Текст книги "Japan: Land of the Rising Sun"
Автор книги: Kim Chun
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 20 страниц)
При виде Дзэнко учительница, не прерывая игры, сделала знак рукой и коротко улыбнулась. Зубы у неё были вычернены, но это только подчёркивало живой блеск молодых глаз.
Томо и Кин нарочно подгадали время, чтобы увидеть Сугу, и теперь с беспокойством озирались по сторонам, разглядывая девушек в тесно набитой комнате. Все они были похожи друг на друга, в лёгких летних юката с поясами красных оттенков, но одна держалась особняком и не отрывала глаз от сцены. Она была совершенно поглощена танцем. По её поразительной красоте Томо сразу же догадалась, что это и есть Суга. Суга сидела неподвижно, замерев в чинной позе, словно не ощущала жары и тесноты, хотя остальные усердно обмахивались веерами. Девушка оказалась довольно высокой для своего возраста, однако лицо её было таким же прекрасным, как на фотографии. Её кожа, своей белизной напоминавшая драгоценную бумагу ручной работы, резко контрастировала с обрамлявшими лицо тяжёлыми, с глянцевым отливом иссиня-чёрными волосами, и потому поразительно чётко очерченные глаза и брови казались вызывающе яркими, словно подведёнными тушью, как будто на девушке был сценический грим. Томо взирала на Сугу в какой-то странной растерянности. Суга была олицетворением физической красоты – и только, в ней не ощущалось ни малейшего движения души. Однако она действительно была девственно непорочна, это не вызывало сомнения. Когда Суга разговаривала с подругами, голос её понижался до шёпота, глаза опускались в пол. Выслушивая ответ, Суга, напротив, широко распахивала глаза. Словом, вела себя очень скромно и естественно.
Танец «Горо» закончился, и учительница, протянув сямисэн аккомпаниаторше, скомандовала:
– Твоя очередь, Суга-сан!
Потом встала и подошла к Томо с компанией.
Действительно, это была та самая девушка, на которую сразу упал взгляд Томо. Она поднялась, придерживая полы кимоно и, немного сутулясь, направилась к сцене.
– Это Суга, – прокомментировала учительница непринуждённым тоном. Раздались первые звуки сямисэна. – Очень милая и тихая девочка. Думаю, у вас не будет с ней проблем. Её легко воспитать…
Пока Суга танцевала, учительница время от времени вставляла короткие реплики:
– У неё очень яркая красота, при этом Суга чрезвычайно замкнута, сдержанна. Она очень способная ученица, но её танцу не хватает живости, «изюминки». Суга и сама говорит, что учится танцам только для того, чтобы радовать родителей, и не любит выставлять себя на публике. Так что профессия гейши – это не для неё. Девочка знает, что никогда не добьётся успеха в их ветреном мире. И вообще, большой, шумный город не подходит её нежной натуре, она говорит, что ей будет гораздо вольготней где-нибудь в тишине, среди зелёных полей и чистых ручьёв… Мать до безумия любит Сугу. Узнав, что дочка уедет в далёкую Фукусиму, она залилась слезами. Если её девочка понравится госпоже и та решит взять её с собой, мать непременно хотела бы встретиться и обстоятельно побеседовать, ведь отныне жизнь и судьба её дочери будет всецело зависеть от отношения к ней хозяйки дома…
Беседа шла главными образом между учительницей и Кин с Дзэнко, Томо молча наблюдала за танцующей Сугой. Слушая краем уха рассказ о матери Суги, она подумала: у такой женщины просто не может быть испорченного ребёнка. Так что Суга будет слушаться Томо беспрекословно и не доставит особых хлопот.
Томо была не слишком искушена в танцах, но даже её неопытный взгляд уловил в движениях рук и даже глаз танцующей Суги некую скованность, пожалуй, тяжеловесность, лишавшую танец блеска, несмотря на такую яркую, поразительную красоту исполнительницы. Но это только обрадовало Томо. Инстинктивно она страшилась силы той женщины, что должна вторгнуться в жизнь её семьи. Изумительно красивая и юная, но тихая и застенчивая, почти боязливая… Почти идеальный тип «второй жены».
