Текст книги "ГАМБИТ МАККАБРЕЯ"
Автор книги: Кирил Бонфильоли
Жанр:
Современная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 15 страниц)
– Есть писатель и получше, – прорычал я в ответ, – и зовут его Псалмы, XV1II:20. И вот он говорит: «Кто спешит разбогатеть, тот не останется ненаказанным».[32]32
В действительности – Притчи, 28:20.
[Закрыть] – Мне показалось, что тут-то я его и поймал, но личность благожелательно осведомилась, кого из нас я имел в виду. Выиграть невозможно, понимаете? Просто невозможно. Обычные торговцы искусством в свободное время – люди из плоти и крови, но честные продавцы офортов – совершенно другая порода.
Вот вам то, что мы, ученые, называем экскурсом. Ежели вы честный человек, следующие страница-две никак не представляют для вас ни малейшего интереса. Вы честный человек? Уверены? Хорошо, тогда обратитесь к стр. 214, поскольку эта часть посвящена описаниям того, как люди распоряжаются денежными суммами, ранее принадлежавшими другим людям.
Изымать крупные штуфы денег у других людей, как мне рассказывали, – довольно несложное действие для тех, кто физически силен, храбр и не мучается кошмарами, если приходится бить людей по голове или же иными способами нарушать закон. Вводить их в фискальную систему вновь на свое собственное имя – до крайности другое дело. Рассмотрим несколько примеров, начиная с самого дна.
(A) Обычный негодяй-простак, чья единственная задача – умыкнуть автомобиль для побега перед самым событием, а после – стереть с него отпечатки, или «пальчики». Он получает, быть может, какие-то 500 «лошадок» старыми однофунтовыми купюрами и, презрев предостережения старших, разбрасывается ими по местному пабу, угощая выпивкой всех и каждого. Мальчики в синем забирают его в течение 72 часов и любезно просят сообщить имена этих старших. Он им не говорит – не из соображений воровской чести, а потому, что старшие были сообразительны и поостереглись вверять ему свои имена. Для негодяя-простака дело принимает неважнецкий оборот, поскольку легавым нужно тщательно удостовериться, что он этих имен действительно не знает. И, оказавшись наконец перед лицом магистрата в полицейском суде, он часто бывает утомлен.
(Б) Несколько менее простой негодяй с разумной жилкой трусости, который узнаёт о поимке негодяя (А). В глухую полночь он забирает свои 1000 фунтов старыми купюрами, вываливает их в ближайшей общественной уборной, телефонной будке или ином мерзко пахнущем месте, а наутро возвращается к честному ремеслу торговца металлоломом или чем они там еще торгуют.
(B) Сладкоречивый тип, который не сделал ничего, кроме как «навел» на дело. Он вспарывает матрас «Сладко-Соня» и уминает туда свои 25 000 фунтов, пока супруга красится в синеватый оттенок у парикмахера. Через восемь-девять месяцев, уже считая, что все безопасно, он покупает бунгало и депозит выплачивает наличными. К нему заходят поболтать два славных джентльмена из Управления налоговых сборов; уходят вполне удовлетворенные. Пока он подавляет вздох облегчения, поболтать к нему заходят два не менее славных джентльмена в синих мундирах; они предлагают ему захватить с собой зубную щетку и пижаму.
(Г) И вот мы оказываемся среди Шишек, в верхних эшелонах рассматриваемого негодяйства. Этот мерзавец – назовем его (Г) – старомоден: он полагает, будто номерной счет в швейцарском банке так же безопасен, как здание Парламента. Он не слыхал про Гая Фокса.[33]33
Гай Фокс (1570–1606) – наиболее активный участник Порохового заговора – неудавшегося замысла католиков взорвать английского короля Якова I на заседании Парламента 5 ноября 1605 г.
[Закрыть] Он слыхал об Интерполе, но убежден, что Интерпол придуман, дабы оберегать таких ребятишек, как он, – с номерными счетами в швейцарских банках. Процесс его долог, дорог и запутан. Ему предоставляют непыльную работенку в тюремной библиотеке, но в душевых с ним творятся кошмарные вещи.
