355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Кихару Накамура » Исповедь гейши » Текст книги (страница 6)
Исповедь гейши
  • Текст добавлен: 10 сентября 2016, 12:22

Текст книги "Исповедь гейши"


Автор книги: Кихару Накамура



сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 27 страниц)

Эта дама часто со смехом вспоминала о том времени, когда была молодой женой. До свадьбы она имела свое заведение с гейшами. От матери ей достался попугай бэо, к которому она очень привязалась. Когда мать умерла, она оставила заведение и вышла замуж, бэо же забрала с собой.

Меня часто приглашали для развлечения гостей в чудесный дом в староанглийском стиле ее мужа-управляющего, где был плавательный бассейн с расположенным неподалеку большим баром. С задней стороны имелся отдельный вход с японскими воротами под навесом. Там располагалась зарешеченная стеклянная дверь.

В передней висела клетка с бэо, который всякий раз, когда кто-то входил, кричал: «Добрый день! Пришла дебютантка». Тем самым каждому сразу становилось ясным происхождение самой хозяйки, и свекровь попросила ее избавиться от птицы. Так бэо попал к приятельнице нашей дамы, вернувшись тем самым в заведение для гейш, где он мог сколько влезет выкрикивать: «Пришла дебютантка».

Занимательная история произошла в поезде с моей более взрослой подругой Киёё.

Тогда последний вагон экспресса Токио—Осака представлял собой вагон с круговым обзором, где ехали лишь пассажиры первого класса. Сидя в отдельных удобных креслах, они могли с удовольствием созерцать сквозь окна простирающийся снаружи пейзаж. В конце вагона находилась смотровая площадка с перилами. Прославленные иностранные артисты часто фотографировались на этой площадке с букетом в руках. В то время в этом вагоне с круговым обзором ездили лишь очень влиятельные люди.

Однажды в таком вагоне отправилась и Киёё, одетая как обычная замужняя женщина. У нее в Киото была назначена встреча с ее воздыхателем.

По ее словам, в своем пальто с норковым воротником она выглядела очень прилично, так что ее вполне можно было принять за знатную даму.

Хотя в вагоне ей очень хотелось курить, она сдержалась, стараясь сохранять важный вид. Тут рядом с ней присела одна весьма изысканная, одетая по западной моде дама, которая выглядела настоящей графиней, и вежливо поинтересовалась о цели ее путешествия. Киёё так разволновалась, что у нее язык отнялся. Настоящая графиня изъяснялась чрезвычайно изысканно. Наша гейша старалась говорить как можно меньше и вместе с тем осмотрительно, взвешивая каждое слово. Собеседница попросила сообщить свой адрес, и Киёё едва не лишилась речи, однако вынуждена была дать адрес своего покровителя. К счастью, сама дама жила в другом квартале…

Но тут дама, которая, видно, любила поболтать, завела разговор о театре. Поскольку мы, гейши, в отличие от замужних светских дам говорим о театре весьма бесцеремонно, в подобных ситуациях нам приходится туговато. Однако Киёё усердно подлаживалась к своей собеседнице.

Но вот поезд, слава богу, прибыл на вокзал Киото. Дама следовала дальше, в Осаку. У Киёё наконец отлегло от сердца. Она открыла окно, чтобы подозвать носильщика. «Хакоя-сан, хакоя-сан», – закричала она из окна и тем самым выдала себя. Ведь мы всегда, когда нам что-то надо, зовем своего хакоя, пажа гейши, вот и вырвалось самопроизвольно это слово. Графиня подобной выходки себе не позволила бы. Киёё тотчас опомнилась и прикрыла свой рот ладонью, но было уже поздно. Она бросилась вон из вагона и побежала не оглядываясь.

Мои постоянные клиенты

Есть что рассказать и о моих постоянных клиентах. При воспоминании о них у меня начинает щемить сердце.

К моим любимчикам относился господин Ито Митио, к которому я была особенно расположена. Он часто приходил в сопровождении иностранных гостей. Когда я что-то не понимала, господин Ито всегда был тут как тут и выручал меня.

Его тогдашняя супруга была тоже весьма обходительна и однажды преподнесла мне очень неплохой словарь для моих занятий английским языком.

