Текст книги "Журнал «Если», 2002 № 07"

Автор книги: Кир Булычев

Соавторы: Юлий Буркин,Владимир Гаков,Уолтер Йон Уильямс,Дмитрий Байкалов,Дмитрий Караваев,Владимир Малов,Сергей Кудрявцев,Вячеслав Яшин,Сергей Некрасов,Сергей Кольцов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 22 страниц)

Виктория почтительно подвинула ему стул во главе стола. Человек поблагодарил кивком головы и уселся. На одно мгновение его быстрый взгляд задержался на лице кандидата наук, и человек приподнял руку, явно адресуя этот приветственный жест экологу. Почти рефлекторно тот сделал ответный жест.

Потрясенный эколог наблюдал, как человек в сюртуке и лосинах положил на соседний стул треуголку, как официант до половины наполнил его бокал, а человек поводил бокалом возле носа, пригубил, немного подумал, потом кивнул.

Было видно, что официант облегченно вздохнул. Еще немного пригубив, человек отставил бокал в сторону, порылся в кармане сюртука, достал из него мобильник и положил рядом с прибором.

Наполеон с мобильником, молнией пронеслось в голове эколога. Кем бы ни был этот человек, по-хозяйски усевшийся во главе стола, он как две капли воды походил на императора, а вдобавок и одет был в точности так, как Наполеон на многих портретах.

А в следующее мгновение смятенный мозг кандидата наук пронзила другая ошеломляющая мысль: он вдруг понял, что лицо пожилого человека напротив ему тоже знакомо. Где-то, когда-то, несомненно, доводилось видеть и его портреты…

Все еще держа вилку с нанизанным кусочком бекона, научный сотрудник потрясенно переводил взгляд с одного своего удивительного сотрапезника на другого, но те, уже не обращая на него никакого внимания, вкушали завтрак.

Стеклянная дверь вновь отворилась, и Виктория ввела в зал еще одного человека. Теперь это был высокий старик с седой бородой и седыми волосами. Он был в длинной, почти до пят, темной рубахе с вышитыми на ней цветами, поверх которой на плечи был небрежно наброшен кусок красной ткани. Обувь на босых ногах отсутствовала.

Новоприбывший держал Викторию за руку, словно слепой. Невидящий взгляд был устремлен поверх стола куда-то в стену. Только усевшись за стол, старец выпустил наконец руку девушки. Рядом уже был официант. На этот раз он снял с подноса глиняный сосуд с двумя ручками по бокам, высокую чашу и несколько кушаний, разложенных по странным кособоким тарелкам, изготовленным из обожженной глины.

Старик извлек откуда-то из складок своего наряда мобильник. Но не положил на стол, а произнес в него несколько слов на певучем незнакомом языке.

Пожилой недоброжелательный человек (да кто же это, черт побери!) тоже взял свой мобильник и стал слушать. Наполеон последовал его примеру, но словно бы нехотя. Потом император произнес в мобильник какую-то фразу по-французски. Старец произнес что-то в ответ. Император сказал еще какую-то очень короткую фразу и, отложив мобильник, вернулся к еде. Официант, мигом оказавшийся рядом, подлил в его бокал вина.

Но пожилой господин продолжал разговор. Теперь эколог еще больше уверился в том, что он говорил по-итальянски. Удивительное дело, по всему было видно, что с помощью мобильников собеседники прекрасно понимали друг друга.

Потрясенный кандидат наук уже полностью потерял всякую способность соображать. Все происходящее снова было фантастическим сном, нелепым наваждением, которое никак не кончится. Он даже не сразу почувствовал, как кто-то тронул его за плечо.

Эколог обернулся. За спиной стоял вчерашний шустрый маленький человек в очках.

Наклонившись к нему, человек негромко заговорил прежними короткими фразами. Смысл их был не менее загадочным, чем все происходящее.

– Пока ты отсыпался, заезжал Константин Петрович. Будить мы тебя, конечно, не стали. После такой дозы не добудишься. Константин Петрович не очень гневается. Но, само собой, еще поговорит с тобой, когда выберет время. За телефон он тебя простил. Ты его потерял, что ли?