(Д) Этот считает, что может сделать ноги: у него есть два паспорта. Его доля – ну, скажем, 150 000. Но арифметика подводит: такие деньги – милое дело, например, в Южном Норвуде, но если носишься по всему миру, да еще с нынешними ценами, дензнаки как бы тают сами собой. Особенно если совесть диктует устроить так, чтобы твоя верная жена встретила тебя в Перу или подобном месте.
(Е) Н-да, ну, стало быть, (Е) – едва ли не самый ловкий из всей компании. Для начала он сует небольшую полезную сумму, вроде 20 000 фунтов, в надежное место – на случай, если его заметут. (20 000 фунтов стерлингов вытащат вас из любой тюрьмы мира, это все знают.) Затем берет остальную капусту, выращенную нечестным путем, и, приобретя смокинг, сильно не соответствующий его истинному положению в свете, вступает в один из тех игровых клубов, где над вами глумятся, если заметят с таким плебейским порождением, как десятифунтовая банкнота. Такой негодяй покупает фишек на пару сотен фунтов; играет за тем столом и за этим, а где-то перед рассветом вручает прелестной кассирше горсть фишек и казначейских билетов, скажем, фунтов на 2000 и просит кредитовать ему счет. Ей лично он дает десятку, и кассирша искренне полагает, что он в выигрыше. Так он потихоньку действует несколько месяцев – иногда вроде проигрывает, но обычно выигрывает. Время от времени прелестная кассирша сообщает ему, что у него на счету ужасно много денег, и тогда он позволяет крупному чеку – а негодяй может доказать, что это его выигрыши, – проскользнуть на его банковский счет. Таким манером можно легализовать примерно сотню тысяч в год, если действовать осмотрительно.
(Ж) Это человек, который все это организовал. (Ж) и так уже очень богат. Для него не существует проблем; его холдинги могут сделать так, что треть миллиона испарится, точно снежинка на сковороде. Я уверен, что где-то во всем этом залегает мораль.
Раз уж об этом зашла речь, могу смело сказать: в моей книге офортов Рембрандта мораль получше.
Вернувшись к себе в трущобу на четвертом этаже по Аппер-Брук-стрит (Дабль-Ю-1) (я знаю, что это дуплекс, но по-прежнему убежден, что 275 фунтов в неделю – сущий грабеж), я, довольный собой, вклеивал свое новое приобретение в «Полное собрание офортов», когда в комнату бочком просочился Джок.
– Джок, – вымолвил я сурово. – Я неоднократно тебя просил бочком никогда больше не просачиваться. Я не потерплю подобных просачиваний. Они отдают криминальными классами. Если желаешь совершенствоваться, научись проскальзывать. Как… как называются карты, в которые режетесь вы с друзьями?
– «Дела Ру»?[34]34
«Дела Ру» – крупный промышленный концерн, владеет предприятиями по производству различной полиграфической продукции, марок и игральных карт и т. д. Основан в 1813 г.
[Закрыть]
– Именно. Вот видишь, изволишь ли видеть, – ответил я, совершенно отстояв свою точку зрения. Джоку не удается ловить такие оттенки. Он дождался, когда я упьюсь своей победой окончательно, после чего изрек:
– Мне утром зайчик на чирей пал.
Я уставился на этого человека. Внешних признаков заболевания мозга у него не наблюдалось, но, как вы понимаете, наружу симптомы могут и не выступать, ибо в деловых кругах мира искусства хорошо известно: мозг Джока можно уместить в пупке любого ежика, причем маленькая божья тварь даже не почешется, а Джок, со своей стороны, не заметит утраты, пока в следующий раз не сядет играть в домино.
– Какой зайчик на какой еще чирей? – наконец вопросил я.
– Да нет – Розанчик, – ответил Джок. – Мой кореш глухонемой. У него такая кликуха. Он мне тут все начирикал.
– Бат-тюшки, и он один из этих? Как неловко ему, должно быть, с такой-то инвалидностью. То есть – как же ему удается пришепетывать и кокетливо хихикать на языке жестов?
– Да нет, полная кликуха у него Розенштейн, или Розинблюм, или еще чего-то италянское, только ему не нравится, потому что иностранцев он терпеть не может.
– Понимаю. Ну что ж, давай поглядим.
