Текст книги "Japan: Land of the Rising Sun"
Автор книги: Kim Chun
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 20 страниц)
– В конце двадцатых годов, – сказала мать.
– Дедушка был против. Мне пришлось заступаться за нее. Женский институт тогда только что открылся в Фукуока, – сказала бабушка.
– Я тоже поехала учиться в Токио, чтобы не отстать от твоей мамы, – сказала тетушка. – Мне повезло: я учила там английский язык. Вот он и пригодился. – Тетушка снова всех насмешила.
С дядей Хиросэ, который иногда навещал их, Сиро не мог теперь чувствовать себя по-прежнему просто. Дядя всегда что-нибудь приносил, и бабушка просила его не спешить, но он уходил рано. Мать не радовалась его приходу так же горячо, как первое время, когда он появился у них после войны, однако Сиро догадывался, что она где-то встречается с дядей. Она всегда провожала дядю. И иногда долго не возвращалась. Тогда бабушка сидела, задумавшись.
Однажды в разгар лета Сиро читал книгу, лежа на татами в одних трусах. Мать была на службе. Бабушка куда-то отлучилась.
У входа послышался незнакомый голос. Сиро поспешно натянул рубашку и брюки. На пороге стояла молодая женщина в платье. Она держала за руку мальчика лет пяти. Она, наверно, долго несла его на руках, потому что была вся в поту. Платье на груди прилипло к телу, отчетливо вырисовывались соски молодых грудей.
– Вы Охара Сиро-сан? – спросила женщина.
Сиро кивнул.
– Есть кто-нибудь дома?
Сиро покачал головой. Женщина заглянула в комнату.
– А мать где?
– На работе.
– Скажи мне адрес и название фирмы.
Сиро медлил. Он не знал, как ему поступить. Но женщина не спускала с него глаз. Сиро взглянул на туго обтянутые платьем груди женщины и тут же отвел глаза. Ей было, видимо, все равно, в каком она виде.
Ребенок заплакал. Мать сильно шлепнула его ладонью по голове.
– Перестань!
– Хочу пить! – хныкал он.
Она достала флягу из свисавшей с плеча сумки.
– Пить хочу!
– Выйдем на улицу, дам, – сказала она и снова обратилась к Сиро. – Так ты скажешь адрес? – Она уставилась на Сиро. – Твоя мать хочет отнять у меня мужа. Мне надо с ней поговорить.
Женщина раздраженно переступала с ноги на ногу. Сиро молча написал название фирмы и адрес. И подумал:
«– Хоть бы они провалились, эти взрослые, с их делами!»
Когда женщина ушла, Сиро уже не мог больше читать. Она была моложе матери, но на сколько Сиро не понял. Подумал только, что у нее очень смуглое лицо и что она, верно, выросла в деревне.
Немного погодя Сиро уже раскаивался: зря он назвал адрес. Не потому, что ему было жаль матери, а потому, что тем самым он невольно втягивался в жизнь взрослых.
Он надел брюки, которые скинул было из-за жары. К матери он ехать не собирался, однако решил, что дядя обо всем знать, пожалуй, должен. Напротив их дома раскинулся большой городской парк, там теперь была площадка для игры в гольф и дугообразные казармы американской армии, но вдоль дома и дальше росли низкие сосны и лежал песок, в котором тонули гэта. Сиро пошел наискось по песку.
Он вспомнил, как в детстве мылся в ванне вместе с матерью. После ее второго замужества такого не случалось, значит, это было, пожалуй, в то время, когда он учился в первом классе начальной школы или раньше. Тогда на груди матери он заметил смуглое родимое пятно, которое расширялось книзу, словно гора Фудзи. Оно не казалось неприятным, наоборот, напоминало маленькую гравюру. Сиро коснулся пальцем родимого пятна, но мать сказала: «Перестань! Щекотно!» Тогда ему стало еще интересней, и он не убрал руки. Вдруг мать обняла его, и лицо его оказалось зажатым между ее грудей. Мать крепко прижимала его к себе. Он задохнулся и стал вырываться, когда вырвался, увидел, что мать глядит на него как ни в чем не бывало. А он вместе с болью в кончике носа почувствовал где-то в глубине тела приятное ощущение.
