Текст книги "ГАМБИТ МАККАБРЕЯ"

Автор книги: Кирил Бонфильоли

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 15 страниц)

– Они намерены, – продолжал мистер Ли, – взять на себя контрорь над всем миром.

Я оделил его взглядом – хорошенько отрепетированным перед зеркалом, – взглядом, коим оделяю игроков в покер, которые ставят на четвертую карту. Впечатления мой взгляд не произвел.

– Да и как они могут не победить? – вопросил мой хозяин. – Во-первых, устрашающая американская домохозяйка средних рет контрорирует практически три пятых брагосостояния богатейшей страны света. Во-вторых, женщины «за занавесом паранджи» – в гаремах мусурьманского мира – контрорируют такое богатство, которое не под сиру исчисрить даже Цюриху. В-третьих, интерректуарки Израиря и Индии держат свои поритические миры соответственно, как бы ручше выразиться, за яйца. В-четвертых, женщин подхрестывает бессмысренный ужас компрекса кастрации – того же осознания непорноценности, что превращает срабаков-мужчин в тиранов. Арександр Македонский быр некомпетентен с женщинами; предводитерь гуннов Аттира умер, пытаясь добиться эрекции; Напореон обрадар до нерепости мареньким пенисом (36 мирриметров – его нескорько реет назад продари на Сотби); ну а у Адорьфа Гитрера, как широко известно, имерось торько одно яичко.

Я неловко поерзал в кресле: он нес такую околесицу, где порой бывает больше смысла, нежели в самом смысле. К тому же в уме я рьяно пытался перевести мирриметры в дюймы – или футы?

– В-пятых, – сказал он, растопыривая свои изумительно тончающие к кончикам пальцы на столе, – кто им будет противостоять? Есть ри на свете хоть одна страна – за искрючением разве что Китая, – которая не прогнира бы сверху донизу? Вы способны назвать хоть одного действующего поритика, который быр бы сирьным государственным мужем?

То не был риторический вопрос – мой хозяин помолчал, предоставив мне время для размышлений. Я этим временем воспользовался.

– Нет, – вот что я наконец изрек. Он склонил голову на несколько мирриметров.

– В-шестых и посредних – у них, как я уже сказар, имеются друзья. Гравным образом – мы.

– Кто такие «мы»?

– Крисофик.

Я попутал так, как не путал ни разу в жизни. «Крисофик» – явно этим именем берлинцы некогда звали Кристофера Ишервуда, человека, вошедшего в историю благодаря озвученной им шуточке о «последнем из мелких Мотов».[118]118
  Кристофер Ишервуд (Кристофер Уильям Брэдшоу-Ишервуд, 1904–1986) – англо-американский писатель; живя в начале 1930-х годов в Веймарской республике, дружил с сэром Стивеном Гарольдом Спендером (1909–1995), английским поэтом и прозаиком. Spender (англ.) – транжира, мот.


[Закрыть] Я позволил себе воздеть бровь. Мой хозяин изложил подробнее:

– Международный Криптосоюз официантов Китая. Нет, пожаруйста, не смейтесь. Наш союз – мы его так не зовем, но вас не заинтересует наше подринное название, – единственная поистине международная организация на свете. Кроме того, это единственный союз без дурацких поритических симпатий. Кроме того – единственный союз, куда на равных входят наниматери и наемные. Иначе не поручится. Но самое гравное: это единственный союз, у которого нет хропот со штрейкбрехерами. Таким рюдям дается час времени, чтобы понять: союз дря них – мама и папа. Умным на это хватает гораздо меньше часа. Групым – мы посыраем денежный подарок их семьям. И сувенир.

– Вроде, скажем, уха? – догадался я.

– Вроде, да. Но подобные досадные неприятности в наши дни сручаются нечасто. Мы, китайцы, как это известно всему миру, закоренерые игроки: есри вы приходите в рюбимыи китайский ресторан и видите, что у него сменирись хозяева, это значит, что прежний врадерец потеряр его за игорным стором.

– Я так и знал, – сказал я.

– А новый врадерец – всего ришь управряющий, сами понимаете. Теперь он доржен союзу много денег – как и все официанты, по самому своему социарьному статусу. Вы не можете не понимать, что все это требует крупного финансирования – гораздо борьшего, нежери могут обеспечить чренские взносы. И ваша очароватерьная супруга обеспечивает нас этими финансами через свою организацию. Отчасти – поддерживая наши денежные потоки, отчасти – предоставряя своих способных юных реди в качестве курьеров, чтобы мы имери возможность корректировать запасы наших рекарственных средств в международном масштабе. Мне кажется, вот и все, что вам нужно знать, а?