Джок вручил мне газету, развернутую на спортивной странице: свой диктант Розанчик писал на полях. За маскировку я поставил ему «отл.» – издательского филера с негодяйской внешностью можно застать за чтением и письмом, и он при этом не вызовет подозрений, только если будет подсчитывать шансы на проигрыш и прикидывать, сколько при ставке девять к четырем принесет ему кровно заработанный фунт после уплаты налогов.
И вот что он написал: «Я нимок сесь штоб видно пасть китаезы но бабу намано видно губы у нее ништяк… – Тут я нахмурился. – Все слова увидал. – Тут я расхмурился. – Говорит Нет миста Ли я уже абяснила мне ненадо милион фунтов. У меня уже есть милион фунтов. Я хочу нанять вашу организацыю. У меня женщины у вас организацыя. Я не хочу продавать никакую свою часть. Вы и на своей части операцыи хорошо заработаете. А сибя я сама профинансирыю. Так што скажете по рукам или как. Хорошо. Теперь мне в магазин пора. Надо мужу купить подарок штоб у него было хорошее настырение перед тем как я у него спрошу про женщин».
Я перечитал еще раз. Потом еще. Ошеломлен – вот единственное слово, которым я был. Разумеется, я не питал ни малейших иллюзий об Иоанниной непорочности – она ведь очень богата, разве нет? – но Торговля Белыми Рабынями? Меня ослепила чистая блистательность и дерзость возрождения этого изумительно старомодного способа огрести честный миллион-другой. Иоанна явно гораздо умнее, чем я считал. Совесть мне грызло только одно обстоятельство: намек на то, что участвовать в этом могу и я. Моя политика всегда подразумевала, что жены должны быть свободны… нет, их должно поощрять заниматься своим делом, но супругов их вербовать не стоит. Пускай жены устраивают приемы с коктейлями, пока не пересохнут винокурни, только не заставляйте меня любезничать с их кошмарными подружками. Пускай вяжут или занимаются иным полезным спортом, но не рассчитывайте, что я буду мотать им пряжу. И превыше прочего пускай их забавляются прибыльными беззакониями – но ни за что не просите Ч. Маккабрея участвовать. Он разве что способен помочь истратить прибыль со своим широкоизвестным хорошим вкусом.
Торговля белыми рабынями, изволите ли видеть, – строго противозаконна. Это все знают. Меня же могут поймать; подумайте, как захмыкают мои друзья. Боже милостивый, как же они захмыкают, если после всех тех сомнительных проказ, что я пережил, меня «ушлют в свою комнату без ужина» за то, что я жил с аморальных заработков дам вольного поведения.
Уж не знаю, как обычный человек с улицы, обнаружив, что его молодая жена – большая шишка в торговле белыми рабынями, поступит после нескольких часов свирепых раздумий. Некоторые, вне всяких сомнений, извлекут карманный калькулятор и начнут подсчитывать проценты. Некоторые соберут вещички, и только пятки засверкают. Я бы, конечно, позвонил полковнику Блюхеру и рассказал ему все как на духу, вот только он временно отказался сообщать мне процедуру связи с ним; черед этому еще не настал, посулил он мне, а пока я должен «играть на слух». (Он мне это любезно перевел: «Захват нащупывайте самостоятельно, Маккабрей. Вам предстоит взобраться далеко не на самую высокую гору. Тешьте себя тем, что наверху стоит парень с веревкой. Выкарабкаетесь. Наверное».)
Поскольку в спасительном телефонном звонке мне отказали, я принял Альтернативный План Б, который включает в себя: покрепче ухватиться за бутылку скотча и прочесть несколько страниц из приключений людей по фамилии Маллинер, изложенных покойным П.Г. Вудхаусом. Через некоторое время сосредоточиваться стало труднее: беспрестанно звонили и звонили в дверь – это подобострастные малые доставляли огромные картонные коробки, набитые потребительскими трофеями Иоанны. Когда же она явилась самолично, меня уже расслабили истории о Маллинерах, и, полагаю, несколько более чем успокоил целительный шотландский виски. Вот только настроение медового месяца на меня так и не снизошло. Иоанна обняла меня со всем невинным пылом новобрачной, которая никогда и ничего не говорила китайскому ресторатору, за исключением разве что робкой просьбы «завернуть собачке». Она вбегала в спальню и выбегала из нее, раздирала драгоценный картон коробок и парадировала передо мной в их содержимом. Я издавал уместные звуки, но душу не вкладывал. Сказать вам правду, совесть, с которой мы не разговариваем уже двадцать лет, нашептывала мне, что на одних лишь коробках голодающий сигарный маклер прожил бы неделю. В последнем номере программы Иоанна вышла в предмете ночного облачения, по сравнению с которым ее вчерашний наряд казался принадлежностью гардероба директрисы школы на пенсии где-нибудь за Полярным кругом. Я весь сжался.