Перед глазами встали груди молодой дядиной жены. Воспоминания сплелись, и это не было ему противно, но и не радовало его. Потом он вспомнил стихотворение, которое написала ему тетушка, и подумал, как прекрасны должны быть
чувства, сжигающие душу подобно огню.
Стою пред огнем, Прижимая к груди Ненужные песни.
Слово «огонь» врезалось в память. Летом огонь ни к чему, а зимой от него тепло. Огонь быстро исчезает, оставляя лишь сизый пепел. И трава, и деревья – все сгорает. И песни тоже. Но человеческий огонь повергал его в смятение, как женские груди.
Он надеялся застать жену дяди на остановке трамвая, но ее там не оказалось. Трамвай ехал по пепелищу пустым.
Сиро вышел на улицу Тэндзин и вошел в одно из обгоревших зданий. Внутри здания все сгорело, но стены и пол уцелели, и там располагалась фирма. Доски, которыми забили зимою окна на улицу, были оторваны, иначе там трудно было бы работать в летнюю жару. Сиро поднялся по темной лестнице, где висела лампочка без плафона.
Дядя сразу вышел к нему. Длинные рукава его спортивной рубашки были засучены. Он выглядел более утомленным, чем прежде. Сиро было непонятно, от работы ли это или еще от чего-нибудь. Сообщение Сиро оказалось для дяди неожиданным.
– Сиро! Пойди к матери и скажи, чтобы она ни в коем случае не выходила к жене. Я приду следом.
– Не хочу, – сказал Сиро.
– Прошу тебя, Сиро. Ах да! Я же могу позвонить
по телефону.
И дядя быстро ушел в комнату.
Сиро стал спускаться с лестницы.
«– Что же скажет ей дядя при всех?! – подумал он, но решил тут же, что с него довольно».
*
Сиро ничего не сказал бабушке. Мать, придя со службы, тоже промолчала. Она, конечно, знала, что Сиро ходил к дяде, но была более молчалива и мрачнее, чем всегда. Сиро чувствовал, что мать не уступила молодой жене дяди, но не знал, в чем. Вскоре от дедушки Хиросэ пришло два письма. Одно на имя бабушки, другое – на имя матери. Сиро, получая почту, сначала не понял, что Хиросэ Коитиро – имя дедушки. Бабушка про читала свое письмо сразу, – она была дома. Письмо матери она убрала. В тот вечер заснувший было Сиро пробудился от тихого разговора бабушки и матери.
– В эту субботу к нам придет Кодзиро-сан. Я поступлю так, как он хочет.
– Значит, будете жить вместе?
Мать, видимо, кивнула, потому что голоса не было слышно.
– И ты твердо решилась? Я была рада, когда ты выбралась из той лавчонки, освободилась от Кусамы Китиноскэ. Думала, Кодзиро-сан будет тебе опорой. А дело вон как обернулось! Ты хочешь разбить его семью. Старики будут очень
недовольны.
– Ничего не поделаешь, – ответила мать холодно.
Сиро смутно припомнил лицо дедушки Хиросэ, который так ни разу и не заговорил с ним. Он теперь вряд ли узнал бы его, если бы и встретил. Отчетливо помнились большие карпы в пруду, дядя Хиросэ, студент в ту пору, и полутемная комната, где они с матерью жили.
– Ты бы посоветовалась с кем-нибудь.
– Я говорила с Митико.
– Что же она, одобряет?
– Да.
– Не понимаю, как ты можешь! Нет ничего страшнее, чем принести горе другому. Я бы как-нибудь перетерпела.
– Вероятно, вы правы. Но и я тоже несчастлива, хотя была дважды замужем. Думаю, не повезет ли теперь.
– Что ж! Ведь тебе только тридцать пять лет.
В субботу дядя не пришел. Мать вернулась со службы одна. Она сразу как-то осунулась. Видно было, что она с трудом дошла до дому.
Бабушка по знакомству купила на рыбном базаре омара, – она хотела приготовить ужин дяде Хиросэ. Омара еще не перенесли на кухню, и он ворочался в кастрюле в углу. Бабушка сняла легкое платье, в котором обычно ходила летом, и немного приоделась. Сиро понял, что в доме готовилось что-то чрезвычайное.
