Текст книги "Переводчица из «Интуриста»"
Автор книги: Кира Михайловская
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 10 страниц)
Кира Михайловская
Переводчица из «Интуриста»
1
Я живу в старом ленинградском доме на самом последнем этаже. Лифта у нас нет, и, когда по лестнице поднимается человек, эхо отдается высоко под сводами. Я бегу по лестнице быстро, а потом останавливаюсь и слушаю, как там, наверху, гулко отдаются мои шаги. Я живу в этом доме всю свою жизнь. Жила здесь с мамой и папой, а теперь, когда их нет, живу одна. Соседи по квартире опекают меня, а добрая толстая тетя Муза говорит мне: «Смотри, Аська, ты становишься самостоятельной».
Три раза я повертываю ключ в замке, потом широко распахиваю дверь и стою на пороге секунду, разглядывая комнату. Это у меня старая блокадная привычка. Потом иду к окну и смотрю, начался ли дождь. Дождь каплет неуверенно, чуть-чуть, но люди уже раскрыли зонтики и торопливо шагают по тротуару: красные, зеленые, черные зонтики. Качаются зонтики, торопятся неизвестно куда. Домой спешат или на свидание? Ой, люди, ничего-то вы не знаете! Живете себе в полной неизвестности. А меня на работу приняли! На самую настоящую работу! С окладом и ответственностью. Я теперь, как и вы, буду по утрам торопиться, и соседи будут удивляться, что это со мной случилось, что я такая точная. Я буду работать семь часов в день и дважды в месяц буду получать зарплату. И если когда-нибудь, люди, вы спросите меня: «А вы учитесь, девушка?» – я засмеюсь в ответ: «Что вы! Я работаю. Работаю переводчиком в „Интуристе“». И когда мы расстанемся, вы будете удивляться про себя: «Подумать только, такая молодая и уже работает переводчицей в „Интуристе“!»
Пере-вод-чик! Пере – приставка, вод – корень, чик – суффикс. Чудный суффикс «чик»! Чик-чирик. Птицы прилетели. Чик-чирик. Весна наступила. Чик-чирик. Меня взяли на работу.
2
В гостинице – зеркальные двери. У дверей стоит швейцар в костюме, расшитом золотыми галунами. Но мы ходим на работу не через эту дверь, а через маленький служебный вход сбоку. Там сидит табельщица, и там мы обязаны вешать свои номерки. У меня тоже есть номер: жестяная бляшка с цифрой 17.
Весною переводчики «Интуриста» готовятся к началу сезона. Они изучают город, музеи, метро и прочие достопримечательности. Это, конечно, интересно, но уж очень это напоминает мне студенческую жизнь. Когда по утрам мы выходим из гостиницы и веревочкой тянемся к Эрмитажу с тетрадками под мышками и когда, застыв у картины, судорожно записываем все, что рассказывает нам экскурсовод, – ну это же форменное студенчество! А студенчество меня уже тяготит. И все же приходится записывать и про колорит, и про игру света и тени.
«Богатство красок, необычайно жизнерадостный колорит картин, непревзойденное мастерство художника подтверждают…» Что «подтверждают» – мне никогда не суждено узнать. Валя, моя соседка, наклоняется ко мне и шепотом спрашивает: «Не хочешь смыться?» – «Конечно, хочу!» Она кивает в сторону, и, когда группа переходит к другой картине, мы тихонько выскальзываем из зала.
До чего же хорошо на улице! И гораздо теплее, чем в музее. Нева очистилась ото льда, и на волнах лениво покачиваются солнечные зайцы. Лоснится не просохшая после дождя набережная.
– Я все это знаю, – говорит Валя, – в прошлом году слушала эти самые лекции, сдавала здесь экзамены и даже работала с туристами, но потом меня уволили. С окончанием сезона. Здесь, на этой работе, никогда не знаешь наверняка, что с тобой будет после окончания сезона.
– Ага, не знаешь, – отвечаю я. И молчу, потому что греет солнце и настроение у меня самое благодушное.
Валя снимает шапку, встряхивает головой и становится похожей на одуванчик: такая она тоненькая и такая у нее пушистая светлая голова.