– Иоанна, – вымолвил я, когда она устроилась у меня на коленях.
– М-гм?
Я откашлялся.
– Иоанна, милая моя, нет ли чего-нибудь хорошего по телевизору сегодня вечером?
– Нет.
– Откуда ты знаешь?
– Там никогда ничего не бывает.
– Но не лучше ли просто посмотреть в газете, чтобы удостовериться наверняка? Мы можем пропустить старого Гэри Купера, или Хамфри Богарта, или…
– Сегодня вечером, – твердым, но любящим голосом произнесла она, – по телевизору вообще ничего не будет. Если только… – она оценивающе окинула взглядом крупный и прочно сработанный телевизионный приемник, – …ну, я бы, наверное, могла на нем как-то расположиться, нет? То есть если ты в самом деле хочешь как-то по нему поскакать.
– Постарайся не впадать в бесстыдство, заклинаю, – ответил я голосом отстраненным и несколько даже британским. – Ты хочешь сказать, очевидно, что, поскольку ничего не будет по телевизору, ты бы предпочла провести вечер в кинематографе.
– Все кино закрыты. – Я же не мог ей сказать, что она лжет, верно? Да и объяснить не мог – по крайней мере, доходчиво, – что часовой просмотр «Шаловливых штаников» или «Приключений юной мойщицы окон» могли бы распалить меня до той температуры, при которой можно забыть жуткую девоторговлю, в кою сама Иоанна собиралась меня вовлечь, и я сумел бы призвать к себе на помощь хоть чуточку Старины Адама, дабы сыграть роль обуянного похотью жениха.
Я приготовил ей два – а может, и все три – крепких и, как я надеялся, снотворных напитка, после чего поплелся за нею в постель.
7
Маккабрею отдают приказ, который ни один порядочный человек ни на миг не подумал бы исполнять
ПОЗДНЕЕ ТОЙ ЖЕ НОЧЬЮ моя вера в укрепляющие силы витаминов Е и В12 вновь упрочилась, и я уже погружался в заслуженный свинский сон, когда Иоанна ткнула меня в бок и сказала:
– Чарли, жеребчик мой, я хочу, чтобы ты ради меня кое-что сделал…
– Золотко, мы же только что… я хочу сказать, что уже не молод, как я объяснял выше… быть может, утром, э?
– Глупыш, я не об этом. Ты же не считаешь меня нимфоманкой или кем-то вроде?
Я пробурчал что-то как бы с облегчением и, вполне возможно, отнюдь не галантно, после чего сонно зарылся ей в теплые влажные груди снова.
– Я хочу от тебя кое-чего совсем-совсем другого.
Я пошелохнулся; слова сочились и цедились сквозь сито заслуженной сонливости, о которой речь уже шла. Опаска схватила меня за горло; я слышал, как стучат мои зубы.
– Дражайшая Иоанна, – ответствовал я голосом рассудительным настолько, насколько хватало сил. – Не уместнее ли будет заняться чем угодно, э-э, отпадным, имеемым тобой в виду сейчас, – завтра? То есть…
Она хихикнула:
– Да, Чарли-дорогуша, я знаю, что ты уже немолод – хотя на этот счет ты бы многих одурачил. – Я самодовольно осклабился. – В темноте, разумеется, – продолжила она, испортив мне всю обедню. – Нет, я не хочу, чтобы ты досуха выжимал свои чудненькие железы. Ну разве что адреналиновые. Я просто желаю, чтобы ты ради меня кое-кого убил. Ладно?
