Текст книги "Клуб желаний"

Автор книги: Ким Стрикленд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 20 страниц)

17

В воздухе витает деревенский запах костра, неуместный на фешенебельной городской улице, по обеим сторонам которой выстроились шикарные бутики, рестораны и галереи. Грета топчется на ступеньках перед своей галереей, вместо того чтобы вернуться внутрь и все запереть, как собиралась, прежде чем шагнула на крыльцо.

Самое начало марта, сырой туман окружает уличные фонари мутным ореолом, и кажется, что ночь еще холоднее, чем на самом деле. Задрав голову, Грета вглядывается в жилые этажи над магазинами, пытаясь определить, откуда дым, из какого камина.

Она снова сильно потянула носом и прикрыла глаза. Припахивающий дымом воздух вызывал в памяти толстые пледы и жареную на костре колбасу, а не кашемир и поленту с шафраном, которыми была набита эта улица.

Запах дыма напомнил Грете мать и сходки ее первого кружка; она снова очутилась в лесах Южного Висконсина, среди ласковых загадочных женщин, готовившихся к свершению обрядов. Как она нервничала в самый первый раз! Никакие утешения мамы не могли избавить Грету от ощущения, что в животе у нее кто-то скачет через веревочку. Мудрая мама была, конечно, права. Для Греты вступление в кружок оказалось сродни возвращению домой. Никто из этих женщин, обладавших удивительными талантами, не удивлялся тому, что она слышит чужие мысли, никто не считал, что она с приветом, потому что воспринимает то, что другим – нормальным – людям ощущать не дано.

Грета еще раз потянула носом дымный ночной воздух и воротилась в «Одиннадцатый дом».

Подбоченясь, она обвела взглядом галерею, и от далекого прошлого ее мысли перешли к не столь отдаленному будущему. И как открывать выставку, позвольте спросить, если картин раз, два и обчелся? Можно, конечно, шутку отпустить – дескать, Требелмейер у нас минималистка. Или встать с непроницаемой физиономией перед голой кирпичной стеной и прикинуться, что этопроизведение искусства. «Неужели не видите? Какая мощь!» Грета усмехнулась. Непременно найдется чудак, который с ней согласится. Вроде тех нью-йоркских критиков, что взахлеб расхваливали минималистскую деревянную скульптуру, которая в действительности являлась просто-напросто подставкой для бюста из металла, потерянной при перевозке.

И Джил все не звонит. Через две недели открытие, а у Греты до сих пор ничего, кроме первых законченных работ. Она без конца приставала к Джил, умоляя написать еще, – того, что имелось в наличии, было недостаточно. Грете пока не приходилось отменять выставку, хотя, говорят, такое бывает. А она не станет этого делать. Все готово. Реклама оплачена, задаток за угощение внесен.

Анонсы доброжелательные; о Джил много говорят, выставка может стать для нее прорывом. Но когда Грета обмолвилась об этом самой Джил, та лишь равнодушно буркнула: «Поживем – увидим».

Такова Джил. За все годы их знакомства Грете ни разу не удалось пробиться за эту броню. Все, что Грета сумела выведать о Джил, она разузнала добрым старым способом, как простые смертные, – наблюдая со стороны. Джил замкнутая и скрытная, она словно замуровала себя за крепостной стеной. Это печалило Грету. От чего она так защищается?

Грета закрыла переднюю дверь и пустилась в еженощный обход галереи, задерживаясь перед любимыми работами, – никогда не знаешь, сколько еще они пробудут на ее попечении. Сделав круг, выключила свет и пошла по коридору к своему кабинету. Здесь, в самом начале коридора, на кирпичной стене висела одна из картин ее матери. Грета помнила, как мама писала ее в студии на чердаке. В детстве она обожала смотреть, как мама рисует, наблюдать за ее тихими, текучими движениями.

– Красота есть во всем, – говорила мама, работая над этой картиной. – Надо только остановиться и поискать. – Обмакнув кисть в краску, она направила на Грету ржаво-коричневый кончик: – И как правило, если умеешь видеть красоту… – мама снова повернулась к картине, легко коснулась кистью полотна, – то сумеешь увидеть и магию.

