Текст книги "ГАМБИТ МАККАБРЕЯ"

Автор книги: Кирил Бонфильоли

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 15 страниц)

12
Маккабрей наконец осознает, что попал отнюдь не в вечернюю школу самообороны для старушек

Вы, друзья, меня оставьте, пока Феб не так высок,

А когда я вам потребен стану, дунете в рожок.

«Замок Локсли»

БЛИЖЕ К УТРУ, в том полупробужденном состоянии, когда нас навещают самые плохие и самые хорошие сны, отдохновение мое было испорчено отвратными видениями разнообразных доминатрисс: Екатерины Великой, миссис Бандаранаике, Эриний, миссис Индиры Ганди, Лейлы Халед, Ульрики Майнхоф, Марион Койл, Фусако Сигенобу, Валькирий, Элеаноры Рузвельт, Эрминтруды с Окровавленным Мечом, миссис Голды Меир, Кэрри Нэйшн, императрицы Ливии[70]70
  Екатерина II Великая (1729–1796) – немецкая принцесса Софья Фредерика Августа Анхальт-Цербстская, российская императрица с 1762 г.
  Сиримаво Бандаранаике (1916–2000) – премьер-министр Республики Шри-Ланка (до 1972 г. – Цейлон) в 1960–1965 и в 1970–1977 и с 1994 г.
  Эринии (Евмениды) – в греческой мифологии богини мщения, обитающие в подземном царстве; преследуя преступника, лишают его рассудка.
  Индира Ганди (1917–1984) – премьер-министр Индии в 1966–1977 и с 1980 г.
  Лейла Халед (р. 1944) – участница нескольких терактов и угонов «черного сентября» 1969 г., организованных радикальным крылом Народного фронта освобождения Палестины.
  Ульрика Майнхоф (1934–1976) – немецкая журналистка, леворадикальная активистка, основательница «Красноармейской фракции» (РАФ), также известной как «группа Баадер-Майнхоф».
  Марион Койл – член экстремистской Ирландской республиканской армии, участница похищения голландского бизнесмена д-ра Тиде Херремы 4 октября 1975 г.
  Фусако Сигенобу (р. 1945) – руководительница террористической организации «Японская Красная армия».
  Валькирии – в скандинавской мифологии воинственные девы, решающие по воле бога Одина исход сражений; отбирали храбрейших из павших воинов и уносили в Валгаллу.
  Анна Элеанора Рузвельт (1884–1962) – журналист ка и публицист, общественный и политический деятель, жена президента США Ф.Д. Рузвельта.
  Голда Меир (Мейерсон, 1898–1978) – премьер-министр Израиля в 1969–1974 гг.
  Кэрри Нэйшн (Амелия Мур, 1846–1911) – американский общественный деятель, сторонница запрета алкогольных напитков.
  Ливия Друза Августа (Ливия Друзилла, Юлия Августа, 58 г. до н. э. – 29 г. н. э.) – жена и советница императора Августа, считалась самой могущественной женщиной Римской империи.


[Закрыть]… Все они прошествовали пред моим мысленным взором, нечленораздельно лопоча и ругаясь, размахивая руками, на которых кровь запеклась по самые локти. Я уже затягивал потуже пояс перед тем, как утешиться образом миссис Маргарет Тэтчер,[71]71
  Маргарет Тэтчер (р. 1925) – премьер-министр Великобритании в 1979–1990 гг., лидер Консервативной партии в 1975–1990 гг.


[Закрыть] ибо всегда был стойким тори, когда, к моему восторгу и облегчению, в полное бодрствование меня привели жужжание и щелчок дверного часового механизма.

– Подъёмушки, Маккабрей! – закудахтал ненавистный динамик. – Три минуты на душ, одна на чистку зубов, две на бритье. Через восемь минут выберете спортивный костюм у интенданта, через десять – быть в спортзале. Вопросы есть?

– А дренаж? – слабо поинтересовался я.

– Нет, Маккабрей, не дренаж, а тренаж. Неимоверно полезно. Можете пропустить, если пожелаете, но единственный вход в столовую – через спортзал.

Тренаж был адом. Меня заставляли нелепо гарцевать, ползать вверх и вниз по гимнастическим стенкам, метать себя через ненавистных коней и пытаться отжиматься. Затем в меня швыряли чудовищными медицинскими мячами. Я задыхался и кряхтел, пока не задребезжал звонок и все мы строем не направились в душевые. Общие, несегрегированные душевые. Китти подмигнула мне, намыливая свое багажное тулово, а девушки помоложе учиняли мне проказы.

Завтрак, с другой стороны, был несравненен. Один из тех славнейших сельских завтраков, когда подымаешь крышки с серебряных блюд на буфете и обнаруживаешь под ними яйца и почки, отбивные и бекон, копченую селедку и пикшу, кеджери и румяную ветчину, рубленую индюшатину с острой подливкой, взбитые яйца и жареные помидоры, а когда садишься, перед тобой стоят два сорта чая, а также кофе, и джем, и три сорта конфитюра, и тебе подносят все больше и больше горячих тостов. Я ел, что называется, от пуза, ибо – хоть я такого и не люблю – понимал, что силы мне, изволите ли видеть, потребуются.

– Это последний раз, когда вы сидите во главе стола со мною рядом, – сказала комендантша. Я сокрушенно побулькал, что приглушилось куском тоста (отягощенного комками черного густого конфитюра, что так хорошо делают в Оксфорде), который я глодал в этот миг. – Да, – продолжала она, – перед ланчем к нам прибудет еще один гость, и, естественно, привилегия сидеть справа от меня предоставляется новоприбывшему.

Я раскрыл было рот, чтобы издать шуточку из тех, что издают малые вроде меня, но снова его закрыл.

– Вполне понимаю, – клекотнул я, промывая непокорный осколок тоста еще одной чашкой капитальнейшего кофе.

– Дамы! – неожиданно взревела комендантша, проигнорировав худосочных особей мужской принадлежности, сидевших за столом. – Дамы, капитан Маккабрей через пять минут должен прибыть в оружейную для пристрелки своего нового пистолета. По традиции Колледжа, выйдя оттуда, он становится на двадцать четыре часа Законной Добычей.

Люди за столом захохотали и закричали ура и прочее, но кусок тоста в утробе Маккабрея дернулся и замер намертво.

– ? – учтиво осведомился я.

– Это значит, – учтиво пояснила комендантша, – что с 10 ¹⁰ часов вы – Законная Добыча. Такова традиция для всех наших новых студентов вне зависимости от их возраста, пола или веса. Позвольте сформулировать иначе: с упомянутого часа на Ч. Маккабрея открывается охота. Ваши соученики будут прилагать любые разумные усилия, чтобы серьезно вас не изувечить, ибо все это делается в шутку, понимаете? Некоторые ваши предшественники пережили День Законной Добычи, утратив всего лишь зуб-другой.

Она всмотрелась в масло, таявшее на ее тосте, и подавила вздох, должно быть, сожаления о тех счастливых днях, когда ни единый ломтик масла не осмеливался впитаться в кусок тоста без письменного приказа, заверенного ею лично.

– Удачи, Маккабрей, – сказала она, тем самым закончив разговор.

Ни один остроумный ответ не вспрыгнул мне на уста.

То был плохой день; паршивый то был день. (Подобный сжатой версии ненавистного первого семестра в четвероразрядной частной мужской школе, когда вас травят и третируют, а вы не можете запереться в уборной и поплакать, потому что замков на уборных нет, и вы все часы индивидуальных занятий тратите на писание неистовых, залитых слезами писем родителям, умоляя забрать вас отсюда, хотя знаете, что они лишь игриво ответят вам что-нибудь про «закалку характера» и так далее.) Если я скажу, что два наиприятнейших часа того первого дня в Колледже Террора Блямкли-Лог были проведены в высокой развилине дугласовой пихты или какого-то иного презренного вечнозеленого под обстрелом графитовых пуль, мне кажется, иных слов не потребуется.

Я не потерял ни единого зуба, но фонарь под глазом, который я гордо внес в столовую на ужин, возбудил безвкусное сквернословие. Его я презрел, ибо ужин, по обыкновению, был превосходен: казалось, он залечивает все раны. «Наваран д'ано»[72]72
  Телячье рагу (искаж. фр.).


[Закрыть] мне пытались испортить сообщением, что сегодня моя очередь мыть посуду, но тут уж я стоял насмерть. Есть вещи, которых белый человек просто не делает. Воплями взывать к вооруженным лесбиянкам о милосердии с середины дугласовой пихты или иного вечнозеленого – да. Мыть за ними посуду – отнюдь.

За ужином почетное место одесную комендантши пустовало; новый гость – или жертва – явно пока не вступил на борт. Я был рад, что сам не сижу там и не мне приходится перебрасываться с мадам вежливыми замечаниями, равно как и отводить взор от мерзостных и коварных персей Китти. На моем новом месте ближе к середине стола меня окружали с одного фланга – забавный ученый американец, сообщивший мне, что я могу, видимо, считать его чем-то вроде синолога, с другого – вполне сексапильнейшей юной девой на всей территории. Она очаровательно хихикала и щеголяла полной блузкой восхитительнейших грудей, какие только можно себе вообразить. Дева пообещала взять на себя мытье посуды, а после призналась, что днем я попал в нее графитовой пулей, отчего у нее вспухла ушшассная шишка, только показать ее мне сейчас она не может, потому что на ней сидит.

Едва затычка звякнула в горлышке графина с бренди, я откланялся под предлогом усталости – что было нисколько не преувеличением, а святой правдой, – и потрюхал к себе в спальню. Следующему утру должно было посвящаться Теории, а это значило, что мне следует освоить методическую брошюру или две, прежде чем сложить ручки и покойно засопеть. Но для начала я освоил изобильный глоток из одной полубутыли, а после выудил из кипы брошюру, посвященную «Расовой Имитации», и взял ее с собою в постель. Раздел, озаглавленный «Сомато-этнические ценности среды», выглядел как раз подходящим для побуждения к здоровому сну, однако я оказался не прав – в одиннадцатый раз задень. Выяснилось, что «Сомато-этнические ценности среды» повествуют о вещах завораживающих; я поневоле зачитался. Судя по всему, эти самые СЭЦы – как раз то самое, что этологи называют «умвельтом»,[73]73
  Среда (искаж. нем.).


[Закрыть] областью тревожности, окружающей участников животного творения – таких, как человеческие существа. Похоже, все мы рождаемся с расовым ощущением личной территории вокруг наших тел (либо приобретаем его), а за пределами этой внутренней периферии «приватности» залегает внешняя сфера «дружелюбия», куда можно проникнуть по соизволению владельца или взаимному согласию. Так, например, если вы проводите собеседование с тем, кого желаете унизить, никак не высказываясь при этом, вы сажаете его на таком расстоянии от себя, чтобы человек смутно ощущал себя не в своей тарелке и вынужденно говорил чуть громче, нежели ему хочется, – и вы таким образом получаете возможность угрожающе возвышать голос. Большинство промышленных магнатов выучивают этот финт, еще ходя пешком под стол управляющих директоров, – и этот же прием был не самым захудалым из тайных орудий Гитлера. С другой стороны, позвольте малому зайти за ваш стол и усадите его в двух футах от себя – и он ощутит себя допущенным во внутренний круг аромата вашего зубного эликсира.

Сходным образом, если вам выпало выдавать себя за араба или же левантийца, вы должны беседовать с другими арабами или же левантийцами животом к животу; попробуйте отступить хоть на шаг от ужаса пред извержением чесночного дыхания и кариеса – и немедленно вскинется бровь, пусть даже маскировка ваша и владение языком идеальнее некуда.

В брошюре содержались и другие перлы, более завораживающие; некоторые я уже знал и без того. К примеру, нельзя трогать людей за тюрбаны – но, с другой стороны, я к такому никогда и не стремился. Еще я знал, например, что среди мусульман нельзя брать пищу левой рукой, однако мне было неизвестно, что трогать ею почти все, что угодно, приравнивается в определенных обстоятельствах к смертельному оскорблению. (Мусульмане, изволите ли видеть, пользуются левой рукой лишь с одной целью. Нехватка воды в пустыне, сами понимаете.) К тому же я был осведомлен, что улыбка без размыкания губ у некоторых пород китайцев означает «я не понимаю», – но не ведал, что улыбка пошире означает «вы меня смущаете», а если еще и зубы обнажаются, то это значит нечто совершенно третье. К китайским ресторанам, как я осознал, прочтя брошюру, относиться, как прежде, я уже не смогу. (В то время я был сравнительно невинен; дали бы мне заглянуть в будущее, я опрометью выскочил бы в окно, а там будь что будет с этими доберманами и электрифицированным забором.)

Я все еще размышлял над этими фрагментами полезных знаний, когда погас свет, и тридцать секунд спустя коблоподобный голос динамика сообщил мне, что свет сейчас погасят.

Я убаюкал себя, пытаясь вообразить, где именно на моей очаровательной соседке по столу расположился синяк. Будь я моложе и не так утомляем, подобные мысли не дали бы мне заснуть до рассвета.

13
Маккабрей смятенно осознает, что игра идет не на заколки для волос и даже не на деньги

Ханжи за прокторов здесь, вдовы – за деканов,

И свежи выпускницы в золоте волос.

«Принцесса»

УТРО ТЕОРИИ ПРОШЛО ХОРОШО; когда настал мой черед, я сумел довольно убедительно изобразить левантинца, ибо выпросил на кухне зубок чеснока. Инструкторесса смятенно отшатнулась, когда я подступил к ней, выпятив брюхо, заунывно ноя, размахивая руками, а равно изрыгая ядовитые пары, рожденные этим князем всех овощей.

Моя хорошенькая соседка по столу за ланчем тоже подалась в ужасе назад, но как раз на этот крайний случай я приберег дольку, и соседка послушно ее сжевала.

– Что такое? – вскричала она мгновение спустя. – Вы больше ничем не пахнете!

Я учтиво осведомился о ее синяке и выяснил, что он по-прежнему суавнительно ушшасен, но она собиуается натеуеть его ауникой, только не совсем моуэт до него достать. Мы умозрительно переглянулись.

Однако это не помешало ей во второй половине дня всеми силами постараться и пребольно обработать меня на учениях «Найти и уничтожить», проведенных на обширном участке лесопосадок и кустарников: моя соседка с менее чем двадцати шагов игриво всадила графитовую пулю прямо в пару свернутых шерстяных носков, которую я благоразумно разместил там, где крикетёр хранит свой гульфик.

– Ты за это заплатишь, – пробормотал я, созерцая алое пятно, расползшееся в промежности моих боевых штанов. (Я выступал за Белую сторону в этой конкретной стратагеме «кригшпиля»,[74]74
  Военная игра (искаж. нем.).


[Закрыть] изволите ли видеть, а она – за Красную, и наши пули были окрашены соответствующим образом.) Я исправно отрапортовался убитым ближайшей рефери, которая хихикнула, обработала мой алый знак доблести[75]75
  «Алый знак доблести»(1895) – повесть о Гражданской войне в Америке, написанная под влиянием Л.Н. Толстого американским писателем Стивеном Крейном (1871–1900).


[Закрыть] детергентом из баллончика и снова отправила на бойню, введя меня в немалую краску. Искусно я прополз по газону к канаве или «ха-ха»,[76]76
  Канава с опорной стенкой или низкая садовая изгородь (искаж. фр.).


[Закрыть] червяком протащился вдоль нее, пока не оказался за пределами кустарника, выскользнул наружу снова и занял позицию в малюсеньком неухоженном клочке сорняков на самом краю лесопосадок. (Давным-давно меня научили всегда выбирать самое маленькое прикрытие из всех возможных, которого едва ли хватит, чтобы, собственно, прикрыть вас; если вы таитесь за самой неадекватной кочкой или кустиком, на вас нападут в последнюю очередь, а вы зато можете оказаться способны фланговым огнем скосить остальных, пока они штурмуют прикрытия помощнее. Не знаю, чему учат солдат в наши дни нейтронных бомб. Молиться, должно быть.)

Я хорошо выбрал точку: ни единая грешница не проскользнула в моем секторе обстрела большую долю часа, и я уже решил было, что задремываю, убаюканный ароматами хвои, мирта и прочим приятным смрадом, коим по теплым дням наслаждаются ботаники. От размышлений меня пробудил наислабейший шорох, донесшийся не откуда-нибудь, а со стороны «хаха». «Ха ха! – подумал я, – попалась!» – ибо я был уверен, что шорох издает моя сексапильная подружка; уверен я был и в том, что она либо сдастся мне и предложит осмотреть свой синяк, либо, если сие не удастся, предоставит мне полный обзор себя на фоне горизонта, чтобы я смог добавить к первому синяку парный в тон.

Ничего подобного. Студентка, явившаяся мне из «хаха», была мала, тоща и, противу всех правил, облачена отнюдь не в предписанную Колледжем форму. На ней было нечто вроде спортивного костюма с капюшоном, тускло-небесного цвета – скорее похоже на маскировочный оттенок, принятый во французской армии, – только он был весь диагонально исчерчен темно-зелеными полосами и мазками. Как и ее лицо. Но я не модистка – я просто выстрелил ей в грудь.

То был чудесный выстрел. Вы когда-нибудь вспугивали очень быстрого фазана и знали уже в тот миг, когда нажимали на спуск, что промахнуться никак не можете и птица рухнет аккуратно, вполне замертво и так близко к вашим ногам, что собаке просто нечего будет делать, кроме как одобрительно стучать хвостом? Нет? Ой. Ну что ж – доводилось ли вам тогда за покерным столом тянуть карту к вашим 7, 8, 9 и 10 с абсолютной уверенностью, что она окажется 6 или вальтом? Тоже нет? Нет – в самом деле нет? Тогда вы – явный гольфер и вам знакомо чувство, которое никогда не устают описывать все гольферы: в тот миг, когда заканчиваете замах, вы убеждены, что удар получится по-настоящему смачен, ваш мячик вылетит точно на лужайку и вы пожалеете, что играете всего лишь на какую-то паршивую пятерку.

Это, как я уже сказал, был чудесный выстрел с такого расстояния: он попал девушке прямехонько в центральную вертикальную ось, в аккурат посередине между пупком и ключицами. Будь у меня настоящая пуля, она бы прихватила с собой добрый шмат ее грудины, мясорубкой протащила бы сквозь аорту и не прикончила бы девушку моментально, а, быть может, предоставила ей секунды полторы, за которые означенная девушка успела бы пожалеть, что не выбрала себе никакой другой карьеры.

Реакция раненой была медленной – или же девушка просто оказалась тупицей: она сбилась с шага и глупо уставилась на свою «рану», озадаченно потрогала кляксу белого порошка, поднесла пальцы к губам и полизала. Я поднял из-за кочки голову и жизнерадостно сообщил ей, что она убита. Девушка в меня выстрелила – что не по правилам. Я не стал тратить времени на протесты, ибо пуля ее ударилась о камень в кочке и с визгом унеслась «ан рикоше».[77]77
  Рикошетом (искаж. фр).


[Закрыть] Явно не графитовая. «Сука!» – сердито подумал я и выпустил пару патронов в ее закамуфлированное лицо – это было тоже не по правилам. Одна пуля, судя по эффекту, вступила в контакт с целью: девушка завопила и схватилась за лицо руками. Странно было то, что кричала она ни на одном из слышанных мною европейских языков и доносились до моего слуха эти крики посредством довольно низкого тенора. Мужским голосом.

Когда я выпрямился, с другой стороны последовал новый выстрел, и я почувствовал, как меня что-то крепко дернуло за гимнастерку в области талии: из «хаха» выбирался еще один азиат в сходном камуфляже. Я знал, что у меня в обойме остался последний патрон – твердая гильза, медно-никелевая пуля, – но я всегда ставил свою личную безопасность выше оной тех людей, которые пытаются меня убить. Я выстрелил ему в голову. Он умер, не жалуясь и никакой реплики мимоходом не бросив.

Тут выбрался из канавы третий человек, замаскированный точно так же. Это плохо – пистолет у меня опустел, а в запасной обойме – сплошной графит. Пока я шарил в кармане, от лесопосадок у меня за спиной долетел некий благовоспитанный звук – словно по столу забарабанили пальцы банковского управляющего. Человек выпрямился во весь рост, озадаченно уставился себе в грудь, как и первый парень, и рухнул бездыханно. Я развернулся, все еще пытаясь извлечь из кармана обойму.

Из-за деревьев показалась Иоанна. В руках она держала любопытной формы пистолет-автомат, подобных которому мне раньше видеть не доводилось.

– Что новенького, киска?[78]78
  «Что новенького, киска?» (1965) – культовая эротически-абсурдистская комедия американского режиссера Клайва Доннера по сценарию Вуди Аллена. Также – заглавная песня оттуда (му зыка Бёрта Бакарэка, слова Хэла Дэйвида).


[Закрыть] – доблестно проблеял я.

Она запечатлела на моей щеке супружеский, однако формальный поцелуй, после чего рысью направилась к «хаха» проверить, не осталось ли там других извергов в человеческом облике. Не обнаружила больше ни одного. Малого с подбитым глазом мы забрали с собой в Колледж.

За чашкой чаю в кабинете комендантши – или «берлоге», как она предпочитала ее именовать, – мы болтали о том и об этом. Иоанна свою чашку чаю называла «Генералом Монтгомери» – в ней содержался устрашающе сухой «мартини», а звался напиток так из-за того, что пропорция джина и вермута в нем была двенадцать к одному.[79]79
  Бернард Лоу Монтгомери Аламейнский (1887–1976) – виконт (1946), британский фельдмаршал (1944). Во Вторую мировую войну с 1942 г. командовал 8-й армией в Северной Африке, которая в боях под Эль-Аламейном нанесла поражение итало-немецким войскам. В 1944–1945 гг. командующий 21-й группой армий в Нормандии, Бельгии и Северной Германии. Его полководческий почерк отличался склонностью к большому перевесу сил.


[Закрыть] В моей чашке плескался с избытком заслуженный «Красный Гребень Делюкс» – жидкость, явно разработанная для сдергивания людей с самого края могилы, – а комендантша рассудительно потягивала неразбавленный флотский ром. Настоящий же чайник бурлил, нелюбимый, на своем подносе.

– Послушайте, – сказал я.

Они послушали – вежливо.

– Послушайте, но почему эти кошмарные люди хотели меня убить, а? Э?

– Не хотели, – твердо ответила комендантша.

– Ну что ж, а я уж чуть было вам не поверил.

– Чарли-дорогуша, они не хотели убивать конкретно тебя, – только это и хотела сказать Сибилла. Да, дорогуша, это Сибилла, но пока ты здесь, ты по-прежнему должен обращаться к ней «мадам». (Ох, Чарли, дорогуша, прошу тебя, не отвешивай так челюсть.) Они пытались внедриться на Командный Пост, видишь ли.

Я не видел.

– Где это? – спросил я.

– Как? Здесь, дорогуша.

– Нет нет нет, ответ совершенно неверен. Здесь колледж Блямкли-Лог, спроси кого угодно.

– Ну да, дорогуша, но кроме того он и еще кое-что. Много чего, на самом деле.

У меня возникло противное ощущение, будто скоро кто-нибудь мне велит не забивать свою хорошенькую головку такой чепухой, поэтому я заткнулся.

– Вообще-то, – продолжала Иоанна с подобающей ей скромностью, – они, вероятно, надеялись убить меня. Я как бы даже этого ожидала – а ты как думал? Поэтому вчера на ужине я и не сидела об… ладно, по правую руку от Сибиллы. Я сюда приехала сразу же после рассвета, когда Фиона уже запирает своих собачек, и провела день в лесополосе, или как вы в Британии называете эти рощицы, – и вот как раз успела тебе спасти жизнь, правда, мой дорогой?

– В самом деле, – горько отозвался я. – Воистину так. Прости, что на сей раз не сказал тебе спасибо за этот раз сразу. Постой-ка – сколько раз это уже получается?

Иоанна метнула в меня долгий и ровный взгляд, острие которого вышло бы у меня между лопаток, но я не сконфузился, ибо за свою карьеру ловил немало таких взглядов. Потребен поистине очень долгий и очень ровный взгляд, чтобы сконфузить торговца Старыми Мастерами.

– Кем, стало быть, – отрывисто спросил я, – были эти ангелы-мстители? Простыми охотниками за состоянием? Отвергнутыми любовниками? У меня такое чувство, что я имею право поинтересоваться, знаешь ли.

На сей раз она воздела бровь. С долгими ровными взглядами справляться я умею, но когда Иоанна воздевает бровь, мужи отважные, как известно, рвут на себе одежды. Я спасовал. Вопрос был задан от дурновкусия.

– Извини, – сказал я.

– Они были из 14К.

– Это Кё-д'Орсэ, номер 14?[80]80
  На набережной Кё-д'Орсэ в Париже находится Министерство иностранных дел Франции.


[Закрыть] – сообразительно уточнил я. – Правила покушений, «О-Кё»?

На меня посмотрели. Могу вообразить – я еще чуточку поспасовал.

– Нет, Чарли-дорогуша, это означает номер 14, По-Ва-роуд, Кантон, Китай. Там прежде располагалась штаб-квартира некоего «туна»[81]81
  Тун (тань или тонь) – братство или тайное общество в городских китайских общинах в США. В начале XX в. считалось формой организованной преступности.


[Закрыть] – нынче в газетах их называют «триадами», – образованного в 1945 году старым Националистическим правительством, а если точнее – мадам Цзян, внучкой Сунь Ятсена,[82]82
  Сунь Ятсен (Сунь Чжуншань, Сунь Вэнь, 1866–1925) – китайский политический деятель, создал в 1894 г. организацию Синч-жунхой, в 1905-м – более массовую организацию Тунмэнхой. Вождь Синьхайской революции 1911–1913 гг., первый (временный) президент Китайской республики (1 января – 1 апреля 1912 г.). В 1912 г. основал партию Гоминьдан.


[Закрыть] что одно и то же, – как «оплот против коммунизма». Они по-прежнему антикоммунисты, но как бы разнообразили свою деятельность за последние лет двадцать. Теперь влезли в «Золотой треугольник» по-крупному.

Я как перепугался, так и покраснел – что естественно для любого, кто частенько перешучивался со своей молодой женой насчет того, что она – натуральная блондинка. Она оделила меня еще одним своим взглядом; доброты в нем было мало.

– Чарли, даже ты должен был слыхать о «Золотом треугольнике» – это район, где выращивают опий, окружен горами Бирмы, Лаоса и Таиланда. Надо полагать, ты уже понял, из-за чего все эти гаденькие войнушки. Так вот, 14К отчаянно нужен уксусный ангидрид,[83]83
  Уксусный ангидрид – бесцветная жидкость с резким запахом, температура кипения 139,9ºС. Применяют для ацилирования, например в производстве ацетнлцеллюлозы, душистых и лекарственных веществ, а также наркотиков.


[Закрыть] а получить они его могут только от нас. Теперь видишь?

– Нет, – правдиво ответил я.

– Ох горе. Уксусный ангидрид – для рафинирования морфия. Очень нужен. После рафинирования в морфий объем опия уменьшается, а цена увеличивается. После рафинирования морфия в героин происходит то же самое – скачками. Килограмм Номера Три можно купить в Бангкоке за пару сотен фунтов; как героин в Гонконге он уже стоит, наверное, £6 000 оптом, что означает £ 30 000 на улицах. Если довезешь до Амстердама, сумму запросто можно утроить, даже заплатив наркожандармам, у которых голодные любовницы и закладная дома плачет. В Нью-Йорке же…

– Да, да, – сказал я. – Я все это знаю, хотя цены, похоже, растут от недели к неделе. И я знаю про сержанта гонконгской полиции, у которого пятьдесят шесть банковских счетов. Говоря «нет», я имел в виду: «Нет, я не понимаю, кто такой этот мы, – я о том мы, который захватил полунельсоном этот уксусный как-его-там». Кто такой, на самом деле, этот «мы»? – спросил я с прекрасно отточенным небрежением к финтифлюшкам английской морфологии.