– По-моему, это именно то, что вам нужно, – сказал Дзэнко, когда они вышли из узкого проулка и направились к дому Кин. – Девочка не создана быть гейшей. Она не будет пользоваться успехом у мужчин. Слишком зажата и скромна.
Дзэнко обращался к Томо с достоинством сына хатамото, избегая напыщенных оборотов. Томо тоже почтительно величала его «господин Хосои».
– Вы так полагаете? – с сомнением протянула Кин. – Такая красотка…
– Одной красоты для профессии гейши мало, – пояснил Дзэнко. – И вообще, у таких девочек, как Суга, характер формируется поздно. Пройдёт лет десять, и она станет совсем другой. Так что имейте это в виду.
– Да, наверное, вы правы… – По спине Томо снова пробежала дрожь, словно её коснулось обнажённое лезвие меча. Её просто трясло, когда она наблюдала за танцем. Томо смотрела на полудетское тело Суги, пытавшейся изображать на сцене страсть и томление, – она соблазнительно наклоняла головку, принимала фривольные позы – и пыталась представить, что произойдёт, когда она привезёт это полудитя домой, в Фукусиму. Как переменится этот ребёнок, попав в многоопытные руки её супруга, каким образом муж приручит Сугу? Томо даже невольно зажмурилась и задержала дыхание, представив себе переплетённые тела Суги и Сиракавы. Кровь бросилась ей в голову, и Томо нарочно раскрыла глаза пошире, словно отгоняя ночной кошмар. Её вдруг затопила острая жалось к Суге, трепетавшей на сцене, словно огромная бабочка. Однако к жалости примешивалась обжигающая женская ревность.
Томо оставалась безжизненно-холодной всё это время – в нервных, изматывающих поисках подходящей кандидатуры, но тут в глубине её сердца пробудился голод желания, словно закончился пост. Томо пронзила острая боль: ей придётся публично признать, что она уступает супруга сопернице. Добровольно. Человек, который столь хладнокровно ввергает жену в геенну нечеловеческих мук, – это исчадие ада! – подумалось Томо. Но она подчинила всю жизнь служению. И восстать против мужа и господина – значит разрушить себя самоё. К тому же Томо ещё любила этого человека, и любовь была даже сильней, чем привычка служить и подчиняться. Мучительная, безответная, иссушающая любовь… Томо даже не помышляла о разводе. Да, положение и деньги Сиракавы, судьба её дочери Эцуко и старшего сына Митимасы, жившего у родственников в глухой провинции, – всё это имело большое значение. Но гораздо важнее было другое: её обуревало неистовое желание объяснить супругу, какие чувства бушуют в её груди. Никто, кроме мужа, не мог утолить её голод Теперь между нею и мужем встанет другая эта девочка Суга, а значит, супруг, давно охладевший к Томо, отдалится ещё сильней. Томо послала фотографию Суги на одобрение Сиракаве и получила одобрительный ответ. В ту ночь она проснулась от собственного крика: ей приснилось, будто она душит мужа. Томо лежала с широко открытыми глазами, всё ещё ощущая чудовищную силу в своих крепко стиснутых пальцах. Ей стало страшно. Томо села на постели и обхватила плечи руками, пытаясь унять бешеное биение сердца. Рядом безмятежно спала Эцуко. Её лицо смутно белело в тусклом свете ночника. Днём оно казалось на удивление взрослым, но во сне было совсем невинным и беззащитным, как у младенца. Томо вдруг захлестнуло чувство щемящей любви. Она так страшилась избаловать дочь, что не позволяла себе ни малейшего проявления нежности. И потому девочка тянулась к кому угодно, только не к матери: к служанкам, к знакомым и посторонним, – ко всем, кто был мил и добр с ней. Она и представить себе не могла такую картину – мать, очнувшуюся от ночного кошмара в липком поту, мать, взирающую на неё тоскливым и жадным взглядом, словно путник в пустыне, чудом набредший на животворный
источник…
Когда Суга в сопровождении Томо впервые пришла в дом Кусуми, Эцуко запрыгала от восторга, узнав, что красавица едет вместе с ними в Фукусиму. Её детское сердечко трепетало от счастья.
– Какая красивая… Ведь это та самая девушка с фотографии, да, матушка? А что она будет делать в нашем доме?