Грета долго стояла перед картиной, разглядывая дым из фабричных труб, звезды на темном небосводе.

– Спокойной ночи, мама. – Она выключила свет и отправилась в кабинет заканчивать сегодняшние дела.

Мара вытащила из сумки небольшой бумажный пакетик и положила на кухонный стол. Мирра. Если б знала, сколько трудов потребуется, чтоб ее раздобыть, – отказалась бы с самого начала. Обзвонила все магазины «Нового века» в городе, но, похоже, мирра вдруг понадобилась всем сразу и до зарезу.Везде только что закончилась. Пришлось по пятничным пробкам пилить через весь город на западную окраину, угробив единственный сокращенный рабочий день, который доктор Сили выделяет раз в неделю.

Мара вытащила из сумки кекс и откусила. На обратной дороге надо было заправить машину, а она что-то проголодалась, ну и решила заодно чего-нибудь перехватить.

Мирра нужна была для очищающего заговора, поскольку Мара решила попробовать самостоятельно отменить бредовое желание насчет изобилия. А что? Ничего сложного. Как это делается, она вычитала в книжках, а теперь у нее есть все необходимое.

И время сейчас самое подходящее: у мальчиков и Генри после школы тренировка на треке, а по пятницам это дело обыкновенно заканчивается в пиццерии «У Раналли». Домой они явятся не раньше половины восьмого.

Она до сих пор не рассказывала Генри о том желании, а учитывая его нынешнюю волосатость, вряд ли стоит затевать этот разговор сейчас.Слава богу, ее желание о певческой карьере осталось безответным. Довольно с нее безумств.

Мара слизнула с пальцев крошки кекса, выложила листок бумаги с откорректированным заговором и принялась собирать остальные, так сказать, ингредиенты. Итак: корица, лимонная цедра, соль, лавровые листья. Отменять желание она будет прямо здесь, в кухне, на столе.

Мара зажгла коротенькую зеленую свечку и выключила свет. Несколько раз глубоко вдохнула, чтобы снять напряжение и сосредоточиться, извлекла из пакета крошечный флакончик с эфирным маслом мирры, которое обошлось ей в кругленькую сумму. Если бы не обегала за ним весь город, нипочем бы не купила. Девятнадцать девяносто пять за пятнадцать миллилитров!

Мара смахнула со стола пустой пакет, чтоб не мешался, тот с легким шелестом скользнул на пол. Обмакнула указательный палец в дорогущее маслице и начала обводить вокруг свечи круг; чтоб завершить его, пришлось еще несколько раз смочить палец маслом. Потом присыпала масло корицей и солью и выложила лимонную цедру, распевая при этом:

 
О, Великая богиня, умоляю я,
Отмени мое желанье изобилия.
Ненужные волосы с Генри убери,
С меня же – лишний вес. И с этим не тяни!
От души прошу, исполни новое желание —
Пусть вместо «изобилья» будет «процветанье».
 

Мара повторила заклинание несколько раз, как они делали в Клубе. Правда, на третьем заходе пришлось прерваться и отругать Типпи за то, что не ко времени затеял возню с бумажным пакетом – забрался внутрь и поднял истошный мяв.

Закончив, она подсела к столу и долго следила за догорающей свечой, слушая, как Типпи самозабвенно гоняет пакет по всей кухне.

– Надеюсь, получится, – вслух произнесла Мара, похлопав себя по пухлому животику. Тот в ответ заурчал, требуя очередного кекса.

Сквозь окошко в стене палаты Клаудия видела маленького Элиота, который крепко спал в своем инкубаторе. Ангелочек. Элиот Доу – так его теперь зовут. Она смотрела на малыша сквозь противоударное стекло, машинально обводя пальцем металлическую сетку внутри него. Бесценное сокровище – вот оно, рядом, а не дотронешься. Малыш зевнул, широко раскрыв ротик с губками бантиком. Прелесть. Вот таким хорошеньким она его и запомнила.