Эколог тупо мотнул головой.

– Из кармана, наверное, выронил, – вымолвил он первое, что пришло в голову.

– Жаль! Дорогая игрушка.

Человек сделал паузу.

– Да ладно, Константин Петрович распорядился тебе новый выдать. Держи! Говорить можешь по-своему. А переводить тебе он будет на русский, если уж дальше хочешь в нем совершенствоваться. Я правильно решил?

Человек извлек из кармана мобильник, положил перед кандидатом наук на стол. Телефон как телефон, в черном кожаном футляре, с ручкой-петлей на металлическом карабинчике.

– Правильно решил, Михаил, – осторожно сказал эколог. – Благодарю. Пусть будет на русском.

Доверительно наклонившись к самому его уху, Михаил Владиславович произнес:

– Ты же знаешь, Константин Петрович к тебе относится с особой симпатией. За твой веселый нрав и любознательность. Над мусорным баком он даже смеялся. А потом сказал, что понимает, почему ты решился. Все дело в ней, – он даже подмигнул.

– В ком? – растерянно выговорил кандидат наук.

– Да в ней, в любознательности! – с чувством воскликнул человек и снова подмигнул.

– Хорошо, когда тебя понимают, – выдавил из себя эколог.

– По-французски, конечно, ты уже тоже немного можешь, – сказал Михаил Владиславович.

– Еще далеко не все, – ответил кандидат наук осторожно.

– По-итальянски, наверное, тоже, а по-древнегречески – сомневаюсь. Тяжелый язык, мертвый. За несколько дней его не выучить. Да к тому же этот старый хрыч не говорит, как люди, а все время поет этим своим… гекзаметром.

Словно молнией сознание эколога пронзила догадка. Итак, завтракать в этом удивительном доме ему довелось за одним столом с Наполеоном и Гомером. Но кто же третий сотрапезник?

– Только ты учти, – сказал Михаил Владиславович, меняя тему и интонации. Теперь они стали очень жесткими. – Со вчерашнего дня ты под особым присмотром. Глаз с тебя спускать не будем. Понял? Чтобы больше никаких выкрутасов.

Эколог кивнул. Взгляд Михаила Владиславовича потеплел, и он дружелюбно хлопнул кандидата наук по плечу.

– Ладно, надеюсь, рецидивов не будет… Одного только не могу понять…

– Чего? – спросил эколог.

Михаил Владиславович выдержал паузу.

– Думал, наверное, спрошу, где ты раздобыл сумку с крутым компьютером? Не буду! Во-первых, это твое личное дело, а во-вторых, ты и знать не мог, что в ней такое лежит. Взял где-то и взял, натуру не переделать… Но… – Михаил Владиславович кивнул на кружку с темным элем, – как ты можешь пить эту гадость? Сколько раз тебе говорил: водочки нашей попробуй! У вас-то такой точно не было!

Он ткнул эколога в бок и наклонился к самому уху.

– Хочешь, – заговорил он совсем уж по-приятельски, – загляну к тебе вечерком с бутылочкой? И Вика будет. Думаешь, не вижу, как она на тебя поглядывает. Император-то не в ее вкусе, вдобавок она его побаивается. Про слепца и говорить нечего. А этот Галилей, зануда из зануд. Никогда бы не подумал. Эх…

Кандидат наук охнул. Вот и разгадка! Портреты Галилео Галилея ему, конечно, случалось видеть в книгах. Другое дело, что внешность великого итальянца не столь запоминающаяся, как у Наполеона, вот и не признал сразу.

Михаил Владиславович недоговорил, вздохнул, потом издал смешок.

– Впрочем, сам понимаешь, шучу! Тут такое поднимется, если кто проведает, что я у тебя водку пью! А мне мое место дорого!

Он хлопнул кандидата наук по плечу, подмигнул и стремительно исчез за какой-то боковой дверью.

Смысл состоявшейся беседы эколог даже не пытался анализировать. Ясно одно, подумал он отстраненно, эти телефоны выполняют роль переводчиков. О таких устройствах он где-то что-то читал. Кажется, засунуть электронного переводчика в мобильный телефон догадались хитроумные японцы. Говоришь на одном языке, а телефон собеседника переводит его слова на другой, и наоборот.