– В отделе кадров обещали, что в этом году меня обязательно оставят. Хотя бы в бюро обслуживания. Думаю, что на этот раз они не обманут. Конечно, мало радости сидеть круглый год в бюро, но что поделаешь… Раз я не могу жить без «Интуриста». Зайдем в «Пирожки».
Мы заходим в пирожковую, пьем кофе и едим пирожки. Мы молчим. Каждый думает о своем. Я думаю о том, как мне повезло! Через какие-нибудь две недели мне дадут туриста или группу туристов, я весело улыбнусь им и скажу: «Здравствуйте, господа!» Мы пойдем по Невскому, потом поедем в лакированном ЗИЛе вдоль набережных, пройдем по музеям, будем смотреть в театре самый лучший балет, а потом будем прощаться на аэродроме. «Как жаль, что мы расстаемся! Как приятно было познакомиться с таким образованным, с таким знающим гидом! Никогда вас не забудем!.. Прощайте… До свидания…» А потом, может быть, даже песня. Да, да, я сама слышала, как однажды какие-то туристы пели в автобусе песню, посвященную своему переводчику, и смеялись, и махали руками, и кричали что-то, а он стоял на тротуаре растерянный и растроганный. Я, конечно, не растеряюсь. Я улыбнусь скромно и скажу… Что я скажу?..
– Ну, ты готова? Идем. С капустой самые вкусные. Правда? Ну что ты смотришь, как будто с неба свалилась?
3
– Поздравляю. Тебя отправляют.
– Куда отправляют?
– Как куда? По туру. Я слышала разговор в Центральном бюро. Сказали, что назначат тебя. Ты сходи и узнай. Нет, лучше погоди. Тебя вызовут, наверное. Да ты раздевайся, раздевайся, что стоишь?
Я стою неподвижно около раздевалки, и дождь с моего зонта стекает прямо на ковер. Я смотрю то на Валю, то на темное пятно на ковре и ничего не понимаю. Почему меня, недоучившуюся и неопытную, посылают по туру? И что значит по туру? Далеко ли это? Нет, Валя что-то напутала.
– Да нет же, уверяю тебя, слышала собственными ушами. Говорят, некого послать. Соколова и говорит: «Ну что ж, раз некого послать, пошлем Майкину». Слышала собственными ушами.
…Вот, значит, как это все быстро случилось. Никаких двух недель. Сегодня! Может быть, даже сейчас. И с целой группой. Но я почему-то больше трушу, чем радуюсь.
Я снимаю пальто. Потом поднимаюсь на второй этаж и захожу в комнату переводчиков. Сейчас, вот только я переступлю порог этой комнаты, меня вызовут к старшему переводчику. Я начинаю волноваться. Вдруг на меня посмотрят и решат, что я еще недостаточно зрелый товарищ. Я волнуюсь все больше и больше.
– Майкина, в кабинет к управляющему!
Кто это сказал, я не знаю. Я только растерянно оборачиваюсь к Вале и спрашиваю:
– Кто это управляющий?
Валя смеется:
– Управляющий – это управляющий. Помнишь, я показывала тебе внизу вчера вечером? Толстый такой. Иди вниз на первый этаж и налево. Там его кабинет.
Управляющий, высокий тучный человек, легко и свободно движется по кабинету. Кажется, что ему не составляет никакого труда носить большое и плотное тело и делает он это с удовольствием. С таким же удовольствием он говорит, тщательно разделяя слова, округляя фразы и делая многозначительные паузы. Во время пауз он останавливается передо мною и смотрит на меня внимательно и спрашивает: «Понятно?», а я стараюсь выглядеть солиднее и киваю головой: понятно. Управляющий смотрит на меня еще несколько секунд, и за это время мысли, обгоняя одна другую, проносятся у меня в мозгу. Я думаю, что он, наверное, догадывается, как я неопытна, растерянна, и, наверное, сомневается, можно ли доверить мне столь ответственное дело.
Ну конечно, я уже вижу, что он начинает сомневаться. Вот сейчас скажет мне… Но управляющий ничего не говорит, а продолжает шагать по кабинету от двери к окну. Я вздыхаю с облегчением. Пронесло! И снова вслушиваюсь в красивый спокойный голос управляющего:
– В группу ваших туристов могут попасть самые разные люди, и доброжелательные, и сочувствующие нам, и наши откровенные враги, наши недоброжелатели. Но и с теми и с другими вы должны вести себя с достоинством, ни на минуту не забывая, что вы представляете в глазах этих людей советский народ.
