Текст книги "Исповедь гейши"

Автор книги: Кихару Накамура

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 27 страниц)

Брачная контора в Нью-Йорке

С некоторыми японцами и американцами, что часто наведывались в мой магазин, со временем у меня завязалась крепкая дружба.

Поскольку мою угловую лавку у кинотеатра Realty хорошо было видно (оттого она и получила прозвище «Аквариум с золотыми рыбками»), любопытство приводило туда многих людей, не только японцев.

Многие молодые банковские служащие, начинающие врачи и новоиспеченные адвокаты были нашими посетителями. По воскресным дням мы часто с удовольствием вместе обедали у меня дома.

В ту пору в Нью-Йорке было лишь три японских ресторана, очень дорогих, куда не могли пойти молодые люди. Поэтому я приглашала их на домашнюю стряпню, которая им очень нравилась.

К «семейству Накамура» принадлежали Тиэко (изучавшая английский язык и литературу в бруклинском колледже), Фудзиэ (вышедшая замуж за американца немецкого происхождения и имевшая четырехлетнего сына), Хидэко (она работала в нью-йоркском отделении одного крупного японского банка), Фумико (ее муж был норвежцем) и Кае (которой, будучи разведенной, с дочкой на руках приходилось особенно трудно). Эта молодая женщина была склонна к депрессии, и мы старались как-то ее приободрить. К нашему кругу принадлежала также и госпожа Судо.

Она преподавала икебану и была не замужем. Когда мы узнали, что ей уже сорок, то были поражены, так как все давали ей тридцать лет, не больше. Она была доброжелательной женщиной, отличалась неторопливостью в движениях, говорила спокойно, и поэтому молодежь всегда прислушивалась к ней.

Возраст остальных колебался от двадцати до двадцати четырех лет. Хотя мужья их были иностранцами, у Фудзи был говор, характерный для острова Сикоку, у Суми – для о. Кюсю, у Фумико – для нижней части Токио, а у Кае – для города Осака.

Они использовали мой магазин как место встречи, поскольку им так хотелось поболтать по-японски. За оживленной беседой мы порой забывали о делах.

Доктор Исии, молодой врач, также часто присоединялся к нам. Из врачей, живших в общежитии по соседству с нами, он чаще всего заглядывал к нам. Входя в магазин, доктор Исии неизменно звал: «Мама!», а для меня он был «мой сын, доктор».

До него я уже была знакома со многими молодыми служащими банков и фирм, но ни к одному из них я не прикипела так душой.

Все девушки доверительно величали молодого д-ра Исии «старший брат».

Он был не особенно привлекателен внешне, но имел крепкое телосложение и своим мужественным видом внушал доверие, и я на него возлагала большие надежды.

Сегодня, тридцать лет спустя, он стал кардиологом и профессором в одном американском университете. Иногда я навещаю его, а его жена или они вдвоем приходят ко мне. Как и прежде, несмотря на свой возраст, он называет меня нежно «мама». Это больше всего радует меня…

Так как «старший брат» был врачом, то все чувствовали себя защищенными, так что не страшно было и захворать. Однако лишь одной из нас случилось быть больной.

Однажды госпожа Судо, как всегда, спокойно сказала, что плохо себя чувствует. Мы тотчас связались с нашим доктором, и он привел ее к себе в больницу.

Лечащими врачами там были американцы, но госпожа Судо совершенно не говорила по-английски. Однако присутствие доктора Исии успокоило ее, и она позволила положить ее туда. У нее оказалась миома матки, небольшая опухоль. Но так как доктор заверил, что ей не следует волноваться, поскольку сама операция легкая, то мы тоже в конце концов успокоились.

Итак, госпожа Судо лежала теперь в его больнице, которая, к счастью, находилась неподалеку, и мы все без особых хлопот могли бывать там. Я иногда приходила утром, иногда в обед или же еще вечером. Естественно, были твердо установленные часы посещений. Но поскольку, по европейским меркам, это была сравнительно небольшая больница, я могла как «мать» доктора довольно свободно попадать туда.

Я заметила, что каждый раз в мой приход доктор сидел у кровати Судо. Это успокаивало меня, и я ценила его как очень заботливого врача.