– Убить кого-то? – сонно бормотнул я. – Разумеется. В любое время. Прикончить дракона-двух – с удовольствием, когда угодно. После завтрака то есть. А теперь мне нужно поспать, видишь ли.
Она потрясла меня за плечо, отчего я зарылся еще тверже и с большей решимостью заснуть. После чего она потрясла меня за более уязвимый член, и я с негодованием проснулся.
– Я тебе вот что скажу, – сказал я. – Больше так не делай! Малый может повредиться. И с чем тогда ты останешься, а? Не медовый месяц будет, а посмешище, ты же не можешь этого не понимать. Спок'ночи.
Она безапелляционно уселась в постели, прихватив с собою почти все покрывала. Больше ничего не оставалось – только проснуться. Я проснулся. Не стану и вида делать, что настрой мой был благодушен.
– Дорогая моя Иоанна, сейчас ни время, ни обстоятельства не подобают для капризов. По всему миру и вокруг мужчины и их очаровательные сопостельницы храпят без задних ног вне зависимости от цвета кожи или вероисповедания, свернувшись калачиками в восстанавливающих ткани восьми или девяти часах. Ты попросила меня, и я согласился это исполнить завтра. Не помню, что это было, но с восторгом повинуюсь твоей малейшей прихоти. Завтра. Чем бы она ни была.
– Ой, Чарли, как ты мог уже забыть? Я лишь попросила тебя кое-кого убить ради меня. Собственного молодого мужа в медовый месяц уже и попросить ни о чем нельзя? Однако, если это так трудно…
– Нисколько; не дуйся, золотко. Все мгновенно исполнится, в один миг. Только дай Джоку имя и адрес этого типа, и он проследит за этим послезавтра. Еще раз спокойной ночи, любимая.
– Чарли!
– Ох, ну ладно, может, и завтра вечером получится, но ему придется разыскивать пистолет без криминального прошлого, понимаешь? Я же не могу попросить его пустить на твоего типа его собственный «люгер». Сама знаешь. Правда ведь?
– Чарли, персона, которую нужно убить, – не… э… тип. Ты бы вообще-то, вероятно, счел неподобающим и персоной ее называть.
– Ты говоришь загадками, о Иоанна моего сердца, – вздохнул я. – Кто же эта августейшая «она» – чертова Королева Английская?
Иоанна захлопала в ладоши – довольная, как маленькая девочка:
– Ой, Чарли, угадал, угадал!
Я отчетливо помню, как на следующее утро сказал Джоку «доброе утро».
– Доброе утро, Джок, – вот слова, предпочтенные мною, ибо неизменно они доставляют приятность.
– Утро, мистер Чарли, – парировал он, устанавливая чайный поднос в пределах досягаемости моей тряской длани. – Завтрак? – осведомился он.
– Взбитые яйца, наверное, пожалуйста.
– Ну, мистер Чарли. Болтунью.
– Взбитые яйца, – повторил я (хотя Джок никогда не уступит в споре насчет сей языковой тонкости). – И пожиже. Не подвергай их чрезмерной ажитации, я терпеть не могу гравистой консистенции: хорошенько взбитое яйцо должно выглядеть крупными, мягкими и сливочными сгустками. Как школьницы из Роудина,[36]36
Роудин – одна из ведущих женских привилегированных частных средних школ близ Брайтона, графство Суссекс. Основана в 1885 г.
[Закрыть] уж ты-то должен знать.
– Тост? – Вот и вся реакция, которую я из него выжал.
– Ну разумеется, тост. Тостоделание – один из немногих твоих талантов; и мне лучше им воспользоваться, пока ты еще не утратил способности.
Джока врасплох не застать – его рипост был подобен молнии:
– И «алку-зельцер», я так прикидываю?
Шах, мат и гол – как обычно.
– И молю тебя – посоли мне яйца, – ответил я в смысле признания поражения. – Я всегда увлекаюсь и все порчу. И пожалуйста, не забудь: к яйцам – тонко смолотый белый перец, а не грубый помол из «руби». (Чиприани из бара «У Гарри» в Венеции как-то растолковал мне, почему официанты из тех, кто классом повыше, называют эти огромные перцемолки «руби» – в честь покойного достославного бразильского повесы Порфирио Рубирозы.[37]37
Порфирио Рубироза Ариса (1909–1965) – доминиканский дипломат, автогонщик «Формулы-1» и международный плейбой. Крупные перцемолки действительно называют «рубирозами» – в честь его члена, по свидетельству американского писателя Трумэна Капоте, «11-дюймового, толщиной в мужское запястье».