Представлять советский народ! Нет, я, наверное, и не смогу этого. Не справлюсь. Буду так волноваться. И потом, что значит: представлять?
– Представлять нашу страну, – говорит управляющий, – это не значит что-то изображать из себя, пытаться предстать перед своими туристами лучше, чем вы есть. Представлять достойно – это значит хорошо работать, точно, слаженно, найти правильный тон поведения с туристами, дружелюбный, но и с чувством собственного достоинства, это значит – с увлечением подойти к своему делу, постараться, чтобы ваши туристы полюбили нашу страну.
Я слушаю управляющего. Его ровный голос успокаивает меня.
Управляющий останавливается передо мною. Он как будто выжидает, скажу ли я что-нибудь, но я молчу. Тогда он продолжает:
– В вашей работе могут быть разные случайности. Непредвиденные. Ни я, ни вы заранее не можете предположить, что случится. Поэтому я не могу дать вам советы на все случаи жизни. В нужный момент вам на помощь придет ваш ум, ваша сообразительность. Не спешите, никогда не поступайте опрометчиво. Если вы не знаете чего-либо, обратитесь в бюро обслуживания той гостиницы, где будете жить, или звоните нам. Не стесняйтесь. Звоните, как только у вас возникнут затруднения. Понятно?
Я киваю головой: понятно.
– Вы получите все необходимые документы у Варвары Михайловны Соколовой. Она и расскажет вам, как с ними надо обращаться. Ну что ж, я желаю вам удачи! – Управляющий протягивает мне руку, я поднимаюсь с кресла.
– До свидания.
Но крепкая рука управляющего удерживает меня. Он наклоняется ко мне и, заглянув мне в глаза, вдруг спрашивает, доверительно понизив голос:
– Трусите?
В замешательстве я хочу сначала ответить, что нет, не трушу, но говорю почему-то: «Да!» И управляющий смеется и еще крепче пожимает мне руку.
– Ничего! Это поначалу всегда так. А все будет очень хорошо! Слышите, очень хорошо!
Конечно слышу!
4
Мои туристы едут в Москву поездом «Хельсинки – Москва». Я должна сесть в этот поезд во время его стоянки в Ленинграде. Это будет в 12 часов ночи.
Когда засыпает весь город и гаснут одно за другим окна в домах, не спит вокзал. Так же как и днем, здесь суетятся и волнуются пассажиры, совсем не волнуются железнодорожники, и тетка в белом халате дремлет за стойкой, притулившись у бака с горячим, вкусным и питательным кофе. Я стою на платформе у фонарного столба. Рядом со мной старенький чемоданчик, на дно которого в последний момент я, усомнившись в своих знаниях, сунула словарь. Я жду поезда. И вот он подходит, глядя на меня немигающим светлым глазом. Я захожу в вагон и говорю проводнику, который отбирает у меня билет:
– Я переводчик. У вас едут туристы из Финляндии?
– Едут, – невозмутимо отвечает проводник и, не взглянув на меня, тычется длинными черными усами в мой железнодорожный билет. Он изучает его так долго, что мне надоедает ждать и я ставлю чемодан прямо на ковровую дорожку. Мимо меня, переговариваясь, проходят быстро люди и прыгают на платформу. «Это мои туристы», – думаю я. Проводник отрывается от билета и говорит:
– Идемте, покажу место.
В моем купе заняты две полки. На них кто-то спит, натянув одеяла на уши. Я тихонько ставлю чемодан и выхожу из купе в узкий коридор. Прохладно. Я засовываю руки в карманы пальто. Робею.
– Это хорошо, что есть переводчик, – говорит проводник, косясь на меня черным мохнатым глазом. – А то ничего понять не могли. От самой границы везем их, а ничего не понимаем. Есть у них один, вроде немножко понимает, но сам говорить не может.
За окном по чуть освещенному перрону двигаются бесшумные тени людей.
– Надо пойти сказать им, чтобы не уходили далеко. Стоим только полчаса, – говорит проводник и идет к выходу.
Я иду за ним, потому что отныне все переговоры будут вестись через меня. У выхода на нас налетает парень. От него пахнет ночной сыростью. Он останавливается и говорит со смешным акцентом:
– Простьитье.
