вызывать сантехника, потому что и она, и ваша кухарка исторгают угрожающие шумы, он – сантехник – откручивает такую штукенцию под дном ее – раковины, – изумительно уместно именуемую «сифонной ловушкой», и с торжеством демонстрирует вам массу донных отложений, им оттуда освобожденных; гордость, кою он при этом являет, сравнима с гордостью молодой мамаши, предъявляющей для осмотра злонамеренный расплющенный помидор, уверяя вас, что это и есть ее чадо. Сей огромный сальный ком мерзости (я, разумеется, имею в виду закупорку раковины, а не ошибку семейного планирования) оказывается плотно свалявшимся клубком овощных очистков, лобковых волос и безымянного серого жирового вещества.

Я здесь пытаюсь описать не что иное, как состояние обессиленного мозга Маккабрея на его – моем – обратном пути в Тренировочный Колледж, или на Командный Пост, или куда там еще.

– А, Маккабрей, – хмуро проворчала комендантша.

– Чарли, дорогуша! – вскричала Иоанна.

– Пить? – пробормотал я, оседая в кресло.

– Пить! – рассеянно рявкнула Иоанна. Комендантша подскочила к буфету выпивки и смешала мне напиток с поразительным проворством и довольно-таки чрезмерным количеством содовой. Я отложил «поразительное проворство» в загашник своего сознания, куда складываю то, над чем должен подумать, когда достаточно окрепну. Виски с с. после этого я заложил на хранение в наиболее конфиденциальный сектор Маккабреевой системы и попросил еще.

– Так ты, значит, нашел его, Чарли-дорогуша?

– Да. – В моем мозгу заерзала мысль. – Откуда ты знаешь?

(Я, как вы помните, не телефонировал никому, кроме полковника Блюхера.)

– Просто догадалась, дорогуша. К тому же ты бы так быстро не вернулся, если бы до сих пор его искал, правда?

«Бойко, – горько подумалось мне. – Бойко, бойко». Мне часто думаются такие слова, как «бойко, бойко», после того, что мне сказали женщины; уверен, я в этом не одинок.

– А как ты сам, Чарли? Надеюсь, это не стало для тебя кошмарным переживанием?

– Отнюдь, – горько ответил я. – Изумительная встряска. Хороша, как неделя на взморье. Стимулирует. Освежает. – Я еще чуточку пополоскал горлом.

– Так скорей же расскажи нам об этом, – промурлыкала Иоанна, когда все шумы стихли. Я рассказал ей об этом почти все. От А до, скажем, Щ – выпустив Ъ, вы понимаете.

– И ты, конечно, записал номер прекрасной, новой и свежей десятифунтовой банкноты, Чарли?

– Естественно, – сказал я.

В меня вперились два панических взора.

– Но только, – самодовольно добавил я, – на скрижалях своей памяти.

Атмосферу загрязнили два выхлопа панического женского дыхания. Я вздернул бровь той разновидности, которую вздергивала моя маменька, если приходские священники на заутрене проповедовали сомнительные догматы. Пока я притворялся, что обшариваю закоулки памяти, дамы на меня выжидательно пялились; затем комендантша поняла намек и снова наполнила мой стакан. Серийный номер купюры я преподнес им в подарочной упаковке. Они его записали, после чего комендантша подошла к своему письменному столу и немного поиграла с дурацкими секретными ящичками (послушайте, в бюро довольно ограниченное количество мест, где может таиться секретный ящичек, – спросите любого антиквара) и извлекла тоненькую книжицу. Они сравнили номер, сообщенный мной, с той чепухой, что содержалась в книжице, и на лицах у них напечатлелись злость, суровость и беспокойство – именно в таком порядке: после чего я окончательно утратил терпение и поднялся на ноги. Игры в Секретную Службу скучны, даже когда в них играют мужчины.

– А теперь баиньки, – сказал я. – Устал, изволите ли видеть. Нужно в постельку.

– Нет, Чарли-дорогуша.

– Э?

– Я имею в виду, что тебе надо в Китай, а не в постельку.

Я даже не стал и пытаться переваривать эту белиберду.

– Чушь! – по-мужски вскричал я, вылетая из комнаты и на ходу сметая графин виски. Но далеко я его не умёл – Иоанна призвала меня назад тоном хозяйским и довольно неподобающим молодой жене.

– Тебе в Китае понравится, Чарли.

– Ничего, к дьяволу, подобного – там кинут на меня один взгляд и отправят на политическое перевоспитание в какой-нибудь Хунаньский колхоз. Уж я-то знаю.