– Она будет помогать твоему отцу, – пряча глаза, ответила Томо.
– Так же, как Сэки?
– Ну-у… Пожалуй…
Почувствовав, что дальше расспрашивать небезопасно, Эцуко отступилась. Томо строго-настрого приказала Ёси молчать, и та держала рот на замке.
Беседуя с матерью Суги, Томо терзалась противоречивыми чувствами. Коротышка-мать с круглым личиком и приплюснутым носом была совсем не похожа на красавицу дочь. Её явно терзали раскаяние и стыд – ведь она отдавала Сугу ради денег. Мать уповала на Томо, как на единственную опору. От Томо зависело благополучие Суги, а потому она без конца повторяла, что Суга слаба здоровьем, что она нежна и хрупка, и даже поведала, что её дочь «пока ещё не совсем женщина».
– Но госпожа такая великодушная, добрая и хорошая, что теперь мне стало гораздо спокойней, – заключила она в конце разговора. – Даже если Суга не понравится господину, госпожа не позволит её обидеть, так все говорят…
Всё это она умоляющим тоном выложила Кин прямо в присутствии Томо, с такой наивной верой в её справедливость, что Томо в душе поклялась себе никогда не обидеть Сугу и оградить её от несчастий, что бы там ни случилось. Она должна, она просто обязана быть в ответе за всё – даже за счастье соперницы, которая отберёт у неё супруга… При мысли о собственной странной, противоречивой судьбе губы Томо кривились в лишь одной ей понятной усмешке. Только в такие моменты ей удавалось забыться. Только в такие минуты она могла смотреть на всё холодно и беспристрастно – на мужа, на Сугу и даже на Эцуко… Вскоре после праздника О-Бон Томо, Эцуко, Ёси и Суга покинули дом Кусуми и отбыли в Фукусиму на четырёх рикшах. Суга, в лёгком летнем кимоно из шёлкового газа с лиловым тканым узором и поясом-оби из тяжёлого, с блеском, шёлка «хаката», первую половину пути проехала в одной коляске с Эцуко, которая нипочём не желала расстаться с новой «игрушкой». Проводив глазами удаляющуюся коляску с девочками, похожими на два прелестных цветка – один побольше, другой поменьше, – Кин и Тоси вернулись в гостиную.
– Она понравилась юной госпоже… Благодарение богу, – сказала Кин, распуская тесёмки, поддерживавшие длинные рукава кимоно. Дочь, прихрамывая, подошла к окну, и принялась раскладывать шитьё.
– Этот господин Сиракава… Он очень дурной человек, – проронила она. – Мне было так жалко всех трёх – госпожу, Эцуко и Сугу, – что я не могла сдержать слёз…
Тоси промокнула кончиками пальцев уголки глаз и придвинула к себе подставку для шитья.
Глава 2. «Зеленый виноград»
В давние времена здесь был постоялый двор для заезжих даймё и прочих важных господ. Даже теперь гостиница «Дзёсюя» оставалась лучшей во всей округе. Здесь всегда останавливались видные люди. Сейчас в комнате на втором этаже за доской для игры в го сидели два постояльца. Шторы из зелёного бамбука были подняты, и в комнату врывался прохладный ветерок. На почётном месте восседал главный секретарь префектуральной управы Фукусимы господин Юкитомо Сиракава, напротив – его помощник и подчинённый Оно.
Сиракава считался правой рукой губернатора Митиаки Кавасимы, прозванного в народе Дьяволом. Кавасима был одним из самых влиятельных людей, что стояли за правительством «бакуфу». В родной префектуре он вызывал такой ужас, что при одном его имени умолкали плачущие дети. В последнее время он возглавил жестокую борьбу с поднимавшим голову Движением за свободу и права человека – «Дзию минкэн ундо». Сиракава был худ, настолько худ, что его длинная шея буквально болталась в свободно распахнутом вороте летнего полотняного кимоно. Породистый, с горбинкой нос рельефно выделялся на тонком удлинённом лице. Притворно-добродушные глаза временами вспыхивали огнём такого неукротимого бешенства, что становилось ясно – Сиракава маниакально одержим и опасен. И всё же сторонний человек вряд ли бы смог распознать в сём импозантном немолодом господине ближайшего соратника дьявола-губернатора.
– Запаздывают… – заметил Оно, сгребая к себе чёрные шашки. Партия закончилась. Сиракава глубоко затянулся, пыхнув тонкой серебряной трубкой, потом ленивым жестом, не торопясь, вытащил из-за оби золотые часы и пробормотал себе под нос:
– Уже пять… Скоро должны подъехать. Я послал конюха, тот будет ждать на самом въезде в город, так что разминуться не должны…
Однако он не предложил Оно сыграть вторую партию, что говорило о владевшем им чудовищном напряжении. Оно послушно убрал доску для игры в го и придирчиво осмотрел татами – нет ли под доской пыли: он прекрасно знал маниакальную чистоплотность своего господина. Сиракава приехал в город накануне под предлогом делового визита в управу префектуры Тотиги, соседствовавшей с Фукусимой. На самом же деле цель поездки была совершенно иная – встретить жену и дочь, отсутствовавших больше трёх месяцев. Оно уже наслушался от сопровождавшего Сиракаву конюха, что дело тут не только в старой жене и малолетней дочери. Сиракава не поленился доехать до «Уцуномии» ещё по одной причине.
– Говорят, она просто изумительная красавица! – возбуждённо тараторил конюх. – Вообще-то… наш господин… он странный… Послать жену в Токио с подобным поручением… —
Лицо у конюха было совершенно потрясённое.
До Оно и прежде доходили разные слухи о похождениях Сиракавы. Например, говорили, что сам губернатор посоветовал Сиракаве официально взять в дом наложницу или даже двух, если он «намерен продолжать в том же духе», что Сиракава собирается выкупить некую гейшу в каком-то городе Фукусимы, и многое другое. Однако отправить в столицу жену и поручить ей найти любовницу по своему вкусу… Это как-то чересчур. Трусоватый и малодушный Оно придерживался традиционных устоев, так что новость потрясла его до глубины души. У него просто не укладывалось в голове, как могла чопорная госпожа Сиракава пойти на такое – и каково ей было бродить по огромному Токио, подыскивая мужу наложницу! Наверное, жёны таких великих людей, как господин Сиракава, тоже способны развить в себе необычайные дарования…
Под окном послышались крики подъехавших рикш. Потом раздался нестройный хор голосов, приветствовавших прибывших гостей. Топот ног по коридору…
– Кажется, они! – вскликнул Оно и трусцой направился к ведущей вниз лестнице.
Только спустя час Томо представила Сиракаве свежую, как бутон нетронутой розы, девушку. Её волосы были тщательно собраны в девичий пучок «тодзинмагэ».
– Позвольте представить Сугу. Я привезла её из Токио. Она будет помогать вам в работе, – церемонно произнесла Томо.
До этого Томо и Эцуко лишь коротко поприветство вали Сиракаву, после чего вернулись к ожидавшей их в коридоре Суге. Томо тотчас же отправила обеих девочек мыться. Потом усадила Сугу перед зеркалом и лично поправила растрепавшийся пучок и боковые локоны. Волосы Суги после ванны блестели, как лак. Гребень с трудом продирался сквозь густые пряди, и Томо вновь была ослеплена непорочной белизной чистого, без косметики лица в обрамлении блестящих, отливающих синевой волос. Это она выбрала Сугу, к тому же уплатила за неё изрядный выкуп родителям. А значит, она должна убедить супруга, который хорошо знает толк в женских прелестях, что совершила хорошую сделку и потратила деньги не зря. Прихорашивая и без того красивую Сугу, Томо с каким-то странным, непонятным ей самой чувством наблюдала за Эцуко, которая вертелась у зеркала, любуясь Сугой, как большой куклой, и беззаботно щебетала:
– Какие красивые украшения для волос, мамочка! Право же, они просто прелесть!
– Я мало на что гожусь, господин… Прошу простить меня за это, – пробормотала Суга слова приветствия, припав к полу в низком поклоне, – точь-в-точь, как наставляла её в Токио мать. Она съёжила плечики, обтянутые лиловым кимоно с подколотыми по росту рукавами. Её принесли в жертву на благо семьи, не объяснив ничего, кроме того, что отныне ей придётся верой и правдой служить дому Сиракава, – главным образом, господину. Вот только как именно, не уточнил никто. Не обмолвился даже словом.
– Помни, что ты должна повиноваться господину и не идти против его воли. Что бы ни случилось, – сурово наставляла её мать перед отъездом, так что сейчас Сугу больше всего страшила перспектива навлечь на себя гнев хозяина дома. Слава богам, за три дня совместной жизни в Киото она подружилась с дочкой хозяина. Да и сама хозяйка, несмотря на провинциальную сдержанность, оказалась совсем не злой. Так что оставалось главное – сам господин, который, как ей сказали, занимал какой-то очень важный пост в префектуре, – чуть ли не главный секретарь управы, второе лицо после самого губернатора… К тому же он намного старше своей жены… Суга дрожала от страха. Что если сейчас он бросится на неё с упрёками, закричит страшным голосом?! В Токио она могла бы сбежать домой, но здесь Фукусима, до Токио много десятков ри, и при одной только мысли об этом у Суги сердце уходило в пятки.
– Значит, тебя зовут Суга? Хорошее имя. А сколько тебе лет?
– Пятнадцать, господин.
Суга старательно выговаривала слова, держась изо всех сил. Но её по лицу было видно, что она вот-вот расплачется. Широко распахнутые глаза под чётко вылепленными веками казались неправдоподобно огромными, а слишком густые, словно подведённые брови разительно противоречили растерянному выражению лица, создавая обманчивое впечатление силы, и лицо Суги, освещённое желтоватым светом лампы, казалось странно контрастным, словно у актёра на сцене. Её красота невольно напомнила Сиракаве лицо прославленной куртизанки Имамурасаки, любовавшейся вечерней цветущей сливой в квартале Ёсивара в окружении столь же прекрасных девушек её роскошной свиты. Это было яркое воспоминание далёкой юности…
– Наверное, тебе скучно в нашей глуши после шумного Токио?
– Нет, господин.
– А театр тебе нравится?
– Да, господин.
Тут Суга вся напряглась, не зная, правильно ли она ответила.
– Ты – как наша Томо, – засмеялся Сиракава. – У нас в Фукусиме тоже есть театр. Сейчас там, кажется, выступает заезжий актёр из Киото, Токидзо. Я свожу тебя посмотреть на него, когда мы приедем домой.
Хозяин был, похоже, в добром расположении духа. Однако даже ничего не значащая фраза таила для Суги скрытую угрозу, отдаваясь звоном в ушах. Наконец господин пожелал доброй ночи и отпустил её восвояси. Только когда Суга в сопровождении Эцуко вышла в коридор, чудовищное напряжение спало.
– Я боюсь, она немного скрытная… – осторожно заметила Томо, проводив Сугу взглядом, и заглянула мужу в лицо. Глаз его были полуприкрыты, но в них угадывался какой-то тёмный отсвет, как от движения чёрного водоворота. Томо прекрасно знала это выражение глаз. Оно появлялось у Сиракавы всегда, когда он начинал подбираться к вожделенной добыче. Выражение это напомнило Томо не только её безмятежно-счастливую юность, но и бесчисленные горестные моменты, когда она беспомощно наблюдала, как загораются этим тёмным светом глаза супруга при появлении других женщин. У Томо всегда возникало омерзительное ощущение. У неё было такое чувство, будто её живую плоть пожирают могильные черви.
– Она тихая и послушная. Но это же хорошо! Вот и для Эцуко нашлась подружка…
В тоне Сиракавы сквозило деланное безразличие, однако его взгляд не отрывался от детских движений бёдер Суги, когда та, придерживая длинные рукава кимоно, резко встала и вышла из комнаты. Движения были точно такие же, как давным-давно у четырнадцатилетней Томо, которую мать Юкитомо пригласила «поиграть» к ним в дом. В них сквозило что-то почти мальчишеское, свидетельствующее о том, что Суга ещё не сознаёт своей привлекательности. При этом её лицо, плечи и грудь были уже по-женски округлы, и это открытие привело Сиракаву в ещё большее возбуждение. Он просил жену найти невинную девушку, которая прислуживала бы и хозяйке. Но сейчас ему даже стало неловко: уж слишком ревностно Томо выполнила данное ей поручение и нашла сокровище, превосходившее все ожидания, – бутон с плотно сжатыми лепестками.
– Говоришь, её родители держат лавочку упаковочных материалов?
– Да, в Кокутё. Прежде дела у них шли весьма недурно, но из-за негодяя-работника они почти разорились. Я беседовала с её матерью. Весьма приличная, добропорядочная женщина. – Тут Томо вдруг подумала, что пора сказать мужу об оставшейся части тех денег, что он вручил ей на расходы. Она потратила пятьсот иен на выкуп и на приданое для Суги. Часть суммы ушла на смотрины многочисленных гейш и учениц гейш, а также девиц из приличных семейств и полупрофессионалок, с которыми её сводили посредники до появления Суги, но даже при этом она сэкономила половину, если не больше. Сначала Томо намеревалась вручить деньги мужу, как только переступит порог. Теперь она вновь попыталась поговорить об этом, однако по какой-то необъяснимой причине слова точно в горле застряли, – и она опять ничего не сказала. Томо вся вспыхнула. Но Сиракава ничего не заметил и хлопнул в ладони, подзывая Оно.
– Оно-кун! Неси сюда доску, а то мы не доиграли. Томо! Завтра рано вставать, так что тебе лучше выспаться на первом этаже.
Томо бросила косой взгляд на крепкую коротенькую фигуру Оно, который раскладывал посредине комнаты доску для игры в го, и встала. Опасный огонь, вспыхнувший в глазах мужа, придал ему новое, незнакомое обаяние, к тому же они не виделись целых три месяца… Однако супруг не призвал Томо к себе. Томо была ещё молода, едва за тридцать, и такое явное небрежение уязвило её не только морально, но и физически. Она и сама не могла бы сказать, что означает неистовый жар, пылавший в её груди, – жгучую ненависть или безумную страсть, – однако твёрдо решила не показывать слабости и медленно прошествовала по коридору с бесстрастным, как маска театра Но, лицом…
Суге, выросшей в шумном Токио, Фукусима показалась почти пустыней, а магазины с полупустыми полками – нищенскими и безлюдными. Резиденция Сиракавы располагалась кварталах в шести от префектуральной управы, на улице Янаги Кодзи. В старину это была самурайская усадьба с длинным крытым въездом и боковыми пристройками, с высокими, как в храмах, верандами и огромными пустынными залами.
Через распахнутые настежь сёдзи гардеробной виднелся сад, где росли персимоны, яблони, груши, виноград. Рядом буйно пестрели всеми оттенками зелени огород и поля. Дома Томо ждало новое потрясение: за время её отсутствия к усадьбе пристроили крыло. Это был отдельный флигель с тремя комнатами, выходивший прямо в сад на солнечную, южную сторону, окружённый круговой верандой. Дом источал благоуханный аромат свежесрубленного кипариса. С главной усадьбой флигель соединяла крытая галерея.
– Плотники явились, как только госпожа уехала! – со странным выражением лица сообщила горничная Сэки. С ней Сиракаву тоже связывали не вполне формальные отношения, Сэки даже просила у Томо за это прощения.
Заглянув во флигель, Томо увидела следующую картину: посреди комнаты стояло новое зеркало на подставке из шелковичного дерева, на него была наброшена алая креповая накидка с кремовым узором. В соседней гардеробной в шесть татами красовался новый комод. У Томо даже глаза округлились.
– И постельные принадлежности тоже с иголочки! – негодующе заметила Сэки, раздвигая створки встроенного шкафа. Внутри, на верхней и нижней полках, на подстилках из шёлковых фуросики цвета бледно-зелёных, едва распустившихся почек, с изысканным узором из виньеток, лежали два пухлых, свеженабитых ватой матраса, одно ватное одеяло и одно стёганое ночное кимоно из тиснёного золотисто-жёлтого шёлка в клетку. Рукава кимоно с пунцовым отливом были уютно сложены вместе.
– Это чья комната? – удивлённо спросила пришедшая с Томо Эцуко, повернув к матери своё белое, удлинённое личико.
– Твой отец построил новый флигель, чтобы
работать здесь с деловыми бумагами, – резко ответила Томо. – А теперь ступай, милая!
Она словно гнала Эцуко прочь. Нет, она не должна допустить, чтобы этот кошмар, что угрожал погубить её жизнь, разрушил ещё и жизнь дочери! Однако для Эцуко беспредельное отчаяние матери выглядело иначе. Мать нужно бояться. И девочка вприпрыжку побежала по коридору – прочь от Томо. Она искала компанию поприятнее, например красивую Сугу, словно источавшую сладостный аромат.
– Прикажете постелить господину здесь прямо сегодня? – спросила Сэки, так и впиваясь глазами в Томо.
– А… Да, пожалуй.
– А Суге-сан? В соседней комнате?
– Пусть постелет себе сама.
Томо постаралась придать лицу безразличное выражение, однако при мысли о том, что в груди Сэки бушует точно такой же пожар, она невольно перевела глаза в сад. Её затопило чувство стыда.
В саду, в тени зубчатых зелёных листьев, под вьющимися виноградными лозами стояли Эцуко и Суга. Суга была одета в летнее юката с белым узором на тёмно-синем фоне. Она подняла кверху руку, видимо, по просьбе Эцуко, легонько касаясь свисавшей над её головой бледно-зелёной грозди. Солнечный свет, просачивавшийся сквозь увитую виноградной лозой шпалеру, придавал коже Суги нежный зеленоватый оттенок.
– Как же их можно есть – ведь они такие зелёные?
– Попробуй, очень вкусно! Это европейский сорт. Звонкий голосок Эцуко доносился очень чётко.
Суга сорвала гроздь и положила в рот похожую на зелёный сапфир ягоду.
– Ну что, сладко? – Саженцы нам прислали с опытной сельскохозяйственной станции.
– Вправду сладко… Первый раз вижу сладкий зелёный виноград!
Радостно улыбаясь друг другу, девочки отрывали зелёные виноградины и отправляли их в свои коралловые ротики. Сейчас Суга, на людях такая взрослая и сдержанная, казалась невинным ребёнком, почти ровесницей Эцуко. Глядя на её чистое, беззаботно улыбающееся лицо, на расслабленные движения, Томо не могла избавиться от видения: ей мерещились спрятанные за створками фусума – жёлтые постельные принадлежности…
Это было подло. Это было дурно. Отдать девочку, которой в пору в куклы играть, многоопытному, познавшему все пороки этого мира мужчине – старше её! Родители знали правду и поощрили сделку. Ведь если не Сиракава, то кто-то другой… Всё равно пришлось бы продать юную плоть Суги в обмен на благополучие семьи. Суга так непорочна и ослепительно красива, что была обречена с самого начала. Её всё равно продали бы – не сюда, так в другое место. В другие руки. Рано или поздно. Томо испытала невольное чувство вины за то, что пособничала мужу в чудовищном злодеянии. Всё её существо восставало против происходящего, словно желудок отказывался принимать мясо птицы, убитой на её глазах, – пусть даже убила её не она… Ну почему, почему ей приходится быть участницей этой жестокости, столь же подлой, как работорговля?!
Рассматривая прохладную кожу Суги, словно излучавшую белизну только что выпавшего снега, глядя в её чёрные, огромные, влажные, всегда широко распахнутые, словно от затаённой тревоги глаза, Томо испытывала странное чувство невольную жалость к великолепному животному, которого ведут на заклание, и в то же время острую ненависть к сопернице, что в один прекрасный момент превратится в чудовище, пожрёт её мужа и ураганом промчится по дому,
круша всё на своём пути…
На другой же день после их возвращения в Фукусиму в усадьбу зачастили торговцы из мануфактурного дома «Маруя». Почти каждый день они приходили с тюками тканей всех сортов и оттенков и раскладывали их в гостиной. Обычно они заявлялись под вечер, к возвращению Сиракавы из управы, и заваливали всю огромную гостиную отрезами, чтобы хозяин мог сам посмотреть и сделать выбор. Сиракава покупал ткани и для Томо с Эцуко тоже, однако главной его заботой была, конечно же, Суга. Он словно подбирал приданое для невесты, предусматривая всё, что может понадобиться юной жене. Летние и зимние официальные кимоно с фамильным гербом и пущенным по подолу рисунком, узорчатые двойные пояса на подкладке… Отрезы шёлкового газа, жатого шёлка… Драгоценное тончайшее полотно, шёлковый креп и даже алые нижние длинные кимоно. Суга ужасно смущалась из-за того, что к ней, обычной служанке, которая ничего ещё не умеет, относятся как к почётной гостье. Новые кимоно не радовали её, она скорее испытывала смутное беспокойство. Однако это лишь ещё сильнее разжигало затаённый огонь в глазах Сиракавы.