– «Краса – где правда, правда – где краса!» – вот знанье все… и все, что надо знать,[119]119
  Джон Китс. Ода греческой вазе. Пер. И. Лихачева.


[Закрыть] – сказал я, глубоко зачерпывая из Греческой Вазы.

– Простите?

– Из Китса.

– Кица?

– Да – это значит «ласковая киска».

– А. Я могу устроить…

– Прошу вас, не утруждайте себя – тем самым я лишь признавал, что мне передали информацию, которую вам было разрешено мне передать.

– Я быр с вами откровенен, мистер Маккабрей. Вы же не сомневаетесь в этом, я надеюсь.

– Разумеется. Санта-Клаус жив. Вы получите свою сахарную глазурь. До встречи завтра в Вашингтоне?

17
Маккабрей передает кое-какую опасную бакалею и переносит удар по башке без своей обычной покорности

Мужчина с разумом и женщина с душой:

Ему – повелевать, а ей – лишь покоряться.

Все прочее – неразбериха.

«Принцесса»

КАК ОНО, ЧАРЛИ? – вскричал Хамфри, когда меня сопроводили в его со вкусом обставленную святая святых – иначе кабинет – в Посольстве на следующий день.

– Как-оно, как-оно, Хамёныш! – учтиво парировал я. Мы обменялись еще рядом учтивостей, без зазрения употребляя полезную фразу «как оно». Позволяет не думать, изволите ли видеть, а также избавляет человека от рутины припоминания, женат ли собеседник, разведен, моносексуален либо иное. Но что лучше всего – спасает от опасности осведомляться о его родителях. Хамфри, видите ли, – отпрыск довольно древнего ирландского семейства, а это означает, что по крайней мере один из его ближайших и дражайших, закованный в цепи, сидит в подвале, питаясь сухими корками и для развлечения отгрызая головы пробегающим крысам.

Более того: все это «как-онотельство» предоставило Хамфри возможность извлечь из кармана визитную карточку, на которой были аккуратно отпечатаны слова: «ЭТО ПОМЕЩЕНИЕ ПРОСЛУШИВАЕТСЯ». Я энергично закивал – что он, вероятно, воспринял как понимание, но я имел в виду согласие; виновную заведомость, если угодно.

– Выпивать слишком рано, я полагаю? – спросил он, глянув на свои часы.

– Напротив, черт возьми, как бы не слишком поздно, – ответил я, поглядев без нужды на свои. – Вкатывай жизнетворные жидкости без промедления.

Он подошел к буфету, отомкнул его и вытащил два пухлых конверта, которые я ему посылал, сопровождая выемку воздеванием бровей и вопросом:

– Скотч или бурбон?

– Оба, – весело сострил я,

– Жадный подлец, – рассмеялся он, вручая мне оба конверта, за которыми последовал огромный стакан бренди с содовой: фактически он знал, что именно это мне потребно в такое время суток. (Этих ребят в Разведку берут не за красивые глаза; что бы там ни утверждали изготовители лосьонов после бритья.)

Некоторое время эдак изящно мы вустерировали, безмолвно хихикая при мысли о мрачноскулых ФБРовцах и суроволобых ЦРУшниках, которые в неистовстве рассылают «запросы на слежение, код Оранжевый-5» на таких жемчужин «Клуба Трутней»,[120]120
  «Клуб Трутней» – фиктивный клуб по Дувр-стрит в Лондоне, придуманный П.Г. Вудхаусом и фигурирующий во многих его произведениях о Дживсе и Вустере, лорде Эмсворте и семействе Маллинеров. Его членами, в частности, были друг Берти Вустера скупец Хиха Поссер, Сирил Фунги-Фиппс по кличке «Дурик» и упоминающийся далее Фредди Уиджин.


[Закрыть] как Хиха Проссер или Дурик Фунги-Фиппс. (Вообще-то есть надежда, что «Клуб Трутней» они примут за кодовое наименование новой конспиративной квартиры «Фирмы» в Лондоне – и, зная их, мы почти можем быть в этом уверены.)

Пока мы праздно перекидывались этими вустеризмами – а мы оба с ним убежденные кидуны подобными вещами, – он подвинул ко мне по столу блокнот для записей, и я накорябал на нем довольно новостей, чтобы ему щедро воздалось за его доброту. А точнее: я записал все мне известное о том, что, насколько я знал, знал полковник Блюхер, если я выражаюсь ясно, – вместе с парой других клочков информации, которые дали бы Хамфри фору и то, чем можно с полковником поторговаться. С крайним тщанием я отобрал и то, что следует опустить: он бы все равно не поверил, да и в любом случае подобное касалось прежде всего моей собственной безопасности. («Празден, разумен, нечестен; нацелен на выживание», – гласило резюме моей последней школьной характеристики, и я с тех пор не изменился: я вам не бабочка.)