А еще, тут же пришло ему на ум, кем бы эти люди ни были на самом деле, Гомер, как и положено, изъяснялся по-древнегречески, Наполеон – по-французски, Галилей – по-итальянски…

Появилась и третья мысль: а за кого же тогда все эти люди принимают его самого? Сомнений нет: кто-то неведомый сбежал из этого дома в мусорном контейнере и затерялся в огромном городе. А приняли за этого неизвестного его, потому и водворили в комнату с королевской кроватью и прочим антиквариатом.

Но все эти догадки не объясняли ровным счетом ничего. Фантасмагория продолжалась: в тот же момент, взяв мобильник, к нему обратился Наполеон.

Рефлекторным движением эколог поднес к уху и свой аппарат. Все правильно, Наполеон говорил по-французски, а в телефоне звучала русская речь.

– Хочу, мой молодой друг, угостить вас своим вином, – услышал эколог. – Что-то вид у вас сегодня печальный. Правда, веселиться здесь, что и говорить, причин нет.

Наполеон сделал жест. Официант мгновенно наполнил бокал и на подносе принес его экологу. Кандидат наук принял, отпил глоток.

Наклонив в знак благодарности голову, эколог сказал в мобильник:

– Благодарю, Ваше Величество!

– Как вино? – поинтересовался Наполеон.

– Отменного вкуса, – вежливо ответил эколог.

– Я не взыскателен, но доводилось пить и получше, – небрежно молвил император. – Замечательные вина мне привозят из Испании.

5.

Стена из красного кирпича, со всех сторон окружающая тесный двор, была высокой. Даже представить невозможно, что скрывалось за ней. Выходя на прогулку после завтрака, император каждый раз измерял стену взглядом. Если считать в новых единицах – метрах, к которым за последние полтора десятилетия Франция уже привыкла, – получится никак не меньше четырех.

Император поправил треуголку и вдруг поймал себя на неожиданной мысли, ранее его не посещавшей: жаль, что введение метра не связано с именем Наполеона. Но специальный декрет на этот счет появился в республике в девяносто пятом году, а это даже раньше итальянской кампании. Тогда Наполеон Бонапарт был всего лишь бригадным генералом. Произвели за взятие Тулона.

Он усмехнулся. Забавно: все в его власти, вот даже нелепый республиканский календарь, учрежденный Конвентом, с дурными названиями месяцев и лишними днями – санкюлотидами, отменил именно он. Один росчерк пера императора Наполеона, и с 1 января 1806 года во Франции снова стал действовать старый добрый календарь папы Григория XIII.

А если б захотел, ввел бы и свой собственный, наполеоновский. Астрономы с математиками постарались, подсчитали, что надо, и принесли на подпись императору проект календаря, еще удобнее, чем григорианский. Ему же только взять в руки перо, и вот началась бы во Франции наполеоновская эра. Отсчет можно вести со 2 декабря 1804 года, дня коронации в соборе Нотр-Дам. Гражданский, коммерческий и уголовный кодексы, определяющие правовые нормы, по которым теперь живут французы, – тоже детища императора. А вот метр – не его заслуга. И очень жаль, конечно.

Он припомнил, что само слово метр было «произведено» от греческого «metron» – измеряю. И что придумали эту меру ученые Монж, Лаплас и другие. Метр – это десятимиллионная часть четверти длины парижского меридиана…

Память у него всегда была отменной. Помнит даты, цифры, законы. Многих своих солдат знает в лицо и по имени.

Но тут император снова усмехнулся, на этот раз невесело. Где его солдаты, офицеры, маршалы? Никогда не думал, что когда-нибудь ему придется вышагивать по двору, словно узнику на ежедневной прогулке, дозволенной начальником тюрьмы. И вспоминать от скуки все подробности, связанные с введением метра во Франции.