Проводник берет парня за рукав и, показывая на меня, говорит ему:
– Переводчик. Твой переводчик. Понимаешь?
Парень смеется, и я вижу, какие у него ровные белые зубы.
– О, переводчик… Эта харашо… Эта ошень харашо…
Парень протягивает мне руку. Ладонь у него широкая и шершавая, как неоструганное дерево, а пожатие короткое и сильное. Я не успеваю познакомиться с этим парнем, как подходят все новые и новые люди. Они окружают меня тесным кольцом, улыбаются, протягивают мне руки и без конца говорят что-то. Я растеряна. Я не понимаю ни слова. Пытаюсь понять, что говорят они, размахивая руками, дружески похлопывая меня по плечу. Но не понимаю.
Тогда я обращаюсь к тому молодому парню, которого я встретила первым:
– На каком языке вы говорите? – спрашиваю я, возможно отчетливее произнося слова. Но он понимает меня сразу и смеется, смеются все остальные.
– Мы – финны. Мы говорим по-фински, – говорят они, а парень берет меня за руку, встряхивает ее и говорит по-русски:
– Я – финский турист. Нишеко. Ошень харашо.
Проводник наклоняется ко мне и, щекоча усом мою щеку, сообщает доверительным шепотом:
– Через семь минут отходим. Надо попросить их в вагон.
Я перевожу просьбу проводника и сама удивляюсь тому, как быстро меня понимают и как торопятся пройти в вагон мои новые знакомые. «С такими дисциплинированными людьми можно работать!» – думаю я.
Поезд трогается. Он набирает скорость, и вот уже мерно, успокаивающе перестукиваются колеса. Мы стоим у окна, за которым пляшут ночные огни Ленинграда. Вот они все реже и реже. А вот и совсем исчезли. Изредка мигнет огонек разъезда, и снова темно. Мой сосед, тот самый молодой парень, всматривается в темень за окном, потом откидывает голову, так что свет падает на его лицо. Теперь я вижу, что он не так молод, как показалось мне с первого взгляда.
Я понимаю, – начинает он, тряхнув очень светлой головой, – вы учили язык с преподавателем и никогда не слышали настоящей финской речи. Вам будет сначала трудно. Наши люди говорят быстро, порой неправильно, иногда на диалектах, которые мы сами с трудом понимаем. Но вы не робейте! Я помогу вам. Я буду говорить с вами вот так, медленно, как сейчас. Вам понятно все, что я говорю? Так вот. Давайте познакомимся. Ведь мы с вами так и не знакомы. Меня зовут Аарне. Я работаю в обществе «Финляндия – Советский Союз». Наша группа – члены этого общества. Группа хорошая, и я думаю, что работать вам будет не трудно.
Аарне разговаривал со мною доверчиво. А люди, которых я увидела, пока поезд стоял на станции, совсем не были похожи на зарубежных туристов. Они были такие же обыкновенные, смеющиеся, веселые, как наши советские люди. Я подумала с облегчением: «Кажется, все и вправду устраивается хорошо!» Волнение мое утихало.
Мы попрощались с Аарне и пожелали друг другу спокойной ночи. Я зашла в купе. Двое на полках спали, и дыхание их было тихим. Я легла, но заснуть не могла. Мы, видимо, проезжали какую-то станцию, потому что светлые огни за окном стремительно побежали друг за другом и исчезли так же стремительно как появились. И вновь в полной темноте перестукивались колеса и покачивался мерно вагон. Не спалось…
Я встала и, осторожно отворив дверь, вышла в коридор. Не было ни души. Прошла медленно по мягкой дорожке, не слыша даже своих шагов. Из служебного отделения вышел усатый проводник, в наглухо застегнутом кителе. Он, кажется, и не собирался ложиться.
– Вы что ж не спите? – спросила я.
– Да не спится что-то. Вышел посмотреть, все ли в порядке.
– Все в порядке. А когда мы будем в Москве?
– Должны быть в восемь двадцать.
Мы помолчали.
– А здорово вы их! – сказал вдруг проводник. – Здорово вы их понимаете. И говорите здорово! Вас что ж, учили?
– Да, учили… Ну, я пойду. Завтра рано вставать.
– Идите выспитесь.
Я сделала несколько шагов по коридору, но потом вернулась. Проводник стоял у окна.
