Текст книги "Исповедь гейши"

Автор книги: Кихару Накамура

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 27 страниц)

В театре кабуки

Когда английская знатная леди В., уже пожилая дама, посетила Японию со своей восемнадцати– или девятнадцатилетней внучкой, мой английский язык был к тому времени вполне сносным.

Сегодня ее величали бы весьма важной персоной (VIP). Мне из Императорского отеля позвонил лично Инумару Тэцудзо. Эта дама хотела устроить вечеринку в ресторане «Синкираку» с участием гейш и пригласить туда десяток гостей, исключительно иностранцев – служащих английского посольства и других. Присутствовал также господин Инумару из Императорского отеля, а Кофуми станцевала прекрасную сцену«В храме Додзё». Вечеринка удалась на славу, и все были в восторге.

На память все гости и участники получили ларец из адамова дерева, внутри которого находился платок из крепдешина с батиковой печатью. Иностранные гости тотчас поспешили открыть ларцы и пришли от увиденного в восторг. Поскольку тогда я даже представить себе не могла, чтобы кто-то немедленно открывал подарок, меня это крайне изумило. Более того, они тотчас накинули его на плечи или соорудили из него треуголку и повязали вокруг головы. Получается, японский лямочный платок можно использовать как шаль. Чудеса, да и только.

Естественно, подобного рода весьма важных персон сопровождали высокопоставленные переводчики. Наш толмач оказался чванливым, уже в летах человеком с кучерявой бородкой. Он вел себя заносчиво, словно был единственным на свете, кто знал английский.

Я приглянулась леди В., и та каждое утро звонила мне. Мы делали вместе покупки, либо я сопровождала ее в парк Хибия.

Хоть я мало разговаривала с леди В. и ее внучкой, переводчик непременно меня пытался поправить. Он, безусловно, был знающим человеком и не мог выносить мой плохой английский. Но леди хвалила мой английский и говорила, что у меня чудный британский акцент. Она обращалась ко мне как можно чаще, чтобы тем самым дать мне возможность говорить по-английски.

Для меня это был урок английской речи, и я с большой радостью включалась в разговор. Это, похоже, раздражало пожилого переводчика, и он был очень холоден со мной. Поэтому я старалась по возможности держаться на заднем плане, чтобы не затирать его.

Но когда Кофуми стала танцевать любовную сцену из пьесы «В храме Додзё», где она пользуется вуалью, а переводчик стал говорить, что она как раз выходит из купальни, я очень удивилась.

Тем не менее я промолчала, чтобы не скомпрометировать его, но позже описала леди происходящие «В храме Додзё» события и объяснила, что в упомянутой сцене вовсе не рассказывается о возвращении из купальни.

Тогда все, кто хоть раз работал статистом в Голливуде или коридорным на судне, выдавали себя за толмачей. Позже мне встречались многие переводчики, слушая которых я покрывалась испариной.

Два или три дня спустя господин Инумару сообщил мне, что леди хочет, чтобы я сопровождала ее в театр кабуки. Мне доставляло огромное удовольствие рассказывать о кабуки, и у меня это хорошо получалось. Когда я услышала, что вместе с нами пойдет и переводчик, то решила оставить за ним ведущую роль, однако боялась, как бы он вновь не стал плести нечто наподобие «выхода из купальни».

В этой связи мне хотелось бы немного описать жизнь тогдашних театральных подмостков.

Неподражаемый дуэт Кикугоро Шестого и Нака-мура Китиэмон Первого выступал в старинных и современных пьесах. Одним из самых знаменитых и популярных актеров того времени был необычайно импозантный Итимура Удзаэмон Пятнадцатый, который своей игрой в роли приводил в исступление всех женщин, от старушек до молодых девушек.

Удзаэмон и Китиэмон обладали даром менять свой голос. Их роли составляли репертуар всех виртуозов, украшателей голоса.