Присосавшись еще разок к воодушевляющему соску с бренди, мы расстались, во множестве передавая дружеские приветы и пожелания Фредди Уиджину и Гонории Глоссоп.[121]121
  Гонория Глоссоп – персонаж историй П.Г. Вудхауса о Дживсе и Вустере, фемина атлетического телосложения, периодически бывала помолвлена с Берти Вустером.


[Закрыть] Учтиво сопровождая меня к дверям, Хамфри помедлил у заурядного, но, как он, без сомнения, знал, отлично прослушиваемого торшера и хрипло прошептал:

– Чарли, не верь ни слову старика Маллинера.

Я тихо ахнул, но согласно забормотал, неслышно ухмыляясь.

Мистер Ри ожидал меня на «рандеву», как и обещалось в рекламе, вежливо пялясь в пространство с видом человека, решающего примеры на деление столбиком в уме. Либо планирующего надежный способ убийства супруги. Он предложил мне выпить, но душа к сему предложению у него, очевидно, не лежала, да и мне уже не терпелось перейти к делу, а не лакать пойло. Честно говоря, я бы предпочел носить с собой по улицам скорее бомбу с часовым механизмом ирландского производства, чем пакет с героином. Если там и впрямь был он.

Мы обошли квартал к точке, избранной мистером Ри, – там, как он надеялся, за нами не смогут надзирать глупые и неумелые долдоны из Британской разведки. (Прискорбный день настанет для мира, когда азиатский джентльмен осознает, что западное долдонство есть лишь восточная хитрость на иной манер. Ну, по крайней мере, немалая ее часть.) Мы проскользнули в парадное. Он распахнул вместительный портфель. Я сунул внутрь пухлый конверт. Он уделил мне порцию поклона и долгий немигающий взгляд, после чего вскочил в крупный и вульгарный черный лимузин, вхолостую урчавший мотором у пожарного гидранта под снисходительным взором хорошо оплаченного полисмена. Меня долгий немигающий взгляд мистера Ри не прельстил – подобный взгляд, казалось, рек: «Маккабрей, будет ручше, если внутри окажется то, что и доржно там оказаться; у нас есть способы заставить вас повизжать». Я помахал на прощанье индифферентной рукой, уверенный, что урчащую в моем желудке кислоту невооруженным глазом не разглядеть. А затем присмотрелся к клочку бумаги, который мистер Ри втиснул мне в ладонь. То не была, как я надеялся, щедрая порция карманных денег: то было нечто лучше, причем – гораздо. Гласил клочок следующее: «СООБЩЕНИЕ ЖЕНЫ НЧ ИМПЛАНТАТ КВАРЦЕВЫМ РАСПАДОМ ПРОСТО ШУТКА ЗПТ НЕ БОЙСЯ ЗПТ ПОЖАЛУЙСТА НЕ СЕРДИСЬ ЛЮБОВЬЮ ХАННА ТЧККЦ».

– И впрямь ЧК КЦ, – рыкнул я.

Не успел лимузин скрыться с глаз моих, к обочине подкатил еще один – гораздо вульгарнее и чернее, совсем как в книжках с картинками. Я удостоил его лишь кратким и надменным взором, покамест демонстрировал проезжавшим такси привлекающие оные такси жесты. Таксисты, похоже, не понимали моей британской жестикуляции. И вот когда мои страхи уже начали перековываться в честное британское раздражение, я осознал, что из лимузина – второго лимузина, длиннее и вульгарнее, как вы понимаете, – извергаются какие-то по виду респектабельные ребята. Но что за дело мне до них? – и я продолжал повелительно подманивать таксомотор. В этот миг меня и треснули по затылку.

Между тем вам, кому – простите меня – больше делать нечего, кроме как читать повести об отваге и истинной любви, подобные той, кою я сейчас излагаю, должно быть, не раз доводилось знакомиться со множеством описаний того, что ощущает человек, будучи треснут по завойку. Изумительно расцветают звезды, заливаются щебетом синие птицы, лучезарно взрываются фейерверки и тому подобное. Все это неправда: ни одно из подобных описаний не было составлено теми, кто в действительности перенес такой удар по башке.

