Текст книги "ГАМБИТ МАККАБРЕЯ"
Автор книги: Кирил Бонфильоли
Жанр:
Современная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 15 страниц)
20
Маккабрея, доведенного до помешательства грезами о рыбных котлетах и повергнутого в ужас мыслями о свободе, привлекают к суду за неуважение к суду – среди прочего
АДВОКАТ МОЙ РАЗБУДИЛ МЕНЯ извещением, что никто, в конце концов, не возжелал устраивать мне ночных допросов и не угодно ли мне чего-нибудь еще. Полупроснувшись, я дерзко сказал ему, что больше всего на свете мне угодно провести в этой самой камере – иначе «мориле» – как можно больше времени, ибо капризный перст судьбы уже нащупывает мое седалище и мне каким-то образом – пока меня отсюда не выпустили – насущно выяснить, кто на чьей стороне, при том, что единственная определенность – в том, что на моей нет никого. Когда я сказал, что сказал это дерзко, я имел в виду, что, будь я полностью в себе, я бы сообразил, что в помещении этом больше «клопов», чем в бичарне для матросов торгового флота. Адвокат значительно посемафорил мне бровями – похоже, только юристы в наши дни способны отращивать настоящие брови: даже управляющие банками, судя по всему, утратили это искусство, – и я заткнулся. Он сказал, что утром будет в суде, и с грустью – однако размашисто подмигнув – предупредил, что я должен готовиться к тому, что просижу под стражей еще очень и очень много недель. После чего пожелал мне спокойной ночи, а я переоблачился в пижаму и в одно мгновение ока уже спал сном неправедника, который так же лишен сновидений, как и сон праведника, если у спящего неправедника на тумбочке у изголовья размещается литр «Красного Гребня».
Пробудило меня прибытие еще одной огромной кружки оранжевого чая и тарелки яичницы с беконом. Рассвет рукою левой уж провел по небесам.[150]150
Аллюзия на стихотворение из «Рубайята» Омара Хайяма.
[Закрыть] Я. и Б. не вызвали бы улыбки на лице Эгона Ронэя,[151]151
Эгон Ронэй – английский ресторатор и ресторанный критик венгерского происхождения.
[Закрыть] но я налег на дюжие вилку и нож, зная, что нужно поддерживать в себе силы. Из головы, естественно, у меня не шло путешествие в магистратский суд: маршрут в означенное место был, несомненно, усеян китайскими снайперами «фэзан ля ё».[152]152
Стоящими шпалерами (искаж. фр.).
[Закрыть]
Как выяснилось, страхи были беспочвенны, ибо в этом делюксовом околотке имелся свой магистрат и мировой мини-суд. Уютная собралась там компания: плохо выбритый Маккабрей – одна штука – в сопровождении одного доброго вертухая, мировой судья (один) со всеми внешними признаками невыспавшегося мирового судьи, один адвокат, глядевший на меня невыразительно, что призвано было означать «держи рот на замке и во всем положись на меня», один изможденный детектив-инспектор Джаггард, пялившийся в свою записную книжку так, будто она ему наговорила грубостей, один пресытившийся жизнью ярыжка и – к моему вящему смятению – одна Иоанна, вполне сногсшибательная в костюме и шляпе цвета желтой примулы.
Ярыжка сколько-то времени юридически побубнил; Джаггард голосом полицейского из анекдота зачитал из своей книжки, как он проделал то-то и то-то на основании полученной информации… но не следует утомлять вас подобной рутиной: я уверен, вы и сами бывали в мировых судах. Однако в аккурат когда я ожидал благословенных слов о том, что обвиняемый Ч. Маккабрей остается под стражей на очень и очень много недель, наслаждаясь рыбными котлетами вдали от докучливых триад, почва ушла у меня из-под ног. Мой вероломный адвокат поднялся и доложил суду, что супругу обвиняемого, миссис Ч. Маккабрей, вчера навестил некто бр. Т. Розенталь, ОИ, объяснивший, каким именно образом после некой смутной неразберихи в Службе иммиграции у него оказался паспорт на имя Ч. Маккабрея. И не мог бы он, пожалуйста, получить свой собственный. И нет, в суде предстать он не может, ибо удалился в Хейтропский скит, где только Предварительная Исповедь занимает около двенадцати часов, не говоря уже о последующей епитимье.
– Нелепая путаница, только и всего, – сказал мой маляр, избегая встречаться со мной взглядом. – Огромная заслуга бдительной полиции и т. д.