[Закрыть] Сам я этого не понимаю, ибо разум мой девствен.)
Джок сделал вид, что не слушает; это очень легкий в исполнении трюк, особенно если вышло так, что вы и впрямь не слушаете; к тому же – очень несправедливо по отношению к нанимателю, который бьется в тисках пробуждения, стараясь вырваться на поверхность бодрствования.
«Чтоб его», – подумал я с горечью. После чего – вспомнил.
– Кстати, Джок, – молвил я мимоходом… (Если вам случалось работать участковым, боже упаси, терапевтом, вам чересчур хорошо знаком этот гамбит «Кстати, доктор». Действует он так: малый несколько озабочен, ибо его левое яичко только что позеленело, поэтому он отправляется к живодеру-терапевту и жалуется на головные боли и запор. Забрав выписанные рецепты, направляется к двери, а там, уже возложив длань на дверную ручку, оборачивается и мимоходом бормочет: «Кстати, доктор, вас это может и не заинтересовать, но…») Итак: – Кстати, Джок, – молвил я мимоходом, – миссис Маккабрей желает застрелить Королеву.
– Ну, мистер Чарли. Сколько, вы сказали, яиц – два или три?
– Королеву, – стоял на своем я.
– Ну да, я слышал. Вы про того пожилого фраерка, что рулит клубом для додиков в сторону Туикнема? Пришью завтра вечером, страху нет. Двадцатку только дадите на старую пушку, чтоб выбросить не жалко. Я свой «люгер» тратить на него не стану.
– Нет-нет, Джок, я имею в виду Ее Величество Королеву Елизавету Вторую, кого хранит господь и на ком никогда не заходит солнце, и так далее.
Он умолк; любой, кто с ним не знаком, запросто решил бы, что он думает.
– Джок, – молвил я жестко через некоторое время. – Твой стеклянный глаз подтекает. Умоляю – вынь его и хорошенько протри.
– Это не течь. Это я плачу, – ответил мой камердинер, стыдясь, но дерзя.
– Э?
– Ну это ж, она ж славная дамочка, нет? Пивом, конечно, меня не угощала, но и вреда никому не делала, правда?
Я знаю, как справляться с риторическими вопросами: на них не отвечают.
– А нельзя вместо нее прикончить графа…
– Нет!
– …или принцессу – ну, то есть никто и не…
– Ко-ро-ле-ву, – твердо сказал я. – Поличным причинам, как то: страх, трусость, патриотизм и тому подобное, – я также, как и ты, не настроен выполнять это подлое деяние, однако деянию подобает быть свершенным, уверяет нас международная политика. Равно как и моя жена. Два яйца, пожалуйста.
– Два яйца, – пробурчал он, волоча ноги прочь из комнаты.
С какой приязнью бы я снова окунулся в негу невинного сна – однако за проушину меня тянула настоятельность великого момента, к тому же Джок дуется, если яйца остывают. Я съел их – все до крошки, хотя от совершенства они были далеки. А пока ел, я планировал.
Час спустя, небрежно облачен и намеренно небрит, я отправился на консультацию к моему оружейнику. Само собой, я не имею в виду своего настоящего оружейника – тот персонаж похож на епископа и властвует над тусклым тихим заведением невдалеке от Сент-Джеймсского дворца; он способен провести грань различия между джентльменом и субъектом. Малого, к которому я направился, можно, пожалуй, назвать моим Другим Оружейником: это малый неизбывной нечестности, который продает незаконное огнестрельное оружие субъектам, а все профессиональные навыки его сводятся к умению прилаживать новые стволы к пистолетам, побывавшим в небольших передрягах, да отпиливать по нескольку дюймов с дробовиков. Меня он полагает кем-то вроде Благородного Джима, Вора Помещичьих Драгоценностей, и я не считаю нужным исправлять это его заблуждение. Имени моего он, естественно, не знает. Его единственные принципы: он отказывает в кредите, не принимает чеки и не продает оружие ирландцам. Последний пункт – не потому, что не любит ирландцев или их политику, а ради их же блага. Он, изволите ли видеть, не убежден, что они будут держать оружие нужным концом от себя, а ему нравится, чтобы клиенты к нему возвращались.