Миновала первая неделя марта, сегодня суббота, стало быть, прошло полторы недели, как она его нашла. В тот день Клаудия спросила разрешения навестить мальчика в больнице. Старшая медсестра Гэлт, грубоватая, неулыбчивая афроамериканка, ответила, что вряд ли врачи позволят. Все подкидыши проходят тщательную проверку, которую госпиталь устраивает только дважды в год. Клаудия все же оставила свои данные.

Элиот пробудет в госпитале еще какое-то время, поскольку родился, по мнению врачей, раньше срока и ему нужно набрать вес. И легкие у него чуть недоразвиты. Клаудия и вообразить не могла, что обрадуется такому известию: кое-что у него все-таки не в порядке.Но ведь у него ничего не болит, а пока он в больнице, его не отдадут в приемную семью!

Вчера позвонила медсестра Гэлт и в своей фирменной грубоватой манере пробурчала, что раз уж Клаудия нашла Элиота и, может статься, спасла ему жизнь, ей дано особое разрешение понянчить младенца.

Развивая достигнутый успех, Клаудия спросила, нельзя ли и мужу тоже прийти. На что сестра Гэлт сердито вздохнула: она-то уверена, что нельзя, но так и быть, узнает.

Двумя часами позже она передала разрешение врачей: на этот раз – и только на этот раз – Дэну позволено зайти, но в сопровождении медсестры (что, по всей видимости, вызывало особое раздражение).

– Чем могу помочь? – Рядом с Клаудией остановилась медсестра.

– Я… – Клаудия отняла руку от стекла. – Я – Клаудия Дюбуа. Я нашла… это я нашла маленького Элиота. – Она поправила очки, развела руками и смущенно улыбнулась. – Пришла посмотреть, как он. Мне разрешили… то есть сестра Гэлт сказала, что я могу его проведать. Я утром звонила, и врач сказал… С ним ведь все будет хорошо?

Лицо медсестры смягчилось – она определенно слыхала эту историю.

– Хотите увидеть поближе?

Она провела Клаудию в маленькую комнатку перед палатой и велела ждать, а спустя несколько минут вернулась с завернутым в одеяльце Элиотом.

– Хотите его подержать?

Клаудия кивнула.

– Тогда вымойте руки. – Сестра кивнула в угол и, пока Клаудия возилась у раковины, продолжала: – Нашим малышам очень нужно, чтоб их почаще нянчили, а у нас тут порой настоящий сумасшедший дом, до каждого просто руки не доходят. Хорошо, что вы пришли. Только головку придерживайте. – Она передала сверточек Клаудии, поправила одеяло, уверилась, что оставляет малыша в надежных руках. – Не бойтесь, присядьте. Торопиться некуда. – Сестра сама села напротив Клаудии. – Говорят, вы хотите его усыновить?

Клаудия, не отводя глаз от Элиота, снова кивнула. Вздохнула.

– Для начала пытаемся оформить патронаж. Я уже собираю документы. Шансов у нас, конечно, маловато, а моя школа… нельзя сказать, чтоб там нам здорово помогали. А вот когда я была на собеседовании у социального работника, та меня обнадежила. Говорит, раз я его спасла, у меня личная заинтересованность.И вроде это должно помочь.

Клаудия осторожно погладила пушистые волосики, выбившиеся из-под чепчика, тыльной стороной ладони прикоснулась к тугой щечке. Сестра с улыбкой следила за ней, затем взглянула на часы:

– Ему пора обедать. Что скажете, если я принесу бутылочку, а вы его покормите? Он наконец сообразил, для чего нужно сосать, – добавила она, открывая дверь в соседнюю комнату.

Сегодня Элиот показался ей чуть тяжелее, чем в памятный день их знакомства. Он вдруг распахнул глазенки и остановил на Клаудии прозрачный взгляд.

– О тебе хорошо заботятся? Тебя тут любят? – Слова застряли у нее в горле. – Ах ты мой дорогой… – Клаудия проглотила подступившие слезы. Давно надо было сюда прийти.

Но как же было страшно. Начнешь навещать его, привяжешься, а потом что? Смотреть, как его оторвут от тебя и отдадут чужим людям? После собеседования у соцработника у Клаудии появилась надежда. Личная заинтересованность…Хотя количество требуемых документов и собеседований с проверками, которые им с Дэном предстояло вытерпеть, казалось непреодолимым. Пройти медосмотр, представить план пожарной эвакуации, сдать отпечатки пальцев и даже принести справку, что их домашним животным сделаны прививки. Но поскольку фэн-шуйнаязолотая рыбка сдохла, делать ей прививку нет надобности. И на том спасибо.