Я открыл было рот, дабы заявить, что я, без всякого сомнения, являюсь Международным Похитителем Шедевров и заслуживаю гораздо больше уважения, но тут вспомнил, что мне вменяют в вину всего-то-навсего Незаконный Въезд во Владения Ее Величества. Ни слова о Руо либо его гуашах не сорвалось ни с чьих уст.
Мировой судья извинился передо мной, выразив надежду, что я не испытал чрезмерных неудобств, и освободил меня из-под стражи без единого пятнышка на моей репутации. Я был свободен.
Я неистово огляделся: вертухай дружелюбно мне кивал, Джаггард ухмылялся, а Иоанна излучала самую супружескую из улыбок, которые можно себе вообразить. Я знал: стоит мне лишь выйти на свободу улицы, я окажусь покойником, – к тому же странное дело: мой разум немедленно оккупировала мысль о несравненных рыбных котлетах. Даже мои лучшие друзья не стали бы утверждать, что я соображаю быстро, – мне нравится мусолить отдельное соображение день-два, но сейчас было ясно: времени на мусоленье нет. Я совершил фред-астэровское[153]153
Фред Астэр (Фред Аустерлиц, 1899–1987) – американский танцовщик и актер.
[Закрыть] двойное скользящее па вокруг моего «цирика» – иначе тюремщика – и взбежал по ступенькам к мировому судье, простерши вперед десницу. По лицу «судака» было ясно, что у него нет времени на подобные изъявления чувств, принятые на Континенте, но после непродолжительной внутренней борьбы он протянул мне свою длань. Я ухватился за нее, выдернул его хрупкое тельце из-за стола и заехал пяткой ладони ему в сопельник. И раньше сонный, теперь он заснул по-настоящему. Из всех щелей понавыпрыгнули орды умелых людей и задержали меня (здесь «задержали» означает «побили»), но я не думал об ударах, ибо в следующий же миг оказался в своей уютненькой «торбе», твердо зная, что залог редко дозволяется тем ребятам, которые почем зря перекраивают личность оплачиваемому магистрату. Я разрешил себе понюшку виски, а остальное вылил в целлофановый беспошлинный пакет, буде какой-нибудь мстительный мусор попробует его у меня конфисковать.
Я не из тех, кто в минуты напряжения сидит на краешке кровати, грызя ногти и проклиная того дурня или же мерзавца, который сотворил этот мир; скорее я причисляю себя к тем, кто ложится на означенную кровать и мирно дремлет. Когда дверь в обеденный перерыв открылась, глаза свои я оставил плотно зажмуренными. Голос, могущий принадлежать лишь кому-нибудь из рьяных юных полисменов, произнес:
– Ланч!
Я оставался нем и подразумеваем. Я слышал, как он взял пустую бутылку из-под виски, потряс ее и со стуком отвращения опустил на тумбочку. После чего вышел и запер за собой дверь. Досчитав до десяти, я открыл один глаз. Ланч, мне принесенный, состоял из трех белых картонок с фольгой вместо крышки, какими торгуют навынос китайские заведения. Из пакета я выдоил немного скотча, смешал его с водой и снова «сел на спину». Дохлая крыса могла бы выманить больше секрета из моих слюнных желез, нежели нечто с побегами фасоли и соевым соусом.
Вскоре меня навестил сержант Блэквелл; он посмотрел на нетронутый ланч и сказал:
– Ну и мамона!
– Тридцать девять дюймов, – сострил я. – В груди – сорок два.
– Не смешно и неправдоподобно, – ответил он. И то и другое – разумеется, правда. После чего отконвоировал меня наверх, в обвинительную комнату, где обвинил меня в нападении без отягчающих обстоятельств, нанесении телесных повреждений, неуважении к суду и множестве других вещей, включая, как я предполагаю, неизобретательное противодействие приучению к горшку в раннем детстве; я уместным манером поник главой.
Вернувшись в камеру, я попросил чего-нибудь почитать; он возвратился через десять минут с замусоленной Библией.
– Мне кажется, это я уже читал, – сказал я.
– У нас больше ничего нет, – парировал он. – Энид Блайтон[154]154
Энид Мэри Блайтон (1897–1968) – английская детская писательница.
[Закрыть] – только для образцовых заключенных.
Книга Книг была отпечатана на китайской бумаге,[155]155
Китайская бумага – тонкая печатная бумага, имитирующая бумагу, сделанную по восточным образцам; чаще всего используется для печатания Библии и других религиозных книг.