Когда госпожу Судо наконец выписали, некоторое время ей был необходим щадящий режим, и мы попеременно готовили ей еду.

Примерно десять дней спустя мне позвонил доктор и попросил о встрече.

– Хорошо, заходи прямо сейчас, – сказала я.

– Ты единственная, с кем я могу говорить об этом.

На него было совсем не похоже то, что он целых десять дней к нам не показывался; вероятно, у него денежные затруднения. Возможно, он хотел поговорить со мной о датской медсестре, которая не давала ему прохода? Или же он остановил выбор на одной из моих девушек?

Как «мать», я, естественно, волновалась за столь любимого сына.

Он уже поджидал меня на углу кафе, где мы условились встретиться.

– Я очень хотел бы жениться, мама.

Лишь теперь я поняла, почему он не захотел разговаривать со мной в магазине, где всегда толкотня.

Когда я поинтересовалась, кого же он выбрал, тот сказал, что это госпожа Судо.

Я непроизвольно вскрикнула от удивления. Ему было двадцать восемь, а госпоже Судо сорок. Это и поразило меня. Но мы ведь были в Америке, а не в Японии.

Я сама вышла замуж; за фотографа моложе меня на десять лет, и мои родственники и окружение обходились со мной, словно я совершила преступление. Это было для меня тяжелое время, и, не вынеся душевных мук, я бежала в Америку. Наш брак вызвал нездоровое любопытство у окружающих и стал жертвой их злословия. В этом отношении Америка совершенно не похожа на Японию. Чтобы разрушать брак, в котором супруги счастливы, такого здесь нет.

– Ты хорошо продумал свое решение? – спросила я.

– Мне никогда не отыскать жены столь нежной и женственной, как она. Мне никто другой не нужен.

Я должна была еще кое-что сказать ему.

– У меня к тебе просьба. Оставайся в Америке, не возвращайся в Японию.

– Ты права. Я знаю, что возвращение в Японию не сулит мне ничего хорошего. Меня и похоронят в Америке, – ответил он решительно.

Если бы мой муж и я познакомились в Нью-Йорке и жили здесь, мы наверняка не разошлись бы…

На следующий день мне позвонила госпожа Судо. Похоже, она очень волновалась и говорила едва слышно:

– Мы обручились с доктором Исии.

– Сердечно вас поздравляю. Пожалуйста, поддерживайте его по мере сил. Он наверняка добьется успеха в Америке и нуждается в вашей помощи. Он достойный человек, – поздравила я ее.

Когда на следующий день я рассказала об этом девушкам, все удивились.

Вскоре мы уже ехали в автомобиле Роберта в мэрию, а затем праздновали свадьбу. Роберт и я были свидетелями со стороны невесты, а одна знакомая супружеская пара – свидетелями со стороны жениха. Мы играли свадьбу в итальянском ресторане. Мои девушки радовались, и все желали молодым счастья.

Их будущим детям было бы крайне горько, если бы они не могли увидеть свадебную фотографию своих родителей. Поэтому мы сделали снимок доктора в его кимоно, украшенном семейным гербом (впрочем, он смотрелся великолепно и в пиджаке с брюками), с госпожой Судо, на которой было белое подвенечное кимоно из американской парчи.

Сегодня, тридцать лет спустя, этот снимок, подобно картине, висит в гостиной их прекрасного дома в Массачусетсе. Доктор и сейчас выглядит весьма импозантно и, как преуспевающий ученый, находится в расцвете сил, тогда как его жена почти не состарилась (что совершенно непостижимо). Никто не дает им их лет. Завидная пара. Судьба послала им сына. Этот молодой отпрыск тоже будущий врач.

После них еще многие подходящие пары сошлись благодаря моему содействию, пусть порой это были и неравные браки. По мере роста таких союзов я стала называть себя «брачной конторой, местопребывание Нью-Йорк». Между тем минуло тридцать лет, в течение которых многие из этих пар прожили счастливую жизнь.

Сорокапятилетний юбилей Ботанического сада в Бруклине был значительным местным событием, по случаю которого мои девушки и я, вшестером или всемером, выступали в кимоно. Фудзиэ должна была вот-вот рожать. Но она очень хотела непременно участвовать вместе с нами.