– Так ведь нет же, дорогуша, я не имела в виду Красный Китай – пока, во всяком случае. Вообще-то скорее в Макао. Там независимость, или Португалия, или еще что-то – но это, наверное, одно и то же. Знаменитый центр игорного бизнеса, ты его полюбишь.

– Нет, – твердо сказал я.

– Полетишь первым классом на «джамбо». С баром.

– Нет, – сказал я, но она уже понимала, что я слабну.

– Апартаменты в лучшем отеле и толстые субсидии на игру. Скажем, тысяча.

– Долларов или фунтов?

– Фунтов.

– О, очень хорошо. Но сначала мне нужно в постель.

– ОК. Фактически – сладснов.

– Жаль, что не могу пригласить тебя разделить со мною эту брачную лежанку, – чопорно добавил я. – Постель моя – около двух футов шести дюймов в ширину, и в комнате столько электронных жучков, что хватит на эпидемию.

– Ага, – крайне смутно ответила она.

Когда я выступил из душа, энергично растирая Маккабрейское брюшко, Иоанна уже пребывала в означенной 2 6" – постели.

– Я распорядилась отключить жучков, Чарли.

– Оба-на? – по-американски отреагировал я.

– Ага. Я ж типа владею этой малиной, сечешь?

Меня покоробило.

– Не сёк, – надулся в ответ я. – И в этой постели все равно не хватит места двоим.

– На что спорим, чувак?

Места хватило. И я имею это в виду совершенно искренне.

– Я думаю, что в целом мне бы лучше взять с собой Джока, – сказал я позже, когда у нас наступил антракт на подкрепление сил. – В конце концов, три глаза лучше двух, э?

– Нет, Чарли. Он слишком заметен, люди его запомнят, в то время как ты совершенно непримечателен, ты как бы сливаешься с фоном, сечешь?

– Нет, и этого я тоже не сёк, – сухо ответил я, ибо в таких замечаниях всегда прячется жало.

– Да и вообще, дорогуша, он ксенофоб, не так ли? Вероятно, примется колотить всяких людей и привлекать внимание.

– Что ж, очень хорошо, – сказал я. И добавил: «Назад, на галеры», – но, разумеется, не вслух.

Наутро Иоанна отвезла меня в Лондон. Она изумительно водит машину, но пассажирский тормоз я применял энное число раз; все путешествие фактически было для меня одним нескончаемым жомом. Наконец мы невредимыми причалили к Аппер-Брук-стрит, Дабль-Ю-1, по пути остановившись лишь в одном месте, где с вас делают фотографии на паспорт, пока вы ждете.

– Но у меня уже есть паспорт, – заметил я.

– Ну, дорогуша, мне просто кажется, что тебе понравился бы славненький новенький.

Из квартиры она совершила несколько предусмотрительных телефонных звонков всевозможным людям; в результате к исходу дня я стал гордым обладателем билетов первого класса на «Боинг-747» и паспорта гражданина Ватикана со всеми необходимыми визами, выданного на имя бр. Фомы Розенталя, ОИ; род занятий: секретарь курии. Мне вовсе не показалось, что это смешно, о чем я и заявил – раздраженно.

– Дорогушечка, – сказала Иоанна. – Я отдаю себе отчет, что в твоем возрасте ты бы не остался просто бр., но если бы мы сделали тебя монсиньором, или еп., или еще кем-нибудь, персонал авиалинии принялся бы над тобою хлопотать, а это было бы небезопасно, правда? Скажу тебе вот что: давай я отправлю паспорт назад и велю повысить тебя до каноника. Хм? Ты согласишься на каноника?

– Ох, прекрати, Иоанна; я, честное слово, не дуюсь. Церковь станет для меня уже не первым поприщем, на котором я оплошал. Кроме того, я вовсе не уверен, что в Риме есть каноники, а монсиньорам, мне кажется, полагается носить лилово-коричневые портки.

– О, ну хорошо. Я знала, что ты не будешь против обычного бр. Есть в тебе какая-то чудесная скромность…

Я воздел просительную руку:

– Мне, разумеется, потребуются несколько ниток четок и требник-другой – я уверен, ты и об этом позаботилась.

– Чарли-дорогуша, не забывай – предполагается, что ты иезуит. А они таким не балуются.

– Ох, конечно же нет; глупо с моей стороны.