– А Кодзиро-сан? – спросила бабушка у матери, которая, стоя к ним спиной, переодевалась в другой комнате.
– Кажется, снова плеврит начался. Сегодня на работе не был, – сказала мать и села в одной комбинации по-прежнему спиной к ним.
Сиро показалось, что мать плачет. Он знал уже, что плевритом в их доме называли туберкулез. Дядя заболел той же болезнью, от которой умер отец.
С того дня мать перестала улыбаться. Словно в ней что-то оборвалось. Прежде она никогда не ссорилась с бабушкой, а тут стала изводить ее упреками. Даже Сиро невольно хмурился.
– Вы не хотели, чтобы я привела в дом Сэйитиро, хотя и комната для него была. Я просила вас, а вы не согласились.
– Да, если дедушка был против! Все же мы заботились о вас. Когда родился Сиро, дедушка отпраздновал его рождение, не то что дедушка Хиросэ. Он признал тогда вашу женитьбу и принял Сэйитиро. А когда Сэйитиро заболел туберкулезом, дедушка собирался взять на воспитание Сиро. Он ведь говорил тебе об этом, не так ли?
– А о нас вы подумали? Где бы мы стали жить, больной Сэйитиро и я?
– Но мы не могли взять к себе Сэйитиро, он же
старший сын в семье Хиросэ.
Мать вспомнила событии десятилетней давности и не желала слушать оправданий бабушки. Глаза ее мрачно темнели.
– Только Кодзиро всегда был добр ко мне, – сказала она.
Бабушка промолчала.
– Он давно уже предлагал мне выйти за него.
Сиро вспомнил встречу в зоопарке. Мать покачала тогда головой. Дядя любил ее и хотел ей помочь. А теперь что? Он холодно посмотрел на мать.
Кончились каникулы, начались занятия в школе. Однажды мать не пришла домой ночевать. На другой день бабушка велела Сиро сходить на службу матери. Он пошел, пропустив уроки. Оказалось, мать подала накануне заявление об уходе и не вышла на работу.
– Что стряслось? Это на нее не похоже, – прошептала бабушка. – Если мама вернется, ничего не говори ей. – И она после полудня куда-то ушла.
Сиро положил перед собой расписание уроков и стал заниматься. Это было легче, чем думать о матери.
Открылась дверь прихожей. Он подумал, что вернулась мать, однако мужской голос спросил:
– Есть кто-нибудь из семьи Охара-сан?
В прихожей стоял полицейский в форме и еще какой-то человек.
– Охара Кэйко здесь проживает? – спросил человек в штатском и показал ее сезонный билет. – На дверной табличке указано: «Охара Сиро». Кто это?
– Это я.
Бабушка из осторожности написала на дверной табличке мужское имя.
– Кэйко – моя мать. Отца нет.
– Тебе сколько лет?
– Пятнадцать.
– Учащийся, значит?
Сиро кивнул.
– Есть еще кто-нибудь?
Сиро покачал головой.
– Тогда придется тебе пойти с нами. Дело в том, что женщина, похожая на твою мать, найдена мертвой вдвоем с мужчиной. Тут, неподалеку. В гостинице перед Медицинским факультетом.
Перед Медицинским факультетом университета Кюсю стояло несколько гостиниц. Они открылись здесь для больных, приезжавших в университетскую клинику из провинции. Сиро вспомнил окна и прихожие гостиниц, обращенные к улице. Он оделся и вышел из дома. Наверно, полицейский просто провожал следователя к их дому, потому что по дороге он оставил их.
Сиро шел рядом со следователем, стараясь не отставать. Они пересекли парк.
– Я сегодня не ходил в школу, – сказал Сиро и объяснил следователю, почему он оказался дома.
– Видимо, это твоя мать. Тебе не знакомо имя Осима Сабуро?
– Нет.
– В книге постояльцев мужчина записался как Осима Сабуро с супругой Кэйко. – Следователь пытался развлечь Сиро разговором. – У мужчины был только кошелек. Вчера днем попросил номер, отдал хозяину гостиницы пять го рису и сказал, что жена вскоре приедет.
В прихожей гостиницы никого не было. Ничто не напоминало о происшествии, только на втором этаже в конце коридора стоял полицейский.