Все боялись, что роды могут начаться преждевременно. Но она не преминула подняться на сцену со своим большим животом, который пыталась упрятать за рукавами кимоно.

– Привезенные сюда пятьдесят лет назад из Японии саженцы теперь стали такими большими… Цветение вишни в Вашингтоне столь же великолепно, как и у нас в Ботаническом саду, – начала я свое выступление по-английски. Мы, шесть японок в кимоно, прохаживались с раскрытыми зонтиками от солнца по сцене, изображая небольшое представление. Бывший мэр Токио, Одзаки Юкио, подарил саженцы вишен Вашингтону и Бруклинскому ботаническому саду. Как всегда, нас фотографировали многочисленные посетители. С вишневыми цветами на заднике сцены все выглядели очень красиво. Фудзиэ предприняла все возможное, чтобы скрыть свой живот под зонтиком. Все стояли, и лишь она одна сидела. Другие постоянно наклонялись к ней и шептали:

– Не вздумай только здесь рожать.

Внутренне я очень волновалась, но наше выступление на сцене прошло с успехом, как говорится, без сучка и задоринки.

Через три дня у Фудзиэ родилась девочка. После этого мы стали чаще выезжать на природу и сообща заботились о малышке, словно это был наш общий ребенок. Маленькая Фудзиэ сейчас изучает юриспруденцию и будет адвокатом…

Моя лавка, а также мой дом все чаще становились местом встречи молодых японцев. Конечно, им недоставало родителей, ведь они жили в далекой, чужой стране. Те, что женились или вышли замуж за американцев, особенно тосковали по японской речи и хотели услышать ее. По выходным все наведывались ко мне, и, хотя я готовила лишь простые кушанья вроде одэн, тонкацу и риса с карри, они им чрезвычайно нравились. Несмотря на то что прошло уже тридцать лет и выросло уже новое поколение, мое жилище и поныне остается местом встречи молодежи. Сегодня на каждом углу встретишь японский ресторан, но цены там не по карману студентам. У меня же можно поболтать по-японски и подкрепиться, что всем очень нравится. Каждое воскресенье мой дом бывает полон молодежи. Общаясь с молодежью, я как бы тем самым продлеваю свою молодость.

Но вначале я кое-что оговариваю: «Готовить я обожаю, но мыть посуду не люблю до смерти, поэтому, будьте добры, мойте посуду после себя». Так что молодежи приходится, теснясь в моей небольшой кухне, заниматься мойкой посуды.

Поскольку японские студенты порой приводят с собой своих однокашников, то вокруг слышится разноплеменная речь: говорят по-японски, по-китайски, по-филиппински, по-английски и по-испански. Некоторые неловко орудуют палочками (за исключением японцев и китайцев). В их обществе я чувствую себя превосходно.

– Возможно, кто-то из вас в свое время получит Нобелевскую премию, – часто повторяла я.

Все, кто тридцать лет назад уплетал рис с карри и суп, сегодня преуспевающие люди. Они стали управляющими, входят в наблюдательный совет акционерных обществ, а те, что были начинающими врачами, теперь профессора.

Когда я бываю в Японии, они всегда встречаются со мной. В последний раз (в июне 1986 года) многие родители этих молодых людей и даже ставшие весьма важными особами бывшие студенты самолично посетили меня в театре «Симбаси», где шла пьеса, поставленная по моей книге.

Это крайне меня обрадовало.

Нью-Йорк между тем сильно изменился. Прежде я могла, отужинав после работы на цветочной выставке или автомобильной ярмарке со своими спонсорами или сотрудниками, ничего не боясь, в полночь или в час ночи идти по улицам Манхэттена и Бруклина. Да и молодые женщины могли без опаски ездить в подземке.

Тридцать лет назад в чудном Нью-Йорке почти не было преступности. Куда подевался тот Нью-Йорк, где дети и женщины могли спокойно днем и ночью гулять по улицам? Там было так чудесно и спокойно жить, что сегодня невозможно себе даже представить. Я очень тоскую по тем временам.

Мой сын в Нью-Йорке

Наконец свершилось.

Я смогла забрать к себе из Японии своего сына Macao, что оказалось невероятно сложным делом.

