Текст книги "2312"

Автор книги: Ким Робинсон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 33 страниц)

Свон на Земле

Земля притягивает гораздо сильнее своего мощного g – ей присущи почти бесконечная притягательность Истории, притягательность великолепия, распада и грязи. Не нужно отправляться в Уттар-Прадеш и смотреть на рассыпающиеся руины Агры или Бенареса, чтобы ощутить это – оно везде и всюду, в любой деревушке и в каждой долине: дряхлость, зловоние жестокости, большие обветренные холмы, затопленные береговые линии, которые все еще погружаются в море. Очень тревожное место. Его необычность не всегда ощутима или осязаема. Время для человека здесь вывихнуто: центр не выдерживал, все распадалось и начинало вновь собираться и перестраиваться по краям, рождая несвязные чувства. Мысли и логика безнадежно увязали в древних историях, паутине законов, лицах на улицах.

Всегда лучше сосредоточиться на предстоящем дне. Поэтому Свон на высоте пятьдесят тысяч метров вылетела в глайдере из среднеафриканского космического лифта и стала спускаться к посадочной полосе в Сахеле, пустыне без малейших признаков жизни, пустыне почти меркурианской, только здесь на берегах мелких озер среди зелени ослепительно белели городские кварталы, и над каждым собственное защитное облако; города отражались в мелкой воде, и казалось, что их двойники стоят вниз головой в перевернутом мире. Вниз и вниз летела она, взволнованная вопреки всему новым возвращением на Землю; выйдя из глайдера, стояла на посадочной полосе, вдыхая ветер – невыразимое наслаждение, – вдыхала скорость и вторжение реальности. Над ней только небо, чистое и ясное, только ветер с запада, пронизывающий ее, обнаженное солнце на ее обнаженном лице. О боже! Она дома. Идти по родной планете и дышать ее воздухом, рассекать пространство, которым можно дышать…

Город внизу у лифта был до боли белый, с раскрашенными дверными и оконными рамами, веселый, средиземноморский, с легким налетом ислама – в облике толпы, в очертаниях городской стены, в минаретах. Похоже на северо-запад Марокко. Архитектура оазиса, классическая и приятная, ибо город все-таки не оазис. Топологически этот город не отличался от Терминатора.

Но люди здесь худые и щуплые, согбенные и смуглые. Прокопченные на солнце, слегка поджаренные, конечно, но не только в этом дело. Им приходится водить машины, убирающие рис и сахарный тростник, проверять ирригационные каналы или роботов, что-то устанавливать, что-то чинить. Люди по-прежнему не только самые дешевые роботы, но и для многих задач единственные роботы, которые с этими задачами справятся. К тому же самовоспроизводящиеся. Они вырастают и работают поколение за поколением; обеспечьте им три тысячи калорий в день на каждого, скромные удобства, немного свободного времени и сделайте сильную прививку страха, и можно подвигнуть их на что угодно. Давайте им немного успокоительных, и получите рабочий класс, овеществленный и однородный. Свон снова увидела: большая часть населения Земли выполняет работу роботов, это никуда не делось, что бы ни утверждали политические теории. Если говорить о жилье и еде, из одиннадцати миллиардов жителей Земли по меньшей мере три миллиарда жили в постоянном страхе – несмотря на огромные количества дешевой энергии, подаваемой сюда из космоса, несмотря на то, что сельскохозяйственные миры выращивали и отправляли сюда огромное количество продуктов. Там, в небе, создают новые миры, а на старой Земле люди продолжают страдать. И к этому невозможно привыкнуть. И невозможно развлекаться, зная, что здесь люди умирают от голода, пока ты забавляешься. «Мы наверху растим вам пищу», – можете воскликнуть вы с возмущением – но это не помогает. Что-то мешает продовольствию дойти до каждого. Людей по-прежнему больше, чем способно содержать общество. Поэтому решения нет. И очень трудно думать о своей работе, когда здесь столько неудачников.