Впрочем, справедливости ради надо было признать, что двор, куда их всех ежедневно приглашали на прогулку, с тюрьмой не имел никакого сходства. Скорее, крошечный парк с цветниками, кустами роз, квадратом аллей, проходящих вдоль стен, и даже маленьким фонтаном посредине. Стояли здесь и статуи античных богов, причем некоторые были неплохими копиями подлинников, хранящихся в Лувре. Розы и статуи немного улучшали настроение. Вот только стена вокруг глухая и очень высокая.

Император в третий раз обошел парк и присел на скамейку, чтобы понаблюдать за товарищами по несчастью. Неподалеку от него, на другой скамейке, сидел Гомер. Древнегреческий старец поднял невидящие глаза к небу, перебирал струны лиры и речитативом очень противным голосом выкрикивал какие-то древнегреческие строки. То ли вспоминал сочиненные раньше, то ли на ходу складывал новые.

Если кто из них и чувствует себя здесь сносно, подумал император, так это, безусловно, Гомер, поскольку слепец не видит, куда попал. Вдобавок, он, похоже, успел выжить из ума. А раз так, ему все равно, где быть. Кормят его наверняка не хуже, чем в Древней Элладе – всегда на столе полно козьего сыра, маслин, грецких орехов, зелени, бараньего мяса, да и в амфоре что-то плещется.

Вид слепого Гомера настроил императора на философский лад. Он подумал: насколько разное у тех, кто гуляет в этом парке, положение. Гомер жил раньше всех, и потому имена Наполеона или, скажем, Галилея для него пустые звуки. Тот же Галилей должен бы знать о Гомере, но не о Наполеоне. А самому императору ведомы все те, кто жил раньше него, и не ведомы, кто будет жить после.

Галилей с мрачным видом бродил по аллее. Вот уж с кем отношения никак не складывались. Конечно, к ученому можно быть поснисходительнее – к наукам император всегда питал некоторую слабость. Правда, Галилей – итальянец, а это почти то же самое, что англичанин. Но вместе с тем даже среди англичан попадаются иной раз достойные люди.

Наполеон поднялся и пошел по аллее дальше, направляясь к самому молодому. Вид у того был какой-то потерянный, если не сказать – затравленный. Несколько дней его не было видно. Неужели и в самом деле ему удалось совершить побег и хоть на короткое время вкусить свободы?

Конечно, не к лицу императору Наполеону проявлять любопытство. Но в данном случае можно отбросить условности. В этом доме-клетке все равны, и император такой же узник, как и все остальные…

Кандидат наук в этот момент занимался тем, что внимательно изучал высокую стену, окружавшую двор. Стена была красного цвета, высокой, и над одной из сторон поднимались высокие остроконечные башенки с узкими окнами. Они вызвали у эколога смутные воспоминания о доме-особняке, который он видел, борясь со сном, из окна джипа, увезшего его из комнаты милиции станции метро «Дмитровская».

– В саду Тюильри, возле моего дворца, розы получше, – внезапно прервал его наблюдения голос.

– Разве вы живете не в Лувре? – поинтересовался, ободрившись, кандидат наук и на всякий случай добавил: – Ваше Величество.

Во взгляде императора он вдруг уловил некоторое удивление, которое, впрочем, быстро погасло.

– Ах да, – сказал Наполеон. – Вы мне уже говорили, что не бывали в Париже вашего времени, но должны бы знать, что в Лувре жили последние Валуа, которых сменил король Генрих, первый из Бурбонов на французском престоле. Ведь Генрих IV – ваш современник. Потому-то вам и кажется, что и я тоже должен жить в Лувре.

Император сделал пренебрежительный жест и продолжал:

– Но я никогда не любил этот каменный мешок, как и Версаль. Впрочем, это название вам не знакомо. Версаль построили уже при короле Людовике XIV, внуке Генриха IV. Как бы то ни было, я предпочитаю дворец Тюильри. Лувр я вижу из его окон. Может, вам небезынтересно, что в начале девятнадцатого века Лувр именуется Музеем Наполеона?

Кандидат наук обдумал такое сообщение. А не спросить ли этого человека прямо, пронеслось в голове у эколога, за кого они все меня принимают? Кстати, когда жил король Генрих IV? Вроде бы в XVI веке… Или в XVII? Значит, тот, за кого меня принимают, подумал эколог, должен иметь какое-то отношение к той эпохе.