Мне отнюдь не стыдно признаться – полет мне понравился: я оказался единственным пассажиром первого класса, и стюардессы были сама обходительность. Сама крайняя обходительность. Я начал понимать, почему ночью Иоанна положила на меня столько сил, если вы понимаете, о чем я. (А если не понимаете, о чем я, поздравляю – ваш разум чист и неиспорчен.)

Отель мой был такого «люкса»,[95]95
  Роскошь (искаж. фр.).


[Закрыть] что я изумился – говорить про «ту конфор модэрн»[96]96
  Все современные удобства (искаж. фр).


[Закрыть] значило бы преуменьшать на воз и маленькую тележку. Не очень походил на тот бангкокский, где перед сном нужно встряхивать простыни, дабы избавиться от маленьких золотистых девочек, хотя и здесь администрация старалась, как могла. Но вам же не хочется об этом слушать, верно?

Наутро я вспрыгнул с постели с радостным кличем – и шустро впрыгнул обратно, уже похныкивая. Я рос отнюдь не крепышом, даже в детстве, и в то утро был настолько изможден как телом, так и разумом, что сомневаюсь, удалось бы мне не промахнуться шляпой мимо земли. И, совершенно определенно, я был ни в каком не состоянии играть в Тайных Агентов со Зловещими Азиатами. «Реактивное запаздывание» и другие факторы держали меня за глотку, не говоря уже о других внутренних органах. Силу свою я восстанавливал, сначала приняв один восхитительный завтрак, а после двухчасовой способствующей пищеварению дремы – второй такой же; оба я запил стаканами питательного бренди с содовой, кои в данном отеле можно заказывать, не прибегая к услугам этажных официантов: просто жмете на соответствующий сосок «Освежительной Консоли», коя неподготовленному взгляду больше всего на свете напоминает кинематографический орган в миниатюре.

К ланчу я сумел неверной походкой доковылять до ресторана внизу, где и объявил своим силам всеобщую мобилизацию: мне подали нечто зеленое, хрусткое и вкусное – очевидно, лобковые волосы юных русалок, хотя официант заверил меня, что это всего-навсего жареные водоросли. За ними последовала нашинкованная лучинками утка, приготовленная в каком-то варенье; аппетитная вязкая липучка из плавательных пузырей какой-то невероятной рыбы; до сердцевины прожаренные пельменеподобные штуки, в каждой из которых содержалось по огромной мясистой креветке, – и так далее и тому подобное: изобретательности их не было предела.

Было там и что выпить – мне сказали, продукт возгонки риса. У напитка был обманчиво невинный вкус, из-за которого «Пимм № 1» в мои университетские годы был таким удобным инструментом соблазнения девчонок. С благодарностью я отправился к себе в номер, улыбаясь всем и каждому. Я пребывал в том блаженном состоянии не-вполне-подпития, когда человек счастлив давать слишком щедрые чаевые, а в претендентах на их получение отбоя нет. Я даже втиснул пачку валюты в руку субъекта, оказавшегося американским гостем отеля; он сказал:

– О'кей, святой папаша, чё угодно? – Осознав свою ошибку и вспомнив о духовном маскхалате – иначе прикиде, – я взмахнул воздушной дланью и велел ему сыграть на то, что угодно ему, – все равно это пойдет бедным. После чего обнаружил свой номер, обрушил Маккабрееву репу на подушку и завершил цикл лечения еще парой часов без сновидений.

К исходу дня терапия закончилась, и я обнаружил в себе достаточно энергии, чтобы вскрыть запечатанный конверт инструкций, даденный мне Иоанной в аэропорту Хитроу.

«Ниц Клык Пик, – гласил он, – доктор стоматологии и ортодонтии». Шутка явно неважнецкая, но я все равно поискал его в телефонном справочнике (даже если вы знаете, что китайцы ставят свои фамилии туда, где мы держим имена, над китайской телефонной книгой можно сломать себе череп) – и нашел. Я ему протелефонировал. Пронзительный и возбужденный голос признал, что владелец его и есть д-р Ниц. Я подавил в себе желание сказать «ик», а вместо этого сообщил, что я – торговец зубной пастой, ибо это и было мне велено сообщить. В ответ донеслось, что я могу нанести ему визит, когда мне будет угодно: вообще-то он предлагает мне явиться как можно скорее. Да-да, как можно скорее, по-жаруйста. Я раздумчиво повесил трубку. Римско-католический воротничок безжалостно терзал мою шею, и я припомнил, что нечасто мне доводилось видеть торговцев зубной пастой в сутанах, поэтому я переоблачился в неприметный легкий костюм цвета горелого мандарина, который тот малый на рюде Риволи сварганил мне, когда на 300 фунтов еще можно было купить повседневный костюм.