Итак, как человек, который в свое время получил не один и не два, а несколько подобных трусливых колотушек, я с полным правом могу зафиксировать результирующие явления в такой научной форме, коя может быть принята для публикации любым серьезным медицинским журналом.

(A) Получатель испытывает отчетливое ощущение тумака в задней части своей тыквы или черепа. Переживается мгновенная вспышка страданий.

(Б) Сие побуждает новичка произнести «Хрррыг!» либо сходные по значению слова, в зависимости от этнической принадлежности. Опытный же субъект, уже знакомый с тумаками, падает без лишних слов, дабы не получить следующего.

(B) После чего получатель проваливается в безмятежный сон, где сновидений меньше, чем за всю его половозрелую жизнь.

(Г) С неохотой он возвращается в себя и обнаруживает, что инфицирован сокрушительной головной болью и неодолимой жаждой. Более того: он окружен крупными некрасивыми мужчинами, созерцающими его пробуждение с хладом во взорах, ибо в данный момент они поглощены игрой, называемой «пинокль на троих». Получатель засыпает вновь. Теперь сон весьма прерывист.

(Д) Его снова будят – на сей раз это делает грубый некрасивый мужчина, и настолько неучтивым образом, что я не могу описать его в повествовании, предназначенном для семейного чтения.

(Е) Посему, исполнившись негодования, желчи, злости и т. д., получатель метит смертельным выпадом карате в своего мучителя, не осознавая, насколько обессиливают последствия удара по кумполу, начисленного ему профессионально. С.В.К. пролетает в нескольких вялых дюймах от цели. Некрасивый малый даже не улыбается: он лупит лопатообразной ладонью пациенту по сусалам – вперед и назад, вдоль и поперек. В Бруклине, насколько я понимаю, это передается буквосочетанием «хлопушки-хоп, шмяк, бац».

(Ё) Горько зарыдав от стыда и ярости, получатель валится на ковер. Некрасивый малый сострадательно подымает его на ноги, прихватив за клок волос.

Все вышеописанное произошло со мной в означенном порядке, и в доказательство могу предъявить парочку неврозов. Меня доставили в уборную, иначе туалет – нет, погодите, в США это называется «ванной» – и позволили стошнить, умыться и, как выражалась моя бабушка, «оправить вуальку». (В завещании я отписал свою коллекцию эвфемизмов Национальному тресту.[122]122
  Национальный трест Англии, Уэльса и Северной Ирландии – организация по охране исторических памятников, достопримечательностей и живописных мест; финансируется за счет частных пожертвований и небольших государственных ассигнований; основана в 1895 г.


[Закрыть])

Мне стало несколько получше, однако негодование мое не ослабло ни на йоту. Меня заверяли, что многие приемлют затрещины по барабану с невозмутимостью. Кое-кто, осмелюсь сказать, положительно рад эдаким карамболям, полагая их незаменимым средством медитации; иные упрекают себя за то, что недостаточно любили своих собратьев. Я таким никогда не был. Получение зуботычин и колотушек неизменно наполняет меня довольно иррациональным раздражением. Нам, тучным трусам, едва перевалившим за середину жизни, осталось крайне мало недорогих развлечений: яростное негодование – при условии, что кровяное давление у вас не хуже 120/80, – равно дешево и приносит удовлетворение.

Стало быть, перед вами возник разъяренный и неумолимый Маккабрей, коего физиономия утерта, а брюки подтянуты крупными некрасивыми мужчинами, и коего полувнесли в затемненную комнату и вывалили в изумительно удобное кресло. Он – я – смутно и роскошно поярился минуту или две, пока сон не подкрался к нему – мне – черной пантерой и не вонзил свои милостивые клыки в то, что осталось от Маккабреева мозга. Воспоследовали любопытно восхитительные сны с участием перезрелых школьниц – довольно не подходящие для сих целомудренных страниц. (Часто отмечалось, что мужчины перед лицом неминуемой смерти на поле битвы или даже на самой виселице истово ищут утешения в половом акте. То же применимо и к похмелью обыкновенному: сырое яйцо, взбитое с «табаско» или вустерским соусом, – полезное плацебо для похмельного новичка; пинта выдохшегося теплого эля – особое рвотное средство, живая или мертвая вода для обладателей чугунных желудков; а парочка крупных бренди отличает закаленного пьянчугу, которому известно, что для скорейшего возвращения к человечеству ему потребно проверенное и надежное средство. Можете, однако, рассчитывать, что единственное королевское средство, коего достойны мы, люди железные, – это энергичные пять минут того, что Джок невоспитанно называет «трахогузкой». Положительно гарантирует очистку даже самого инвазированного мозга от паутины; ни один дом не должен обходиться без этого средства. Попробуйте завтра же. Не стану делать вид, что его можно приобрести у почтенных аптекарей, но отдел записи актов гражданского состояния вы найдете в большинстве крупных населенных пунктов. Я отвлекся, я знаю, но с пользой: одни эти мои слова стоят тех денег, что вы уплатили за входной билет.)