Теперь, когда Клаудия закрутила всю машину, Дэн принялся тишком вставлять палки в колеса, значительно все запутывая и усложняя. Его отношение в духе идея-дурацкая-но-я-иду-тебе-навстречусменилось едва прикрытым хамством. Односложные ответы на ее вопросы, когда она заполняет анкеты. Вечное угрюмое молчание – совершенно для него нехарактерное. К тому же Клаудия была уверена, что он прекрасно понимает: возню с патронатом она затеяла исключительно для того, чтобы он постепенно свыкся с мыслью об усыновлении.

Нет, дело безнадежное. Без Дэна ей всего этого не осилить, да и соцработнику двух секунд хватит на собеседовании, чтобы уразуметь: в этом вопросе они с Дэном не заодно. Смешно даже пытаться. И все же теперь, когда она наконец попала сюда и взяла на руки крохотного мальчика, Клаудия поняла, что должна это сделать. Она за него в ответе.

А кстати, где Дэн? Обещал быть здесь двадцать минут назад. По субботам, конечно, на дорогах адские пробки, но скорее всего, это его пассивно-агрессивный протест в действии.

Сегодня утром каждый занялся своими делами. Клаудия купила продукты и зашла в химчистку, а Дэн отправился менять масло в машине. Потом он собирался заскочить в контору за какими-то забытыми там чертежами, а на обратном пути, если останется время, заехать в художественный салон, прикупить материалы для работы. Клаудия была уверена, что в больницу Дэн успеет. Он сказал, что удобнее встретиться прямо здесь, но сейчас у нее появилось дурное предчувствие, что муж вообще не появится.

Клаудия покрепче прижала Элиота. Какой тепленький! Он снова доверчиво заснул у нее на руках. Солнышко ненаглядное. И чего она боялась?

Мара одолела добрую половину книги, когда краешком глаза заметила, что по ступенькам крыльца поднимается Генри. В замке повернулся ключ, и Типпи спрыгнул с ее коленей. Мара вновь уткнулась в книгу, торопясь ухватить как можно больше до того, как Генри войдет. Пока он закрывал дверь, она осилила еще одно предложение.

– Привет, милый, – сказала она, закрывая книгу.

Генри наклонился поцеловать ее, Мара подставила ему щеку, а когда он ее чмокнул, отшатнулась, точно по лицу царапнули наждаком.

– Генри! – Она подняла на него круглые глаза.

– Что?

У Мары отпала челюсть. Она забралась на кресло с ногами и молча ткнула пальцем в лицо мужа.

– Ах, это? – Генри потер щеки и подбородок. – Да, надо бы побриться. Не хотел тебя оцарапать, родная. Прости. – Он взъерошил ей волосы.

Мара со вздохом откинулась на спинку кресла. Должно быть, утром не побрился перед уходом в спортзал – проспал и торопился. Она с облегчением покачала головой. Надо же, самой на себя такого страху нагнать.

– Позвоню-ка я, пожалуй, доктору Бернштейну, – бросил Генри, направляясь в кухню. – Черт знает что с волосами творится. – Он на ходу поскреб щетину. – Я ж утром брился.

Грузовик прочно застрял под мостом, аккурат под желто-черным знаком «4,2 м». Слабо было водиле прочитать, прежде чем переться напролом? Дэн треснул по рулю. Клаудия будет зла как черт – он уже на двадцать минут опаздывает.

Идиот шофер то и дело вылезал из кабины, задрав голову, озирал мост, переводил недоуменный взгляд на грузовик, снова забирался внутрь и снова хватался за рацию. Дэн любовался этой картинкой, зажатый со всех сторон другими машинами, между ним и местом происшествия их было штук шесть. В какой-то момент водитель машины, застывшей сразу за грузовиком, взялся повелительно махать шоферу злополучного грузовика, чтоб сдал назад, но тот лишь глянул на него как на чокнутого и скрылся в кабине, очевидно поджидая полицию или какое другое начальство, чтоб приехало и разобралось.