Адрес, к моему удивлению, вовсе не гласил «на улице тысяч пендальти, под вывеской „Сиськи Вразлет“», как утверждается в старинной балладе,[97]97
  Имеется в виду довольно фривольное стихотворение «Улица тысячи мудней», в котором иронически обыгрываются «китайские» имена. Автор неизвестен.


[Закрыть] а указывал на некую Натан-роуд в Коулуне, коя оказалась скучным респектабельным бульваром, напомнив мне Уигмор-стрит в Лондоне, Дабль-Ю-1. (Я не знаю ль, ни кем был мистер Натан,[98]98
  Сэр Мэттью Натан (1862–1939) – британский солдат и государственный служащий, губернатор Гонконга в 1904–1907 гг. Улица в Коулуне была названа его именем в 1909 г.


[Закрыть] ни почему в его честь следовало называть такую улицу; хотя вообще-то я не знаю ничего и про мистера Уимпола – нет, про мистера Уигмора, хотя про Харли пару-тройку историй рассказать могу.[99]99
  Харли-стрит – улица в Вестминстере, Лондон, где находятся приемные ведущих врачей-консультантов, частные клиники и больницы; синоним частной врачебной практики в Великобритании. Была унаследована Эдвардом Харли, вторым графом Оксфордом и Мортимером (1689–1741), у его жены леди Генриетты Кэвендиш Холлиз (1694–1755); в 1715–1720 гг. Харли разрабатывал уличную планировку этого района. На Унмпол-стрит находится штаб-квартира британского Королевского медицинского общества, основанного в 1805 г.


[Закрыть])

Таксист говорил по-американски с ярко выраженным китайским акцентом. Кроме того, он был гордым обладателем чувства юмора – явно учился на заочных курсах у Бастера Китона.[100]100
  Бастер Китон (Джозеф Фрэнк Китон, 1896–1966) – американский комедийный актер.


[Закрыть] Когда я велел ему отвезти себя к номеру 18, Ланкастер-билдингз, Натан-роуд, Коулун, он перегнулся ко мне через спинку и обозрел меня – надоедливо и непостижимо.

– Не могу туда отвезти, приятерь.

– О? И почему ж нет, будьте любезны?

– Могу отвезти до Ранкастер-бирдинз, Натан-род, а в номер 18 – не могу.

– Но почему? – На сей раз в голосе моем звучал тремор.

– Номер 18 – это третий этаж. Такси не помещается в рифт.

– Ха ха, – натужно выдавил я. – Однако я замечаю, что счетчик у вас работает. Прошу смеяться в свое личное время либо умело везя меня к Ланкастер-билдингз, Натан-роуд.

– Вы порицейски?

– Разумеется, нет. Я, если угодно, торговец зубной пастой.

Он с уважением покачал головой, словно я изрек что-то внушительное или, быть может, смешное. К Ланкастер-билдингз он доставил меня искусным и благословенно безмолвным манером. По прибытии я недодал ему чаевых ровно на 2¹/₂ % – недостаточно, чтобы закатить мне сцену, но вполне довольно, чтобы дать понять: таксистам не полагается шутить с сахибами.

Номер 18 действительно располагался на третьем этаже Ланкастер-билдингз, и дверь в приемную доктора Ница была ясно помечена инструкцией: «ЗВОНИТЬ И ВХОДИТЬ». Я позвонил, однако войти не сумел – дверь была заперта. Расслышав изнутри какие-то шумы, я раздраженно постучал в морозное стекло – затем громче, после чего – еще громче, по ходу выкрикивая такие слова, как, например, «Хой!». Неожиданно дверь распахнулась, изнутри высунулась огромная смуглоокрашенная рука, схватила меня за фасад парижского легкого костюма и втащила в приемную, где и разместила на неудобном кресле. Хозяин смуглоокрашенной руки другой рукой, столь же смугло окрашенной, держался за огромный автоматический пистолет Стечкина топорной работы и наставительно им помахивал. Я проникся его желаниями мгновенно – «стечкин» ни при каких условиях не может служить дамским орудием самообороны, – а потому устроился в своем уютном креслице тихонько, как любая уважающая себя мышка.