– Вы знаете, – сказала я, волнуясь, – вы знаете, я их вовсе не здорово… Не здорово я их понимаю.
– Ну да! – Проводник засмеялся и посмотрел на меня лукаво. – Рассказывайте! Ну да идите, идите спать.
Я легла на свою полку и почувствовала вдруг, что очень устала за сегодняшний день и очень хочу спать. Я вспомнила, как недоверчиво посмотрел на меня проводник, как засмеялся и сказал: «Ну да! Рассказывайте!» Он не поверил мне. Милый, хороший проводник, ты мне не поверил!
5
Я просыпаюсь рано утром. Мои соседки – две немолодые женщины, натянув до подбородка одеяла, наблюдают за мною, осторожно скосив глаза. Я говорю им: «Доброе утро» – и скидываю одеяло. Я одеваюсь, а они, улыбаясь, разглядывают меня. Одна, что лежит на нижней полке, обращается ко мне и говорит странно высоким голосом:
– О, нэйти говорит по-фински! Как это приятно!
Я объясняю, почему говорю по-фински и как очутилась в этом купе. Широкое лицо согласно кивает в такт моим словам, и все на этом лице выражает довольство и добродушие: небольшие, тонущие в морщинах глаза, губы, пришлепывающие в такт моим словам, и смешной нос – башмаком.
– О, теперь мы понимаем. Нэйти – наш гид. И вы всю поездку будете с нами? Ты слышишь, Майя, нэйти всю поездку будет с нами.
Моя соседка встает, снимает с вешалки платье и долго натягивает его на свое пышное тело. Я уже одета. Беру мыло и щетку и, направляясь к двери, бросаю взгляд на ту, кого моя соседка называла Майей. Майя обеими руками держит одеяло у подбородка, смущенно улыбается мне и отводит взгляд в сторону.
Я иду по коридору и слышу, как возятся и переговариваются за дверьми купе мои туристы. Большинство, очевидно, уже встало или встает. Какой-то человек стоит у окна. Он сторонится, давая мне дорогу, и приветственно поднимает руку. Я желаю ему доброго утра.
Когда я возвращаюсь в свое купе, женщины, уже одетые и причесанные, тихо переговариваются, склонившись над большими баулами. Очевидно, они укладывают вещи, готовятся к Москве.
Мне укладывать нечего, и я просто достаю с верхней полки свой чемоданчик. Толстая женщина садится на полку и, положив на столик большую короткопалую руку, поглаживает складки на белой салфетке. Кажется, она собирается говорить со мной. Вот она посмотрела на меня.
– Меня зовут Орава.
Я улыбаюсь. Дело в том, что «орава» – по-фински «белка».
– Я впервые за границей и многого не знаю. Поэтому, если я что-нибудь буду делать не так, вы меня поправляйте. Я не обижусь на вас. Ведь вы мне годитесь в дочери. Такая вы молодая! – Орава смотрит на меня умиленно. – Как же вы, такая молодая, и уже научились говорить по-фински?
Узнав, что я кончаю институт, она сокрушенно качает головой:
– Ай-ай-ай, такая молодая и… ты слышишь, Майя, уже кончает институт!
– Простите, ваша соседка плохо слышит? – спрашиваю я.
– Моя соседка? – Орава удивленно оглядывается по сторонам. Я киваю на верхнюю полку. – Ах, это… Это не соседка. Это сестра. Нет, она слышит хорошо. Просто я – ее старшая сестра. Мы из Лапландии. Из Саариниеми. Это маленькое местечко – вы не найдете его даже на карте. Мне повезло. Я вышла замуж за рабочего парня, который приезжал погостить к своей матери. И перебралась с ним в Турку. Знаете Турку? Это очень большой город. А Майя осталась. Пробатрачила полжизни, а теперь купила клочок земли. Никуда не выезжала. Вот впервые едет со мной в Москву.
Майя лежит на верхней полке и смотрит в окно.
«Да, финны действительно молчаливый народ, – думаю я. – Сколько едем вместе – и ни одного слова! А Орава, наверное, не финка».
– Вы финка? – спрашиваю я Орава. – Я знаю, что в Финляндии ведь живут не только финны.
– Да, у нас много шведов, но я-то чистокровная финка.