Дэн пытался позвонить Клаудии на мобильный, но она не отвечала – небось велели выключить. Он оставил сообщение, что застрял в пробке, но в такое оправдание и сам бы не поверил. Оба знали, что у него нет желания ехать в больницу смотреть на ребенка, но он ведь обещал.

Дэн надеялся, что все потихоньку само собой рассосется, однако неделя подошла к концу, а Клаудия только укрепилась в своем решении. Он чувствовал себя как парень из легковушки за грузовиком – сражается с ветряными мельницами, силится в одиночку распутать невероятно запутанную ситуацию.

Два наряда полиции, один тягач – и сорок пять минут спустя Дэн стоял перед детской палатой. Младенцы в кроватках – все на одно лицо, за исключением того, который ревел. Дэн сквозь стекло слышал его вопли, видел красную перекошенную мордаху под голубым чепчиком. Наверняка он и есть, подумал Дэн. Медсестра взяла крикуна на руки, прижала к груди, погладила по спинке. Заметив Дэна, кивнула направо, и через двойные двери он вошел в сестринскую комнату.

Сидящая за столом женщина не подняла головы и не обратила на него внимания, даже когда он кашлянул. Казалось бы, уж в больнице могли бы серьезнее относиться к безопасности, поморщился Дэн. Медсестра, которую он только что видел, вышла из детской уже без голосистого малыша и спросила, что ему угодно.

– Я – Дэниел Дюбуа. Мы здесь должны были встретиться с женой некоторое время назад, но…

– Примерно час назад, если не ошибаюсь, – усмехнулась сестра и жестом предложила Дэну следовать за ней. – Я как раз собиралась глянуть, как там у них дела. Думаю, ваша супруга уже собирается уходить.

Они прошли коротким коридорчиком и остановились у комнаты рядом с детской. Сестра приложила палец к губам и беззвучно проговорила «там».

Клаудия сидела боком к двери; волосы накрыли щеку и колыхались туда-сюда – она качала ребенка и напевала колыбельную Брамса. Дэн видел спящего у нее на руках Элиота: физиономия – воплощенное довольство, крохотная ручка безмятежно откинута.

Дэн, пожалуй, испытал бы гораздо меньшее потрясение, пройди он рядом с ней всю беременность, чем вот так, вдруг увидеть ее настоящей матерью. Дэн тихо смотрел, не желая нарушать эту сцену. И готов был смотреть бесконечно. Клаудия выглядела такой спокойной, такой уверенной – так странно не похожей на его Клаудию. Когда же она подняла голову и заметила его, лицо ее тоже являло собой воплощенное довольство.

18

– Стоп, стоп, стоп! Ну-ка, дай. Где ты это взял? – Гейл выхватила видеокассету из рук Уилла.

– Эндрю хочет посмотреть видик, мам! А я ему помогаю – ему ж надо соблюдать осторожность! – Уилл сделал большие глаза – сама невинность.

С дивана, излучая такую же невинность и чистоту помыслов, хлопал ресницами Эндрю.

– Понятия не имею, что у нас здесь. – Гейл повертела в руке неподписанную кассету. – Зачем вы вообще полезли в старые записи? У меня там был относительный порядок. Что ты хочешь посмотреть, Эндрю?

– Нокио.

– Это точно не «Пиноккио». А что – бог его знает, может, вы маленькие, может, наш отпуск или еще что. Сейчас найду «Пиноккио». – Гейл перебрала кучу видеокассет, задвинутых в дальний конец «развлекательного» шкафчика, – они со временем уступили место куче компакт-дисков. – Ага, вот он.

– Дай мне! Я сам.

– Держи. – Гейл вручила кассету Уиллу. – Ну что, ребята, теперь порядок?

– Да, порядок.

Видеомагнитофон со скрежетом заглотнул кассету, и Уилл яростно замотал головой: уходи, мам!Она перевела взгляд на Эндрю и его новый ингалятор рядышком, на журнальном столике (на всякий случай). Как она ненавидит этот ингалятор! Эндрю разулыбался с тем же выражением – уходи.Гейл улыбнулась в ответ и направилась на кухню с загадочной кассетой в руках.

Снова повертела ее, будто надеялась, что вдруг как-нибудь сама собой появится этикетка. У них столько старых кассет, и половина без этикеток – слетели, если вообще когда-нибудь были. Вот еще одно дельце на будущее – повыкидывать старые кассеты. Наверняка половина там – допотопные записи «Всех моих детей», [18]18
  Американский сериал.


[Закрыть]а ребятам их смотреть ни к чему, но прежде надо убедиться, что там нет чего-то важного.

Когда Уилл только родился, у них была видеокамера и они снимали все подряд. Не хотелось бы ненароком выкинуть какие-нибудь кассеты с его первыми шагами или первой пробой спагетти. Сколько же потребуется времени, чтобы разобраться с этими старыми записями, понять, что хочется оставить, а потом еще оттащить куда-то, чтобы перевести в цифру? Куча времени. И где, интересно, его взять? Гейл уже по меньшей мере года два планирует этим заняться. Впрочем, учитывая последние события, она определенно не станет желатьсебе времени на подобное занятие. Не отошла еще от последствий предыдущего желания.

Эндрю продержали в госпитале два дня и отправили домой с ингалятором. Докторша велела пользоваться им целый год, пока легкие окончательно не придут в норму. А до тех пор – никакой беготни, никакой физкультуры: Эндрю должен соблюдать осторожность.Тетка явно не растила пятилетних мальчишек.

Гейл уселась за свой стол на кухне, включила компьютер, рассеянно барабаня пальцами по кассете. Давным-давно – додетей – они с Джоном снимали любительское кино. Гейл усмехнулась: их личные «мемуары» в стиле Пэрис Хилтон. А кстати – где этакассета? Гейл перестала барабанить по той, что была под рукой. Боже милостивый, а что, если?.. Что, если на этой не просто пикантный эпизод из «Всех моих детей»?!Вот был бы ужас. Стыда не оберешься.

В кухню протопал Джон и мимо жены прямиком к холодильнику.

– О чем задумалась? – поинтересовался он, открыв холодильник и засунув голову внутрь. – У тебя вид той самой кошки, которая знает, чье мясо съела.

– Помнишь то старое, оченьстарое кино, что мы с тобой снимали? Сразу после колледжа? В нашей первой квартире на Веллингтон?

Джон, не закрывая холодильник, с ухмылкой обернулся к ней. Очень немногое, кроме секса, могло отвлечь его мысли от еды.

– Еще бы. А что? Хочешь повторить? – Он игриво подмигнул.

Гейл хмыкнула в ответ.

– Просто я тут гадала: где может быть кассета? Лет сто мне не попадалась, а теперь, когда ребята подрастают… Ты не помнишь, куда мы ее припрятали?

– В надежное место, чтоб знать, Где искать. – Джон вытащил майонез, копченую колбасу, сыр и захлопнул холодильник. – Как прятали, помню, – хохотнул он, – а вот куда, ни малейшего понятия!

Гейл снова забарабанила по кассете.

– Да в чем дело-то? И впрямь хочешь устроить сегодня киношную ночь?

– Нет… Тут совсем другое. Вот это, – она подняла кассету, – было у мальчиков. Этикетки нет, ну я и задумалась. Сам понимаешь, а вдруг?

Джон пожал плечами и вытянул из хлебницы белый батон, проигнорировав ржаную цельнозерновую буханку.

– Она где-нибудь здесь, точно.

– Хм-м.

– Если тебя это так волнует, давай поищем. Думаю, у нас в спальне или в какой-нибудь коробке на чердаке, с последнего переезда. Найдем, короче. Не могли же мы ее отдать.

– Отдать? – взвизгнула Гейл.

– Говорю же – мы наверняка ее не отдали.

– Когда мы могли ее отдать?

– Я уверен, что мы этого не сделали. На благотворительность отдавали одежду, книги и всякое такое. А от кассет, по-моему, вообще никогда не избавлялись.

Гейл не стало спокойней. Ей стало еще хуже. Отдали? Только не это.

Джон отхватил разом чуть не половину сэндвича.