В стоматологическом же кресле сидел пациент; им занималась пара дантистов. Вначале мне показалось необычным, что на врачах – темно-синие макинтоши, как и на малом со «стечкиным» в руке, а на их пациенте – дантовский белый халат. (Простите – дантистский белый халат.) Я начал подозревать, что пациент на самом деле – не кто иной, как д-р Ниц, а дантисты в своей дантйи не очень квалифицированны, поскольку применяли к нему бормашину, хотя он наотрез отказывался раскрывать перед ними рот. Когда же д-р Ниц – ибо им пациент, надо полагать, и был – лишился чувств в третий или четвертый раз подряд, противникам привести его в себя не удалось. Сквозь стиснутые зубы он не издал ни единого слова, хотя немного повизгивал время от времени носом. Помню, как поймал себя на мысли, что мистеру Хо такие трюки удались бы куда лучше – уж пачкотни, по крайней мере, было бы меньше.

Парни в синих макинтошах какое-то время покрякали между собой, затем обернулись ко мне.

– Ты кто? – спросил один. Я жалобным манером хлопнул ладонью себе по нижней челюсти и недурно изобразил муки страдальца от зубной боли. Человек отнял мою руку от челюсти и двинул меня боковиной тяжелого пистолета. После чего поднял меня с пола и снова усадил в кресло.

– Зуб теперь лучше? – Я энергично закивал. – Ты, может, узнаешь наши лица опять? – Тут уже не было необходимости в пантомиме страданий.

– Батюшки, откуда? Вы все для меня на одно лицо… Я хочу сказать, нет, у меня ужасная память на физиологию, то есть я хотел сказать – физиономии или…

Он переместил большой пистолет в правую руку и двинул меня им снова. Вот теперь мне действительно требовался стоматолог. Малый в бессознательное состояние меня не ввел, однако с чисто практической точки зрения я решил в оном побыть. Голове позволил упасть. Снова бить меня малый не стал.

Сквозь полузакрытые глаза я наблюдал, как три омакинтошенные личности сняли с бессознательного доктора Ница одежду. Стоматологом он был довольно упитанным – как и все люди его профессии. Один гад вытащил что-то из кармана, а картонную упаковку небрежно швырнул через плечо. Она приземлилась у моих ног: торговая марка гласила «ЗверьШтюк» – одно из тех внушающих ужас цианакрилатных клеящих веществ, для которых не существует известных растворителей. Если попадет на пальцы – не трогайте их, понадобится верное хирургическое вмешательство. Один из тройки намазал им все сиденье стоматологического кресла и сверху усадил голого доктора Ница, пошире расставив ему ноги. После чего они употребили вещество и на другие проказы, о которых вам здесь читать охоты нет, а я бы с радостью забыл. Сказать вам правду, здесь я и впрямь отключился по-честному. Отсроченный шок, что-то вроде.

Когда я вернулся в чувство, обнаружилось, что рот мой полон маленьких твердых царапучих камешков, которые я исправно выплюнул в ладонь. Ну да – разнообразные пломбы, само собой.

Трое в макинтошах уже ушли, поэтому я подобрался ближе к сидящему доктору Ницу. Глаза его были более-менее открыты.

– Полицию? – спросил я. Он не подал мне и знака. – Послушайте, – сказал я, – вам нужна «скорая помощь», а они все равно вызовут полицию. Странно будет выглядеть, если мы сами не сделаем этого сразу.

Он медленно и осторожно кивнул, словно только что осознал: он уже немолод. В действительности же ему было чуть за сорок – или побывало столько еще утром. Я и сам чувствовал, как годы взяли свое.

– Во-первых, – сказал я (слишком хорошо я разговаривать не мог из-за того урона, который нанесли моим зубам; он не мог разговаривать вообще по причинам, которые вскоре станут вам ясны), – во-первых, что именно я у вас должен забрать? – Голова его медленно повернулась, и взгляд уцепился за стену у самой двери. Я подошел к означенной стене. – Это? – Я показал на довольно дурно исполненный художественный свиток. Он покачал головой. По очереди я ткнул в несколько рамочек с дипломами внутри, призванных уверить клиента, что доктор Ниц Клык Пик лицензирован на выдергивание зубов в разумных пределах. Он продолжал качать головой и немо пялиться в стену. На которой больше ничего не было, кроме мушиного помета и вульгарной рекламы зубной пасты, изображавшей Мистера Тюбика Пасты футового роста с ручками и ножками, окруженного десятком-другим настоящих тюбиков упомянутого средства личной гигиены. Точнее, некогда окруженного, ибо теперь они были разбросаны по полу, раздавленные и выдавленные этими гадами. Я отодрал от стены самого Мистера Тюбика П. Он был наполнен мелким белым порошком.