Под украшателями голоса подразумеваются артисты, которых ныне называют имитаторами. Летом такие виртуозы голоса разъезжали на своих лодках по чайным заведениям в Сумида. Их лодочные вояжи по реке пролегали через Янагибаси и Симбаси, и они высаживались перед каждым чайным домиком, где проходили гулянья. Там они декламировали по желанию гостей их любимые произведения. Одни требовали исполнения «Орхидеевой бабочки» или «Ворона в утренних сумерках». Другие заказывали пьесу «Поспешник храма богини дружелюбия Бэнтэн» или «Ёсабуро». В любом случае Кикугоро, Китиэмон и Удзаэмон были самыми желанными исполнителями.

В конце выступления гейши от имени присутствующих давали им чаевые, завернутые в рисовую японскую бумагу. С лодки с помощью длинного шеста подавалась корзинка, куда и клались деньги.

Когда я много лет спустя однажды рассказывала об этих украшателях голоса, мне пришлось вначале растолковывать само это понятие. Даже когда стараешься поведать о чем-то подобном более молодым, они все же не в состоянии ощутить ту атмосферу, что создавали эти кудесники голоса и которая составляла саму суть их искусства.

Но вернемся к театру.

Тогда был еще жив последний из своей династии Удзаэмон, и он играл принцессу Ёдо в исторической драме. Поскольку ему было трудно стоять, он играл сидя. Получалась очень величавая и необычная принцесса Ёдо. А его удивительно рокочущий голос в роли Исида Мицунари до сих пор звучит у меня в ушах.

Кикугоро Шестой произносил свои роли низким голосом со своеобразной интонацией, и хотя уже тогда он был очень грузным, действия его отличались легкостью и в то же время силой. Особенно восхитительна была пантомима «Танец с маской льва», которая так поразила Жана Кокто.

Для Кикугоро, весившего сто килограммов, при исполнении некоторых произведений воздвигались огромные декорации, чтобы тот выглядел на сцене поменьше и изящней. И эта невиданная до сих пор затея представить его на сцене маленьким и изящным на славу удалась. Он появлялся на фоне могучих сосен в виде хрупкой комуро – так называли юных прислужниц куртизанок, – с маской на лице и подведенными вверх бровями, и танцевал сцену «ожидания вечером». Либо выпархивал под свод свисающих огромных усиков глициний в образе нежной феи глициний в лакированной шляпе. Не верилось, что этих юных девушек представлял Кикугоро.

В личной жизни ничто не доставляло ему большей радости, нежели охота.

Годы спустя большим успехом на Бродвее пользовался мюзикл «Кошки». Одним из слагаемых такого триумфа, похоже, было то, что сами декорации делались так, как окружающие предметы видятся кошкам, т.е. стулья, столы, посуда и буквально все было воспроизведено в больших размерах. Подобного американцы еще не видели, и художника-оформителя очень хвалили за такую оригинальную идею.

Но обратимся вновь к нашей английской даме. Когда я с леди В. пришла в театр кабуки, представление как раз началось. Открывал его Кикугоро с танцем асадзума. После этого вступления был опущен ярко-синий занавес – это извещало об окончании первого акта. Кикугоро сидел в лодке, изображая прекрасную принцессу в черном головном уборе и светло-голубом одеянии, с барабаном в руке.

((Oh, beautiful, beautiful!»1 – восхищалась леди, а наш высокообразованный толмач-дедушка объяснял: «Number one kabuki dancer in Japan»2.

Поскольку лицо у Кикугоро было полное и круглое, то зрители совершенно забывали, что это мужчина. Когда он начинал танцевать, двигая при этом веером и рукавами своей светло-голубой одежды, леди с внучкой неизменно восклицали: « Wonderful, wonderful!»3

Затем для подготовки следующего акта сцена затемнялась. В воцарившейся полной темноте зазвучала песня киёмото. Через несколько минут вдруг стало опять светло и начался комический танец тобаэ.

Появился грязный деревенский работник в набедренной повязке, в короткой, узкой куртке и с большим деревянным сосудом для сакэ, готовясь устроить охоту на крыс, которые каждый вечер высыпали из своих нор. Этот грязный парень совершенно не походил на недавнюю прекрасную принцессу, и леди В. поинтересовалась, что это за актер. Переводчик поспешно стал рыться в программке, вынул затем из кармана очки, покачал задумчиво головой, затем еще раз посмотрел.