Все равно что-то необходимо сделать.

– Почему все здесь так? – спросила Свон у Заши для поддержания разговора. Заша помогал осуществлять какой-то проект в Гренландии.

– Никогда не было разумного планирования, – сказал голос Заши ей в ухо. У нас с тобой уже был подобный разговор, казалось, говорил его тон. – Мы всегда пытаемся справиться с текущим кризисом. Старые обычаи отмирают с трудом. Вот уже самое малое пять столетий вся Земля могла бы жить достойно. У нас есть энергия и ресурсы, соответствующие нашим потребностям, мы могли бы обеспечить себе должный уровень. Но достигнуть этого никогда не планировали и, следовательно, не могли сделать.

– Но почему бы не сейчас, когда у нас столько энергии?

– Не знаю. Это просто не происходит. Думаю, в сознании у людей слишком много старых ядов. К тому же обнищание – это тактика террора. Если уничтожить десять процентов населения, оставшиеся девяносто будут послушны. Они видят, что с ними может случиться, и согласны на то, что им дают.

– Но почему? – воскликнула Свон. – Не могу поверить! Почему люди не борются, если понимают все это?

– Не знаю. Может, боролись бы… но тут уровень моря начал подниматься, и климатические катастрофы сделали жизнь еще тяжелее. У нас всегда кризис.

– Ну хорошо, а почему бы не сейчас?

– Конечно. Но кто этим будет заниматься?

– Люди ради себя самих, если смогут.

– Думаешь?

– Да, потому что так и есть. Если они этого не делают, значит, им каким-то образом мешают. Им в лицо смотрят чьи-то ружья.

Заша молчал; казалось, он думает о чем-то другом. Наконец:

– Есть мнение, что, когда общество испытывает стресс, оно не смотрит в лицо проблемам, а отводит взгляд, надевает шоры и все отрицает. Исторические события считаются естественным ходом вещей, и людей разделяет племенная верность. Тогда они начинают драться за то, чего им недостает. Полагают, что люди так и не сумели преодолеть панику конца двадцать первого века или Малого ледникового периода из-за недостатка пищи. С тех прошло двести лет, но психологическая травма все еще сказывается. И, по правде говоря, все еще нет достаточных запасов еды, так что отчасти этот страх рационален. Цивилизация шатается на множестве подпорок, как Вавилонская башня, и все должно быть исправным, чтобы работать.

– Но то же самое справедливо повсюду!

– Конечно, конечно. Но здесь уж очень много людей.

– Это верно, – сказала Свон, глядя на толпы и толкотню. За городской стеной неровные ряды людей в лучах вечернего солнца, согнувшись, собирали клубнику. – Здесь очень жарко и грязно и ужасно тяжело. Возможно, их пригибает эта планета, не история.

– Может быть. Такой здесь образ жизни. Ты ведь бывала здесь, Свон.

– Да, но не тут.

– А в Китае бывала?

– Конечно.

– В Индии?

– Да.

– Значит, ты все это уже видела. Что касается Африки, ее называют бездонной прорвой. Помощь извне исчезает в ней, и ничего не меняется. Полагают, что Африка была полностью разорена работорговцами. Там полно болезней, связанных с жарким климатом. Ничего нельзя сделать. Но дело в том, что сейчас такие условия повсюду. Говорят, в промышленном поясе не лучше. Так что всю Землю можно назвать бездонной прорвой. Костный мозг давно высосан, высшие классы давно переселились на Марс.

– Но так не должно быть!

– Полагаю, нет.

– Почему же мы не помогаем?

– Мы пытаемся, Свон. Правда пытаемся. Но на Меркурии живет полмиллиона человек, а на Земле – одиннадцать миллиардов. Мы не можем просто спуститься и указывать им, что делать. На самом деле мы едва удерживаем их от того, чтобы они явились к нам и указывали, что нам делать! Все совсем не просто. И ты это знаешь.