Требовался американский гражданин как поручитель и бумаги, содержащие сведения о его имущественном положении, нынешнем роде занятий и доходах. Все это требовалось представить иммиграционным властям. Помимо этого, следовало отослать различные бумаги в Японию, где опять же требовалось собрать многочисленные справки и передать их в американское посольство, которое затем связывалось с местными иммиграционными властями. Сыну следовало обратиться в посольство в Японии и получить разрешение на въезд. Я послала Macao авиабилет, и он смог наконец сесть в самолет.

Вся эта процедура для меня, вовсе не подозревающей о подобных вещах, как и для Роберта, который, хоть и был поручителем, однако был несведущ в таких делах, оказалась тайной за семью печатями. Но тут подоспела нежданная помощь в лице Стенли Окада, руководителя туристического бюро.

Дело не ограничилось только Нью-Йорком. В помощь моему сыну он направил своего приятеля из Камакура, который выполнил за него всю бумажную волокиту, сопровождал его при собеседовании в посольстве и посадил в самолет.

Что касается совершения всякого рода формальностей, то здесь мало чего можно было ожидать от шестнадцатилетнего юноши, но благодаря заботе Стенли Окада тому в итоге удалось прилететь в Нью-Йорк. Я была крайне признательна господину Окада, что он за маленькую плату, которую взимало бюро по туризму, взял все заботы на себя. О его содействии я буду помнить всю жизнь.

Когда мой сын ходил еще в среднюю школу, умерли одна за другой бабушка и мама. Мне очень хотелось полететь домой, но это перечеркнуло бы все мои тогдашние старания. (Как раз в то время решалось дело о моем бессрочном пребывании в Америке.) Я непременно хотела остаться в Америке. Поскольку я получила лишь телеграмму с извещением о смерти, возвращение бы ничего не изменило. Кроме того, если говорить начистоту, они были черствыми матерями, от которых мне пришлось много претерпеть до войны, во время войны и после. Возвращение в Японию фактически отрезало мне путь обратно в Америку. Я решила, что лучше останусь здесь и буду работать, чтобы по возможности скорее забрать к себе сына.

Теперь это наконец мне удалось. Я, мать Роберта, Тиэко и госпожа Судо поехали в большом пикапе Роберта встречать его в аэропорт. Macao сильно вырос и возмужал. Когда я оказалась рядом с ним и он возвышался надо мной, у меня выступили слезы.

Было непросто каждый месяц высылать в Японию деньги для сына и при этом копить средства для его поездки сюда. Поскольку у матери Роберта был большой дом, там были приготовлены две комнаты для нас с сыном. Мне доставило огромное удовольствие заново оклеить обоями комнату Macao, постелить там ковер и купить новую кровать и постельные принадлежности.

Я давно мечтала забрать его к себе и дать ему американское образование. Лишь для этого я и трудилась. Полагаю, никто не может понять, насколько я была счастлива наконец видеть лицо своего сына.

Однако он, похоже, вовсе не выглядел счастливым и угрюмо молчал. Он не поздоровался ни с Робертом, ни с его матерью, ни с Тиэко или госпожой Судо. В машине я и Macao сидели рядом с водительским креслом.

– Все, как бы они ни были заняты, выбрали время, чтобы встретить тебя. Хоть поздоровайся с ними.

– Я вовсе не хотел приезжать, – ответил сын.

– Почему же ты тогда приехал?

– Чтобы отомстить тебе, – сказал он.

– Отомстить? За что?

– Ты оставила меня одного. Главное, я не могу простить тебе, что ты была гейшей. Кроме того, мне не нравится, что ты вышла замуж за иностранца.

Он действительно хотел мне мстить.

Когда я пыталась объяснить ему, что без американского поручителя он не смог бы попасть сюда, что открытием своего магазина я обязана Роберту и условия иммиграции в Америке очень строги, он сказал:

– Будь спокойна. Я отомщу своей негодной матери.

Роберт и его мать, не знавшие японского, похоже, полагали, что мой сын радостно обнимет меня. Настроение передалось другим, и они оба не проронили ни слова. Обе японки, Тиэко и госпожа Судо, растерянно молчали. Я могла лишь только оправдываться перед ними, и мне было стыдно.

Дома я показала Macao его комнату, которую так любовно готовила для него.