Император милостиво взял научного сотрудника под локоть.

– Мой молодой друг, – продолжал Наполеон. – Я уже не раз говорил вам, что здесь вы единственный человек, к кому я чувствую искреннее расположение. Больше того – доверие.

– Можете не сомневаться, Ваше Величество, – ответил эколог, – эти чувства взаимны.

Он почувствовал, как пальцы императора вдруг крепко сжали его руку.

– Мы все отметили, что несколько дней вас не было, – произнес Наполеон. – Неужели вам в самом деле удалось…

Император поднял голову и устремил взгляд куда-то в сторону. Кандидат наук проследил за направлением взгляда. Оказалось, Наполеон смотрел на край противоположной стены.

Секунду эколог размышлял, что ответить.

– Да, Ваше Величество, – сказал он. – Мне действительно удалось посредством хитроумной уловки вырваться отсюда. Увы, всего лишь на несколько дней.

Пальцы Наполеона сжали его руку еще сильнее.

– Ну и что там, за стеной? – неожиданно резко спросил император.

Что ответить? На этот раз эколог раздумывал дольше.

– Совершенно чужой для вас мир, Ваше Величество, – сказал эколог осторожно.

Глаза Наполеона сверкнули.

– Но это хотя бы Франция? Скажите!

Кандидат наук медленно покачал головой.

– Нет, Ваше Величество. Это совсем другая страна.

Взгляд императора потускнел.

– Увы, я это предполагал. Ведь никто здесь не говорит по-французски. А жаль! Если б это была Франция, стоило мне только бросить клич о помощи, и мой народ снес бы любые стены. В тот же день я снова был бы в Тюильри, а мерзавцы расстреляны без суда. Жаль!..

Эколог раздумывал, что сказать в ответ. Наполеон его опередил.

– Как случилось, что вы снова здесь?

– Ваше Величество, – начал кандидат наук, взвешивая каждое слово. – Это очень долгий рассказ, и многому, боюсь, вы просто откажетесь верить.

Император усмехнулся, отпустил его руку, отступил на шаг и оглядел эколога с головы до ног.

– С вами что-то случилось! – произнес он резко. – В вас нет прежней искренности. Вы переменились за эти несколько дней!

Кандидат наук не нашелся, что ответить. Наполеон холодными глазами оглядел его, резким движением убрал мобильник-переводчик в карман сюртука, пожал плечами, заложил руки за спину и ушел по аллее вперед.

Эколог проводил его взглядом. Жаль, что его ответ так разочаровал императора, и толком ничего узнать не удалось. В чем-то он допустил ошибку. Ладно, может быть, еще удастся наладить контакт с Его Величеством…

А уже после прогулки, когда он вновь оказался в комнате с балдахином, ко всему удивительному, что довелось кандидату наук пережить за это утро, добавилось еще несколько необъяснимых событий.

Сначала его поразила Виктория, принесшая стопку бумаги и чернильницу с гусиным пером.

– Это еще зачем? – вырвалось у эколога.

Во взгляде девицы проявилось безграничное удивление.

– Да разве вы не собираетесь писать, сударь? Прежде после прогулки вы обычно брались за перо. Впрочем, дело, конечно, ваше, – она покачала головой. – Бывает, наверное, что настроения нет…

Кандидат наук промолчал. Ладно, постепенно он разберется и с этим.

Виктория ушла, оставив бумагу и чернильницу на столе. Эколог смотрел, как за ней наглухо затворяется дверь. Судя по всему, подумал он, златовласая девица исполняет в этом загадочном доме обязанности горничной. А вдобавок, видимо, и надзирательницы. Потом кандидат наук изучил бумагу. Плотная, желтоватая и даже с водяными знаками. Несомненно, старинная, как и бронзовая чернильница. Чернила темные, густые.

Что же он должен писать? Вернее, что писал на такой же старинной бумаге гусиным пером тот, кто обитал в этой комнате с балдахином прежде? Тот, за кого его все принимают из-за поразительного внешнего сходства и кто сбежал отсюда в мусорном баке? Кстати, где, любопытно, в этом доме стоят мусорные баки?