– В программку, похоже, вкралась опечатка. Здесь стоит Кикугоро. Я позже наведу справки и сообщу вам.

Меня охватила ярость, и я не смогла больше сдерживаться:

– Опечатка? Вот было бы смешно! В том-то и заключается величие Кикугоро, что он может за несколько минут превратиться из прекрасной принцессы в грязного работника. Понаблюдайте внимательней за танцем. Это два совершенно непохожих &руг на друга образа. Согласитесь, это ли не вершина всего представления и доказательство мастерства Кикугоро ?

– Невероятно! Чудо перевоплощения! – поразился переводчик, говоря, однако, по-японски.

– Это и есть великое искусство Кикугоро, – с такой гордостью произнесла я, словно сама была этим актером. Потрясенная леди молчала, пожирая глазами Кикугоро.

Это был очень жизнерадостный танец. Одна крыса влюбилась в этого грязного шалопая. В своем одеянии с длинным хвостом она двигалась очень чувственно, что выглядело особенно забавно.

Позлее в Америке появились очень любимые сегодня комические персонажи мальчик Чарли Браун и его собака Снупи. Пес обладал человеческим пониманием и говорил языком людей. Когда пару лет назад я разъясняла нескольким служащим американского посольства, что такое тобаэ, то воспользовалась этим примером, и это возымело действие.

Леди тем временем как завороженная смотрела на сцену. Когда действие подошло к концу, она приказала переводчику немедленно связаться с цветочным магазином Императорского отеля. Через двадцать минут после перерыва принесли два чудесных букета роз – один красного, другой розового цвета. Оба были так велики, что едва умещались в руках. Красные розы были перевязаны пурпурной лентой, а розовые – огромной розовой.

Леди В. с букетом красных роз решила посетить Кикугоро в его уборной. Внучка должна была ее сопровождать и подарить букет розовых роз. К сожалению, наш первоклассный переводчик не имел ни малейшего представления, как все это делается. Я объяснила господину Макино, импресарио Кикугоро, что знатные английские дамы столь восхищены выступлением Кикугоро, что желают непременно выразить ему свою благодарность. Это было передано Кикугоро. Разумеется, он очень был рад и тотчас пригласил нас к себе. Кикугоро сидел уже без грима, в халате с орнаментом ёки-кото-кику перед огромным зеркалом в своей уборной и ждал нас.

Этот узор ёки-кото-кику состоял из маленьких топориков, подставочек для кото (кобылки японской цитры) и хризантем. Один Кикугоро носил на своем халате такой сулящий счастье узор, означавший также «получение добрых новостей».

– Поразительно, что прекрасную принцессу и грязного работника играет один и тот же человек. Для меня большая честь встретить в своей жизни столь гениального художника, – сказала леди В. и вручила ему букет красных роз. Внучка же преподнесла букет из розовых цветов. Кикугоро весь сиял. Затем прибыл фотограф из Императорского отеля и сделал чудный снимок Кикугоро и леди, где она просто сияет от счастья.

Мы вернулись в отель, пили кофе в ее номере и беседовали. Я объяснила, что в кабуки нет женщин-исполнительниц и в их роли выступают мужчины, причем, что любопытно, собственно изобретателем кабуки была женщина по имени Окуни из Идзумо, жрица синтоистского храма, которая из древних обрядовых танцев создала новый вид искусства.

Настроение переводчика заметно упало, и он вскоре распрощался с нами.

Когда на следующий день я пошла с Хаяси Кэн и Кондо Харуо на встречу, куда нас пригласили выступить, они сказали: «Где ты была так долго вчера? Мы как раз получили гонорар и хотели пригласить тебя в „Прюнье“1. Мы звонили тебе, но ты так и не вернулась из театра».

Поскольку это были мои близкие подруги, я подробно рассказала им о посещении театра кабуки и о провале переводчика.

Вскоре в газете «Мияко» появилась заметка с такими высказываниями: «Первоклассный переводчик оказался не на высоте. Гейша Кихару в ярости». Батюшки мои, думала я, но ничего уже не могла поделать, ибо сама была во всем виновата. Мои подруги кому-то все это сболтнули, ну а теперь уже поздно. Вот, любуйтесь – черным по белому все написано.