Те любопытно восхитительные сны, о которых я говорю, внезапно оборвались потопом ослепительного света и парой-другой мягких встрясок за плечо. Я размежил неохотные веки, приподнялся и сел, обратив свой взгляд сначала на плечетрясца, который оказался самым маленьким и толстым из моих некрасивых гонителей. Выглядел он несчастным. Я грозно пожрал его глазами, затем обозрел свой фронт и за акром стола из черного стекла засек мерцание извиняющихся лицевых черт. Когда взор мой сфокусировался, в извиняющихся чертах я признал полковника Блюхера.

– Эй, мистер Маккабрей, с вами все хорошо? – спросил он, вроде бы – с тревогой.

– Гррр, – проворчал я, ибо ни «да», ни «нет», похоже, истинному положению не отвечали.

– Послушайте, мистер Маккабрей, мне в самом деле очень, очень жаль, что вас как бы, э-э, немножечко тряхнули…

– Гррр, – подчеркнул я, на сей раз влив в это слово побольше яда.

– …но, видите ли, мне нужно было убрать вас с улицы – и побыстрее, к тому же следовало удостовериться, что на, сторонний взгляд, это выглядит не так, словно вас забирают друзья, а в данной части города квалифицированных помощников у меня нет, и я полагаю, что эти деятели, э-э, как бы получили распоряжения из вторых рук, а они, ну, в общем, враждебностно-ситуационно-ориентированы…

– Еще раз?

– …ориентированы на враждебную ситуацию, и, можно сказать, когда такие парни берут кого-нибудь, они берут его по-настоящему крепко, хм?

– Вы хотите сказать, полковник, что эти люди превысили свои полномочия?

– Ну-у, да, я бы так сказал.

– И вы, разумеется, устроите им нагоняй?

– О да, полагаю, что и устрою. Эй, Элмер… – Это относилось к некрасивому малому рядом с моим креслом. – Элмер, не сходить ли тебе и не найти ли что-нибудь пожевать?

Когда Элмер отвернулся к двери, я встал на ноги и мерзким скрипучим голосом, который выработал у себя много лет назад, служа адъютантом в Гвардии, проскрежетал слово:

– Элмер?

Он развернулся по часовой стрелке, тем самым встречая мой хук слева в печень и даже помогая ему. Как же тот впитался – еще как! Мы все слыхали о чудодейственных ударах, что «пролетают не больше четырех дюймов», не так ли? Так вот – данный удар пролетел, должно быть, дюймов двадцать и подкреплен был 180-ю фунтами Маккабрейской мускулатуры, жира и ненависти, приведшей все это в совокупное движение. Некрасивый малый издал «Урррггххх» или нечто удивительно на то похожее и сложился, как плохо сделанные жалюзи. (Джок, изволите ли видеть, давно посоветовал мне, что «когда засаживаете хрюнделю в брюхо, не думайте ни о брюхе, ни о брюшной стенке: лупите сразу так, чтобы достать его хребет – спереди; ясно?». Джок в таких вещах петрит, сами понимаете.)

Блюхер, я полагаю, нажал звонок, ибо вошли двое других некрасивых мужчин и по мановению Блюхерова мизинчика выволокли своего поверженного соратника, пока тот не испортил ковер безвозвратно.

Я снова опустился в кресло, ощущая в себе несколько больше гармонии с бесконечностью. Блюхер не выразил ни одобрения, ни легкого упрека, хотя, как мне почудилось, уголок его рта дернулся – у кого-нибудь другого такая гримаска сошла бы за веселье.

– Ну что ж – на чем мы остановились? – уютно поинтересовался я.

18
Маккабрей не ловит нужных флюидов

С ложью, которая ложь целиком,

можно сразиться сразу,

Но ту, в коей правда сокрыта порой,

трудней извести, как заразу.