Понятия не имею, каковы должны быть на вкус героин и кокаин, поэтому я не стал пробовать порошок с кончика пальца, как это делают по телевидению, если вы еще не спите в такое время ночи, но сомнений в том, что это не детская присыпка, у меня почти не возникло.

Я никогда не блистал на уроках умственной арифметики, но быстрая и ужасающая калькуляция подсказала, что я стал гордым, хоть и застенчивым владельцем более чем полукилограмма крайне противозаконного белого порошка. Скажем, восемьдесят тысяч фунтов в Амстердаме. А если точнее – скажем, полвека в каталажке. Не могу заверить вас, что меня это хоть как-то удовлетворило: восьмидесяти тысячам фунтов я рад, как кто угодно, ибо я не столь высокомерен, как мой брат, – но я всеми силами предпочитаю, чтобы мне их тихонько скинули в «Юньон де Банк Сюисс»; таскать это с собой в немыслимом тюбике от зубной пасты, полном приговоров, мне как-то не хочется.

Д-р Ниц принялся издавать тревожные звуки. Я, конечно, всегда был филантропом, но впервые в жизни мне довелось высмаркивать нос китайскому стоматологу. Ртом он дышать, разумеется, не мог. Затем я по телефону вызвал «скорую помощь» и полицию и сделал ноги, ибо я нацелен на выживание.

Вернувшись в отель, я позвонил Иоанне – вы знали, что из Китая можно Лондон набирать? – и сказал ей – но сдержанно, – что у ее зубастого друга не все в порядке, да и супруг ее видал деньки получше. Она велела мне собрать побольше мелочи, спуститься на улицу к телефону-автомату и перезвонить. Что я и сделал, ибо всегда готов услужить. Вскоре связь между нами наладилась – и линия оказалась изумительно чиста.

– На самом деле все очень легко, Чарли-дорогуша, – сказала она, когда я развернул перед ней весь гобелен своего смятения. – У тебя есть ручка или карандаш?

– Разумеется, есть, – рявкнул я, – но какого черта…

– Тогда записывай. Укрой, э, средство гигиены, где-нибудь на себе. Завтра утром пораньше вылетай из Гонконга в Дели. Затем – из Дели в Париж. Затем садись на рейс «Эр Франс» Зед-Зед 690 до аэропорта Дж. Ф. Кеннеди, Нью-Йорк. Записал правильно? ОК. Теперь, после взлета зайди в туалет – извини, дорогуша, я никогда не привыкну говорить «уборная» – и отвинти смотровой лючок за унитазом. Спрячь барахло там. В Кеннеди пройди таможню и возьми билет на рейс Зед-Зед 887 до Чикаго: тот же самолет, но теперь это внутренний рейс и никакой таможни, понимаешь? После взлета изыми средство гигиены. Позвонишь мне из Чикаго, и я скажу тебе, что делать дальше. ОК?

– Нет, – ответил я.

– Как это – «нет», дорогуша?

– Так, что как бы – «нет». В смысле – нет, я не стану этого делать. Я видел фильм о Сан-Квентине[101]101
  Сан-Квентин – тюрьма штата Калифорния, известная своими строгими порядками.


[Закрыть] и терпеть не могу все его камни до единого. Я смою эту дрянь в то, что ты называешь «туалетом», как только вернусь в отель. И пожалуйста, не пытайся меня переубедить, ибо я уже настроился.

– Чарли.

– Да?

– Помнишь, я уговорила тебя сделать вазэктомию сразу после того, как мы поженились?

– Да.

– В такой хорошенькой клинике?

– Да.

– Они тебе не сделали вазэктомию.

– Боже праведный! – вскричал я в ужасе и смятении. – Да я же мог бы родить ребенка!

– Не думаю, дорогуша. А сделали они вот что – имплантировали тебе в, э, пах крохотную взрывную капсулу с часовым механизмом на кварцевом распаде. И взрывается она – дай поглядеть – через десять дней. Извлечь ее оттуда, не активируя механизм абсолютной надежности, может лишь тот парень, который ее туда поставил. Поэтому прошу тебя – не позволяй никому туда лазить: ты мне как бы нравишься какой есть, знаешь ли. Эй, Чарли, ты еще тут?

– Да, – с оттяжкой произнес я. – Очень хорошо. Продиктуй-ка мне еще раз номера этих рейсов. И вот еще, Иоанна?

– Да, дорогуша?

– Скажи тому парню, который знает, как вытащить из меня этот прибамбас, чтобы он очень, очень осторожно переходил дорогу, э?