На следующий день, когда я как раз хотела идти на встречу по приглашению, к нам позвонили по телефону. Моя прислуга Фумия запинаясь выдавила:

– Кто-то… грубо требует вас…

Фумия была очень чувствительной и поэтому совершенно побледнела от испуга.

– Будьте в пять часов у входа в Императорский отель. Я хочу поговорить с вами, – произнес голос в трубке.

– Кто вы? – спросила я.

– Я из союза переводчиков. Не думайте, что сможете отговориться.

– Разумеется, я приду.

Чтобы не волновать бабушку, я не стала подавать виду и продолжала готовиться к встрече. Когда пришел мой хакоя Хан-тян, я шепнула ему:

– Позаботься, чтобы через десять минут у входа в Императорский отель стояли трое молодых рикш.

– Что случилось? – Хан-лгян не на шутку встревожился.

– Пустяки, но ничего не говори моей бабушке. – Хан-тян согласно кивнул. – Оставайтесь на подобающем расстоянии по другую сторону улицы и подойдете, лишь когда я подниму руку.

Мы покинули дом. Когда я вышла из рикши перед Императорским отелем, там уже ждали пятеро молодых людей в куртках. Самый высокий из них обратился ко мне:

– Вы Кихару?

– Да, а в чем дело ?

– Пройдемте-ка сначала к стоянке.

Тогда сзади отеля была открытая площадка, а рядом стоянка для автобусов.

– Не могли бы мы поговорить здесь? Почему я должна идти на стоянку?

– Здесь многолюдно.

– Кто вы такие?

– Мы члены союза переводчиков, – сказал один худой, как жердь, а другой, толстяк, пыхтя добавил:

– Вы, вы задели нашу честь.

– Переводчик этой леди был как раз нашим учителем. Ты же, ведьма, осрамила его, а это мы не можем так оставить, – сказал долговязый.

Затем вступил толстяк:

– Ты нахалка, сегодня ты за это ответишь.

– Что плохого в том, что называют вещи своими именами, – бросила я со злостью, хотя и с содроганием в сердце.

Тут толстяк заорал:

– Как ты можешь так говорить?

– Пойдемте на стоянку, а то люди уже оглядываются, – сказал долговязый.

Естественно, пятеро здоровых молодых людей, которые угрожающе обступили девушку в нарядном кимоно, не могли не привлечь внимания. Постепенно стали собираться любопытные. Когда я случайно бросила взгляд на другую сторону, увидела стоящих там Хан-тяна и трех молодых рикш. У меня отлегло на душе.

– Вы хотите сказать, что человека, объясняющего сцену из «В храме Додзё» как возвращение из купальни только потому, что танцовщица была с накидкой, можно назвать учителем? Кроме того, это неслыханно, чтобы первоклассный переводчик не знал, что Кикугоро владеет искусством перевоплощения. Он профессиональный переводчик и должен был основательно подготовиться. Что я вообще такого плохого сделала? Какая здесь дерзость?

После этой речи я была так расстроена, что принялась всхлипывать. Все больше зевак собиралось вокруг. Пятеро были в замешательстве.

– Что здесь происходит? – начали интересоваться прохожие. Напротив стоял Хан-тян с возницами рикш, не зная, подходить им или же подождать.

Тут из отеля вышел один господин.

– Что случилось, Кихару?

Это оказался господин Суга из администрации, который – стоит мимоходом заметить – был необычайно привлекателен. Даже киноактеры Уэхара Кэн или Сано Сюдзи с ним не шли ни в какое сравнение. Он свободно говорил по-английски, был высок, и у него было запоминающееся лицо. Это был самый статный японец, какого я видела в своей жизни.

Знаменитый голливудский продюсер Сесил Б. де Милль хотел непременно заполучить его в Голливуд, но господин Суга отказался, сославшись на семейные обстоятельства. Во время пребывания Шаляпина, Жана Кокто и теперь вот леди В. он всегда из своего бюро регистрации вызывал для меня своих постояльцев, и мы стали добрыми приятелями. Он был мне как старший брат, многому научивший меня. Например, он объяснил мне, что за границей новогодние открытки рассылаются, подобно японским новогодним поздравлениям. Он же посоветовал мне составить список адресов иностранных гостей, от которых я получала подарки и которые испытывали ко мне особое расположение. Мне действительно с ним повезло. И вот сейчас именно он спешил мне на помощь… Пятеро переводчиков, разумеется, знали его и пришли в полное замешательство. Когда я увидала господина Суга, то почувствовала такое облегчение, что стала еще громче всхлипывать.

– Они обозвали меня ведьмой и хотели поколотить на автобусной стоянке, – все еще пребывая в отчаянии, сквозь слезы выдавила я.

– Стыдитесь, пятеро мужчин хотят поколотить девушку. – Похоже, что господин Суга тоже читал газету. – Я полагаю, что Кихару права. Знать английский язык еще не значит быть переводчиком, необходима еще и эрудиция. Так что оставим взбучку и лучше будем стараться узнавать постоянно что-то новое, например, о той же Японии.

Все еще со слезами на глазах я смотрела на красивое лицо господина Суга. Чтобы как-то выйти из затруднительного положения, забияки развязно заявили:

– Так и быть, оставляем последнее слово за господином Суга, чтобы он мог сохранить свое лицо.

Толстяк остановил такси, пятеро кивнули господину Суга и укатили на машине. Собравшиеся вокруг стали интересоваться, что же произошло.

– Ровным счетом ничего, – сказал раскрасневшийся господин Суга. – На вот, вытри слезы. – Он подал мне свой носовой платок.

Хан-шян и рикши поспешили подойти.

– Кихару знает то, о чем не имеет ни малейшего представления переводчик. Вот они из зависти обозвали ее ведьмой и сговорились отомстить ей и заодно проучить, – доходчиво объяснил он.

– Да, она действительно работящая. По утрам ходит в школу… Изучает разные языки, поэтому и говорит так, как никто другой… – добавил Хан-тян.

– Верно, – ответил господин Суга, улыбаясь, а молодые рикши с уважением посмотрели на меня.

На этом инцидент был исчерпан.

Вызов в полицию

В разгар занятий по нагаута у господина Ёсидзу-ми меня позвала к телефону его супруга Хироко. Звонили из дому. Я спустилась к телефону на первом этаже. Это была моя бабушка.

– Тебе необходимо явиться в полицейское управление.

– В полицию? – Я даже не представляла зачем.

– Гейша Кихару должна явиться в десять к начальнику второго отдела внешнего ведомства… Поставь в известность своего учителя, что завтра не сможешь прийти на занятия.

Я отпросилась у господина Ёсидзуми на завтра и пошла домой. Но что нужно от меня в полицейском управлении, я не могла представить. Наша прислуга Фумия сказала:

– Ведь недавно украли кошелек у вашей бабушки. Возможно, он отыскался. Наверняка дело в этом…

Примерно неделю назад моя бабушка отправилась в храм Каннон, что в Асаке, и там у нее украли кошелек. В этом ли причина? Почему тогда вызывают меня и какое отношение имеет к этому внешнее ведомство? Я не могла найти никаких объяснений.

Следующий день выдался солнечным, погода была чудесная. У меня пока не было случая видеть управление полиции изнутри, и поэтому меня, как всегда, разбирало любопытство. Как подобает горожанке, я надела черное кимоно с красным полосатым рисунком, накинув сверху баклажанного цвета хаори.

Проходя мимо ворот дворца Сакурада, я увидела, что многие люди ввиду прекрасной погоды прогуливались вдоль рва, окружающего замок. Наконец я добралась до полицейского управления, не зная, однако, куда мне следует повернуть. У главного входа стоял привратник, которому я объяснила, что мне нужен второй отдел внешнего ведомства, но облаченный в мундир привратник и ухом не повел. Я было совсем растерялась.

– Ступайте вверх по лестнице, а затем четвертая дверь налево, – наконец раздраженно рявкнул тот.