«Бабушка»

БЛЮХЕР ЛЮБЕЗНО ВСПЛЕСНУЛ РУКАМИ, указывая, что весь обратился в слух и готов предоставить его мне безоговорочно. Я оглядел кабинет – явно не Блюхеров, но позаимствованный у какого-то мидасообразного предпринимателя, ибо все стены здесь были заляпаны дорогостоящей до чрезвычайности графикой Мунка, Брака, Пикассо, Леже и подобных им ребят – за пределами любых алчных мечтаний, если вам подобное нравится; определенно за пределами Блюхерова жалованья и Ведомости канцелярского оборудования его Агентства. Тем не менее в Вашингтоне почти все помещения прослушиваются, это общеизвестно, не так ли? Я пустил второй тяжелый пакет порошка по замерзшему черному озеру его стола; пакет приземлился на колени Блюхеру, искупительно бумкнув, за чем сразу же последовал мужественный кряк неудовольствия от самого полковника.

– Я готов рассказать все, – пробормотал я, – но не в этих стенах, Я нацелен на выживание, изволите ли видеть, и в доказательство сего у меня имеется свидетельство моего старого директора школы. Давайте прогуляемся – чуточка свежего воздуха будет чертовски нам полезна.

Он посмотрел на меня безразлично, что, само собой, означало одно: он думает яростно. Я почти слышал, как потрескивают и пощелкивают его синапсы, точно питательные хлопья на завтрак. «Окажется ли ложь, которую мои парни могли бы выбить из него, ценнее той полуправды, которую он готов выдать?» – такой вопрос он явно скормил своему стриженному ежиком кочану. Полковник пришел к верному решению – в конце концов, этим ребятам платят за приходы к решениям, они вроде тех, кто «собирает морской укроп – ужасное занятье».[123]123
  У. Шекспир, Король Лир, акт IV, сцена 6. Перевод Т. Щепкиной-Куперник.


[Закрыть]

– А ведь это великолепная мысль, Чарли! – ответил он. – Поехали.

В приемной двое некрасивых малых покрупнее по-прежнему играли в пинокль, но уже на двоих, поскольку из открытой двери уборной – иначе ванной – доносились ритмичные «урргх, урргх» Элмера. Я помедлил возле столика и откашлялся. Ни один игрок не повернул ко мне головы.

– Передайте Элмеру, – сказал я голосом избалованного гонорарами терапевта, – что ему следует делать зарядку и меньше пить. Крепкое в нем одно – его печень.

Один некрасивый малый не отрывал глаз от карт (и кто мог бы его упрекнуть, ибо даже одного назойливого взгляда в его карты хватило бы, чтобы подсказать ему: последней дамы довольно для сбора того, что игрокам в пинокль известно как «круглый дом»), но другой медленно перевел на меня взгляд и как мог разыграл убедительнейшего и хладнокровнейшего Эдварда Г. Робинсона[124]124
  Эдвард Г. Робинсон (Эмануил Голденберг, 1893–1973) – американские) киноактер румынского происхождения, часто играл опасных гангстеров.


[Закрыть] – предполагается, что такой взгляд напомнит вам о «волынах», цементных бушлатах и тротуарных плитах, сброшенных в Потомак с вашими лодыжками, прикованными к ним. Я, правда, видел, как такие взгляды исполнялись и получше.

– Что ж, покедова, ребятки, – сказал я, любезно воспользовавшись их диалектом. Никто из игроков в пинокль не отозвался, но Элмер сказал «уррргх» из своей уборной – иначе ванной.

Вашингтонский способ дышать свежим воздухом – поймать такси с кондиционером. Это я и сделал. И сел в первое попавшееся, что вызвало досадливый взгляд Блюхера. Что ж, очевидно, он счел, что я чересчур не вполне умен, если сажусь в первый же таксомотор; у него на содержании находился второй, именно поэтому, изволите ли видеть, я сел в первый. Господи, как же сообразителен я тогда был – а миновал едва ли год!

Таксист сощурился на нас из своей маленькой воздушно-кондиционированной утробы армированного стекла и стальной сетки (поскольку удары по голове – производственный риск, который недолюбливают даже таксисты) и учтиво осведомился, каким образом он сможет заработать себе удовольствие, оказав нам услугу. Вообще-то на самом деле он спросил «ну?», однако сразу было ясно, что это «ну» крайне воспитанно.

– Просто повозите нас по достопримечательностям, ОК? – сказал Блюхер. – Ну, сами знаете – Могила Гранта,[125]125
  Национальный мемориал генерала Гранта (Могила Гранта) – мавзолей в Нью-Йорке в парке Риверсайд, на холме с видом на р. Гудзон, где похоронены 18-й президент США Улисс С. Грант (1822–1885) и его супруга. Воздвигнут в 1897 г. на средства 90 тыс. почитателей генерала.


[Закрыть] такие вот места?

– И в Национальную галерею,[126]126
  Национальная художественная галерея – государственный художественный музей в составе Смитсоновского института в Вашингтоне; расположен в районе Эспланады. Открылась в 1941 г.