Непроизвольно эколог двинулся к зеркалу в серебряной оправе и очень внимательно принялся изучать собственное отражение. Волосы длинные, редкие, борода, усы… Теперь известно, что эта неведомая личность должна иметь отношение к концу XVI – началу XVII веков. Нет, никого ему это отражение человека в старинном костюме не напоминало.

А вскоре кандидат наук сделал еще одно любопытное открытие. Одну из стен его комнаты полностью закрывала плотная портьера. Что за ней? Раздвинув тяжелую ткань, эколог обнаружил толстое стекло, вделанное в металлическую раму. Иными словами, вместо стены за портьерой оказалась большая прозрачная витрина с видом на длинный и довольно широкий коридор-галерею. По другую сторону коридора тоже шли сплошные стекла, но что скрывается за ними, было не разглядеть из-за таких же тяжелых непроницаемых штор.

Эколог вздохнул, задернул портьеры и улегся на свою королевскую кровать, под балдахин. Делать было абсолютно нечего. Чего ждать дальше – неизвестно. Закинув руки за голову, он стал смотреть в потолок и думать.

6.

Нет, на ад, вроде, не похоже! Хотя куда же еще могла попасть его душа, если не в ад?! Слишком много грехов на нем. А с другой стороны, еще неизвестно, как Господь смотрит на Испанию и испанцев. Вполне возможно, что они захватили чуть ли не весь Новый Свет. Тогда сжечь испанское поселение для англичанина едва ли не святое дело. И такие дела он проделывал не раз, а теперь вот собирался сжечь Панаму. Но сначала, понятное дело, погрузить на мулов все имевшееся в домах Панамы золото и серебро. И сжег бы, не случись всей этой дьявольщины!

Однако это место и не рай. Может, именно так выглядит чистилище? А впрочем, не все ли равно, куда столь необыкновенным образом забросила его судьба. Нигде не пропадал и здесь не пропадет. Ведь даже рабом привелось быть на сахарной плантации, пока не сбежал и не прибился к пиратам.

И все-таки… Как называет себя этот странный человек, с которым пришлось вести столь долгую беседу? Психолог? Такого и слова-то нет в добром английском языке. И разговор шел о вещах безумных. Разве можно поверить, что теперь придется жить не в своем времени да еще рядом с людьми, тоже обитавшими прежде в других эпохах.

Среди этих людей, уверял психолог, есть какой-то древний грек. Есть итальянец-ученый. Какой-то француз-император, но он, вроде, из более поздних времен, какие еще не настали. Есть, по счастью, и его соотечественник-англичанин, но не из моряков.

Будут, сказал психолог, в этом доме и другие люди из разных веков, но только позже. Безумие! Впрочем, стоп! Наверняка это он сам лишился рассудка из-за рома, с которым в конце концов переусердствовал. Можно ли вести разговоры с людьми, не знающими английского, посредством маленькой коробочки, в которую надо говорить свое и, прислоня к ней ухо, понимать чужое. Как будто в коробочке сидит толмач размером с маленького попугая.

И тем не менее это так. Нетрудно проверить. Вот он прижимает коробочку к щеке и приказывает:

– Рому! Да поживее! Большую порцию!

А один из этих людей вокруг него, одетых дьявол знает во что, берется за такую же коробочку, говорит что-то непонятное, но он отчетливо слышит:

– Успеешь еще! Будет тебе ром за обедом. До обеда десять минут, а пока пойдем, посмотришь, где ты будешь жить.

Что ж, пошли посмотрим. Интересно, куда его приведут теперь. Еще недавно он был в Панаме, в добротном каменном доме самого испанского губернатора, который сбежал, едва его молодцы подошли к городским стенам. И вдруг, когда он только-только собирался подойти к столу, уставленному кубками и бутылками, оказался в этой странной комнате, которая и не ад, и не рай, а рядом какие-то люди, в том числе и этот сумасшедший, назвавшийся психологом. Стулья в этой комнате тоже сумасшедшие. У каждого всего по одной ножке, а сиденья крутятся. Это хорошо, что жить он будет не здесь, а в каком-то другом месте.