Следователь открыл дверь комнаты. Обнаженные мужчина и женщина лежали рядом на постели.
– Ну что это! Хотя бы одеялом прикрыли, – недовольно сказал он.
– Горничная взяла одеяло проветрить.
Следователь снял мужской пиджак, висевший на стене, и прикрыл им бедра трупов. Это был пиджак отца, в котором дядя приезжал к ним после войны. Брюки следователь накинул на грудь матери.
Наверно, приняли яд. Подробности узнаем потом, – сказал следователь и, повернувшись наконец к Сиро, спросил:
– Это твоя мать?
Голова матери покоилась на маленькой подушке, волосы аккуратно причесаны, не спутались, как бывает во сне. Словно она только что прилегла и вот-вот заснет. Сиро впервые видел мать голой в постели. Глаза ее были закрыты, и было трудно уловить выражение лица. Решившись, Сиро поднял брюки, – между грудями виднелось смуглое родимое пятно, похожее на гору Фудзи.
Сиро кивнул следователю.
– В шкафу платье и вещи. Посмотри: они принадлежат твоей матери? – Следователь показал в угол комнаты.
Сиро оглянулся. Дверцы шкафа были открыты, там лежали юбка и блузка, которые вчера были на матери, и ее сумка. Наверно, в сумке и был тот сезонный билет, который показал ему следователь. Комбинация матери почему-то висела на плечиках.
– А мужчину ты знаешь? – спросил следователь.
Сиро покачал головой.
– На подкладке пиджака написана фамилия Хиросэ.
Сиро снова покачал головой. Не то чтобы он ненавидел дядю, однако ему не хотелось произносить его имя. Ему даже хотелось бы сказать о матери, что она неизвестна ему.
– Спасибо. Сегодня вечером или завтра придется забрать тело. Вам сообщат из отделения.
Обязательно забрать, слышишь?
Следователь назвал адрес отделения.
Сиро кивнул. Потом взглянул еще раз на трупы. Они лежали не вплотную друг к другу. Левая рука дяди покоилась под головой матери, правой он зажимал свой рот, – видно, сильно мучился. Закрытые глаза глубоко запали, и он выглядел значительно старше своих лет. Голова матери была немного откинута назад. Только ноги их переплелись.
– Красиво умерли. Наверно, по согласию, – ска-зал следователь.
Сиро не смог даже кивнуть ему в ответ.
Он вышел из гостиницы и поплелся, шатаясь, как пьяный. Он старался как можно тверже ступать по земле, но земля и все вокруг качалось перед глазами. Он кое-как добрался до дома, и его вырвало на кухне. Потом он прилег в передней комнате.
С нетерпением ожидал он возвращения бабушки. Следователь сказал, что они красиво умерли, но он не мог с ним согласиться. Из-под пиджака, который следователь набросил на трупы, виднелся материн зад. Он не знал по сих пор, что у нее такой большой зад. Его мутило.
*
В тот вечер бабушка допоздна ждала сообщения из полицейского участка. Сиро несколько раз засыпал и просыпался.
Утром, когда Сиро встал, бабушка уже готовила завтрак. Сиро спустился в кухню, чтобы умыться, и бабушка тут же сказала:
– Сиро, все же надо сообщить в Савара о смерти дяди. Иначе его похоронят в безымянной могиле. Может такое быть. Дядя жалел тебя и маму любил. Много хорошего сделал для нас.
Бабушка помолчала и продолжала:
– Если ты не хочешь к ним ехать, поди скажи о дяде в участок. Но лучше бы ты съездил. Может, они поймут тогда, как страдала мама. К тебе там вражды нет. Кто кого у кого отнял – тебе что за дело.
Сиро не совсем понял бабушку, но ее решительный вид подействовал на него.
В тот день он после долгого перерыва поехал на трамвае в Нисинии. Трамвай медленно двигался от восточной части города к западной. Город выгорел лишь в центре. Нисинии осталась как была. Может, сохранился и дом, где жила мать со вторым своим мужем? Наверно, она зря вышла второй раз замуж. Дядя женился на другой год после ее замужества, а весной того же года мать ушла от мужа. Неужели женатые спят до полудня? И Сиро снова вспомнил две подушки рядом, которые увидел, когда приезжал навестить мать. Тогда мать была внимательна к его чувствам. Ему показалось даже, что она прибрала тогда кое-что, прежде чем впустить его в дом. Наверно, там было такое, чего ему не следовало видеть.