Спустя годы я вновь повстречала Митио с его американской супругой, младшим братом Юдзи и сыном Дэннисом уже в Нью-Йорке.

С Юдзи я часто совершала прогулки по Нью-Йорку. Поскольку его жена находилась тогда в Мексике, их маленький сын Гэндзи нередко ночевал у меня, и мы вместе ходили в зоопарк.

Впрочем, младшим братом Митио и Юдзи был известный театральный художник Ито Кисаку, который сразу после войны участвовал в постановке оперы «Сон в летнюю ночь» в токийском театре «Тэйкоку». После войны людям хотелось приобщиться к прекрасному, чтобы забыть обступающие их со всех сторон руины, а опера в тогдашних условиях предлагала им необычайно роскошные декорации.

Кисаку удалось превратить малую сцену театра в настоящую лесную чащобу. У меня никогда не изгладится из памяти эта чудная сцена, где из глубины дремлющего леса выходят с фонарями гномы и феи.

Если бы меня попросили назвать одного из японских гениев, я бы без промедления указала на Ито Кисаку. К сожалению, все они уже умерли. Даже Дэннис, который был еще так молод…

Самого младшего из братьев Ито звали Сэнда Корэя. Митио часто приглашал меня вместе с его возлюбленной гейшей, юной Норико посетить его.

Корэя был прекрасным исполнителем нагаута. Норико и я аккомпанировали ему на сямисэне, когда он сказывал знаменитое повествование о герое Ёси-цунэ из «Книги пожертвований». Лишь немногие имели возможность услышать речитативы в исполнении Сэнда Корэя.

Митио рассказал мне много необычного об Америке. Он говорил, что там есть гостиницы, которые называются мотелями, где можно переночевать вместе с машиной, или что почти у всех есть электрический холодильник и не нужно ежедневно запасаться льдом. Почти каждая семья имеет собственное авто, на котором могут разъезжать и женщины.

Я всегда была рада видеть Митио, так как узнавала от него много совершенно нового для себя.

Митио впервые исполнил в нью-йоркском Кар-неги-холле оригинальный танец бугаку на старинную придворную музыку гагаку из Этэнраку. Дирижировал Коноэ Хидэмаро. Когда Митио закончил танцевать, публика стоя устроила ему овацию.

Помимо Ито Митио, среди посетителей ресторана «Юкимура» были и другие близкие мне люди. Поскольку владелицей заведения была женщина весьма передовых взглядов, у нее собиралось много людей с подобными убеждениями.

Прежде она сама была известной гейшей и, выйдя замуж за комика Соганоя Горо из Осаки, отправилась с ним в Европу. Когда разразилась Первая мировая война, они оттуда бежали в Америку. Для того времени это была достаточно эмансипированная и повидавшая мир женщина.

Спустя годы я, будучи консультантом оперного театра, посетила одну нью-йоркскую библиотеку, чтобы собрать кое-какие материалы о Пуччини. И там я узнала, что премьера оперы «Мадам Баттерфляй» с Миура Тамаки в заглавной партии состоялась в 1904 году в миланском театре «Ла Скала». Консультантом по костюмам и прическе мадам Баттерфляй была некая госпожа Юкиэ Хаяси, иначе говоря, владелица ресторана «Юкимура». Меня поразило и необычайно порадовало, что имя этой женщины оказалось запечатленным в истории европейской оперы.

Среди посетителей «Юкимуры» был также Огу-ра Сэйтаро. Это был врач, прославившийся тем, что привез с собой из девственных лесов Борнео настоящего орангутанга. Он на небольшой лодке пересек реку, кишащую крокодилами, а орангутанг, как самый настоящий друг, ходил с ним за руку.

Господин Огура узнал от хозяйки ресторана, что я учу английский.

– Должно быть, ты устаешь, ведь приходится утром идти в школу, а вечером работать. Не засыпаешь ли ты порой на уроках? – поинтересовался он.

– Даже Наполеону случалось уставать. На третьем часу меня действительно часто одолевает усталость.

– Завтра я тебе подарю что-нибудь эдакое, – пообещал господин Огура.

На следующее утро он самолично принес десять тюбиков, похожих на зубную пасту. Там оказался растворимый кофе. Выдавливаешь немного содержимого в чашку, заливаешь кипятком, и вот ты уже во власти чудного аромата.