[Закрыть] пожалуйста, – вставил я. – На самом деле сначала – в Национальную галерею. А, и если можно, остановитесь у какой-нибудь лавки, где можно купить переносной светильник.

– Он имеет в виду что-нибудь вроде фонарика в чем-нибудь вроде аптеки, – пояснил Блюхер.

Таксист даже не пожал плечами – он возит идиотов целыми днями, мы и фигурировать не будем в его изможденных воспоминаниях, которыми он наградит вечером супругу, когда она станет омывать его трудовые мозоли.

– Не будете ли вы любезны начать изложение? – спросил меня Блюхер. Я бросил на него взгляд, исполненный опаски и трусости, мигнув затылку таксиста. – За каким чертом вам понадобилось в Национальную галерею, хм?

Я начал ощущать, что несколько овладел ситуацией: я могу ежиться в первых рядах, но дайте мне за что ухватиться – и я счастлив в ведущей роли.

– Во-первых, – ответил я, – я желаю там побывать. Во-вторых, я искренне желаю промыть себе глаза хорошей живописью после этой жуткой графики у вас в кабинете. В-третьих, НГ, этот «дворец услады величавый»,[127]127
  Аллюзия на строку из поэмы Сэмюэля Тэйлора Кольриджа «Кубла Хан, или Видение во сне».


[Закрыть] – вероятно, самая непрослушиваемая постройка в сем прекрасном городе. В-четвертых, у меня назначено давнишнее рандеву с малым по имени Джорджо дель Кастельфранко, чью картину, размещенную в вышеозначенной галерее, я как домогаюсь, так и подозреваю. О'кэй?

– Само собой, – ответил он с полицейским простодушием. – Вы имеете в виду того паренька, что был учеником Беллини в Венеции? Примерно когда Колумб открыл Америку? Хм? Которого мы, придурки, тут зовем Джорджоне?[128]128
  Джорджоне (Джорджо Барбарелли да Кастельфранко, 1476/77-1510) – итальянский живописец, представитель венецианской школы, один из основоположников искусства Высокого Возрождения. Вероятно, был учеником венецианского живописца Джованни Беллини (ок. 1430–1516) вместе с Тицианом (ок. 1489/90-1576).


[Закрыть]

– Его самого, – с горечью ответил я. – И можете оставить диалектизмы при себе.

– Елки-палки, да мне очень понравилась ваша статья о нем в «Giornale delle Belle Arte»[129]129
  Журнал изящных искусств (ит.).


[Закрыть] в прошлом году – вы в ней выставили этого Беренсона чуть ли не клоуном, настоящим Чарли… ох елки, простите, Чарли…

– Все в порядке, – ответил я. – Меня оскорбляли и похуже.

Но все равно я дулся всю дорогу до Национальной галереи и настоял на том, чтобы таксисту заплатить самолично. Тот изучил мои чаевые внимательно и заинтересованно, а потом вернул их мне с видом сугубой благотворительности.

В самой Галерее я неколебимо прошествовал мимо той миленькой живописи, которую лорд Дювин продавал Крессу, Уайденеру[130]130
  Джозеф Дювин (1869–1939) – английский арт-дилер и меценат. Сэмюэл Генри Кресс (1863–1955) – американский предприниматель, филантроп и поклонник итальянского искусства Возрождения, в 1929 г. основал «Фонд Кресса», призванного пропагандировать европейское искусство в США. Уайденеры – филадельфийская династия коммунальных и трамвайных магнатов и филантропов.


[Закрыть] и им подобным в счастливые и безмятежные годы, когда лорд Маккабрей (да-да, мой папа) впаривал пустяшные пастиши мелким европейским монархам, чьи чеки имели столько же веса, сколько их титулы. Я значительно остановился перед Джорджоне и поиграл по нему светильником – или фонариком. Через одно мгновение на меня напрыгнула смотрительница и вырвала инструмент из моей длани, испуская при этом клекот, будто стервятница, кладущая первое в жизни яйцо. Я протянул ей бумажник, раскрытый на моих верительных грамотах историка искусств, и побудил ее продемонстрировать их куратору. Еще через мгновение-другое она вернулась, брызжа извинениями, обращаясь ко мне «доктор Маккабрей» и сообщая, что я могу светить фонариками куда угодно. На все, что мне нравится.

– Благодарю вас, – отвечал я, игнорируя ее эксплицитность. Светильником я светил на ту часть картины и эту, при этом издавая типичные художественно-исторические междометия, вроде «ага», «гм-м» и «ох батюшки»; Блюхер исходил на мочу, переминаясь с ноги на ногу.