Однако она, по-видимому, совсем не думала о Сиро, когда стала близка с дядей. Она всякий раз провожала его, когда он уходил от них, и спокойно шла рядом по улице на глазах у всех. Она, конечно же, откликалась на любую просьбу дяди. И дядя, несомненно, все делал так, как она хотела. «– Красиво умерли, наверно, по согласию», – вспомнил Сиро слова следователя. «– Им было не стыдно умереть голыми», – подумал Сиро. Он хорошо запомнил их тела на по стели.
Сиро пошел по дороге, ведущей от Нисинии к Савара. Это была широкая дорога, по ней ходили автобусы, но Сиро не знал их расписания. Десять лет назад они с матерью возвращались этой дорогой в Хакате, и вот теперь он снова по ней шел. Сиро начисто забыл, как идти к дому Хиросэ. В руке у него была бумага с адресом и названием автобусной остановки. Вокруг автобусной остановки толпились дома, между ними лежали рисовые поля, с которых должны были вот-вот убрать урожай. Миновав несколько домов, Сиро добрался наконец до остановки автобуса. В доме у остановки он спросил, как найти Хиросэ.
Он вошел в незнакомый переулок, ему не верилось, что в конце его находится дом Хиросэ, – переулок не сохранился в его памяти.
– Сразу увидишь: у них вместо забора невысокая такая каменная стена, а над ней дикая азалия, – объяснил ему хозяин дома. Перед школой, где учился Сиро, тоже росла дикая азалия, так что он подумал, что быстро отыщет дом. Однако чуть было не прошел мимо, – азалия у дома Хиросэ сильно разрослась, ее много лет не подстригали. Он остановился у потемневшей таблички на воротах и с трудом разобрал фамилию Хиросэ.
Стеклянная дверь прихожей была совсем рядом. Он вспомнил, что дом казался ему в детстве очень большим. Теперь угол стены над дверью обвалился и чернела земля. И дом Хиросэ выглядел не таким богатым, каким представлялся ему в детском воображении. Возможно, потому что дедушка, который раньше состоял в правлении фирмы, потерял свое место и все еще был не у дел.
Дверь прихожей была заперта. Сиро громко попросил разрешения войти. Откуда-то сбоку вышел старик. С противоположной стороны показалась молодая женщина, повязанная полотенцем. Старика Сиро не помнил, но подумал, что это, наверно, дедушка Хиросэ. Молодая женщина остановилась, – наверно, старик запретил ей подходить к двери. Она была в момпэ, но Сиро тут же узнал ее: это была жена дяди.
– Сиро из дома Охара, – назвал себя Сиро старику. – Приехал к вам по просьбе бабушки.
Старик кивнул и сказал:
– Сейчас открою! Харуко-сан, приготовь чай.
Молодая женщина ушла на заднюю половину дома. Комната, куда провели Сиро, была, видимо, гостиной. Когда они проходили по коридору, Сиро увидел внутренний двор. Его пересекал ручей. За ним была комната. К ней можно было пройти по мостику. Под этим мостиком, которого он не помнил, вода текла во внутренний дворик. Сиро удивился непрочности своей памяти. Ручей был шириной в один его шаг. В углу двора он превращался в пруд и вытекал наружу. Дальняя комната, которая казалась ему в детстве такой далекой, теперь была прямо перед глазами.
Старуха придвинула ему дзабутон. Наверно, это была его бабушка. Сиро не ощутил никаких чувств к этой сгорбленной, худощавой старухе, он только подумал, что видит ее впервые. Старуха поглядела на него и удалилась.
Дед сидел перед токонома. Он ждал.
– Я хотел бы, чтобы пришла жена дяди, – сказал Сиро.
Дед удивленно взглянул на него.
– Сейчас она принесет чай.
Сиро стал ждать. Он и дед сидели друг напротив друга и молчали.
Пришла жена дяди. Поставив чай, она хотела уйти.