– Когда кофе закончится, я еще принесу, – сказал он.

Я была безмерно счастлива.

Это был кофе «Арабика», и когда я перед школой выпивала одну чашку, усталости больше не ощущала. Так что растворимый кофе уже существовал пятьдесят лет назад, о чем большинство молодежи сегодня, возможно, и не подозревает.

Благодарна всей душой я еще одному человеку. После того как издатель Japan Times, господин Аси-да Хитоси, узнал от хозяйки ресторана, что я изучаю английский, он предоставил мне бесплатную трехгодичную подписку на свою газету. Так как Japan Times была единственной англоязычной газетой, она была очень дорогой. А я получала ее целых три года!

Поначалу я там ничего не понимала. Но я постоянно отмечала красным карандашом пару мест либо же вырезала их, а затем во время своих вечерних выступлений просила господина Суга из Императорского отеля или иностранных посетителей перевести текст. Через два года я понимала почти все. За все это я весьма признательна господину Асида. Но и сам господин Асида, и его красавица жена, которую я порой встречала, радовались тому, что мне все лучше дается понимание газеты, которую он мне посылал.

К моим тогдашним любимым посетителям принадлежал также управляющий японской судоходной компанией господин Отани Нобуру. Он всегда называл меня Тутанхамон, так как считал, что я своей прической симада похожу на Тутанхамона. Тогда я не знала, кто такой Тутанхамон. Через сорок пять лет мне довелось увидеть настоящего Тутанхамона, и я с улыбкой спросила себя, как бы тот выглядел с прической симада.

Управляющий международной пароходной компанией Курокава Синдзиро был также одним из моих любимых посетителей. Жена его сына была музыкантшей, и он хвалился своей невесткой.

Тиба Танэаки, ученый из придворного ведомства по проведению стихотворных состязаний, и профессор Тацуно Ютака из Императорского университета научили меня многому ценному.

Мне никогда не забыть Кубота Сэйити с литейного завода, Наганума Коки из министерства финансов, его друга Цукамото Кэмпо, впоследствии руководителя Государственного онкологического центра, Койкэ Такэо из японской авиационной компании и Атараси Дзюн из компании по производству счетных машин «Тайгер». Также я встречала людей из министерства иностранных дел, бюро по туризму и редакций газет, воспоминание о которых заставляет сладко сжиматься мое сердце. И тому, что моя жизнь и в Японии, и в Америке сложилась столь чудесно, я обязана всем им без исключения.

Тогда за свои регулярные встречи в кафе «Мои ами», которые мы называли «мозговым штурмом», мы каждый месяц платили около пяти йен (что сегодня соответствует примерно десяти тысячам йен).

Мы ели, беседовали об интересующих нас предметах и давали друг другу советы.

К нашему кругу принадлежали Кобаяси Тиёко, эстрадная певица; Цутия Дзюн, молодой дипломат; Итикава Дандзюро, отец нынешнего актера театра кабуки Энносукэ Третьего; Фурукава Роппа – сын барона, тем не менее он был комиком; Кисии Акира, очень рослый мужчина, певец и комик. И, конечно, я, Кихару.

Дандзюро охотней всего рассуждал о будущем кабуки; Тиёко надеялась, что японская эстрада снис-кает славу, подобно той, что есть у французских шансонье; Дзюн заботило положение в мире; Роппа говорил исключительно о будущем японской комедии, а также мюзикла; а меня, как и Дзюн, заботило будущее Японии. В этих напряженных разговорах три часа пролетало совершенно незаметно. На свои пять йен в «Мон ами» мы могли себе немногое позволить. Мы выпивали огромное количество воды и самозабвенно обсуждали политическое положение в мире.

Покончив со своим ежедневным меню (суп, салат и бифштекс или фрикадельки) и так и не насытившись, Роппа и Акира громко требовали, чтобы все теперь отправлялись ко мне есть отядзукэ, политый чаем рис.

Дзюн и Дандзюро решили разузнать, что же делать, если подаваемого в кафе ежедневного меню никогда не хватает. Они разыскали в Сибая русский ресторан, где за пять йен давали огромные порции еды. Вначале подавалась душистая русская похлебка. Затем следовал большой шампур с мясом и овощами. К нему подавали плов с изюмом и различные приправы.