Сначала по узкой крутой лестнице с шестью пролетами поднялись наверх. Похоже, что из глубокого подвала. Вышли в длинный коридор. По стенам висели картинки, на которых – древние рыцарские замки, чьи-то родовые гербы, батальные сцены, корабли. Среди кораблей, он успел заметить, есть необыкновенные. Не бывает кораблей без парусов и без мачт! Значит, рисовал их тоже какой-то безумец.

Только в коридоре он сосчитал наконец, сколько людей его сопровождают. Оказалось, четверо, помимо психолога, который держался от остальных особняком. Вскоре один из этих четверых распахнул перед ним дверь, и он обомлел, увидев почти в точности обстановку своей большой каюты на корме. Единственное, что удивило, так это огромный занавес, целиком закрывающий одну из стен.

Но осмотреться толком не дали. За занавесом оказалась дверь. Через нее они вышли в очередной коридор. Наконец за створками, целиком сделанными из отменно прозрачного материала, показался зал, похожий на огромную кают-компанию, с гигантским столом посредине. Рассчитан человек на сорок, а сидят за ним только четверо.

Прищурив глаза, быстрым взглядом он окинул каждого. Вот тот, пожилой, с потухшими глазами, видимо, и есть итальянский мудрец. Старец в нелепой хламиде, единственный, кто не повернул головы, когда он вошел, конечно, тот самый древний грек. Вот и его соотечественник-англичанин. Вид, как и положено человеку незавидной профессии, никогда не нюхавшему моря. А господин во главе стола с властным лицом – император французов из будущих времен. Ладно, каким бы ни было у него лицо, а французы теперь друзья, поскольку испанцы для них тоже смертельные враги, раз и Франции не дают развернуться в Новом Свете.

Он ступил за порог, сжимая в руке, как наказал психолог, коробочку с толмачом, спрятанным внутри. И сразу же услышал, как толмач перевел на английский громкие слова, сказанные психологом:

– Позвольте представить вам, господа, Генри Моргана, знаменитого пирата и будущего вице-губернатора острова Ямайка.

Вздрогнув от неожиданности, капитан воззрился на говорящего. Это что за речи? Хотя… раз этим людям открыто будущее, почему бы им не знать, что его ждет. Может, и вправду когда-нибудь станет губернатором на Ямайке. Если, конечно, выберется отсюда. Обещал ведь психолог, что здесь он не навсегда.

Ладно, время покажет! А пока он здесь… то есть неизвестно где, и самое главное то, что один из сопровождающих подводит его к месту за столом, как раз туда, где ждет большой кубок, полный золотистой ароматной жидкости…

Кандидат наук рассматривал пополнившего их компанию Генри Моргана. Слышать о столь выдающейся личности экологу, конечно, приходилось, да и голливудские фильмы о его приключениях смотрел. Удивительно, что знаменитый пират так мал ростом. Зато выправка молодецкая и движения быстрые, резкие. Смуглое, сильно загорелое лицо. Роскошный, расшитый золотом красный камзол чуть великоват. Вполне возможно, снят с чужого плеча.

Как и положено пирату, Морган сразу же взялся за кубок, разом отпил добрую половину и потянулся к вазе с виноградом. Рядом с вазой стояло огромное оловянное блюдо с зажаренной бараньей ногой. Рацион таинственные хозяева этого дома подобрали флибустьеру явно со знанием дела. Впрочем, как и всем остальным.

По всему видно: такой молодец, как Генри Морган, здесь быстро освоится. В какое же время жил этот колоритный пират? В XVII веке или в XVIII? Как бы то ни было, присоединился к их обществу новый исторический персонаж, о чем еще во время завтрака всю честную компанию предупредил Михаил Владиславович.

Явление Генри Моргана пришлось уже на третий день пребывания эколога в этом удивительном доме с его фантастическими обитателями. К этому моменту он и сам здесь вполне освоился и ко всему привык – насколько, конечно, можно было привыкнуть. Занят был тем, что наблюдал, запоминал, анализировал. Старался не делать ошибок, показывать себя «исторической личностью», за какую его все принимали. Вот если бы еще только знать, что же это за личность?