– Что же это такое? Я не знал, что мы будем жить с иностранцами, – сказал он с упреком.

На следующий день я повела его в магазин. Тиэко, госпожа Судо, Фудзиэ, Аико, Сидзуко – все сердечно приветствовали его.

– Какая у него чудесная японская речь!

Как мать я, естественно, была рада это слышать.

Речь и манеры, которые он перенял у обеих бабушек, были безукоризненны. Я представила его всем, и он в тот день отвечал, слава богу, вполне радушно на все вопросы…

Но с этой поры каждый день оборачивался для меня сущим адом. Когда мы вместе выходили на улицу, он отказывался идти рядом со мной и переходил на другую сторону.

– Иметь матерью гейшу – позор. Да еще вышедшую замуж за иностранца.

Учтивые слова он говорил другим. Со мной он вел себя ужасно.

Когда в магазин заходили американские посетители и я показывала им товар (как мне и полагалось), он был недоволен.

– Тьфу, как это можно заигрывать с американцами.

Моему агенту из бюро натурщиц он хамски заявил на своем школьном английском: «She is forty-five. She is liar»1.

Лишь потому, что я представлялась тридцатилетней, меня приглашали позировать. Совершенно не нужно было обзывать меня лгуньей и выдавать мой возраст. Это было плохо для дела. Как глубоко подобное меня ранило, никто не в состоянии оценить. Он действительно приехал, чтобы мне мстить. И этой цели он вполне добился.

– Я буду очень рада, если ты останешься в Америке, – сказала я ему.

– И я должен здесь в небольшом магазине сувениров заискивать перед американцами? – ответил он мне.

– Я не имела в виду, что ты должен здесь в магазине работать. Хоть он и мал, но я занимаюсь этим, чтобы обеспечить тебя. Я хочу, чтобы ты поступил в американский университет.

– Я здесь для того, чтобы отомстить тебе, – был его ответ.

Он ощущал себя взрослым, хотя ему было всего шестнадцать. Я также не могла объяснить ему, что Роберт и я не являемся настоящими супругами. Что бы я ни говорила, он меня не слушал.

Сыну было противно ходить в магазин, впрочем, ему все было противно. Он ничего не делал, кроме как дулся и весь день не знал куда себя деть. Я хотела отправить его в школу поблизости и обила все пороги, чтобы добиться прописки.

Я не могла закрыть свой магазин из-за того, что приехал мой сын. С десяти утра я работала в магазине. Из-за соседства с кинотеатром у нас и вечером было много посетителей, и поэтому не было возможности закрываться, как обычно, в пять или шесть. К счастью, мать Роберта готовила еду моему сыну, что избавляло меня хоть от этих хлопот. Когда вечером я, совершенно изможденная, приходила домой, он начинал мучить меня, повторяя всегда одно и то же:

– Что может быть хуже, чем родиться от гейши. К тому же вынужденной развестись. И вышедшей замуж за америкашку. Этого я не могу простить.

И такое продолжалось постоянно.

Как я уже писала, я и сегодня не пью и не курю. Кроме того, мой сын время от времени жил отдельно от меня с моей матерью и бабушкой и ни разу не видел меня гейшей. Я постоянно ходила на родительские собрания и присутствовала на всех школьных и спортивных мероприятиях…

Моя подруга, гейша Ёсиякко, напротив, пила, и, когда совершенно пьяная возвращалась с какой-либо встречи, ее сын, одногодок Macao, всегда ее защищал:

– Бабушка, не ругайся с мамой из-за того, что она пьяная. Она работает, чтобы прокормить нас.

Я часто возвращалась мыслями к Ёсиякко. До самого приезда моего сына в Америку я честно пробивала себе дорогу и многому училась. И тем не менее каждый вечер мне приходилось выслушивать, как сын обзывает меня скверной гейшей. Это была сущая пытка.

Издевательства сына не прекращались. Он не хотел ничем заниматься (не зная английского, он не выходил на улицу) и только и делал, что целыми днями валялся дома. Когда я, совершенно разбитая, возвращалась домой, начинались придирки:

– Я видел в Японии, как ты позволяла американцам целовать себя. Я находил это омерзительным и с тех пор презираю тебя.