– Не беспокойтесь, я сам заплачу, – сказал Акира, поскольку каждый брал себе по два супа, четыре шашлыка и две порции риса.

Потом они, довольно улыбаясь, покидали ресторан, и Акира говорил:

– Ну а теперь хотим к Кихаре, есть отядзукэ.

Все смеялись, ведь всё, оказывается, осталось по-прежнему. Роппа и Акира были такими же толстыми, как огромный гавайский борец сумо Такамияма.

Чудесная пора молодость, когда у всех – будь то дипломаты, актеры или гейши – есть свои мечты. Вспоминая об этом сегодня, я вижу, что говорила тогда много глупого, несуразного, ибо была самой юной и все меня баловали.

Когда в мае 1936 года разразился скандал вокруг Абэ Сада, чью историю перенес на экран режиссер Осима Нагиса, сняв фильм «Империя чувств», в нашем кружке случилось небольшое замешательство.

Хозяйка ресторана «Кувана» в Кобикитё ездила на такси по улице Сева. Как раз в тот вечер полиция, чтобы поймать Абэ Сада, выставила на улицах заграждения. При широкомасштабных поисках ставились большие фонари, и полиция досматривала всех пешеходов и водителей.

Хозяйка ресторана «Кувана» была одинакового возраста с Абэ Сада и отличалась особой красотой. Ее такси было остановлено, и ей нужно было назвать свое имя.

– Абэ Сада-ко, – ответила та, ничего не подозревая, и была тотчас препровождена в участок.

– Я лишь назвала свое имя, – со смехом жаловалась она позднее.

Одно время частым гостем был у нас Иньтай Ван из Пекина. Это был весьма привлекательный мужчина примерно пятидесяти лет. Похоже, он был важной политической шишкой. Он не только принимал участие в банкетах, но и приглашал гейш Ятиёко и Момоко на обед в Императорский отель.

Он изучал немецкое право на Императорском факультете в Токио и говорил по-японски почти как японец. Однажды он произносил речь в честь мандарина, я думаю, что это было в особняке «Камелиевая гора», и прекрасное звучание его голоса запало мне в душу. Учтивый мандарин был просто прелестен.

После своего возвращения в Пекин он неоднократно приглашал меня к себе. Не напрасно величают Китай «краем иероглифов», ибо его письма были написаны таким чудесным почерком, что каждый иероглиф в отдельности мог бы служить образцом письма. Всякий раз, бывая в Японии, он привозил мне что-нибудь удивительное.

Он подарил мне агат и нефрит – камни, из которых мне сделали украшение для волос и брошь для оба. Тяжелую китайскую парчовую ткань, где на ярко-красную основу были нанесены изображения птиц и цветов, я использовала для пошива себе оби, который многие хвалили.

«Осенью Пекин прекраснее всего на свете. Непременно приезжай», – писал он. Мне и вправду нестерпимо хотелось там побывать, но бабушка считала, что в Китае, чего доброго, убьют, и решительно запретила мне туда ехать.

Ему суждено будет погибнуть во время войны. Поскольку он был единственным китайцем, которого я тогда знала, у меня создалось впечатление, что китайские интеллектуалы являются исключительно выдающимися личностями.

Много еще людей того времени сохранила моя память.

Мне вспоминается журналистка Гвен из Детройта. Хотя она была женщиной, это не мешало ей стать замечательной журналисткой, которую весьма уважали коллеги-мужчины. Мы были близкими подругами и часто что-то делали сообща. У меня сохранился снимок, где я облачилась в ее западный костюм, а она стоит в моем кимоно.

После войны она вернулась в Японию и во многом мне помогла. Незадолго до войны она попала в автодорожную аварию, в результате которой у нее была обезображена половина лица. В детройтской клинике ей сделали пластическую операцию, но, зная, как она выглядела до войны, мне было больно видеть, как изменилось ее лицо.

В периоде 1939-го по 1940 год число посещающих Японию иностранцев значительно убавилось. Незадолго до этого в Японию прибыл английский журналист Г. Тилтманн и там остался. Во время войны хоть он и вернулся домой, но затем вновь приехал в Японию и пробыл там до самой смерти.