Дни тянулись размеренно, монотонно, по одному и тому же распорядку. После завтрака – прогулка в саду за высокими стенами, благо погода хорошая. Апрель, а тепло вдруг стало, как в середине мая. После обеда – делай что хочешь у себя комнате, а там и ужин, после которого еще одна прогулка.

Отношения между Гомером, Галилеем и Наполеоном, как подметил кандидат наук, складывались по-разному. Галилей и Гомер частенько прогуливались по аллеям бок о бок или сидели на скамейке, о чем-то беседуя. Наполеон же заговаривал с Гомером только изредка, а на Галилея поглядывал угрюмо. И к самому экологу после той памятной беседы в саду Наполеон тоже явно охладел, что-то разочаровало императора. За столом ни разу больше не предлагал своего вина, не заговаривал. А когда кандидат наук на сегодняшней утренней прогулке решился сам завести беседу и задал первый вопрос, над которым очень долго заранее думал, чтобы не попасть впросак – доводилось ли Его Величеству бывать в Англии? – император высокомерно ответил, что Англия – его злейший враг.

Вечерами, после ужина, златовласая девица Виктория зажигала в комнате эколога, канделябры и удалялась, оставляя пленника одного до утра. Перед сном кандидат наук сам задувал свечи и укладывался в свою роскошную постель под балдахином. Однако, как оказалось, была в его комнате и другая подсветка – рассеянный свет струился по стенам откуда-то из-под потолка. Даже без свечей вполне можно было бы читать старинные английские книги из шкафа или что-то писать, как этого почему-то ждала от него Виктория. Ровно в полдвенадцатого свет гас.

Но эколог не читал и не писал, а каждый вечер до половины двенадцатого расхаживал из угла в угол или же сидел в кресле, сосредоточенно глядя в одну точку, и размышлял. Теперь его мысли, в отличие от первых часов пребывания в этом доме, были довольно спокойны и деловиты. Кандидат наук методично перебирал их, выстраивал в определенном порядке, откладывая на время второстепенные и выделяя главные.

Что за необыкновенное приключение выпало на его долю? Где он? Каким-таким образом появились в Москве первого десятилетия XXI века Гомер, Галилей и Наполеон? И чем для него лично закончится вся эта поразительная история?

Наверняка рано или поздно его начнут искать. Но случится это нескоро. Жил он один, поскольку не решился жениться ни на Татьяне, ни на Галине, ни на Светке. Отсутствие его в лаборатории замечено будет далеко не сразу, потому что жизнь научных сотрудников весьма вольная. Основной обязанностью считалась периодическая сдача отчетов, а до очередного оставалось почти шесть недель.

Но в конце концов в лаборатории, безусловно, хватятся, обратятся в милицию. Тогда ориентировка с фотографией А. Ю. Умникова, взятой из личного дела в отделе кадров, с именем и фамилией, попадет и к тем двум недотепам в милицейской форме со станции «Дмитровская». Что будут делать милиционеры? Должны бы припомнить, что именно Александра Юрьевича они сдали Михаилу Владиславовичу, сделав чудовищную ошибку. Если так, недоразумение, надо надеяться, должно разрешиться. Но каким образом?

А вдруг он прикоснулся к какой-то тайне, секретному объекту или, всякое может случиться, криминальным делам? Тогда могут и вовсе не выпустить из этих стен, или даже… нет, об этом не стоит и думать. В общем, по всему выходило, что лучше бы отсюда сбежать. Ведь смог же сделать это его таинственный двойник! Надо ждать подходящего момента. А пока он здесь, постараться, по возможности, разгадать загадку.

Итак, кто же такие Гомер, Галилей и Наполеон? То, что не безумцы, содержащиеся в надлежащем месте (мелькала, конечно, поначалу в смятенном сознании кандидата наук и такая мысль), стало теперь очевидным. Ну, не бывает – по крайней мере в России – сумасшедших домов, где пациентов кормят, словно в пятизвездочном отеле, а спать укладывают в королевские кровати под балдахинами.