На лестнице ко мне подошел молоденький полицейский. Он любезно проводил меня наверх до самой двери с вывеской «Внешнее ведомство, II отдел». Полицейский был молод и мило выглядел. После мрачного, неприязненного вида привратника было приятно встретить столь обходительного человека. Я была уверена, что когда-нибудь он станет главой полицейского управления, и жалела, что не спросила его имени.

Когда я постучала, изнутри донеслось: «Открыто».

В небольшом помещении, водрузив ноги на стол, сидел узкоплечий человек. Когда я вошла и поклонилась, он сказал:

– Ты гейша Кихару, не так ли?

Он даже не подумал убрать со стола свои ноги и разговаривал со мной крайне высокомерно. Он был худосочен, с колючими, глубоко посаженными глазами и производил отталкивающее впечатление. Я стояла как вкопанная.

– Не стой там, вытаращив глаза, а иди сюда! – прикрикнул тот, окидывая меня своим холодным взглядом с головы до ног. – Каковы твои долги? – спросил он.

Я была совершенно озадачена.

– У меня их нет.

– Ты лжешь! – рявкнул тот. – Как звать твоего покровителя?

– У меня его нет.

– Ты опять лжешь, говори правду! – набросился он на меня. – Слыханное ли дело, молодая гейша, и без долгов, и без покровителя?

Я думала, как бы проще объяснить этому олуху свое положение.

– Я независимая гейша, у меня свой дом и собственные акции союза гейш и театра Симбаси. Поскольку у меня нет хозяина, я вполне дееспособный человек. И мой возраст здесь ни при чем. Поэтому у меня нет никаких долгов.

Похоже, этот господин начальник считал, что все молодые гейши сидят в долгах и от кого-то зависят. После данных мной объяснений он ухмыльнулся и развязно продолжил:

– Значит, когда ты с кем-то ложишься в постель, то все денежки кладешь себе в карман.

Чем больше я растолковывала ему, тем бессмысленней становился наш разговор.

– Не ты ли это ? – спросил он, бросив мне пять фотографий.

Это были снимки обнаженной женщины с «шикарным бюстом», как бы выразились сегодня. Там демонстрировалось все, только головы не было видно.

Сегодня нечто подобное никого не удивит, но тогда снимки с обнаженной натурой были настоящей сенсацией. Можно было сразу определить, хоть сами снимки были черно-белые, что кожа девушки была светлой и нежной, а грудь очень пышной. В отличие от запечатленной там женщины я была более миниатюрной.

– Это не я.

– Ложь! – рявкнул тот на меня. Поскольку ему каждый день приходится общаться с одними преступниками, похоже, все представлялись ему таковыми. Но я все еще никак не могла понять, почему я здесь и почему этот олух, начальник отдела, кричит на меня.

– Скажите, пожалуйста, наконец, что случилось, – стала я умолять.

Этот начальник отдела рассказал тогда мне со всем присущим ему высокомерием следующее. Тогда в городском районе Кудан был сооружен дом с меблированными комнатами под названием «Но-номия». В то время это был единственный в Токио меблированный дом с лифтом и центральным отоплением, где жили почти одни иностранцы.

Уже в то сравнительно далекое время в Японии стали недоверчиво коситься на иностранцев и видеть в каждом из них лазутчика.

В этом меблированном доме «Нономия» жил американский фотограф по фамилии Гамильтон. Видимо, он не принадлежал к тем людям, кого приглашали в Симбаси, и я никогда с ним не встречалась. Поскольку этот Гамильтон делал снимки лишь военных портов Ёкосука или Курэ, его более всего и заподозрили в шпионаже. В моем понимании, а также судя по кинофильмам, настоящие шпионы редко дают заподозрить себя тем, что крутятся в военных портах и фотографируют…

Тем не менее господин Гамильтон был задержан по подозрению в шпионаже, после чего его номер в «Нономии» был подвержен основательному обыску. Тогда и были найдены эти пять фотографий.

Сам господин Гамильтон не мог назвать имя запечатленной там дамы. Это якобы была Geisha girl, с которой тот провел один вечер и чье имя не помнит.