Иоанна стремительно переглянулась с комендантшей.

– О, я понимаю, – сказала она. – Ну что ж, наверное, и тебе можно. «Мы» тот – ох, черт, ты и меня заразил – мы суть… или, скорее, мы – просто друзья «Во Син Во», вероятно, старейшего туна в Китае.

– О, а, – немощно отреагировал я.

– Да. Мы как бы с ними спелись. Сейчас это объяснить сложновато…

– Белые рабыни? – деловито спросил я. Иоанна уставилась на меня, после чего хихикнула своим серебряным колокольчиком.

– Нет, Чарли, ты все ставишь с ног на голову, дорогуша.

– Временами да, – чопорно ответил я, ибо мне очень не нравится, когда о моих спаленных причудах упоминают публично. – Но о чем ты? Вы – мы – против белого рабства?

– Ну да, можно сказать и так. Да, это очень проницательно сказано, Чарли. – И она снова закатилась этим своим серебристым смехом.

– Послушай-ка, – сказал я, пытаясь взять подуздцы знаменитый норов Маккабрея. – Я человек не любопытный, но не будешь ли ты любезна сообщить мне – между нами троими…

– Четверыми, – поправила меня она. Я пересчитал нас. Мы были троими.

– Э? – уточнил я.

– Нет, Хо, – раздался у меня за спиной голос. Развернувшись, я оказался в пресловутом просаке. Позади высился массивный китайский джентльмен в шелковом костюме. До сих пор не знаю, как он проник в кабинет.

– Чарли, это мой друг мистер Хо. Мистер Хо, мой муж.

Китайский дядька воспроизвел звуки одновременно как почтительные, так и недоверчивые. Я взял себя в руки и пустился на поиски красноречивой реплики.

– Как поживаете? – вот что у меня вышло.

– Удается, – ответил он. Я улыбнулся, но зубов не показал.

Окутало нечто вроде молчания. Садиться мистер Хо не стал. Иоанна с комендантшей – никогда не выучусь звать ее Сибиллой – смотрели себе в подолы, словно у них там было по пяльцам. Отбивать мячи беседы выпало мне.

– Мистер, э-э, Хо, – начал я жовиально, сверхцивильно – как принято обращаться к ребятам, чей цвет кожи не вполне соответствует вашему.

– Нет, Хо, – ответил он.

– О!

– Нет – не о-хо, не э-хо. Хо, – стоял на своем он. Я заподозрил в себе простака из лингафонного курса; решил самоутвердиться.

– И какова, стало быть, ваша отрасль, мистер Хо? – по-прежнему жовиально осведомился я.

– Бо-бо, – ответил он. Этим замечанием я вряд ли мог бы воспользоваться, а потому дозволил ему упасть на пол – в надежде, что наутро горничная заметет его под кресло.

– Чарли-дорогуша, мистер Хо говорит, что делает людям больно. Этим он зарабатывает на жизнь, понимаешь?

– О, а, – изрек я.

– Чарли-дорогуша, фраза «о а» на кантонском диалекте – очень грубая.

Я произнес очень грубое слово по-английски, после чего повергся в капризное безмолвие.

– Мистер Хо, вы не введете, пожалуйста, пленного? – попросила комендантша. Китаец не ответил. Я кинул на него взгляд – китайца не оказалось. По моим прикидкам, я умею довольно бесшумно перемещать в пространстве тушку Маккабрея, но этот человек вселял жуть: он был еще лучше камердинера старины Вустера, который, как хорошо известно, ускальзывал за сборную Англию.

– Мистер Хо – Красная Палка «Во Син Во» в Англии, – торопливо пояснила Иоанна. – Это нечто вроде, э, правоприменителя.

Китаец вернулся, не успел я моргнуть, – пленника он тащил на плече так же небрежно, как вы или я могли бы нести пляжную сумку, если бы мы с вами были из тех, кому свойственно таскать пляжные сумки.

– Допросите его, – велела комендантша, – но прошу вас, ничего не пачкайте. Ковер дорогой.

Мистер Хо свалил пленника на пол, вытащил из кармана раскладной пластиковый дождевик и кинул своей ноше. Та развернула и аккуратно улеглась сверху. Пленник был довольно-таки наг, если не считать повязки на лице – там, куда попала моя пуля, – однако другой его глаз был открыт и насторожен. Признаков страха он не являл, если не считать того, что пенис у него как бы несколько съежился, словно он только что вынырнул из ледяной ванны.