– Да. Но сейчас я начинаю задумываться, что же это значит. Что это значит для нас. Видишь ли, люди инспектора Женетта опознали корабль, который мы нашли в атмосфере Сатурна, и установили, что он принадлежит компании из Чада.

– Чад – это налоговый рай. Поэтому ты прилетела сюда?

– Вероятно. А почему бы и нет?

– Свон, пожалуйста, оставь это инспектору Женетту и его людям. Тебе лучше заняться получением закваски и отправкой всего закупленного на родину.

– Это так, – с несчастным видом согласилась Свон. – Только я хочу оставаться на связи с инспектором. Он тоже на Земле, продолжает расследование.

– Конечно. Однако в таких делах как правило наступает время, когда на первый план выходит аналитик, изучающий данные. Тебе нужно набраться терпения и ждать следующего хода.

– А если следующим ходом станет новое нападение на Терминатор? Или на что-нибудь еще? Не думаю, что мы можем позволить себе роскошь проявлять терпение.

– Да, но в некоторых делах ты можешь помочь, а в других – нет. Вот что я тебе скажу: приходи ко мне, и мы это обговорим. Я сообщу тебе самые последние новости о том, что здесь происходит.

– Хорошо. Приду. Но отсюда далековато.

Свон путешествовала по Земле. Она полетела в Китай и провела там несколько дней, переезжая из города в город на поездах. Везде пригороды были организованы в рабочие поселения, где люди и работали, и жили на фабриках, как на Венере. С детства в кончиках их пальцев было управление различными программами, а на предплечьях татуировки с разнообразными приложениями. Их держали на диете, выдавая лишь гарантированное законом количество пищи и наркотиков. Обычная земная практика, но нигде она не проводилась так последовательно, как в Китае, хотя этого словно бы не замечали и об этом не говорили. Сама Свон узнала об этом, связавшись с одним из коллег Мкарета, работавшим в Ханчжоу. Мкарет хотел, чтобы Свон предоставила этим людям образец своей крови, и поскольку она все равно путешествовала, то отправилась туда.

Все большие старые города на побережье наполовину ушли под воду, и это, хотя не убило их, ускорило строительство в глубине суши, там, где дома устоят, даже если растает весь лед на Земле. В этой новой структуре Ханчжоу стал важнее Шанхая, и пусть большая часть новых зданий и дорог возникла вдали от древнего города, он остался культурной столицей региона.

По соплообразному эстуарию реки Цяньтан проходило сильное приливное течение, здесь по-прежнему плавали многочисленные маленькие суденышки. Казалось, люди, несмотря ни на что, довольны жизнью. Добрая старая Земля, такая огромная и грязная, небо словно пережевано с коричневыми грибами, вода цвета бледного ила, местность голая, индустриализованная – но по-прежнему земной ветер, и все прижато одним g и в то же время само воплощение подлинного бытия. Бродя по улицам старого города, Свон с помощью Полины пыталась разобраться в китайских диалектах, которых не понимала. Это замедляло ее речь, что, впрочем, не имело особого значения. Китайцы были поглощены собой и смотрели сквозь нее. Конечно, жители Венеры бежали в том числе и от этого: все сосредоточены только на своем месте в жизни и в своем рабочем отряде, а больше ни на чем. И, конечно, никто из этих людей не может ненавидеть жителей космоса: для них все события за пределами Китая происходят в мире голодных призраков. Даже жизнь вне твоего рабочего отряда призрачна. Или так казалось Свон, когда она сидела в забегаловках, ела лапшу и слушала усталых людей, которые отвечали ей только потому, что высокая женщина из космоса, задающая вопросы, была чем-то совершенно необычным. Вообще люди в этих забегаловках-лапшичных казались более терпимыми. На улицах на нее смотрели неприязненно, порой даже раздавались проклятия. Последнюю часть пути к коллегам Мкарета она прошла торопливо, там позволила взять у себя несколько проб крови, а также проверить зрение и чувство равновесия.

Свон вернулась на улицу, и ей показалось, что теперь на нее смотрят многие. Возможно, потому что ей становилось страшно. Она пробиралась сквозь толпу (в Китае в твоем поле зрения всегда не менее пятисот человек). Придя в гостиницу, могла только дивиться своему страху перед толпой. Она уснула, а когда проснулась, обнаружила, что привязана к кровати и комната освещена только медицинскими мониторами. Кровать удовлетворяла все ее телесные нужды, и Свон догадывалась, что ей дали наркотики, действующие на речевые центры, потому что она непрерывно говорила, вовсе не желая того, и не могла остановиться. Бестелесный голос за ее головой задавал вопросы – об Алекс и обо всем остальном, и она беспомощно отвечала. Полина не могла ей помочь: по-видимому, ее отключили. И Свон не могла сопротивляться желанию говорить. Это не слишком противоречило ее нормальному состоянию; наоборот, она испытывала облегчение от того, что говорила, говорила и не должна была извиняться. Кто-то заставлял ее говорить. Так во всяком случае казалось.

Позже она проснулась в той же кровати, не привязанная. Одежда лежала рядом на стуле. Комната была немногим больше кровати. Да, это ее номер в отеле. ИИ у письменного стола (зеленый ящик в углу) сообщил ей, что никаких неприятностей или неожиданных происшествий не было. Судя по монитору в номере, ее жизненные показатели соответствовали норме и в номер никто не вторгался. Ничего необычного не происходило.

Свон включила Полину. Та ничем не могла помочь. Прошло почти двадцать четыре часа с тех пор, как она ушла из клиники от друзей Мкарета. Она позвонила в Дом Меркурия на Манхэттене и рассказала о том, что произошло, потом позвонила Заше.

Все были потрясены, озабочены, все сочувствовали, советовали ей немедленно отправиться в ближайший Дом Меркурия, чтобы ее обследовали медики, и так далее. Но подытожил все Заша:

– Ты была на Земле одна. Я говорил тебе, тут много опасного. Совсем не то, что во время твоего первого отпуска. Сегодня мы путешествуем только группами. Помнишь, что случилось в последний раз, когда ты была у меня?

– Но то были просто мальчишки. А теперь кто?

– Не знаю. Немедленно позвони Жану Женетту. Может, он выяснит, кто виноват. Или установит это по дальнейшим событиям. Вероятно, кто-то пытался рыться в твоей голове. Это означает, что скорее всего такое не повторится, но ты всегда должна путешествовать с другими… или даже нанять охрану.

– Нет!

Заша дал ей послушать, как звучат ее слова.

– Наверно, придется, – сказала Свон. – Не знаю. Мне кажется, что мне просто приснился дурной сон. Я немного голодна, но, думаю, мне что-то добавили в пищу. Они меня поимели – я хочу сказать, я молола языком! И большинство вопросов было об Алекс. Я могла рассказать им все, что о ней знаю.

– Гм. – Долгое молчание. – Что ж, теперь ты видишь, почему Алекс многое держала при себе.

– Так кто же они?

– Не знаю. Возможно, одна из фракций китайского правительства. Они иногда играют грубо. Хотя это, кажется, чересчур. Возможно, это предупреждение, но о чем тебя предупреждают – не знаю. Не очень хороший признак. Может, они просто надеялись что-нибудь узнать. Или предупредить, чтобы мы не шатались по Земле.

– Как будто мы сами не знаем.

– Но ты, похоже, не знала. Может, они не хотят, чтобы именно ты здесь шаталась.

– Да кто не хочет?

– Не знаю. Воспринимай это как послание от жителей Земли. И позвони Женетту. И, пожалуйста, приходи ко мне поговорить, пока снова не попала в неприятности.

Свон позвонила инспектору Женетту. Тот встревожился, услышав ее рассказ.

– Может, стоит установить постоянную связь между Полиной и Паспарту, пока ты на Земле? – предложил он. – Я тогда буду знать о твоих передвижениях.

– Но ты вечно просишь меня выключать кваком.

– Не здесь. Ситуация другая. Они могут помочь.

– Хорошо, – сказала Свон. – Это лучше, чем путешествовать с телохранителями.

– Ну, это не такая уж хорошая защита. Тебе нужны попутчики.

– Я отправляюсь к Заше. Он в Гренландии, там я буду в безопасности.

– Хорошо. Тебе нужно уехать из Китая.

– Но я китаянка!

– Ты меркурианка китайского происхождения. Это не одно и то же. У Интерплана нет договоренности с Китаем, так что я не могу легально помогать тебе, когда ты там. Отправляйся в Гренландию.

Вечером она упрямо отправилась есть лапшу. Люди странно на нее поглядывали. Чужая в чужой земле. В забегаловке с экранов лились яростные речи, обличавшие разнообразные политические преступления Гааги, Брюсселя, Объединенных Наций, Марса, вообще всех жителей космоса. Некоторые ораторы впадали в такую ярость, что Свон пришлось пересмотреть свое мнение о китайской сдержанности и отстраненности; в политическим отношении они были не менее враждебны и напряженны, чем все прочие, какими бы ни выглядели на улицах. Как и все прочие группы, их сформировал дух времени, а их недовольство целенаправленно отводилось от Пекина. При таком положении дел можно объявить космос красной зоной и напасть, как на врага. Свон внимательно слушала выступающих, не обращая внимания на то, что люди в забегаловке смотрят на нее, и наконец ей стало ясно, что в Китае широко распространяется мнение, будто люди в космосе погрязли в безудержном разврате и роскоши, как колониальные державы прошлого, только еще сильнее. А она сама видела, что люди в Ханчжоу живут как крысы в лабиринте, денно и нощно упираясь плечом в плечо. Явные предпосылки для склонности к экстремизму очевидны. Брось камень в ребенка из богатого дома – почему бы нет? Кто бы удержался?

По дороге к Заше она смотрела на своем экране новости. Земля-Земля-Земля. В большинстве передач ни слова о космосе. Часть населения живет в соответствии с религиозными взглядами, которые считались отсталыми еще в двадцатом веке. Внизу под ней, в Центральной Азии, пастухи пасут свои стада так, словно стали экспертами-экологами: производят столько, сколько им нужно; при каждом пастбище своя молочная, скотный двор, фабрика почвы, их хозяева ярятся из-за засух, вызванных действиями богачей где-то в другом месте. Там и сям стояли огромные города – города, покрытые пылью или разрушающиеся под тропическими ливнями и грязевыми селями; жители этих городов боролись за существование. В Чаде она увидела признаки тяжелых паразитарных заболеваний. В этом путешествии Свон видела голод, болезни, преждевременную смерть. Напрасные жизни в загубленных биомах. Три миллиарда из одиннадцати не получали минимума, необходимого для жизни. Три миллиарда с трудом выживали, а еще пять или шесть миллиардов стояли у края, готовые соскользнуть в ту же пропасть – люди, у которых ни дня не проходит без тревог. Прекариат достаточно образован, чтобы понимать свои обстоятельства.

Такова жизнь на Земле. Раскол, разделение, раздробление на касты и классы. Богатые живут так, словно они жители космоса в отпуске, они подвижны и полны любопытства, стремятся самыми разными возможными способами состояться в жизни, модифицируют себя, экспериментируют с полом, создают новые разновидности, ускользают от смерти, продлевают жизнь. Такими кажутся целые страны, но это маленькие страны: Норвегия, Финляндия, Чили, Австралия, Шотландия, Швейцария; можно добавить еще несколько. А остальные – страны непрестанной борьбы за существование, лоскутные постнации, дающие бой неудачам и терпящие поражение.

Подъем уровня мирового океана на одиннадцать метров сопровождался по всей Земле интенсивным строительством на возвышенных местах, но в человеческих страданиях цена была огромна, и никто не хотел повторения. Люди боялись нового подъема моря. Они ненавидели поколения Вмешательства, вызвавшие по неосторожности перемены климата, перемены, которые продолжаются сейчас и будут продолжаться по мере высвобождения метана и таяния вечной мерзлоты, что грозит созданием третьей великой волны парниковых газов, возможно, самой большой. Земля постепенно превращается в планету джунглей, и опасность эта столь страшна, что ходят слухи о новом блокировании солнца, хотя двести лет назад предыдущая такая попытка закончилась катастрофой. Общественность укреплялась во мнении, что сделать это необходимо, и уже начались геоинженерные работы микро– и макромасштаба. Интенсивные микро, осторожные, пробные макро; они проводились постоянно, и многие восстановительные микро– или небольшие макроработы достигали успеха.

Прежде всего постарались замедлить таяние ледяной шапки Гренландии. На планете осталось два значительных резервуара льда: Антарктика и Гренландия, и авторы проектов надеялись, что по крайней мере Восточная Антарктика выдержит пик жары до возвращения более умеренных температур атмосферы и океана. Если удастся свести содержание СО, до 320 долей на миллион и связать часть метана, температура начнет падать, а ледяная шапка восточной Антарктиды сохранится. И пусть температура воды в океане не понизится еще сто с лишним лет, это будет большой успех. Если же спасти лед Антарктиды не удастся, все прочее тоже окажется бесполезным. Успех категорически необходим. Многие говорили, что надо поступить с Землей так, как поступили с Марсом и Венерой, чего бы это ни стоило. Другие говорили, что сейчас необходим малый ледниковый период; о вероятной гибели двух-трех миллиардов при этом не вспоминали, но в споре чувствовался подтекст: чем меньше людей останется на планете, тем лучше. Шоковая терапия, сортировка – у людей, считающих себя практичными, было множество таких планов.

Конечно, ледяная шапка Гренландии гораздо меньше антарктической, но и она важна. Если она растает (а сама эта шапка не что иное, как остатки прежнего гигантского ледника, который спускался намного южнее нынешнего положения), уровень моря поднимется еще на семь метров. И это погубит с таким трудом восстановленную прибрежную цивилизацию.

Как все ледяные поля, лед не просто таял; ледники скользили к морю, их движение ускоряла водяная прослойка между льдом и каменным основанием. В Антарктиде происходит то же самое, но там лед скользит в море по всей окружности, и остановить его невозможно. В Гренландии все иначе. Лед залегает словно в глубоком корыте между горными хребтами и может уходить в Атлантический океан только через узкие расселины в скалах, как через край ванны. Сквозь эти расселины ледники на водяной прослойке скользят со скоростью много метров в день, они движутся по склону, который за тысячелетия уже выровнен, а, падая с материка, попадают в теплые течения, заходящие во многие фиорды, и быстро уходят в океан.

На заре истории гляциологии исследователи заметили, что один быстрый ледник в Западной Антарктике неожиданно замедлил движение, буквально замер. Исследования показали, что прослойка воды под ним нашла какой-то ход и ушла; огромная тяжесть ледника снова легла на камень, и ледник остановился. Это натолкнуло людей на мысль действовать сходно, и они пытались искусственными методами осуществить нечто подобное в Гренландии. Они испробовали несколько методов на одном из самых узких и быстрых гренландских ледников – Хельхейме.

Наблюдая из вертолета, Свон подумала: с учетом всего, что ей пришлось услышать о таянии льда, западное побережье Гренландии ободряюще ледяное. Внизу расстилался верхний слой морского зимнего льда – гигантские многоугольные белые поля в черном море. На северном берегу Гренландии и на острове Элсмир есть заказник с белыми медведями, рассказали Свон; сюда по течению плывут слоистые айсберги – или их сюда направляют мощные длинные, гибкие боны, снабженные двигателями на солнечной энергии. Так что не весь арктический лед исчез, приятно было смотреть на прекрасную картину внизу и видеть черный океан, а не голубые тропические моря. Черный океан, белый лед. Тут голубое небо и бассейны талого льда по всей поверхности ледниковой шапки Гренландии; эту воду в трех километрах над океаном удерживают горные хребты – береговые горы, эти изжеванные края ванны, не дают сдвинуться с места ледяному плато. С вертолета, летящего на высоте пяти километров, была хорошо видна вся картина.