В Америке близко знающие друг друга мужчины и женщины при встрече в знак приветствия целуются в щеку, лоб или губы. В прошлом году Эдит Хен-сон в одном разговоре со мной сказала:

– Поцелуй для американцев является тем же самым, что поклон для японцев.

Этого и не желал понять Macao.

– Ты охотно позволяешь американцам целовать себя. Я заметил это еще в Японии.

Я была в таком отчаянии, что ничего не могла возразить.

Кроме того, он во время моего отсутствия, когда я была занята в магазине, листал мою записную книжку. Увидев пометки типа: «Хилтон, 13 часов», «Отель Pierre, 18 часов», «Plaza, 15 часов», он заявил, что я наверняка встречалась там с американскими мужчинами.

Тогда уже и в Японии устраивались показы мод, однако они проходили пе в гостиницах, а, например, в концертном зале Ёмиури или токийском концертном зале Хибия. Даже когда я пыталась объяснить Macao, что в Америке ярмарки проходят в гостиницах и я там, у стендов, занималась рекламой по-английски товаров и их продажей, он не отступал. Он проявлял к тому же жестокость. Смотря в мое испуганное лицо, он брал с полки толстую книгу и бросал в меня или же бил меня по спине кожаным ремнем. Даже если было больно, я не издавала ни звука. Я не хотела, чтобы Роберт и его мать знали об этом. Когда же я просила его отпустить меня спать, поскольку я устала, он говорил:

– Я приехал ради мести и поэтому не позволю тебе спать.

Сегодня, в 1987 году, в Японии много говорится о насилии в семье, но оно было еще тридцать лет назад. Мой сын оказался здесь первопроходцем.

Каждую ночь он до самого утра ругал меня, я же извинялась и плакала. Я действительно боялась его.

– Прости меня, прости. Мне завтра нужно утром идти к себе в магазин, позволь мне поспать. – Без всяких на то оснований я просила прощения и умоляла оставить меня в покое.

Порой он внезапно покидал дом. Японского подростка, не знающего английского и самого города, бродящего по улицам посреди ночи, естественно, забирала полиция. В своем собственном доме мне это было бы не так важно, но мы ведь снимали жилье… Нервы мои были напряжены до предела. После я разыскивала его и силой приводила домой или же до самого рассвета поджидала у дверей.

Не имея возможности нормально выспаться и из-за беспрерывной работы, я таяла на глазах. Щеки втянулись, и мой исхудалый вид пугал даже меня.

В это время в Нью-Йорк приехала Иида Миюки. Мы возили ее на машине Роберта, и я рассказала ей, что мой сын теперь здесь. Затем мы взяли его один раз с собой. Она очень хотела его видеть, и я полагала, что Macao также будет рад встрече. Но он молчал как рыба, все время не покидал машины и не отвечал, когда с ним заговаривали.

Даже Роберт пытался развеселить его, но ничего не вышло. Сама бы я все это стерпела, но мне было невыносимо стыдно перед другими и хотелось от стыда провалиться сквозь землю. Естественно, госпожа Иида поинтересовалась, что стряслось с моим сыном. Я постаралась отговориться тем, что у него якобы из-за незнания английского языка сдали нервы.

Тем временем он пошел в среднюю школу Джона Дж. Несмотря на языковые трудности, Macao получал хорошие оценки. Его имя было первым в списке, приводимом в стенной газете. Хотя эта идиллия длилась недолго, но, невзирая на его вечное недовольство, это было многообещающее начало…

– Меня злит, когда ученики и ученицы ходят обнявшись и целуются, – ворчал он, к примеру. Здесь я была бессильна…

Цель, ради которой я так надрывалась, а именно забрать сына в Америку, в итоге обернулась неудачей. Я думала о его будущем, но не рассчитывала, что он так сильно возненавидит меня. Главной причиной такой ненависти был, очевидно, мой отказ вернуться после смерти мамы с бабушкой в Японию.