[Закрыть] и первые несколько страниц использовались святотатцами для кручения «штакета» (это такие сигареты), поэтому Книга Бытия начиналась с того куска, где Каин говорит: «…наказание мое больше, нежели снести можно; вот, Ты теперь сгоняешь меня с лица земли, и от лица Твоего я скроюсь, и буду изгнанником и скитальцем на земле; и всякий, кто встретится со мною, убьет меня».[156]156
Быт. IV: 13–14.
[Закрыть] Я так и не выяснил, что приключилось с Каином, кроме того, что он отправился в землю Нод,[157]157
Нод (Быт. IV: 16) – название земли, в которую удалился Каин. Все попытки определить, какая это была земля и где именно она находилась на Востоке, остаются безуспешными. По мнению некоторых толкователей, это слово означает не землю, но состояние бегства, блуждания, одиночества, в котором он оказался. В английском традиционно ассоциируется со «страной снов».
[Закрыть] что находится на восток от Едема; там я его и догнал.
То был один из тех дней, когда человеку просто никак невозможно хорошенько выспаться: казалось, едва я закрыл глаза, как мой вчерашний снегирь уже предупреждал меня, чтобы я побрился перед Шестичасовым Слушанием. Будто бы даже с неким восхищением в глазу он наблюдал, как я управляюсь с одноразовым бритвенным станком: множество негодяев, сообщил он мне, клялось засадить этому конкретному судаку костяной бутерброд в зубы, но ни один доселе угроз своих не исполнил. Как я заметил, ему было крайне трудно поверить, что единственным мотивом этому поступку мне послужила решимость отведать сказочных рыбных котлет.
В том же камерном зале суда состав участников оставался почти таким же, что и утром: за исключением того, что опекал меня ныне снегирь, а мировым оказался эдакий рьяный рохля из тех, кому не терпится послушать о разрушенных семьях и детстве, полном лишений; Иоанна же выглядела крайне аппетитно в облегающем платье цвета корицы – вы такого не купите, даже если всю жизнь будете собирать купоны. Да, а кроме того, наличествовала некая дряблая круглоликая персона, которой я раньше не видел, но признал в нем обитателя Харли-стрит, который слупит с вас полсотни гиней за то, что посоветует отправиться в долгий морской круиз и делать по утрам зарядку.
Детектив-инспектор Джаггард монотонно воспроизвел факты моего постыдного утреннего поведения. Мне помстилось, что по своему лицу мировой судья позволил промелькнуть скупой улыбке, когда «клюй» поведал, что его собрату по юстиции никогда больше не вернуть первоначального расположения черт в районе носа. Мой маляр призвал к свидетельской трибуне Иоанну. Та промокнула слезливый глаз парой квадратных дюймов батиста, повествуя, как доблестно я сражался с моим, э, кошмарным, э, недугом и как она полна решимости поддерживать меня, пока я его полностью не оборю. Я, со своей стороны, глазел, отвесив челюсть. Вероятно, глазеть и следовало. После чего призвали дряблую персону; на его счет я ошибался – проживал он не по Харли, а по Вигмор-стрит.
Персона, судя по всему, больше года пользовала меня и уже добилась неплохих результатов: его терапии сдались всевозможные умственные расстройства и душевные заболевания, названий коих я не помню, остаточная враждебностно-ориентированная направленность против представителей судебной власти быстро сдавала позиции, и он был готов заложить свою репутацию, что небольшая вспышка, свидетелями которой мы стали сегодня утром, была всего-навсего сверхокончательной оргазмической сублимацией, каковая, если не подходить к столь тонкому вопросу по-дилетантски, есть чертовски хорошая штука и означает, что теперь я окончательно исцелен. Кроме того, моя супруга заверила его, что я крайне сожалею о происшедшем и за нос заплачу.
Я восхищенно качал головой: какой прекрасный лжец пропадает на Вигмор-стрит. Пока он излагал, я несколько раз ловил себя на том, что вполне готов поверить ему и сам.
Должно быть, вы заметили, что большинство мировых судей, дабы выглядеть умудренными, всматриваются в вас поверх своих очков. Этот же был на переднем краю моды: свои «ставни» он воздел на лоб и всматривался из-под них. У лживого лепилы он поинтересовался, не мог бы тот представить какие-либо смягчающие обст-ва, как то: являлся ли обвиняемый продуктом разрушенной семьи, полного лишений детства и тому подобного?