– Мне говорили и я читала, что финны – народ малоразговорчивый. А вот вы такая веселая, живая…
– Да, – Орава смеется, – я веселая. У меня жизнь веселая. Муж есть. А вот у ней, – кивает в сторону Майи, – жизнь скучная, так она и сама скучная. Молчит все. Вы понимаете, нэйти…
– Меня зовут Ася.
– Асья?.. Это что, русское имя? Так вот, Асья, вы такая молодая, вы не понимаете, как трудно жить одинокой женщине, вот как моя Майя. Ей…
Дверь в это время открылась, и Аарне кивнул нам с порога. Я выхожу в коридор. За окном вертится земля, и хороводом идет черный подлесок, и снег ноздреват, без блеска, с желтизной. Под Москвой – весна.
– А в Финляндии сейчас весна? – спрашиваю я у Аарне.
– Да, – кивает он, – весна. Но еще есть снег. Много снега. – Аарне поднимает палец и говорит по-русски – Минутошку! – Он вытягивает из кармана записную книжку и роется в ней. Лицо его светлеет, и он читает по слогам: – Моросивое! – Потом победно смотрит на меня и смеется. Потом читает дальше – Девуська! Пойдемте кусать моросивое!
Мы обсуждаем программу нашего пребывания в Москве. Потом по списку Аарне знакомит меня с туристами. Их тридцать человек. У меня рябит в глазах от фамилий: Микколайнен, Расволайнен – все «лайнены» на одно лицо, и из моего знакомства ничего не получается.
– Вот обратите внимание на этого, – палец Аарне задерживается у фамилии Асикайнен. – Он старый и больной человек. С ним будет немного хлопотно. Надо будет устроить его в хороший номер и попросить в ресторане для него диетическое питание. А в остальном, я думаю, ни с кем хлопот не будет. Все остальные здоровы и вообще хорошие люди. Хароши шэловэк! – добавляет он по-русски.
Эти хорошие люди ходят между тем мимо меня по коридору, говорят о чем-то, здороваются со мной, а я даже не различаю их. Мне все кажется, что это два человека ходят взад и вперед. Единственный, кого я узнаю, это – Орава, с ее валкой походкой. И когда я вижу, как она идет и улыбается мне уже издали, улыбается глазами, лбом, носом – всем своим смешным круглым лицом, – я думаю, что, может быть, я и успею за пять московских дней узнать своих туристов, хоть их и тридцать. Может быть, я даже подружусь с ними…
6
Мне трудно поначалу. Я с трудом отыскиваю слова для перевода, но Аарне все время со мною рядом, и все остальные туристы – их тридцать человек – сидят передо мною, разместившись на мягких сиденьях автобуса. Все они смотрят на меня доверчиво и добродушно. Если я забываю слово, они подсказывают, на разные голоса повторяя его. Теперь я уже начинаю различать в туристской толпе лица. Я уже знаю пожилого человека с усталым лицом. Его фамилия Микколайнен. Он приехал сюда со своим полуслепым сыном и хочет заказать в Москве для сына особые цилиндрические очки и показать его врачу. Асикайнен оказался толстым человеком с красным, налитым кровью лицом. Он всегда садится на первое сиденье и внимательно смотрит в окно. Он старый и, наверное, больной, но, когда я предложила ему однажды не ездить на экскурсию, он всполошился, замахал руками и ни за что не захотел остаться в гостинице. «Что вы, я ехал сюда не для того, чтобы сидеть дома». Он повторял это и в ресторане, где мы завтракали, и спускаясь по лестнице, и с трудом усаживаясь в автобус.
И вот он всюду с нами: на экскурсии по городу, в Третьяковской галерее, в метро. Я вижу, как он старательно семенит позади всей группы в Оружейной палате Кремля, и нарочно замедляю шаг, чтобы ему было полегче идти. Но ему не легче. Он так же тяжело дышит и вытирает лоб широким носовым платком.
А когда мы сидим в автобусе и все оживленно обсуждают кремлевские богатства, Асикайнен молчит, пристально глядя в окно. То ли он увидел что-то, то ли задумался. Я смотрю на улицу. Нет, ничего особенного: дома, дома… Наверное, Асикайнен думает.