– Как ты можешь? Мы ж только что ужинали.

Джон, не переставая жевать, снова ухмыльнулся:

– Тебе следовало бы знать, что я человек ненасытный.

Огромный белый холст простирался перед Джил, как арктический пейзаж, – холодный, предвещающий недоброе, леденящий все, до последней капли, творческие силы в душе. Она сидела на металлической табуретке, вытянув ноги и упершись взглядом в омерзительный холст размером два на два с половиной метра, который висел на задней стене студии. Большой холст. Якорь спасения ее выставки.Вот уж поистине – якорь. Стоит на него взглянуть, как чувствуешь – тянет ко дну.

Что стряслось? Все шло так хорошо. Она успешно готовилась к выставке, и вдруг – фью! – ничего. Ни вдохновения, ни стимула – все рухнуло.

Ей приходила в голову мысль, что это каким-то боком касается ее высказанной мечты о творческом вдохновении. Могло аукнуться ее желание? Да еще так круто? Вряд ли. Первое-то, насчет идеального мужчины, сбылось на все сто процентов.

Грех жаловаться. Мэттью лучше всех. Смешно: чем меньше он подталкивает ее к серьезным отношениям и обязательствам, тем чаще она сама об этом задумывается. Чем меньше он старается влезть к ней в душу,тем сильнее ее желание открыться перед ним.

До сих пор Мэттью ни разу не прерывал уютного молчания вопросом: «О чем ты думаешь?» Смертельный приговор– вот как она называет этот вопрос. Всякий раз, когда она слышала эти слова от кого-нибудь из своих парней, ей хотелось удрать. Как правило, так она и делала. А Мэттью не тратит ни время, ни силы на то, чтобы получше узнать ее; он спокойно наблюдает, как развиваются их отношения, – разве это не чудесно?

Неделю назад он начал ее портрет. Уговорил позировать в красном бархатном платье с голыми плечами, и чтоб ее черные волосы спускались по обеим сторонам соблазнительно глубокого декольте. Смотреть на свою работу Мэттью не разрешил – хочет, чтобы она дождалась, пока он закончит, и увидела готовый портрет. Один раз, впрочем, когда он вышел, она подглядела.

И хотя успела вернуться к своему месту и уже разминала затекшую шею и спину, он сразу догадался.

– Ты подсматривала! – Мэттью встал перед холстом с кистью в руке.

– И не думала. – Джил устроилась на стуле в прежней позе.

Сузив глаза, Мэттью пристально смотрел на нее.

– Подсматривала.

– Нет.

– Ой, не лги мне, Джил и, малышка. – Он с улыбкой подошел и сел на нее верхом, придавил к стулу всей тяжестью своего веса. – Я умею управляться с натурщицами, которые мне лгут.

– Не испугаешь. Видела я, как ты управляешьсяс натурщицами, забыл?

И он управился с ней тут же, на помосте посередине студии.

Сегодня все пять часов и сорок пять минут, что Джил просидела у себя в студии, она снова и снова мысленно прокручивала ту сцену. Уйму сцен в уме прокручивала. Только ни одной не написала.Ей стало страшно. Открытие в «Одиннадцатом доме» меньше чем через две недели, а у нее и близко нет нужного количества работ – количества работ, необходимогодля ее прорыва. Наверное, надо было давно забросить этот холстище и заняться другими, поменьше, как она и планировала с самого начала. Одной-двух работ вполне хватило бы, но она зациклилась на этой громадине, а теперь ничего не успевает.

Раньше такого никогда не было. Джил всегда все успевала. Она профессионал высшего класса. Разумеется, для небольшой выставки полотен вполне достаточно, но Грета сказала: «Работы великолепны, но их маловато». Грета с материнской взыскательностью глянула на Джил, и этот взгляд царапнул ее сильнее, чем она готова была признать. А теперь положение еще усугубилось тем, что Грета устроила в журнале «Чикаго» огромную статью, а значит, на открытие может заявиться целая толпа. А еще она продала одну из работ Джил городу Чикаго, что, конечно, здорово, но ведь теперь картин стало еще меньше.