– С тобой тоже хотят поговорить, – сказал ей дед.
Она села у входа и взглянула на Сиро.
Сиро стал рассказывать. Не дослушав его, она встала и вышла, зажимая рот рукой. Дед сидел неподвижно. Когда Сиро кончил рассказывать, он
прошептал:
– Вот ведь как! А он сказал, что поедет на обследование…
Тут из дальней комнаты донесся нечеловеческий вой. Этот прерывистый звериный вой издавала, наверно, жена дяди.
– Где это старуха запропастилась? – прошептал дед, поднимаясь.
И на глазах Сиро он стал валиться с дзабутона, руки его бессильно уперлись в пол. Сиро поднялся было, чтобы помочь ему, но старик махнул рукой, отстраняя его. Этот жест скорее отвергал помощь Сиро, чем означал, что с ним все в порядке.
Сиро не одобрял свою мать. Не чувствовал он и ненависти к деду за то, что тот плохо относился к нему. Он стал наконец понимать, что в этом мире есть человеческий огонь, который пылает, несмотря на добро и зло, красоту и безобразие.
1976
Keizo Hino.
«Воздушный Сад»
В том году снег снова выпал уже в конце зимы, когда у душистой дафны на веранде появились почки. Снег проникал на веранду сквозь решетчатую ограду. На полу вдоль ограды стояли горшки с разными растениями, которые Горо привез сюда со своей родины, из Хиросимы, выкопав их в саду возле старого дома. На листьях одного из этих растений – вечнозеленого кустарника – отпечатался контур ограды. Все растение было припорошено белыми хлопьями, но в тех местах, где железные прутья преграждали путь снегу, параллельными линиями тянулись узкие зеленые полосы.
За исключением дафны, жасмина и тернстремии, Горо не знал ни одного растения. Он только привез их, а все остальное – покупку горшков и земли, а также уход за ними – взяла на себя жена. Как ни удивительно, Кёко со всем пылом ухаживала за этими неприхотливыми кустами, хотя в силу своего характера любила броские, яркие цветы. Некоторые растения, не цветущие, она купила сама. «Цветы быстро осыпаются, а этим кустикам ничего не делается», – как-то сказала Кёко, чем озадачила Горо. Уже десять лет женат он на этой женщине, родившейся в другой стране, но до сих пор не может ее понять. Веранда у них такая же, как и в других многоэтаж ных домах неподалеку от центра: полтора метра в ширину и четыре в длину; постепенно все пространство оказалось почти полностью занятым горшками с растениями – большими и малыми, и хотя среди них не было ни одного высотой более метра, впечатление создавалось такое, будто на веранде вырос маленький лес.
Он отлично дополняет вид, открывающийся с седьмого этажа дома, где они живут, расположенного на краю Мэдзиро. Прямо под окнами проходит недавно построенная государственная скоростная дорога, которую принято называть «Дзюсанкэн доро». Чуть дальше, за принадлежащей компании «Сэйбу» железнодорожной линией, по которой следуют поезда в Синдзюку, находится довольно большой участок с подземными очистительными сооружениями для сточной воды. С противоположной стороны выстроились многоэтажные серые здания, тянущиеся от Синдзюку до Тояма. И наконец – небо. По существу, небо составляет большую половину открывающегося из их окон вида, и веранда кажется плывущим в воздухе зеленым островком.
Конечно, в эту пору даже на вечнозеленых кустарниках листья темнеют и приобретают коричневатый оттенок, но на фоне белого неба, в тех местах, где балюстрада преграждает путь снегу, они выглядят даже свежее, чем летом.
Снег, начавший падать около полудня, все усиливался и к вечеру повалил тяжелыми крупными хлопьями. Все звуки, кроме лязга цепей, надетых на шины автомобилей, который время от времени доносился с шоссе, тонули в толще выпавшего снега, растворялись в каком-то величественном беззвучии.
Горо стоял у окна и, словно завороженный, смотрел, как выхваченные из темноты электрическим светом снежинки, похожие на подпрыгивающих крохотных человечков в белых одеждах, возникали из вечернего сумрака и одна за другой опускались в лес на веранде.