Подъезжаем к гостинице. Туристы выходят из автобуса, а я задерживаюсь с шофером. Когда я выхожу, все уже в гостинице. Только у двери маячат две фигуры. В маленькой толстой я сразу узнаю Орава, а в длинной и худой – ее сестру. Орава взволнована. Она стискивает полные руки в кулачки и смотрит на меня виновато-просительно:
– Нэйти… простите, Асья! Видите ли, у меня к вам такое дело… Я нездорова. Я хотела бы показаться врачу. Я и моя сестра.
Орава решительно взмахивает подбородком в сторону своей сестры, а та смущенно улыбается: да, ей тоже надо к врачу.
По раскрасневшемуся лицу Орава я вижу, что она действительно нездорова.
– У вас температура? Простудились?
– Нет, я не простудилась. И температуры нет.
– Мне кажется, у вас жар.
Орава снимает перчатку и обмахивает лицо рукой.
– Это?.. Нет, это не жар. Это от впечатлений. Но к врачу мне действительно нужно. И сестре тоже.
Сестра кивает и улыбается.
– Ну конечно, мы покажем вас врачу. Можете не беспокоиться. В самое ближайшее время.
Орава сияет.
– Спасибо. Мы вам так признательны.
Когда все отправляются на обед, я захожу в бюро обслуживания. Мне надо договориться с ближайшей поликлиникой о приеме сестер Орава. Пока я сижу в кресле в ожидании телефонного звонка, ко мне подходит одна из моих туристок, тоненькая, высохшая, деликатная старушка. Она доброжелательно кивает мне коконом белоснежных волос.
– Я не оторву нашего гида от дел?
– Нет, нет, пожалуйста.
– Я хотела попросить нашего любезного гида относительно врача. Я хотела бы показаться доктору.
– Вы нездоровы?
– Нет, нет, не беспокойтесь. Сейчас я чувствую себя хорошо, но я немного прихворнула перед отъездом в Советский Союз и хотела бы проконсультироваться с врачом.
Я обещаю старушке консультацию врача, и она уходит довольная, кивнув мне коконом.
…После обеда, когда я заказываю меню на другой день, ко мне приближается и в отдалении ждет окончания моего разговора с метрдотелем высокий сухопарый мужчина, фамилии которого я не знаю. Он начинает прямо, без обиняков, и просит уже не просто за себя, а за целую группу мужчин: им нужен врач. Они все нездоровы, «так или иначе нездоровы», – говорит он, и я не понимаю, что это значит, но, не расспрашивая, обещаю свести их к врачу.
Потом я иду к Аарне. Я растерянна, и, вероятно, это видно по моему лицу, потому что, взглянув на меня, Аарне спрашивает:
– Что-нибудь случилось, Асья?
– Нет, ничего не случилось. Но группа… Какая группа мне досталась! Все больны!..
– Кто болен? У нас в группе никто не болен, кроме Асикайнена. – Аарне пожимает плечами, достает из внутреннего кармана список группы, поднимает указательный палец вверх – Минутошку! – Он изучает список, потом смотрит на меня – Нет, у нас все здоровы!
– Как же здоровы, когда ко мне целый день подходят люди и просят показать их врачу!
– Врачу?..
Аарне смеется.
– Ошшень харашо!
– Что хорошо?
– Хорошо, что они идут к врачу. Это здоровое любопытство. Я рассказал им по дороге из Кремля, что в Советском Союзе бесплатная медицинская помощь. Для них врач – это целое событие. Узнав же, что здесь доктора лечат бесплатно, они решили проверить, так ли это.
…Аарне был не совсем прав. Не одно только любопытство привело моих туристов к врачу: многие из них были действительно нездоровы. Высокий, сухопарый мужчина плохо слышал. Он сказал, что болен уже около десяти лет, но ни разу не был у врача.
– Мы направим вас в специальную клинику для исследований, – сказала молодая докторша, которая вела прием.
– А это не будет мне много стоить? – спросил мужчина.
– Нет, это ничего не стоит, – успокоила его докторша, и мужчина шепотом передавал потом в коридоре ее слова своим товарищам.
– Она сказала, что мне это ничего не будет стоить, – говорил он.
– Не только тебе. Это всем ничего не стоит. Такие уж здесь порядки! – отвечали туристы. И я чувствовала, что наши порядки им нравятся.