Джил все сильнее трусила и все больше пила. Каждый вечер выпивала по бокалу мартини; если не помогало, выпивала еще один, а иногда и еще один. Наконец засыпала, но через два-три часа просыпалась и больше уже не могла уснуть, забывалась только под утро. И тогда до полудня – когда она выбиралась из кровати – ей снились сны.

Зимние сны. Снежные. Снилось, что она медленно ползет по белым шершавым коврам. А однажды во сне она наткнулась на двух альбиносов, которые занимались сексом на белом песчаном пляже.

И не нужно никакого психоаналитика, чтоб сообразить, откуда взялись эти сны. Две недели подряд по шесть часов в день и каждый день она пялится на пятьдесят тысяч квадратных сантиметров девственно чистого белоснежного пространства.

Ни одной идеи. И у кого? У Джил, у которой всегда была пропасть идей, столько идей, что вечно не хватало времени воплотить их все. До некоторых годами не доходили руки. А теперь… теперь они все казались никчемными. И такого с ней тоже прежде не бывало. Да, порой Джил возвращалась к какой-нибудь старой идее, заново ее обдумывала и приходила к выводу, что это уже неактуально или попросту неинтересно, но никогда прежде она не считала свои старые задумки никчемными.

Джил крепко зажмурилась, надавила кулаками на глазные яблоки и снова воззрилась на пустой холст, надеясь, что плавающие перед глазами разноцветные круги вызовут какой-никакой образ. Не вызвали.

Джил взяла шпатель с углового столика и принялась счищать засохшую краску с деревянной палитры.

Неужели все из-за проклятого Клуба желаний? Внутри у Джил все перевернулось и завязалось узлом. Ведь не хотела же впутываться, с самого начала была против дурацкого колдовства. Надо было твердо стоять на своем, тогда бы не пришлось бессмысленно таращиться на пустой холст, не имея сил ни на единый мазок. Тяжелейший случай – запор воображения.

Творческое вдохновение.Какого черта она его загадала?

Из-за Мэттью. И еще потому, что все в Клубе загадали что-то глобальное – славу, богатство, успех. Пожалуй, стоит звякнуть Линдси или Гейл – узнать, как исполняются их вторые желания. Так же погано, как прекрасно исполнились первые?

Джил с жаром скребла палитру, норовя вычистить краску из мельчайших трещинок в дереве; так стараешься выдавить лимон до последней капли. Поделом мне, нечего было идти у других на поводу. Как вспомнишь, под ложечкой сосет. Надо было встать и уйти, как только Линдси с Марой принялись уламывать их помочь Типпи. Коту с идиотским имечком и диабетом.

Джил уронила руку, перестав скрести. А как же Мэттью? Не мог он объявиться по чистой случайности на следующий же день после того, как она попросила себе идеального парня. Он говорил, что снял студию в их доме вечером накануне переезда, а до этого целый день мучился, выбирая между Северными студиями и другим зданием в Бактоуне. Разве бывают такие совпадения? Она загадалаего накануне вечером.

Ах, как хочется выпить и перекурить. Надо позвонить Грете… и Линдси или Гейл. И сбегать вниз к Мэттью. Ее тянуло сразу во все стороны, а в результате она не трогалась с места. Джил со злостью смотрела на здоровенный холст. Вот бы кинуться на него с хорошим ножом и исполосовать вдрызг, в мелкие кусочки! Она потрясла головой, сердце бешено стучало. В груди все кипело, только что не выплескивалось через край, – никогда Джил не позволяла своим чувствам так разойтись. Рука со шпателем дрожала. Джил постаралась дышать глубже. Гнев постепенно улегся, и она едва не разревелась – но чему помогли бы слезы?

Еще один глубокий вздох, и вдруг она поняла, что должна сделать. Так ясно, словно увидела живой образ. Первый всплеск творческого воображения за долгие недели. Будто солнечный луч пробил облака и коснулся ее лба, оставив в голове идею картины.

Джил обтерла руки смоченной в скипидаре тряпкой, которой вытирала краску, сдернула с крючка за дверью куртку и выскочила из студии, не выключив ни обогреватель, ни свет. Даже не убедившись, что дверь за ней захлопнулась и замок защелкнулся.