Меня он приветствовал обычной своей угрюмостью: торговцы нелегальным оружием почти никогда не улыбаются – должно быть, вы и сами замечали. Он был неприметно обряжен в замурзанную фуфайку и подштанники, а морковного оттенка волосы, коими он обвалян, потемнели от пота. Он, понимаете ли, делал глазированные яблоки, ибо такова его «вывеска», а темная и тесная конура, в кою он меня допустил, была неистово жарка и душна от вони варящегося сахара, гнилых фруктов и оружейной смазки. Гул ос и мясных мух в допотопных чанах для варки ирисок меня довольно-таки ужаснул. (В раннем детстве меня угораздило проглотить осу, заблудившуюся в стакане лимонада; она ужалила меня в левую миндалину, и матушка моя даже боялась – манером незаинтересованным, но благовоспитанным – за мою жизнь. Ныне же я топчу ос, когда природоохранные ребята не смотрят.)
– Приветствую, Рыж! – вскричал я.
– Здоров, чувак, – ответствовал он.
– Послушай, Рыж, как ты считаешь – мы не могли бы зайти в соседнюю комнату? На мне шелковое нательное белье, а когда потеешь, оно ужасно липнет.
Весьма нелюбезно он завел меня в крохотную, заставленную мебелью заднюю гостиную, где после тропиков его мастерской стоял арктический холод. С бессознательным изяществом оружейник мой набросил себе на плечи краденое норковое болеро и примостился на пуфике, обитом волосяной бортовкой. Должен сказать, выглядел он прекурьезно, но я не осмелился хихикнуть – он очень силен, груб и славен по всему Поплару тем, что бьет людей в чувствительные места по малейшему поводу.
– Один мой друг… – начал я.
– А, ага, – осклабился он.
– Мой друг, – твердо повторил я, – иногда занимается коммерческим браконьерством – или же отбраковкой – красного зверя в Нагорьях Шотландии Храброй. У него сейчас довольно крупный заказ на дичь от крупного отеля, название которого я, похоже, забыл. А полиция отняла у него ружье и теперь жмется, не хочет возвращать. Ему нужно другое. Что у тебя есть, Рыж?
– Ничо, – ответил он.
– Он слегка разборчив в том, что касается ружей, – продолжал я. – Ему нравятся такие, чтобы чувствовался класс. Кроме того, бить должно точно и мощно, с хорошей скоростью – в общем, по-настоящему убойное.
– У меня ничо такого нету.
– И боеприпасы свежие; никакой списанной армейской трухи.
– Мне итти надо, чувак.
– Ну и, разумеется, хороший телескопический прицел.
– Отъебись.
До сих пор диалог наш развивался хорошо, протокол соблюдался в лучших традициях. Иметь дело с такими типами, как Рыж, удивительно схоже с ведением переговоров с советской торговой делегацией. Я выудил из кармана плоскую бутылку виски и кинул ему. Он отпил, грязный пес, и бутылку не вернул. Рыгнул, сунул руку в подштанники и задумчиво поскреб.
– У меня «манлихер» завелся, – хрюкнул он после очередного глотка. Я скроил сочувственную мину и порекомендовал курс пенициллина. Он проигнорировал.
– Довоенный.
– Нет.
– Обойма на три.
– Без толку.
– Графский.
– Какой?
– Графский. Ну графу принадлежал, графу. На замке – герб, весь в золоте и прочее.
– Все хуже и хуже.
– И никогда нигде не залетал. Гарантирую.
– Ты начинаешь полуинтересовать меня, Рыж.
– Двести восемьдесят. Наличкой.
Я встал:
– Увижу следующего миллионера – расскажу ему. До скорого, Рыж.
– Симпотный цейссовский прицельчик на нем, х21/2.
– х 21/2! – взвизгнул я (сами попробуйте взвизгнуть фразу «х 21/2»). – Куда ж это годится, а?