Теперь полиция надеялась отыскать ее и выведать у нее хоть что-то. Тогда какой-то полицейский и посоветовал:

– В Симбаси должна быть гейша, знающая английский. Это и будет она. Когда мы надавим на нее, то наверняка что-то узнаем.

Вот так я здесь и оказалась. Я больше не могла слушать эти нелепые доводы.

– Сколько ты имеешь с того, что позволяешь фотографировать себя такой волосатой обезьяне?

Он настолько был противен мне, что я с удовольствием дала бы ему пинка под зад.

– Я ведь худа как щепка. Откуда взяться у меня таким пышным формам. Ведь это так очевидно.

– Не лги. Сегодня ночь проведешь здесь и покажешь мне в кутузке, что у тебя за формы. – При этом он жадно пожирал меня глазами.

Меня охватила ярость, и я решила перейти в наступление. У меня был припасен козырь.

– Можно мне позвонить? – спросила я.

– Что ты себе воображаешь! Здесь не звонят! – вскипел тот.

– Тогда позвоните вместо меня.

– Кому?

– В резиденцию премьер-министра и в министерство иностранных дел.

– Что? – У начальника отдела вытянулось лицо.

– Сначала позвоните, пожалуйста, в резиденцию и скажите моему другу, премьер-министру Ёнаи, что гейша Кихару находится сейчас у вас в управлении. Затем спросите у него: та ли я особа, которая позволяет за деньги фотографировать себя нагишом иностранцам? – настаивала я, побелев от гнева. – Затем спросите, пожалуйста, то же самое у господина министра иностранных дел.

Начальник отдела был поражен.

– Да, и вот еще что. Позвоните господину Ма-руяма Цурукити, даже если он уже и не является начальником полиции. Его тоже спросите об этом.

Начальника полиции Маруяма прозвали «лысеньким», и его особо любили гейши.

В истории с союзом переводчиков я проявила слабость и позволила себе слезы. На этот раз я не заплакала. Мои губы дрожали. Охваченная гневом, я готова была его растерзать.

– Ну-ка, звоните. Прямо перед носом у вас телефон. Премьер-министру и в министерство иностранных дел. Давайте, звоните! – наседала я на начальника отдела.

Теперь хозяином положения была я. Что было у того на уме, я не знала, во всяком случае, он встал и направился в соседнюю комнату.

Открыв дверь, он позвал:

– Господин Ямадзаки, господин Ямадзаки! Вошел человек в толстых очках и коричневом пиджаке. Он больше походил на университетского профессора. Некоторое время они шушукались у двери. Затем оба последовали в соседнюю комнату.

Я осталась одна, взяла фотографии и стала их разглядывать. Действительно, прекрасное тело. Мне показалось, что все пять снимков были сделаны в выложенной кафелем ванной комнате. Возле ног девушки размещалась ванна, встроенная прямо в пол.

Такие я видела на курортах.

Когда начальник отдела и господин Ямадзаки вновь вошли в комнату, я сказала:

– Похоже, это на курорте. Поинтересуйтесь-ка у работающих там гейш…

Оба продолжали о чем-то тайно шептаться, однако самого начальника отдела словно подменили. Он извинился и больше не задирал ноги на стол. Господин Ямадзаки улыбался, и они оба кланялись мне.

– Мы никак не думали… пожалуйста, простите еще раз.

Поскольку еще минуту назад он оскорбительно называл меня лгуньей и орал на меня, от такого явного превращения мне сейчас было не по себе.

Тем временем к ним из соседней комнаты присоединился молодой офицер. Теперь шептались все втроем. Они представили его как старшего лейтенанта Сунада Хатиро из военной полиции. Ему было около тридцати, его отличала загорелая кожа, белые зубы и узкий лоб. Из-за коротко стриженных волос он походил на студента.

Старший лейтенант звонким, приятным голосом сказал, обращаясь ко мне:

– Такие значительные перемены, наподобие Реставрации Мэйдзи, достигнуты благодаря и участию гейш. То, что жены многих заслуженных ветеранов этого времени происходили из «мира цветов и ив», служит достаточным свидетельством этому.