– О господи, да, весьма, – ответил лжец, даже не представляя себе, какую правду он говорит. – Но, эрхррммм, вы же понимаете, на данной стадии, я уверен, вы следите за ходом моей мысли… – И он на пару миллиметров мотнул головой в мою сторону.
– Вполне, вполне, – отвечал добрый наемник правосудия. Просияв улыбкой, он впаял мне сто фунтов за испорченный шнобель своего коллеги – что ж, это минимум того, что он мог сделать, я это оценил, – добавил еще несколько «лошадок» за неуважение к суду, связал меня обязательством самостоятельно блюсти порядок и умолил – как на его месте сделал бы любой папаша – слушаться своего лечащего врача и близких, которые лучше знают, что для меня лучше. Бросить курить не посоветовал.
Уже на лестнице, свободный, как сокол в полете, и перепуганный, как подсадная утка, я накинулся на Джаггарда:
– Предъявите мне кражу Руо, – скулил я, – я признаю свою вину, меня замели честно.
Он тускло посмотрел на меня, как умеют лишь детектив-инспекторы.
– К сожалению, сэр, – ответил он (это «сэр» несколько застряло у него в глотке), – судя по всему, непосредственно перед похищением ваша супруга согласилась купить для вас этого Руо у мисс Гертруды Вельтшмерцер. Как свадебный подарок. Я побеседовал с мисс Вельтшмерцер по международному телефону. Она это подтверждает.
Говорил он огорченным тоном полисмена, которому приходится жить и работать в мире, где «закон и порядок» стали непристойным выражением. Мне стало искренне его жаль.
– Что ж, что ж, – заболботал я, – это было очень мило с ее стороны, не так ли. Вообще-то я и сам подумывал приобрести ей антикварную подвеску.
– Вы имеете в виду – запасную? – уточнил он.
Я сразу перестал его жалеть.
Внизу я забрал вещи, отдал целлофановый пакет с виски доброму снегирю – равно как и оставшиеся беспошлинные сигареты: кто знает, когда могут понадобиться друзья в силах полиции? – и сел к Иоанне в ее милый маленький «дженсен-перехватчик». Ни выстрела не раздалось в нас, пока мы ехали к Аппер-Брук-стрит. За рулем Иоанна выглядела ослепительно – как ослепительно выглядят все красивые женщины за рулями спортивных автомобилей. Говорила она лишь:
– О Чарли, Чарли, Чарли.
Я же отвечал ей лишь:
– Да.
Джок был дома и выглядел полезным. Я забыл привезти ему американских комиксов, но он решил на меня не дуться. Я отвел его в сторонку и пробормотал инструкцию-другую насчет ужина. Моя беседа с Иоанной прошла бессвязно:
– Чарли-дорогуша, не утомляй себя рассказами о своих приключениях. Большую часть я все равно знаю, а об остальном могу догадаться.
– Дорогуша Чарли, почему ты держишься подальше от окон таким уклончивым манером?
– Чарли, что это, во имя всего святого, за странные бурые штуки ты ешь?
– Рыбные котлеты, – пробурчал я с полным ртом и переполненным сердцем. – Приготовленные полицейскими вдовами.
– Понимаю…
– Чарли, я полагаю, ты очень устал?
– Очень.
– Слишком устал?
– Я же этого не говорил, правда?
21
Маккабрей совершает познавательную экскурсию по пищевому комбинату и развивает интеллект дальше некуда
СЛЕДУЮЩИМ УТРОМ Я ПРОСНУЛСЯ ранее привычного часа.
– Иоанна, – сказал я, – не могла бы ты на минуточку это прекратить?
– Мауоуеуавно, – ответила она – не очень разборчиво.
– Сколько тебе стоил этот задрота-мозгоправ с Вигмор-стрит?
– Тысячу, – сказала она, прочистив горло.
– А Руо?
– Ничего. Нет, в самом деле ничего – просто так вышло: я услыхала, что Герти Вельтшмерцер нужно было где-то найти очень серьезную сумму, чтобы заплатить своему предпоследнему супругу за неиздание его мемуаров, поэтому я позвонила ей и поздравила с таким удобным грабежом, а по ходу случайно упомянула фамилию президента одной страховой фирмы, который случайно оказался моим старинным приятелем, и она пустилась издавать такие звуки, как это делают богатые женщины, – ну, сам знаешь, вот такие…
– Потом, – сказал я. – Сначала историю.