– Послушайте, мистер Маккабрей, – наконец не выдержал он. – Вы не могли бы сообщить, что именно ищете? В том смысле, что нам же надо…

Через плечо я метнул в него покровительственный взгляд.

– Я разыскиваю, – напыщенно произнес я, – работу кисти юного Тициана года приблизительно 1510-го. И не нахожу ее. Мнится мне, что я все же был не прав насчет этой картины.

– Но, черт возьми, – вымолвил он. – Тут же на табличке ясно написано: произведение Джорджоне…

– Это на ней и может быть пока написано, – согласился я напыщеннее обычного, вздорно метнув переносной светильник – иначе фонарик – в ближайшую мусорную урну. (В СШ этой самой А корзины для бумаг называют «корзинами для газет», что служит прекрасным показателем тутошней системы ценностей. Мне нравятся американские реалисты. Американские идеалисты, разумеется, похожи на любых идеалистов: это люди, убивающие других людей.) – Но вот, – сказал я, – чего мы с вами ждали.

Блюхер вытаращился. В храм искусства между тем ввалился табунок хихикающих тринадцатилетних школьниц, рьяно пасомый одной из тех женщин, что рождены быть классными дамами, – вы, несомненно, знакомы с таким биологическим видом: у некоторых бывают приемлемые ноги, но их носительниц всякий раз выдают слишком толстые лодыжки, вялый бюст и тихая паника, что сочится из-под контактных линз. Я знаю малого, который на одной такой едва не женился; он и снабдил меня подсказками, как вычислять их в полевых условиях. Сейчас уже не помню, что именно сказал мне Блюхер, но, будь он англичанином, он сказал бы: «Э?»

Я взял его под руку и направил прямиком в кишащую массу. Девочки хихикали и даже щупали нас, пока учительница их сурово кудахтала, я же – о, я наконец чувствовал себя в безопасности: не бывает таких микрофонов направленного действия, что способны вычленить слова хитроумного Маккабрея из бессмысленной болтовни полового созревания. До Блюхера дошло, хоть и ясно было, что он считает мою предосторожность несколько натянутой. (Он – я не должен неосторожно обмолвиться «был» – из тех, кто с радостью отдаст свою жизнь за Пентагоновское представление о демократии, в то время как я – простой человек, который верит в естественный отбор. Поскольку сыновей у меня нет, естественно, самым отборным Маккабреем оказываюсь я; уверен, и вы это заметили.)

– Ну, – рыкнул он мне в ухо – громко в аккурат настолько, чтобы едва покрыть гвалт скворцов на привале – сырья для групповых изнасилований будущих лет. – Давайте мне дрянь, мистер Маккабрей.

– Вы сочтете меня идиотом, – начал я. Блюхер странно посмотрел на меня:

– Я не договорился бы до такой прямолинейности, даже если б речь шла о спасении моей души, – сказал он. Я сделал вид, что не расслышал.

– Видите ли, пакет порошка – ну, который я изъял из самолета… в общем, я как бы несколько застраховал себе жизнь. Изготовил такой же пакет, но с детской присыпкой – видели бы вы, как на меня смотрели в аптеке, – оба сложил в конверты и отправил срочной доставкой по надежному адресу. Когда же я убедился, что малый, который на меня вышел, – нужный малый, я забрал оба пакета из этого надежного адреса и, как уговаривались, отдал один пакет означенному малому. – Я не следил за лицом Блюхера, но клянусь – было слышно, как он сощурился.

– Который пакет? – спросил он сощуренным тоном.

– В том-то и беда! – убедительно взвыл я. – Этого я не знаю. Видите ли, я пометил их А и Б соответственно, но когда дошло до переломного момента, я просто не сумел вспомнить, какой из них А. Да и, если вдуматься, какой из них Б, – тоже.

Мы оба смолкли. Классная дама назидательно нудила что-то о Пальме-старшем, хотя картина, которую она взяла примером, была явно подписана Пальмой-младшим.[131]131
  Якопо Пальма-старший (Негретти, ок. 1480–1528) – итальянский живописец, представитель венецианской школы. Джакомо Пальма-младший (1514–1628) – венецианский живописец.


[Закрыть] Безразлично – все равно ее никто не слушал. Нимфетки кучковались вокруг нас устрашающе: я начал понимать, какой ужас – быть популярным певцом. Блюхер одну руку прижимал к пиджаку, где у него живет плечевая кобура, а другой прикрывал «молнию» своих брюк – иначе штанов.