Здесь он не открыл мне ничего нового. Я все еще была слишком взволнована, однако ощущала понимание со стороны старшего лейтенанта и господина Ямадзаки.

– Мне хотелось бы всех вас пригласить как-нибудь на вечер в «Канэтанака» или в «Кате», а то ваш господин начальник отдела не может различить куртизанок, проституток и симбаси-гейш. При такой профессии он должен, как я могу судить, лучше быть информирован, – сказала я напрямик. Оскорбления, что он прежде нанес мне, я вернула ему сполна, обращаясь к нему крайне пренебрежительно.

– Да, к сожалению, мы ничего не знаем о таких вещах, – пробормотал смущенно начальник отдела и попытался улыбнуться.

– Такая необыкновенная женщина, как вы, в столь тяжелое время могла бы с большой пользой послужить армии, – сказал старший лейтенант. Он безо всякого стеснения льстил мне. – В ваших интересах, если я с завтрашнего дня буду приходить к вам до полудня домой, а вы будете сообщать мне, с кем накануне вечером встречались, а также, что там были за чиновники, служащие, деловые люди, военные и кто кого приглашал или кто какие чайные посетил. Прошу вас, поработайте с нами по мере сил, ибо это служит благополучию всей нации.

Здесь было уже не до шуток. Он приказывал мне ради родины стать осведомительницей. Я была возмущена и с охотой сказала бы: «Не обольщайтесь на мой счет, ибо к главным заповедям гейш относится неразглашение тайн их клиентов. Я скорее откусила бы себе язык и умерла, нежели стала бы доносить неизвестным мне военным полицейским и прибегающему ко мне инспектору, кто кого пригласил вечером. Не считайте меня глупой лишь потому, что я так молода». Однако это было не то время, когда можно было важничать и ругать военных, ибо они имели право упрятать за решетку каждого.

Даже важные особы, с которыми я была знакома, если они держались иного мнения, нежели военные, могли угодить в тюрьму или быть убиты. Тогда я сильно страдала, видя ту несправедливость, которую приходилось терпеть людям с безупречной репутацией из-за жестокости этой варварской силы. До этого дня мне и в голову не могло прийти, что тоже я окажусь втянутой в этот водоворот и хлебну лиха.

Я молча поднялась.

– Старший лейтенант Сунада завтра пораньше навестит вас. Пожалуйста, не откажите в сотрудничестве с нами, – сказал начальник отдела. Казалось, что теперь это был голос другого человека.

Разъяренная, я резко отрезала:

– Сегодня вечером я еду в Киото и вернусь в Токио лишь через две недели.

– Мы свяжемся с вами сразу же после возвращения.

Они вели себя совершенно иначе, чем вначале, и все трое любезно сопровождали меня до самого выхода из управления.

Гнев переполнял мое сердце. Сначала меня безжалостно обзывали и унижали, затем задабривали лестью. От горя я разрыдалась. Если я стану перечить военной полиции, ничего хорошего ждать не придется, и подобное отвратительное обращение со мной, похоже, участится.

В своей жизни я еще никогда не переживала такое, что так терзало бы мне душу. Второй раз я этого не перенесу и наверняка потеряю рассудок. У меня мелькнула мысль бросить занятие гейши.

Я извинилась по телефону перед союзом гейш за предстоящее двухнедельное отсутствие и пошла домой. Своим обеспокоенным домашним я терпеливо объяснила, что меня лишь спросили об одном знакомом американском фотографе.

Чтобы развеять свои мрачные думы, я в тот же вечер села в поезд на Киото. Я решила посетить в Осаке своих подруг Ботан-тян и Роносукэ, которых давно не видела. Даже уже живя в Осаке, что довольно далеко от Токио, они тем не менее оставались моими лучшими подругами. В моем тяжелом положении большим облегчением для меня была возможность встречи с ними. В Осаке я ходила в театр и смотрела танцевальные представления. Я пыталась преодолеть чувство совершенной беспомощности, с которым не могла ни с кем поделиться. Наконец, я полностью утвердилась в мысли оставить занятие гейши.