Однако кое-что я никак не могла понять. Во второй части, где повествуется о послевоенном времени, об этом уже говорилось. Дело касается отца мальчика. Во время войны я за шесть лет не получила от него ни гроша и сама заботилась о матери, бабушке и сыне. Я не стала убивать себя и сына, но работала не покладая рук. Я, как верная жена, ждала возвращения мужа, но когда тот наконец объявился, оказалось, что он женился и у него на руках были две маленькие девочки почти одного возраста с моим сыном. Но мой сын вовсе не обвиняет отца, который из-за своего безответственного поведения был истинным виновником наших бед.

Он никогда не осуждает поведение своего отца и даже сегодня хвастается тем, что тот стал ректором университета и награжден орденом. Самое печальное состоит в том, что его отец, хотя Macao уже несколько раз приходил к нему, из-за своей нынешней жены не желает его видеть. Он ради него даже палец о палец не ударил.

Почему мужчины допускают столь ужасные вещи? Как вообще возможно, чтобы женщину так оскорблял собственный сын? Себялюбие японских мужчин, по-видимому, уже заразило и этого шестнадцатилетнего подростка.

Однако вернемся к нашему повествованию. Невыносимое положение сохранялось, и, хотя я ночами держала себя в руках, все же окружающие кое-что замечали.

Мать Роберта посчитала, что у Macao психическое расстройство, и предложила показать его врачу.

Американцы при каждом душевном кризисе идут немедленно к психиатру. Для них обращение к врачу в случае каких-то внутренних неполадок представляется вполне обычным делом. Но я попросила с этим подождать и объяснила душевную неуравновешенность Macao опять же незнанием английского языка.

В своей беде я обратилась за содействием к японскому настоятелю буддийского храма и к христианскому священнику. Однако они объяснили мне, что мои сын должен сам прийти, чему тот, естественно, воспротивился. Я становилась все более беспомощной.

А тут стряслась еще одна неприятность. Однажды в магазин зашла очень полная немка – свекровь Фудзиэ. Фудзиэ и муж; жили с его родителями (это были врачи из Германии). Пришла его мать. Ей, видите ли, нужно поговорить со мной. Я закрыла магазин, и мы пошли в кафе за углом. Macao не следует больше приходить к ним, поскольку ее сын плохо отзывается о нем.

Когда Macao приходил в магазин, он шутил и смеялся с девушками. Тогда я радовалась, что ему здесь весело. Со мной он вообще молчал, не говоря уже о том, чтобы смеяться. Фудзиэ часто просила его проводить ее, и они вместе уходили. Будучи по горло занятой в магазине, я не имела возможности покидать его. Я даже чувствовала облегчение, надеясь, что он постепенно обживется. Теперь же свекровь Фудзиэ жаловалась, что Фудзиэ и Macao постоянно пропадают в спальне и не выходят оттуда.

Вот она, цена японского простодушия. Американцы не заходят к посторонним людям в спальню, а разговоры ведутся в гостиной. Фудзиэ предложила ему войти, а свекровь увидела, как он простодушно последовал в спальню.

Это дело добавило мне хлопот. Я не знала, как он отнесется к тому, когда придется сказать, что ему следует держаться подальше от Фудзиэ. Кроме того, я боялась, как бы он не узнал, что мать Роберта хотела отправить его к психиатру. В этом положении я приняла следующее решение.

Поскольку он постоянно твердил, что хочет вернуться в Японию, я рассталась с намерением послать его учиться в американский университет. Он с лихвой отомстил мне, решившей не возвращаться в Японию, когда умерли мать с бабушкой, за проявленное мною в этом случае бессердечие. Если я буду продолжать терпеть его поведение, это вконец изведет меня. Хватит.

Итак, после восьми месяцев пребывания в Америке мой сын возвращался в Японию. К счастью, один знакомый выразил готовность перебраться со своей женой в мой дом в Японии и заботиться о сыне. У них тоже был сын, немного моложе Macao. Я же буду высылать на его жизнь деньги.

Мой сын окончил университет, стал государственным служащим, у него неплохая жена, и судьба послала им двух детей, которых он любит. За то, что из моего грубого сына получился полезный член общества, следует единственно благодарить проявленную им силу воли. Я могу быть только благодарна судьбе, что из него вышел заботливый отец семейства.

Многие матери страдают оттого, что имеют одного сына, который в переходный для него возраст восстает против матери, но если у него окажется достаточно сильный характер, он наверняка станет на правильный путь. Вот что следует всегда помнить.