– Суга! Накинь на плечо вон тот отрез лилового газа и приложи поверх оби в горошек. А теперь отойди и покажись! – командовал он, и его впалые щёки розовели от приливающей крови, как в те минуты, когда он впадал в ярость. Суга повиновалась, робея. Заученным жестом дочери торговца, к тому же профессиональной танцовщицы, привыкшей носить сценические костюмы, она накидывала на плечи недошитое кимоно, потом повязывала оби и принимала соответствующую позу, яркая и ослепительная, как красавица с гравюр Кобаяси Киётика. Сидевшие в зале торговцы из дома «Маруя» и домочадцы невольно вскрикивали от восхищения.
Больше всех восторгалась Эцуко, не отходившая от Суги ни на шаг. Белая и тонкая, изящная, словно юная цапля, Эцуко казалась ещё изысканней и утонченней, стоя рядом с нераспус тившимся пионом – Сугой.
– Для Эцу возьмём белый отрез с узором из листьев хаги. А к нему алый пояс, – заметил Сиракава, повернувшись к Томо.
Непривычная для Сиракавы оживлённость и отсутствие всякой стыдливости у застенчивой от природы Суги сказали Томо всё. Её супруг ещё не успел добраться до девочки. Для того чтобы завоевать столь юное существо, даже ему, похоже, требовалась особая тактика – не такая, которую он использовал, соблазняя гейш или служанок. Нарядить в роскошные одежды ребёнка из бедной семьи – это, возможно, и впрямь верный способ покорить девичье сердце… Наблюдая за мужем краешком глаза, Томо вдруг вспомнила, как Сиракава во время поездок присылал из провинции ей, тогда совсем юной жене, собственноручно выбранные украшения для причёсок и кимоно.
Сиракава слов на ветер не бросал. Пообещал Суге сводить её в театр – и слово сдержал. Почти каждый вечер в лучших ложах единственного в Фукусиме театра «Титосэдза» восседала женская половина семьи Сиракава – Томо, Эцуко, Суга и несколько служанок. Суга в летнем кимоно с пунцово-кремовой в белый горошек жатой лентой поверх оби бросалась в глаза даже среди расфранчённых дам, переполнявших зал, и актёры в гримёрной только и обсуждали, что её прелести:
«– Говорят, это молодая жена господина главного секретаря, он недавно привёз её в Фукусиму. Какая красотка! Вы только взгляните на её лицо – точь-в-точь как у старинных красавиц с картин “осиэ”!»
Активисты Либеральной партии, считавшие Сиракаву своим заклятым врагом, при виде Суги приходили в неистовство. Ещё бы, ведь это Сиракава разгонял их подпольные сборища и бросал в тюрьму главарей движения!
«– Такие подонки лишают народ элементарных человеческих прав, а сами осыпают роскошью продажных девок! Позор для страны!» – бесновались они. Но ни Суга, ни Эцуко, разумеется, не замечали устремлённых на них горящих ненавистью глаз. Томо же безоговорочно верила словам собственного мужа и жены губернатора: те, кто бунтует против власти чиновников, которым сам император своим высочайшим указом повелел денно и нощно печься о благе государства, – это подонки; они мутят народ бреднями о «правах человека» и заслуживают такого же строгого наказания, как разбойники и поджигатели. Воля императора и чиновников была для неё законом, точно так же как впитанная с молоком матери мораль: жена да повинуется мужу и господину своему, сколь бы абсурдны ни были его приказания. Томо родилась в глухой провинции Кюсю в конце правления «бакуфу» и едва умела читать и писать, так что этот кодекс был для неё своего рода щитом от житейских бурь и невзгод.