– Это наш ледник? – спросила Свон.

– Да.

Пилот стал спускаться к маленькому косому кресту, обозначавшему ровный участок на хребте над ледником, в нескольких километрах от того места, где лед спускался в океан. Ровный участок оказался площадкой в двести гектаров, и там нашлось место для целого лагеря: красный косой крест оказался гигантским. При спуске под ними была фантастическая панорама: черные скалы, белый лед, синее небо, черная выжженная солнцем вода фиорда.

Вне вертолета оказалось ошеломляюще холодно. Свон ахнула, внезапно пугаясь: в космосе холод означает повреждение скафандра и неминуемую смерть. Но здесь с ней здоровались, смеясь над выражением ее лица.

Вокруг плато в небо вздымались поросшие лишайниками скалы. В подковообразной долине под ними камни, словно мускулистая плоть, были изрезаны льдом, исчерчены горизонтальными линиями там, где валуны скребли гранит с такой силой, что вгрызались в него: если задуматься, давление здесь развивалось невероятное.

Сама белая поверхность ледника была вся в изломах и местами делалась голубоватой. Хотя и расколотая частыми трещинами, ледяная поверхность казалась практически ровной до самых дальних хребтов. Свон сняла солнцезащитные очки, чтобы разглядеть получше, заморгала и чихнула: ее словно ударили белым по голове. Она засмеялась, фыркая и откашливаясь, и сквозь сомкнутые веки увидела подходящего Зашу, который протягивал руки, чтобы обнять ее.

– Я рада, что прилетела! Мне уже гораздо лучше!

– Я знал, что тебе понравится.

Плато, где стояли лагерем, было отличнейшим местом для небольшого поселка. Показав, где камбуз, и разместив вещи Свон в спальне, Заша отвел ее к обрыву, откуда открывался вид на весь ледник. Непосредственно под лагерем лед до ближайшей стены ледника был раскрошен – очевидно, в результате введения жидкого азота между льдом и каменным основанием. Часть ледяного поля застыла, но остальной лед продолжал спускаться, правда, медленнее.

Ниже во льду виднелась глубокая расселина.

– Это последний эксперимент, – объяснил Заша. – Хотят вытаять расселину на всю длину. Нижняя часть ледника будет скользить дальше, освобождая место для строительства дамбы, в которую упрется остальной лед.

– Разве лед не будет перекатываться через дамбу?

– Будет, но ее собираются сделать такой высокой, чтобы она достигала вершины ледника. Лед будет продолжать течь сюда, пока не выровняется с остальной поверхностью Гренландии и сход не прекратится.

– Ого! – удивленно сказала Свон. – Вместо выемки появится новый горный хребет? Созданный, пока лед будет спускаться сверху?

– Верно.

– Но разве в других местах лед от этого перестанет спускаться?

– Конечно, нет, но, если получится здесь, планируется проделать то же самое по всей Гренландии, кроме самой северной оконечности острова, где стараются сохранить морской ледяной парк. Льду перегородят дорогу и замедлят его схождение, это удержит на месте гренландскую ледяную шапку или по крайней мере замедлит ее таяние. Ведь именно скольжение в море ускоряет процесс в целом. Так что мы приподнимем все края острова! Можешь себе представить?

– Нет, – рассмеялась Свон. – После этого не говори мне о запрете терраформирования. Должно быть, это идея Инженерного корпуса армии США.

– Похоже, но здесь работают скандинавы. И местные инуиты. Очевидно, им эта мысль нравится. Они уверяют, что рассматривают это как временную меру. – Заша рассмеялся. – Инуиты замечательные. Веселые крепкие люди. Они тебе понравятся. – Быстрый взгляд. – У них есть чему поучиться.