– Слушай, – сказал он. – Если тебе этого мало, то тебе не ружье надо, а, бъять, зенитку.
Тут я уже по-честному начал дуться, и он это мгновенно ощутил; именно такое шестое чувство служит отличную службу армянским торговцам коврами. Он улизнул и вернулся с тонким элегантным кожаным футляром, который и свалил мне на то, что мне по-прежнему нравится называть «коленями». Внутри содержалось: «манлихер» в трех легко собираемых частях, снайперский прицел, навесной фонарик для отстрела крокодилов или любовниц в ночное время и двести фунтов довольно свежих 7,65-мм патронов, не говоря уже о шомполе розового дерева, серебряной масленке, серебряной коробочке для сэндвичей с гербом, рулончике фланелета 4x2 дюйма и комплекте инструментов, включавшем штукенцию для выковыривания бойскаутов из трусиков герлскаутов. Это было очень красиво; я возжаждал им завладеть.
– У антикварщика ты бы за него озолотился, – зевнул я. – Но моему другу нужно то, чем можно в кого-то стрелять. А такими игрушками никто не играет с тех пор, как Геринг бродил по первобытным топям.
– Двести семьдесят пять, – ответил он. – И это мое крайнее слово.
Двадцать минут, два всплеска раздражения и полбутылки скотча спустя я вышел оттуда владельцем ружья, уплатив двести фунтов, – что, как мы оба знали с самого начала, я и собирался заплатить.
– И зачем нам этот металлолом? – угрюмо поинтересовался Джок, когда я принес снаряжение домой.
– Им мы и выполним работу.
– Можете сами. Я нет, – сказал он.
– Джок!
– Я британец. Кстати, у меня сегодня вечером выходной, нет? И я пошел играть в домино. В холодильнике свинина. Мадам нету – сказала, ушла в какой-то паб, называется «Дом Кларенса».[38]38
«Дом Кларенса» (Clarence House) – большое здание в Лондоне рядом с Сент-Джеймсским дворцом; резиденция членов королевской семьи. Построено в 1825 г., предназначался для герцога Кларенсского (1765–1837).
[Закрыть]
Я отослал его взмахом ледяной руки. Дела и так не ахти, чтоб еще препираться с чванными слугами, которым недостает преданности поддержать своих потворствующих хозяев в такой традиционной английской забаве, как порцайка цареубийства.
Свинина в холодильнике увядала по краям; мы с нею обменялись взглядами взаимного презрения, как две дамы в одинаковых шляпках на Королевской трибуне в Аскоте.[39]39
«Королевский Аскот» – четырехдневные скачки на ипподроме Аскот; проводятся в июне, считаются крупным событием светской жизни. На скачках обычно присутствует монарх, и доступ на Королевскую трибуну осуществляется по особым пропускам.
[Закрыть] Я переоблачился в костюмчик поизящнее и отправился к «Исоу», где съел больше, чем мне полезно. У «Исоу» всегда так, но оно того стоит.
На покой я отправился рано – в узкую кровать у себя в будуаре, ибо мне потребно было переварить, истово поразмыслить и спланировать. Я слышал, как Иоанна приоткрыла дверь, и незамедлительно воспроизвел убедительный аккомпанемент крепкого сна; она уползла восвояси. До меня донесся легчайший лязг и звяк уроненной в шкатулку с драгоценностями тиары, далее – тишина.
Я продолжал размысливать и планировать. К тому мгновенью, как я заснул, у меня выработался трехчастный план:
(1) Добыть непроницаемый камуфляж.
(2) Избрать снайперскую позицию.
(3) Подготовить путь отхода.
Предприняв что-то и свершив, я отдых заслужил,[40]40
Парафраз строки из стихотворения американского поэта Генри Уордсворта Лонгфелло (1807–1882) «Деревенская кузница» (1842).
[Закрыть] и ночное отдохновение я получил; нарушали его лишь удовлетворенные шумы пищеварительного тракта, знакомые всем, кто столовался у «Исоу». Что ж, гадкие сны мне тоже снились, но я всегда утверждал, что пересказывать сновидения – третье величайшее занудство, на которое способен человек. Не мне вам говорить, каковы первые два.