– Если вы станете его пытать, – сказал я, – я ухожу.

– Вероятно, не обязатерьно, – ответил мистер Хо. – Есри профессинарь, знает, я его разговорю, наше время не тратит. Все пытки – чушь, разврекают мучитеря. Невиновный признаёт, виновный врет, групый сришком быстро мрет. Гестаповская дрянь… Профессинарьная пытка простая. Первое – бо-бо очень сирьно. Рюди не знают, как борьно от бори. Второе – ударить мужской чрен. Рюди говорят еще раньше… Третье – ударить зрение… Четвертое – обещать быструю смерть. Вот всё. Смотри.

Он извлек черный докторский саквояж. Я затрепетал от мысли о том, какие кошмарные инструменты сейчас оттуда появятся, но содержимое оказалось непритязательным. Один обычный электрический утюг, который китаец аккуратно установил у подошв пленника. Включать не стал. Пленник приподнялся на локте, бесстрастно за ним наблюдая. Затем Хо выложил моток тонкого провода с деревянными рукоятками на концах – такими бакалейщики режут сыр, – прямо на гениталии пленника. Лицо человека не выразило никакой эмоции, но пенис у него, похоже, съежился еще немного. После чего мистер Хо извлек из саквояжа чайную ложечку и положил на ковер на уровне оставшегося глазного яблока пленника, а трехдюймовый гвоздь разместил на его левой груди.

Пленник, судя по всему, оценил эти обычные бытовые предметы – как разумно со стороны мистера Хо не носить с собой ничего компрометирующего – и пришел к выводу. Он издал череду вежливых возмущенных кряков – по всей видимости, это и был кантонский диалект.

– Ну вот! – любезно перевел мистер Хо. – Он профессинарь. Говорит, знает одно. Торько одно. Скажет, есри убью быстро. Итак. ОК?

Мистер Хо убрал в саквояж все, кроме длинного гвоздя, который оставил у пленника на сердце. Человек отбарабанил дробь слогов – так же вежливо и бесстрастно. Мистер Хо что-то записал на клочке бумаги и передал его комендантше.

– И что же, черт подери, все это должно значить? – проревела она. Иоанна взяла у нее бумажку, покачала головой и передала мне.

– Это ссылка на карту, – произнес я холодным тоном адъютанта, опытного в делах военных. – ЛСЕ64 – номер листа по артикулу Топографического управления. Х6 – квадратный километраж. 625975 – точка репера.

Комендантша выхватила у меня бумажку и нажала сосок на консоли своего интеркома, попросила «Библиотеку» и велела кому-то по имени Энни найти лист под номером ЛСЕ64 и в темпе. Мы подождали – немотствуя и в различной степени удрученности. За исключением мистера Хо самым невзбудораженным участником нашего чаепития был китайский пленник, который увлеченно таращился под юбку комендантши. Я с радостью обратил внимание, что пенис его заметно разъежился. Что ж, мало ли что нас возбуждает. Лично мне бы очень не хотелось отправиться к бесконечному блаженству с воспоминанием о мясницких панталонах эпохи Директории, отпечатанным на моей сетчатке на всю оставшуюся вечность, но именно из такого и состоит стипль-чез, не так ли?

Библиотекарша Энни принесла карту. Комендантша с Иоанной посмотрели на лист. Примерно так же, как прежде смотрели на меня.

– Ох, мама, – сказала Иоанна.

– Ох, срань, – сказала комендантша со свойственной ей невоспитанностью. – Они знают, где, э, наш человек, э, этот-самый.

Она попыталась разобраться в шестизначных координатах и взрычала. Я объяснил, что первые цифры – это вбок, остальные – по вертикали.

– Сперва бабу разлатай, а потом уж подымай, – поделился я с ними старой армейской мудростью мнемоники. Они на меня зыркнули, однако позволили отыскать точку самому. То был ДРЕВНИЙ ФОРТ, выходящий на большак в ничем не примечательной глуши йоркширских болот.

– Первый кандидат – Маккабрей, – деловито сказала комендантша. – Он трачимый.

– Э-эй! – воспротивился я.

– Сибилла не в этом смысле, Чарли-дорогуша, – встревоженно вмешалась Иоанна.

– Кроме того, он хитроумен; нацелен на выживание; немного умеет стрелять, – добавила комендантша, надеясь подольститься. И снова повернулась к консоли интеркома: – Сэндвичи на два дня, пожалуйста, кухня; высокобелковые, не эти ваши фантазии с яйцом и салатом; литровая фляга с крепким черным кофе, без сахара; литровая бутылка шотландского виски. Все это – в машину мистера Маккабрея, которая должна стоять у дверей ровно через пять минут.