– Хватит болтовни. Хочу спуститься и посмотреть на каменное основание.

– Я так и думал.

Они вернулись на камбуз; за большими чашками горячего шоколада местные инженеры рассказывали Свон о своей работе. Дамба будет соткана из углеродистого нановолокна, такого же, как материал космических лифтов, сейчас его уже наложили на ростверки, уходящие глубоко в землю. Скоро на поверхности начнет вырастать сама дамба – ее будут ткать пауки-роботы, проходящие один над другим, как челноки ткацкого станка. Протяженность готовой дамбы составит тридцать километров, высота – два, а максимальная толщина – всего метр. Внутреннее строение материала дамбы биомиметическое: угольные волокна похожи на нити паутины, но завиты, словно морские раковины.

Ниже дамбы устроят новую короткую ледниковую долину. Здесь будут восстанавливать растительный покров – так, как это происходило в разных частях Гренландии в конце ледникового периода десять тысяч лет назад. Свон знала, что подковообразная долина из голой каменной способна превратиться в биому каменистой пустыни: она сама не раз проделывала это в альпийских и полярных террариях. Без сторонней помощи на это уйдет около тысячи лет, но процесс можно ускорить в сотни раз: добавить бактерии, потом мох и лишайники, траву и осоку, а потом полевые цветы и удерживающие почву кустарники. Она так делала, и ей это нравилось. Отныне здесь каждое лето растения будут выпускать листки, цвести, давать семена; каждую зиму все это будет уходить под снег, а весной пробиваться сквозь тающий лед и снег – вот по-настоящему опасное время. Те, что его не переживут, станут пищей и почвой для тех, кто появится потом, и так будет продолжаться. Инуиты смогут возделывать растения, если захотят, или предоставить все естественному ходу вещей. Возможно, в других фиордах попробуют другие способы. Как бы Свон хотелось этим заняться!

– Может, стать инуитом? – сказала она Заше, разглядывая разложенную перед ними карту.

Она видела, что Гренландия – это целый мир, мир подходящего ей типа – пустой, поэтому никто не будет на нее рассержен.

После обеда Свон снова вышла на ледник и вместе с Зашей стояла над гигантской щелью в стене под огромным куполом неба. Объятая ветром. О ветер, ветер… Широкий ледник под ней – наверху белое расколотое поле – внизу синяя прореха – потом снова поле, белое и более ровное, уходящее в море. Теперь на низкой стене дамбы она различала машины, они двигались туда и сюда по гребню и по бокам, очень похожие на пауков, и плели такую плотную паутину, что она становилась твердой. Горный хребет, за который с двух концов цеплялась Дамба, выветрится намного раньше дамбы, сказал один из инженеров. Если наступит новый ледниковый период, лед поднимется выше в небо и накроет эту дамбу, но она сохранится здесь и снова обнажится в следующий теплый период.

– Поразительно, – сказала Свон. – Значит, терраформирование на Земле все-таки возможно.

– Ну, Гренландия больше Европа, чем сама Европа, если ты понимаешь, что я хочу сказать. Здесь это возможно, потому что местных немного и им этот план нравится. А попробуй сделать то же самое в другом месте… – Заша рассмеялся при этой мысли. – Например, наши технологии позволяют осушить Нью-Йоркскую гавань, чтобы Манхэттен оказался над водой, как раньше. А всю окружающую местность можно преобразить в голландский польдер. Это не так уж масштабно, если сравнить с другими проектами. Но ньюйоркцы и слышать об этом не хотят. Им нравится то, что есть.

– Счастливые.

– Знаю, знаю. Счастье наводнения. Мне тоже нравится Нью-Йорк таким, какой он сегодня. Но ты ведь понимаешь, что я хочу сказать. Многие проекты терраформирования не осуществляются именно потому, потому что не получили одобрения.