– Давайте впустим белок! – вдруг спохватился Рюта, их единственный сын, которого недавно отдали в детский сад. – А то ведь замерзнут.
Голос сына вывел Горо из забытья. Веранда выходила на южную сторону, и всю первую половину дня ее заливало солнце, – даже среди зимы они выставляли туда клетку с белками. Сегодня с утра тоже светило солнце, хоть и неярко, и Горо, как обычно, выставил клетку на веранду рядом с лесом растений, а потом забыл о ней. С плохо скрываемой тревогой он ответил сыну:
– Наши полосатые белки родились на Хоккайдо и не боятся холода, – поспешно открыл стеклянную дверь и вышел на веранду. В лицо, обжигая холодом, полетел снег.
Снег немилосердно хлестал по проволочной клетке. Он проникал даже в пластмассовые посудины для воды и корма. Бедные зверьки! Они, наверное, забились в ящик, выстланный мелкими клочками газетной бумаги, и дрожат от холода. Как только Горо взялся за ручку и приподнял клетку, дверца, в которую сверху просовывают корм, неожиданно хлопнула. Дверца эта запиралась при помощи небольшой проволочки, изогнутой в форме буквы S, и когда белки, подойдя к кормушке, вдруг резко поднимали головы или делали еще какое-нибудь порывистое движение, этот запор иногда сдвигался, и клетка оказывалась открытой изнутри. Горо почувствовал неладное. Поставив клетку на место, он поспешно ее осмотрел. Запор был отодвинут, и Горо просунул руку в отверстие ящика, где обычно сидели зверьки. Клочки бумаги успели остыть.
– Белки убежали! – невольно закричал Горо, заглядывая в комнату. От его руки, лежавшей на дверце клетки, исходил резкий запах белок.
Снег шел не переставая весь вечер.
– Куда они убежали? – без конца спрашивал Рюта.
– Они рады, что очутились на воле, и бегают себе по снегу. – Кёко, казалось, была не особенно огорчена случившимся.
Этих белок они купили прошлой весной в универмаге, в секции домашних животных. У них тогда едва успела отрасти шерстка. Раздвинув им задние лапки, продавец внимательно осмотрел зверьков.
Вернувшись домой, они принялись сравнивать зверьков; зверьки ничем не отличались друг от друга: и шерсть, и мордочки были совершение одинаковыми. Даже двигались они и ели
одинаково.
Но стоило их выпустить из клетки, чтобы они побегали по комнате, как разница между ними становилась очевидной. Один зверек чувствовал себя вполне свободно и то и дело прыгал из-под стола на диван, другой же норовил забиться куда-нибудь в угол этажерки с книгами или в буфет. Тот, что свободно бегал по комнате, сразу же подлетал к орехам, которые высыпали на пол, и его можно было с легкостью поймать сачком Рюты, другой же ни за что не хотел вылезать из своего укрытия.
А когда осенью один из зверьков стал взбираться на спину другому, все прояснилось само собой: белка, которая пряталась, была самкой. Если ее, затаившуюся в каком-нибудь укромном месте, оставляли без внимания, она через некоторое время осторожно выходила из своего укрытия и, забравшись в стоявший в углу комнаты горшок с каучуковым деревом, принималась перекапывать в нем землю и, вырыв крохотными лапками небольшое углубление, утыкалась в него мордочкой. Проделывала она все это серьезно, почти исступленно, в такие минуты она не обращалась в бегство, если кто-то приближался. Но стоило протянуть к ней руки, как она поворачивала к подошедшему свой испачканный в земле нос, скалила зубы, а в глазах у нее появлялся странный блеск.
В подобных случаях Кёко сердилась на белку за то, что та пачкает ковер. Горо же воочию убеждался в том, насколько был прав продавец, когда говорил им:
– Эти белки пойманы в горах Хоккайдо, у них иные повадки, чем у тех, что родились в клетке.
И еще он вспомнил, как десять лет назад, впервые приехав в Токио из Сеула и очутившись в арендованной им комнате на втором этаже частного дома, Кёко совершенно серьезно воскликнула:
– Значит, я должна жить в этой клетке?!