– На чем я остановилась? Ах да, когда она прекратила кулдыкать, будто объелась бобов – так мы в Штатах называем вашу фасоль, – я как бы несколько напомнила ей, что ее Руо никак не могли украсть, потому что она сама продала мне его двумя днями раньше. Ей над этим пришлось некоторое время подумать, потому что она немножечко тупица, знаешь? – а потом она сказала: ну конечно же, само собой, она это помнит и надеется, что моему супругу понравится. Вот и все – только мне, по-моему, все-таки нужно убедиться, что моему супругу действительно понравилось.
Понравиться удалось, хотя, как я уже упоминал, час был непристойно ранним.
Джок, возгласив свое неотвратимое появление вежливым кашельком, который едва не снес с петель дверь (я научил его, что хорошие слуги никогда не стучат), внес поднос для Иоанны, отягощенный такой разновидностью кофе, которую мы с вами пьем после ужина, но Дщери Революции[159]159
«Дочери американской революции» – женская общественная организация, объединяющая потомков участников Войны за независимость; создана в 1890 г. и выступает за «сохранение идеалов американизма».
[Закрыть] вливают себе в желудки при первых проблесках зари. Не удивительно, что Американские Колонии прежде прочих завоевали себе независимость – если только ее до сих пор так называют. Не успел я задремать снова, прибыл и мой поднос: всего лишь несколько яиц, полдюжины ломтиков тоста и дымящийся чайник правильно рассчитанного чая. Джок, изволите ли видеть, хоть и не возрос в услужении, но обладает богоданным знанием того, что потребно его юному хозяину в смысле чая. Я готов стравить его с любым коновалом с Вигмор-стрит, когда дело доходит до предписания чая: бывают времена, как, я уверен, вам отлично известно, когда такие вещи имеют значение. Я вот к чему: торговцу искусством, которому в этот день не предстоит ничего, кроме проворной суматохи ставок на «Сотби», ничего и не требуется, кроме успокаивающего «улунга». Утро в «Кристи» указывает на «лапсанг сушонг». Шумная свара в «Бонэме» из-за, скажем, Патера,[160]160
Жан-Батист Жозеф Патер (1695–1736) – французский живописец эпохи рококо.
[Закрыть] засеченного единственным дилером, однако, призывает к «измельченным почкам оранж пеко» – нет, даже и к самому «эрл-грею». Однако для торговца искусством, пребывающего в ужасе за свою жизнь, для того, кто отважно пустился в Медовый Месяц, Часть Вторая, на излете начала среднего возраста, из всего многообразия приемлемы лишь две конкретные частности: «Смесь Королевы Марии» от «Туайнингз» либо «фортнумз ройал». То, что я назвал бы заездом двух лошадок. Не помню, что было в тот раз; припоминаю только, что я украдкой соскользнул с кровати еще до того, как укрепляющее действие напитка заставило меня забыть, что я уже не юн. (Пусть твердят сколько угодно о «собаке в драке и драчливости в собаке», но торговцам искусством под пятьдесят нужно думать о печени; остальным органам надлежит занимать свои места согласно очереди.)
Джок – человек воистину сострадательный, если прилагает к этому усилия: лишь когда я вступил под душ, он подсунул мне плохие новости.
– Мистер Чарли. – Именно так он фразировал известие. – Мистер Чарли, внизу вас ждут два дженнмена.
– Два джентльмена? – отреагировал я, привольно натирая мылом те места, до которых еще мог дотянуться. – Два? Белиберда, Джок, я всего-то знаю троих: один трубит пожизненное за убийство нежеланной любовницы, другой торгует редкими книгами в Оксфорде, а третий совсем скурвился… до издательского дела, что ли.
Джок выслушал меня терпеливо – он понимает разницу между пустой брехней и отдачей распоряжений; после чего сказал:
– Я не в том смыссе дженнмены, когда сказал дженнмены, мистер Чарли, я только сказал дженнмены, потому что вам не нравится, когда я говорю…
– Вполне довольно, Джок, – воздел я намыленную руку. – Ты пытаешься мне сказать, что они – торговцы искусством?
Он покачал скорбной главой:
– Не-а. Они литера. Пухлые Литера – очень пухлые.
Я переключил душ на холодный – это неизменно заставляет интеллект скакать по кругу.
– У нас в кухне есть чайные пакетики? Есть? В самом деле? Что ж, сделай им чаю и скажи, что я незамедлительно спущусь.