7
Ночью кто-то стучит в мою дверь. Я вскакиваю и выглядываю в коридор. Дежурная по этажу взволнованно смотрит на меня:
– Ваш турист заболел. Ему очень плохо. Его номер сто двадцать один.
Натягивая халат, я мучительно вспоминаю, кто же живет в номере сто двадцать один. Женщины все размещены в четных номерах. Сто двадцать первый – одиночный номер. Одиночные номера у нас имеют Аарне, худой глуховатый мужчина и Асикайнен. Конечно, это Асикайнен.
Сую ноги в домашние туфли и бегу по коридору. Двери все одинаковые. Номер сто пятнадцать… сто семнадцать… сто двадцать один. Открываю дверь.
У постели горит ночник. Комната слабо освещена, и на потолке колышутся длинные, вытянутые тени. Люди склонились над кроватью.
На кровати тяжело и прерывисто дышит Асикайнен. У него на лбу – капли пота. Руки большие и неестественно бледные, бессознательно теребят простыню. Человек в халате, со стриженым затылком, поворачивается ко мне. Аарне. Он кивает мне головой и спрашивает:
– Врача можно вызвать?
– Врача! Конечно, врача! – Что же это я стою и ничего не делаю! Выхожу в коридор. Бегом – к телефону. Говорю шепотом: – Врача пришлите. Пожалуйста. В гостиницу.
Мне отвечает голос, спокойный и холодный:
– Говорите громче. Ничего не слышу.
Действительно, что это я говорю шепотом?
– Возраст больного?.. Симптомы заболевания?
Что это они выспрашивают, когда надо ехать! Скорей! Не теряя ни минуты!
– Вы приезжайте. Все узнаете. Приезжайте скорее.
Где-то женщина с холодным голосом кладет трубку на рычаг. Скоро приедут.
Я возвращаюсь в сто двадцать первый номер. Горничная стоит неподвижно у ног больного, сложив руки на животе. Аарне наклонился к Асикайнену. Прерывистое, тяжелое дыхание. Мне страшно. «Под вашу ответственность», – говорил управляющий. А что я могу сделать, если он дышит так тяжело! Что я могу сделать?!
На цыпочках я подхожу к постели.
– Может, мокрое полотенце на голову? А?
Аарне смотрит на меня, потом улыбается. Улыбается чуть-чуть.
– Ничего, Ася, не волнуйтесь. Все будет хорошо.
Мы молчим. Я тихонько выхожу в коридор. Встретить врача. В коридоре светло и очень тихо. Он сказал, что под мою ответственность. Но ведь я не могу отвечать за здоровье своих туристов. Как же быть? Об этом я забыла спросить, когда выезжала из Ленинграда. Как быть, если вот так умирает доверенный мне человек?! То успокаиваюсь, то начинаю волноваться снова. Хожу по коридору. Тихо. Даже не скрипнет половица. Звук моих шагов тонет в мягком ковре.
Вот идет женщина-врач. С ней двое мужчин в белых халатах. Я подхожу к ним:
– Доктор! Он тяжело дышит. У него, наверное, с сердцем.
– Какой номер?
– Сто двадцать первый. Вот!
Я зажигаю люстру, и в комнате становится светло… Исчезают призрачные тени с потолка и стен, и сразу видно, какой в комнате беспорядок. Разбросана одежда, на столе рассыпан пепел и полная пепельница окурков. Видно, Асикайнен много курил вечером.
Врач задает вопросы, я перевожу их Аарне, а он отвечает. У нее сильные мужские руки, и шприц в этих руках кажется маленьким, игрушечным. Я отхожу к окну и отодвигаю занавеску. Улица пустынна. Ночь, и в этой ночи – дома с потушенными окнами.
Я не смотрю, как Асикайнену делают укол. Чувствую только запах спирта. Слышу шаги, врач идет к столу, садится и начинает писать что-то в белой медицинской карте. Двое мужчин – наверное, санитары – сидят на стульях у стены, и один держит на коленях темный чемодан. Я снова отворачиваюсь к окну. На улицу выходит человек в белом переднике. Он начинает равномерно взмахивать метлой – подметает улицу, но шарканья этой метлы я не слышу – высоко. Что-то будет с Асикайненом? Он дышит теперь ровнее. Я подхожу к постели. Руки спокойно лежат поверх одеяла.