Он очень гордился орденом, который ему позже вручил сам император. Почти до девяноста лет он жил в Императорском отеле и после войны мне тоже очень помог. На обороте одной из его фотографий, где он снят перед Императорским отелем, стоит надпись: «Барышне Кихару, которая никогда мне не звонит, 1937». Я действительно стеснялась звонить ему в отель и наедине с ним встречаться. Во всяком случае, в своей книге он помещает много фотографий со мной. Если не ошибаюсь, она вышла в 1938 году.

– Поразительно! Кихару появляется с Его Величеством в одной книге. Тилтманн определенно влюблен в тебя, – иронизировала Мацуи Суйсэй, но ничего подобного я не замечала.

На фотографиях запечатлены моменты, когда я наношу румяна, одеваюсь и спешу на вечер, куда приглашена. Тогда невозможно было представить, чтобы твоя фотография оказалась рядом на одной странице со снимком императорской семьи, но, поскольку автором книги был иностранец, подобное соседство разрешили.

Тилтманн и Фудзивара Ёсиэ были единственными постояльцами, которые до самой смерти жили в Императорском отеле.

Я до сих пор хорошо помню д-ра Е. из бостонского музея. Это был очень добродушный господин, и он неоднократно приезжал в Японию. Всегда при встрече он обнимал меня и называл своей «японской дочуркой». Он постоянно приходил с господином Томита, чья жена была американкой.

Господин Томита был правой рукой доктора. После войны в Чикаго, Нью-Йорке, Вашингтоне и Бостоне показывались многие ценные японские художественные изделия. Музей изящных искусств в Нью-Йорке собрал довольно внушительную коллекцию японских художественных изделий, когда за границей японское искусство еще едва знали. Большая заслуга в этом принадлежит д-ру Е. и господину Томита.

Преждевременные авансы

Раньше чиновники и журналисты довольно хорошо ладили между собой. Молодые журналисты, которые были приставлены к министерствам иностранных дел и финансов, и тамошние служащие устраивали совместные пирушки.

Позади храма Хонган в Цукудзи находился чайный домик «Каваки», где всегда было много молодежи. Возможно, говорить об этом не очень тактично, но среди них не было особо состоятельных людей. И тем не менее приглашения с их стороны доставляли нам истинное удовольствие. Выполнив вечером все свои обязанности, я отправлялась на вечеринки этих господ, которые были для меня настоящей отрадой.

– Кихару, я уже заказал для тебя отбивную ка-цудон, – подзывал меня господин Янагисава. Оживленно беседуя, все набрасывались на отбивную ка-цудон из ресторана «Гомангоку» или на тлэсокко-до-мбури с потрохами угря и рисом – из «Миякавы». Мы загадывали шарады и играли в другие игры. Все мы, Фукувака-Л7ян, Коику-тян и я, были молоды, а так как рядом не было ни одной нагоняющей на тебя страх гейши, мы веселились от души.

Мы вместе посещали дом с привидениями в парке Цветочной луны, что в Цуруми. Сам дом открывался лишь летом и был по-настоящему жутким. Проходя вдоль совершенно темного коридора, ты вдруг ощущаешь на губах прикосновение некой холодной скользкой массы, а из колодца доносится леденящий душу крик: «Ну, погоди!» – и перед тобой появляется привидение. Или возле туалета стоит мужчина, и, когда он оборачивается, все лицо его обагрено кровью. Все визжат от ужаса. Коку-тян крепко жмется ко мне.

– Жаль, что девушки жмутся лишь друг к другу. В следующий раз, когда появится привидение, жмитесь-ка лучше ко мне, – просит господин Оида.

В ту пору мы много «смеялись». «Смеяться» означало для нас «что-то тайком стащить», но вор остается вором, как ни старайся это замаскировать. На следующий день мы, конечно, все возвращали.

Чем больше солонок и перечниц мы умудрялись унести из ресторана «Сисэйко», тем больше была слава. Самым проворным всегда оказывался господин Оида.

Однажды зимой он вынес из «Сэмбикии» под пелериной даже большой цветочный горшок. Все удивлялись, как это ему удалось. Повсюду он тащил тарелки и миски. Естественно, на следующий день все им возвращалось. Случай с цветочным горшком так поразил управляющего кафе, что он зауважал вора, словно тот был фокусником. Господин Оида со своей пелериной чуть не лопался от гордости.