– Ах, Джаггард-Блэквелл! – вскричал я, живчиком заскакивая в гостиную несколькими мгновениями спустя. – Чаем вас уже напоили, э?
Два человека обернулись ко мне. Чай они не пили, да и Джаггардом и Блэквеллом не были. Равно как и не поднялись при виде меня. Крупные, глухолицые и пусто-глазые фараоны, но мой цинк дал сбой. Они были совсем как «крючки», только не вполне.
– Мистер Маккабрей? – уточнил один.
– Воистину, – ответил я.
– Интерпол. Робинсон, Лондон. – Он показал на второго малого: – Хоммель, Амстердам.
Сошлось; цинк перестал цинковать. Интерпол – это вам не просто снасти, а голландские крючки не похожи на английских.
– Чем могу помочь? – спросил я.
– Возьмите, пожалуйста, шляпу.
Я поразмыслил над этим.
– Удостоверения? – застенчиво потребовал я.
Они оделили меня пресыщенными жизнью взорами, которыми полицейские оделяют клиентов, начитавшихся триллеров. Я бесцельно погулял вокруг, пока не удалось подсмотреть, что под пиджаком у голландца. Что и говорить – он носил плечевую кобуру, в которой покоилось нечто похожее на старый добрый «браунинг» усиленной мощности, модель 1935 года – пистолет, содержащий 14 девятимиллиметровых патронов под «парабеллум» и незаряженным весящий пару фунтов; превосходное оружие для того, чтобы шлепать им людей в висок, но вместе с тем странный выбор скобяного изделия для того, кто не ожидает оккупации.
– У меня тоже такой есть, – сказал английский «штемп».
– Я арестован? – спросил я. – И если да, то за что?
Голландец раскошелился на вздох – а может, это был зевок.
– Ви взимайт шляп, мистьер Маккабрей, – сказал он. – Пожалыйст.
В этот миг в комнату вошла Иоанна и бросила на наших гостей испуганный взгляд – в нем сквозило, я бы сказал, узнавание.
– Не ходи с этими людьми, Чарли, – резко произнесла она.
– Они вооружены, – объяснил я.
– Я тоже, – рыкнул Джок из другого дверного проема; его мясистая пятерня была заполнена «люгером».
– Спасибо, Джок, но опусти его, пожалуйста, сейчас же. Джентльмен на софе держит пистолет под своим макинтошем, и мне метится, что нацелен этот пистолет мне в брюхо. К тому же здесь присутствует миссис Маккабрей.
Я пронаблюдал, как Джок медленно взвешивает все за и против, – молясь, дабы он сделал верный выбор. Я частенько хвалюсь, что не особенно страшусь смерти, однако, с другой стороны, у меня развилось сильное пристрастие к жизни, а мне говорили, что симптомы выламывания из этой привычки способны шокировать. Наконец он опустил «люгер» на пол – автоматические пистолеты не бросают – и, повинуясь жесту голландца, пнул его по ковру. Причем пнул таким манером, что пистолет проскользил прямо под большой книжный шкаф с эркером: в Джоке, знаете ли, есть не только некрасивое лицо.
Один посетитель отвел Иоанну и Джока в кухню и запер их там; второй не стал выдергивать телефонный шнур, а развинтил трубку, вынул мембрану микрофона и положил к себе в карман.
– Отвод? – спросил он.
– Нету.
– Где?
– В спальне.
Он провел меня туда и повторил процедуру. Он был хорош. После этого мы отправились. Транспорт у них был практичный – нечто вроде «ровера», и меня заставили сесть спереди, рядом с голландцем, который вел, Английский лягаш – ну, в общем, я все еще не был уверен, что он не он, – нагнулся вперед и сказал, что я не должен выкидывать никаких глупых фортелей, потому что его пистолет нацелен мне в левую почку. Между тем любому школьнику известно, что если человек намерен вас застрелить, он так и поступает здесь и сейчас, не расползаясь белками по древесам. Явно я был нужен им живым, поэтому угроза прозвучала досуже. То есть я надеялся, что у нас такой досуг. Я изогнул шею, чтобы через плечо разглядеть, о каком огнестрельном оружии мы говорим; англичанин зарычал, чтобы я смотрел вперед. Пистолет был на месте, как положено, и времени мне хватило в аккурат на то, чтобы распознать в нем чудовищный автоматический «кольт» 45-го калибра, заказ Правительства США, способен проделать дыру в кирпичной стене. Что же было приятного в этом конкретном образце – на нем не имелось глушителя; разрядите такую штуку в машине – и движение вокруг замрет на много миль. То была их третья ошибка. Я углубился в мыследеятельность.
– Куда это вы меня везете? – досуже поинтересовался я.
– Домой, – ответил голландец. Вероятно, это задумывалось как шутка. Мы мчались на восток. Проезжая мимо св. Павла, я обратил внимание голландца на его архитектурные красоты. – Зоткнис, – только и сказал он.
Мы мчались на восток еще быстрее – теперь мимо проносились районы Лондона, довольно-таки незнакомые мне.
– Где это «домой», будьте любезны? – снова прервал молчание я.
На сей раз ответил англичанин:
– Дом там, где сердце. – В голосе его звучало благодушное самодовольство крупного человека с крупным пистолетом в руке. – Мы просто отвезем вас в милое и тихое местечко, где вам смогут задать несколько вопросов, а потом, если ваша супруга в двадцать четыре часа доставит мистера Ри на Джерэд-стрит, мы вас отпустим, что скажете?
– ЗотКНИС! – рявкнул голландец. Похоже, руководил здесь он. Из-за этих нескольких слов между тем день был прожит не зря, ибо теперь мне было ясно: эти двое – просто-напросто «шестерки» еще одного «их», которому необходимо узнать кое-что, известное мне, и я, стало быть, – ценный заложник. Я более чем обычно был уверен, что сейчас – не время делать дыры в почках Маккабрея.
Когда мы выехали на сложную дорожную развязку, забитую движением и плотно населенную полисменами в мундирах, я пробормотал голландцу, что в Англии мы ездим по левой стороне. Он, вообще говоря, так и делал, но мое замечание вынудило его задуматься, и руль в его руке дрогнул. Я выхватил ключ зажигания; машина замерла в самой середине сумбура яростной массы автомобилистов, и я выскочил. Естественно, стрелять в меня не стали. Я подбежал к ближайшему бобби, лопоча, что у водителя инфаркт и где тут, пожалуйста, ближайший телефон. Он показал на будку, после чего величественно затопотал к машине, ставшей теперь ядром кошмарнейшего затора.
В будке я неистово набрал собственный номер и вогнал в аппарат расточительный десятипенсовик. Иоанна ответила из своего будуара, где отводной трубки не заметили.
– Слушай, – сказал я. – Я в телефонной будке, угол… – Я прочел то, что написано на инструменте. – И я от них сбежал, но ненадолго. Буду в… – Я отчаянно высунулся из будки и узрел напротив огромное неопрятное здание, похожее на склад. На нем значилось название. – …В «Соленом деревенском беконе Мойхера», – прочел я.
– Сейчас не время для соленых шуточек, Чарли-дорогуша.
– Просто гони сюда Джока – быстро.
Я повесил трубку, не уделив времени даже проверке ячейки для возврата монет. И побежал к превосходнейшему мистеру Мойхеру. В самых дверях престарелая неряха, благоухающая жидкостью «Джейз»,[161]161
«Джейз» – фирменное название дезинфицирующих и моющих средств, а также предметов личной гигиены одноименной компании.
[Закрыть] указала мне на приблизительное местоположение «начальства».
– Он, наверно, обедает, – прибавила она. – Из бутылки.
Как только неряха скрылась из поля зрения, я сменил направление движения – и не раз – и углубился в лабиринты скотобойни. Смрад опаленной поросятины стал прямо-таки мучителен; меня самого потянуло к жидкости «Джейз». Отвратительный визг рассек воздух – то был свисток на обеденный перерыв, но мне он стоил дорогого. Я взял себя в руки, напустив вид чиновника из Министерства здравоохранения, нагло прогуливающегося в поисках бактерии «клостридиум ботулинум».[162]162
Палочка ботулизма (искаж. лат.).
[Закрыть] Рабочие, толпой пронесшиеся мимо, не удостоили меня и взглядом – они мчались поиграть в опасную игру с паратифом из пирожков с говядиной в «Гроздь винограда»: пирожков со свининой, изволите ли видеть, они и в рот бы не взяли, ибо каждый день наблюдали, как их делают. Гордо вышагивая по коридорам, то и дело наобум сворачивая туда и обратно весьма целеустремленным манером, я лихорадочно занимался ментальной арифметикой – складывал и вычитал, насколько быстро Джок сюда сможет добраться. Очень, видите ли, славно быть ловким и хитроумным, но когда вы по самые белки глаз в летальном дерьме, вам не обойтись без головореза – того, кто имеет в таких ситуациях опыт еще с первой отсидки в Борстале. Джок – в аккурат такой головорез – его могли бы себе позволить немногие торговцы искусством, – и я был уверен, что он со всей возможной прытью поспешит в «кошоннери»[163]163
Свинство (искаж. фр.).
[Закрыть] Мойхера, причем должным образом экипирован будет парой латунных кастетов, одним «люгером» и, если ему удастся отыскать ключ, одним «банкирским особым» револьвером – тем, что я всегда держу в ночной тумбочке. Двадцать минут – так расписал я этот гандикап. Мне следует продержаться и не сдохнуть всего двадцать минут.
Я протиснулся мимо груды ларей, помеченных «ТОЛЬКО ДЛЯ КОШАЧЬЕГО КОРМА: ПОСЛЕ РАБОТЫ МЫТЬ РУКИ», и уже собирался направить стопы свои через следующий участок, маркированный «ТОЛЬКО ДЛЯ ИРЛАНДИИ И БЕЛЬГИИ», когда футах в тридцати от себя узрел крупного малого, обеими руками держащего пистолет. То был голландец. А пистолет целил в меня. Двуручная хватка – вполне приемлемая процедура, согласно тому учебнику, по которому учат полисменов, но мне показалось, что, умей он хоть как-то с этой штукой управляться, на таком расстоянии держал бы ее скорее в одной руке и направлял в землю в паре ярдов от своих ног. Но все равно я замер – как на моем месте поступил бы любой разумный человек.
– Пойдьомт, мистьер Маккабрей, – весомо сказал он. – Пойдьомт. Пожалый, кончайт театрикальност. Ви пойдьомт с рукомм за голово, и никто вас не навредайт.
Я тяжело задышал: вдох – досчитать до десяти – выдох. Предполагается, что это насытит систему кислородом. В смеси с адреналином, который и так привольно плескался в моих кровеносных сосудах, эффект оказался целительным: я ощутил в себе убежденность, что мог бы продержаться два раунда против Кассиуса Клэя.[164]164
Кассиус Марцеллус Клэй (р. 1942) – американский боксер, многократный чемпион мира в тяжелом весе; в 1964 г., вступив в организацию «Черные мусульмане», сменил имя на «Мухаммед Али».
[Закрыть] Если он не прижмет меня к канатам, разумеется.
Я продолжал насыщаться кислородом; пистолет меж тем бродил дулом от моих причинных до моего чела. Голландцу надоело первому.
– Мистьер Маккабрей, – опасным голосом произнес он. – Ви кончайт или как?
Само собой, я не мог упустить такой реплики, не так ли?
– Нет, – ответил я. – Я просто так дышу.
Пока он над этим раздумывал, я изобразил нырок влево, после чего изо всех сил нырнул вправо – за дружелюбные лари свинятины. «Трути-ту-ту-ту», – затрубил его рожок. Одна пуля с воем отскочила от стены, остальные прошили контейнеры. Он был не так плох, как я думал, но и не так хорош, как думал он. Эта двуручная хватка, видите ли, предоставляет вам грандиозный первый выстрел, но когда разворачиваетесь к следующей цели, неизбежно расслабляетесь слишком рано. Хороший стрелок из пистолета всегда опускает оружие, ведя вторую цель, и поднимает его, лишь когда ловит ее намертво. Спросите любого. Уайатта Эрпа,[165]165
Уайатт Берри Стрэпп Эрп (1848–1929) – легендарная личность эпохи освоения Фронтира, картежник и авантюрист. Был помощником судебного исполнителя в г. Додж-Сити в 1876 и 1878–1879 гг. Особую известность приобрел в 1881 г. после знаменитой перестрелки с бандой Айка Клэнтона возле скотоводческой фермы «O.K. Коррал» близ г. Тумстона, Аризона.
[Закрыть] к примеру.
Я не осмелился дать ему время на смену обоймы, поэтому сбросил пиджак и перекинул его через лари. «Тру-ти-ту-ту», – запел «браунинг». Семь патронов, стало быть, в расходе, семь осталось: даже я способен такое определить. Пол клонился к голландцу покатым пандусом. Я пнул парочку ларей, и они соответственно покатились, разбрызгивая свинячью кровь и еще бог весть что. Он принялся палить по ним – голландцы народ чистоплотный. Десять патронов в расход, осталось четыре. Я воздел незанятую крышку и грохнул ею об пол; он выпустил еще два патрона, довольно необузданно.