В течение двух лет, пока супруги жили в этом доме, выходящем на частную железнодорожную линию и расположенном неподалеку от реки Тамагава, они сменили три квартиры. Сначала из квартиры с комнатами площадью в четыре с половиной дзё и три дзё переехали в квартиру с комнатами площадью в шесть дзё и три дзё и, наконец, в квартиру с комнатами в шесть дзё и четыре с половиной дзё. Затем они переселились в Накано, где арендовали двухкомнатную квартиру площадью в десять дзё и три дзё. Еще через некоторое время они купили трехкомнатную квартиру с отдельной кухней в кооперативном доме, построенном на противоположном берегу Тамагавы. И вот теперь, наконец, перебрались в многоэтажный дом, в еще большую трехкомнатную квартиру с кухней. Инициатором всех этих переселений с целью расширить жилплощадь всегда выступала Кёко. Горо время от времени принимался ворчать на жену: «Ведь мы едва успели обжиться здесь!» – или: «Где я возьму деньги для задатка?» – и все же каждый раз подчинялся воле Кёко. А когда Горо пришлось взять в банке ссуду в целых семь миллионов иен, чтобы въехать в квартиру, где они теперь живут, у него попросту затряслись коленки.
«– Наверняка, – подумал про себя Горо, – сначала из клетки вырвалась самка, а уже потом самец».
На следующий день снегопад прекратился, но с веранды было видно, что крыши соседних домов и дворы покрыты слоем снега толщиной в десять, а то и больше сантиметров. Под деревьями же и заборами намело целые сугробы высотой около метра.
– Где сегодня спали наши белочки? – спросил Рюта, глядя вниз с веранды.
– Наверное, укрылись под каким-нибудь голым кустом. Меня беспокоит другое – чем они будут кормиться?
Горо, обычно умилявшийся при виде белки, которая исступленно тыкалась мордочкой в горшок с землей, теперь ощущал беспокойство, оттого что белки убежали на заснеженную землю. Он не просто досадовал на глупых зверьков – их безрассудная смелость вызывала в нем непонятную зависть…
– Там, внизу, живут кошки. Надо поскорее найти наших белок, а то кошки их загрызут.
– По такому снегу их не разыщешь! – Горо
поймал себя на том, что ответил сыну с досадой.
И все же он расчистил снег на веранде, поставил клетку на прежнее место, а чтобы дверца оставалась открытой, подпер ее палочками для еды. Затем он очистил орехи и бросил их в клетку.
– Только вряд ли они вернутся, – сказал Горо, глянув вниз, на цементную стену.
Поверхность стены выглядела шершавой, как будто на нее был налеплен песок, так что белкам с их маленькими лапками было за что зацепиться. Но если им и удалось спуститься с седьмого этажа, это совсем не означало, что они могли взобраться обратно.
– И все-таки они вернутся, вот увидите, – сказала Кёко, не то уверенно, не то безразлично.
В тот вечер у Горо вышла размолвка с женой. Поводом к ней послужил сущий пустяк. Кёко вновь выразила неудовольствие от того, что ее мужа, сотрудника международного отдела газеты, до сих пор ни разу не направили специальным корреспондентом в длительную командировку за рубеж.
– Что тебя так тянет за границу? Чем тебе здесь плохо?
В душе Горо понимал недовольство жены, но стоило ей выразить его вслух, как он чувствовал угрызения совести и от этого становился упрямым. Сейчас, отвечая жене, Горо и не пытался скрыть раздражения, но от этого на
сердце у него стало еще тяжелее.
В этот вечер они не проронили больше ни слова и легли в постель, отвернувшись друг от друга.
Подходил к концу третий день после побега белок. Едва Горо пришел вечером домой, с веранды, где Кёко снимала высохшее белье, вдруг послышался ее возглас:
– Вернулась! Глядите, одна белка вернулась!
Горо и Рюта бросились к стеклянной двери. И правда, одна из белок, не то самец, не то самка, с огромными глазами, сильно отощавшая, пошатываясь, ходила вокруг клетки.
Горо потихоньку отворил стеклянную дверь и вышел на веранду.
– Не пугай ее, а то опять убежит, – произнес Рюта, учащенно дыша.
– Ну вот, видите, случилось, как я и предсказы-вала. У меня было такое предчувствие, – сказала Кёко, стоя в углу веранды с бельем в руках.