Особенно весело было, когда к нам присоединялись Фурукава Роппа и Мацуи Суйсэй. Затем они ночью провожали меня домой. По пути, шествуя впятером или вшестером, мы совершали всякие глупости. Мы снимали вывеску повитухи и вешали ее перед лавкой зеленщика или же меняли вывеску торгующей китайскими снадобьями лавки на вывеску торгующего сладостями магазина, вывеску массажиста – на вывеску прачечной. Это были действительно глупые проделки, но мы веселились от души. Перед моим домом все пятеро или шестеро кричали трижды: «Кихару из Симбаси, бандзай!» После чего открывались ставни близлежащих домов, и оттуда выглядывали удивленные лица. Самые любопытные выходили на улицу, а моя бабушка стыдила нас. То было чудесное время.

Молодые журналисты только что окончили университет, и более маститые коллеги учили их искусству утонченной беседы.

Когда сорок пять лет спустя мы кое с кем вспоминали то время, то сами удивлялись, как это им тогда удавалось посещать ресторан «Каваки» в Симбаси или район Цукудзи, ведь тогда ни один из них не зарабатывал более шестидесяти йен.

Хозяйка «Каваки» давала всем авансы, иначе говоря, она не проверяла счета.

– Наверняка Янакэн как-нибудь заплатил за нас.

– Ведь у Касуга-но Цубонэ были деньги, так что он заплатил за нас.

– Когда Компару получил свой гонорар, он ведь полностью рассчитался, – вот такие высказывались предположения.

– Я никогда не платил, – хвастался один.

Во всяком случае, никто ничего точно не знал. Суть здесь заключается в самой системе аванса. Когда молодые служащие министерства иностранных дел желали заплатить, они слышали в ответ: «Вы всегда сможете рассчитаться, когда станете министром иностранных дел».

В «Каваки» работала молодая прислуга Омиё-тян, бывшая родом из Кавагоэ. Все любили ее и называли «Крошкой из Кавагоэ». Оками-сан растолковала ей эту систему, после чего та спрашивала всякого посетителя, когда тот станет наконец управляющим.

В то время один раз в году, как раз на его исходе, проводилась доставка счетов. Тогда хозяйка в сопровождении служанки с бутылкой виски шла к клиентам, чтобы получить причитающееся. Прежде обычаи были иные, нежели сейчас.

Особо многообещающим молодым людям она всегда давала авансы, и, когда спустя двадцать лет становились министрами или управляющими, они понимали, что многим обязаны ей. И тогда возвращали ей сторицей те долги, что она им когда-то прощала. Вот как было в то время…

Сегодня посетители жалуются на то, что в барах вам уже напоминают о долге, если вы не платили всего лишь неделю.

Иные времена, иные нравы.

Мне еще бросилось в глаза, что тогда были и другие представления о депутатах.

Если кто-то из знакомых был депутатом, все говорили, что «никакой здравомыслящий человек на это бы не решился» или «у него нет ни кола ни двора». Быть политиком означало заложить все свое состояние. Невозможно было представить, чтобы политик зарабатывал деньги.

Но и в Японии все полностью изменилось. Я полагаю, что никакая другая страна в мире не изменилась так за последние пятьдесят лет.

Но в отношении данной системы кредитов я, уже будучи в Америке, кое-что узнала.

Я читала биографию Сэмми Дэвиса Младшего. В то время знаменитые английские актеры Лоуренс Харви, Стенли Бейкер, Ричард Бартон и Джэк Хо-кинс только начинали свою карьеру. Будучи безработными, они всегда вместе приходили в небольшое кафе S. and F. в лондонском Вестэнде, и когда у кого-то из них появлялись деньги, тот приглашал их в клуб «Белый слон» – шикарное заведение.

Став звездами, они очень дорожили этим клубом и при удобном случае посещали его, чтобы отблагодарить за оказанное некогда добро. Оказывается, когда они были бедны, в этом клубе постоянно «забывали» давать им счет, однако подобные «забытые» счета позже были во сто крат больше оплачены. Меня поразило, что подобная система авансов существовала не только в Японии, но и в Англии.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю